Свидетель

      Полицейские во главе с Коробейниковым прибыли на место преступления. За калиткой их встречал Ульяшин: это был его околоток, доставшийся ему после прежнего околоточного, Старыгина Семёна Петровича, и по его рекомендации. Любопытный народ: бабы да дети, пара мужиков постарше — стоял за воротами, стараясь заглянуть во двор в распахнутую калитку.       — Вызвала полицию, — с ходу начал Ульяшин, — Клавдия Мироновна Потехина, в девичестве Гужова. По её словам, Ефим Потехин, брат её мужа Фомы, промчался мимо её дома к себе во двор и был явно не в себе. Она собралась за ним, но не сразу: посуду домывала. Пришла, а тут…       Полицейские по высокому крыльцу вошли в дом и оказались в сенях. Дверь в жилую часть дома была распахнута. Остановившись на пороге, Коробейников огляделся.       Справа большая русская печь, расписанная голубыми петухами. Со стороны очага бабий кут — кухонька. Комната большая, светлая: два окна, выходящие во двор, распахнуты настежь по случаю тёплой погоды. На окнах — весёленькие ситцевые занавесочки. Прямо — дверь в другую комнату, по-видимому, спальню хозяев, слева от неё буфет с открытой дверцей и графином на столешнице, справа — задёрнутая занавеска, отделяющая закуток за печью от общей комнаты. Стол, длинный, добела выскобленный, стоял вдоль окон, а перед ним…       Головой к дверям лежал молодой мужик с умиротворённым лицом и полуприкрытыми веками глазами, «Словно подсматривает», — подумал Коробейников. Левая рука на груди, под правой — кочерга, чуть дальше — пустой стакан. Видимо, в нём была водка из графинчика на буфете.       — Это сам хозяин — Ефим Потехин, — пояснил Ульяшин Антону. — Дальше его жена, Катерина, и брат Фома.       Женщина с заметно округлившимся животом лежала на спине. На ней, ткнувшись головой ей прямо в грудь, лежало тело мужчины. Удар кочерги пришёлся ему в затылок, кровь залила платье женщины, пропитала пиджак мужчины, растеклась по полу…       — Вот, — показал Ульяшин, — Тут всё ясно: Ефим убил жену, брата и сам… концы отдал.       — Почему сам? Может, его кто убил?       — Да нет, — возразил унтер, — доктор Милц сказал, что помереть Ефиму — раз плюнуть. Стоит только выпить — и всё, конец! Так и получилось, — Ульяшин тяжело вздохнул, оглядываясь.       — Про Ефима Потехина что знаете, Ульяшин?       — Так Ефим — личность у нас известная. По пьяному делу задирался да дрался до крови. Его к нам в управление не однажды доставляли, в клетке отсыпался, а проспавшись, не помнил, что творил. Доктор Милц его в себя приводил и кондратием грозил. Аккурат два… нет, четыре года назад, тоже в мае это было, пообещал Ефиму смерть от пития. И тот, поверите ли, бросил! За ум взялся, делом занялся. У отца его, резчика по дереву, знакомые были в Твери. Так Ефим туда уехал. Там выучился пряничные доски резать. На том и разбогател. О прошлом годе, весной, возвернулся с женой Катериной, дом поставил, ребёнка ждали к осени…       — Откуда вы всё это знаете, Михаил Иваныч? Когда успели? — изумился Коробейников.       — Да не я это, — вздохнул Ульяшин. — Степан Петрович всё. Он даже в Тверь ездил, когда услыхал, что Ефим у Барановых, пряничников тверских, работает. По возвращении мне рассказал, как пример человека, за ум взявшегося. А когда сам Ефим приехал, Степан Петрович ему под нос кулачище свой сунул и предупредил, что в случае чего… Ефим тогда побожился, что и в рот не возьмёт её, проклятую. И вот…       В дом вошёл прибывший по вызову доктор Милц.       — Простите, что задержался, Антон Андреич: посыльный меня в больнице искал, а я всё утро в мертвецкой… — увидев тела, доктор замолчал, тяжело вздохнул: — Вот, значит, как… — и начал осмотр.       Коробейников заглянул за занавеску: спаленка, то ли женская, то ли детская. Постель лежит прямо на грубке, скомканная — спал кто-то на ней. Одеяло сползло в запечье, и Антон не стал его трогать. В углу сундук, накрытый вышитым покрывалом. В сундуке — Антон заглянул в него — вещи.       За дверью действительно оказалась хозяйская спальня: гора подушек на кровати, комод с зеркалом — в нижних ящиках постельное и столовое бельё, в верхних личные вещи хозяйки, ещё один сундук тоже с вещами.       В буфете — посуда, внизу обнаружился ещё один графинчик, судя по запаху, с рябиновой наливкой. Нигде ни пылинки, ни соринки, чистота и порядок просто удивительные. Отходя от буфета, Антон прикрыл дверку, но она неожиданно распахнулась. Он посильнее надавил на створку, и та нехотя закрылась…       — Ну что, Антон Андреич, — сказал Милц, выпрямляясь и глядя на часы. — Все умерли в течение четверти часа, примерно… в одиннадцать. Женщина ударилась головой об угол лавки. Возможно, её сильно толкнули… Фома получил смертельный удар по затылку… кочергой, я полагаю… Ефим, — доктор тяжело вздохнул, — умер от удара…       — Вы, говорят, его предупреждали? — поинтересовался Антон.       — Предупреждал, да что толку? — Доктор аккуратно взял стакан за края и понюхал. — Водка, — констатировал он, — целый стакан… а ему и стопки хватило бы… Могу забирать?       — Да, доктор.       Пока полицейские выносили тела, Коробейников ещё раз осмотрелся. Как учил Штольман? «Смотрите внимательно, Антон Андреич. Всё перед вами».       Итак, что видим?       Женщину толкнули, она упала и, ударившись, умерла. Фома кинулся к ней и получил удар по затылку. Ефим выпил водки и помер…       Что не так?       Во-первых, кочерга… Судя по кровавым следам, её бросили сразу после убийства, а потом подобрали… Если Ефим, то зачем?..       Во-вторых, графинчик на столешнице и дверца буфета. Налил, залпом выпил прямо на месте — так все мужики делают. Зачем ходить туда-сюда?.. И дверца туго закрывается… Что, стоял и закрывал?..       В-третьих, поза Ефима: он завалился, на спину и чуть набок. Стоящий человек падает не так… Стало быть, сидел на полу… в одной руке стакан, в другой кочерга…       Коробейников даже головой покрутил: ну, не получается у него, как у Штольмана, сразу всё видеть и делать выводы!..       Так, ещё раз с самого начала. Осмотреть место преступления — осмотрел, опросить свидетелей — опросил… Как же он забыл про бабу, что полицейских вызвала!       Антон выскочил на крыльцо:       — Ульяшин! Где… что полицию вызвала?       — Здесь, ваше благородие, — отозвался унтер. — Клавдия, подойди к господину Коробейникову!       От забора отделилась молодая женщина и подошла к Антону. «Красивая», — отметил про себя Коробейников.       Штольман никогда ничего не записывал, всё помнил или рассчитывал на помощника. Антон работал один, на свою память не надеялся, потому, плюнув на то, как он выглядит, вынул блокнот и карандаш и задал первый вопрос:       — Ваше имя?       — Потехина, Клавдия Мироновна, — спокойно ответила женщина. «И голос у неё приятный», — отметил про себя Коробейников.       — Как оказались на месте преступления?       — Просто пришла, — чуть удивлённо произнесла та. — Я уже говорил Михайле Иванычу… господину Ульяшину.       — Повторите ещё раз, — любезно произнёс Антон.       — Увидала в окошко Ефима. Тот уж больно злой был, торопился очень. Подумала, как бы чего не вышло, и пошла…       — А муж ваш как здесь оказался?       — А Фома пошёл на печь посмотреть. Её Проша расписал. Ну, и мужу моему тоже, небось, захотелось. Вот и пошёл к Ефиму-то.       — А кто, простите, печь расписал? — Антону припомнились синие петухи на белёной печной стене.       — Проша, Катеринин брат. Он пуганый. От людей прячется. Всё на грубке сидит, за занавеской.       — Ульяшин, — оглянулся Коробейников, — а где брат убитой?       — Прохор?.. А кто ж его знает?.. Хотя… Ох, твою ж… Синельников! — Полицейский, стоявший перед калиткой, чтобы в ней не валился народ, обернулся. — Ты на печь или в запечье заглядывал?       — Заглядывал, — кивнул головой Степан Егорыч. — На печи никого нет, в запечье одеяло валяется, только я его поднимать не стал: больно тяжёлое. А тут меня позвали и велели калитку стеречь…       — Так. Я мигом, ваше благородие. — И Ульяшин кинулся в дом. Антон — за ним. Он вспомнил, что тоже видел завалившее одеяло за печью, и корил себя, что не посмотрел, что в нём или под ним.       Унтер протиснулся между грубкой и стеной и с трудом выволок оттуда одеяло. В нём оказался… мальчик лет восьми-девяти. Бледненький, худенький…       — Живой? — спросил Коробейников.       Ульяшин пощупал пульс.       — Живой! — облегчённо произнёс он и подхватил ребёнка на руки. Выйдя на свежий воздух, он похлопал мальчишку по щекам. — Проня! Прошенька, очнись! — Мальчик открыл глаза и, вздохнув, закашлялся. Ульяшин посадил его себе на колени и подержал, пока кашель не прекратился. — Всё хорошо, Проша, — приговаривал унтер, оглаживая ребёнка, — всё уже хорошо…       Антон оглянулся позвать кого-нибудь воды подать… и замер. Он увидел лицо Клавдии Потехиной. Куда делась её красота и обаяние!.. Антон даже моргнул — и перед ним снова стояла сочувственно смотревшая на ребёнка женщина… Ни злого прищура, ни ощерившегося рта, ни сжатых кулаков — ничего этого не было и помина. Он даже подумал, не показалось ли ему…       — Воды дайте… принесите мальчику, — сказал он ей.       Клавдия, кивнув, бросилась в сени, где стояла бадейка с ковшиком, и вынесла воды. Ульяшин напоил мальчика.       — Ну, как ты, Проня? — ласково спросила Клавдия, погладив мальчика по голове. Тот перевёл на неё взгляд… и потерял сознание. — Давайте я его к себе заберу, — предложила она Антону. — Уложу, чаем напою… Он меня знает…       Ульяшин вопросительно посмотрел на Антона. Коробейников так бы и поступил, переложив заботу о мальчике на женщину, но ему не давало покоя виденное или померещившееся…       — Лучше к доктору Милцу его отвезти. Пусть посмотрит и… присмотрит, — распорядился он.       — Слушаюсь, — ответил Ульяшин. — Можно на полицейской коляске, ваше благородие? А Мефодия я потом пришлю за вами.       — Конечно, — согласился Антон. — А к вам у меня ещё есть вопросы, — обратился он к Клавдии.       Та проводила жалостливым взглядом ребёнка с полицейским и, вздохнув, повернулась к полицейскому:       — Спрашивайте.       На свет снова появился блокнот.       — Какие отношения были у вашего мужа с братом?       — Да какие? Братские. Ходили друг другу в гости…       — Что ж ты, Клашка, врёшь-то? — воскликнула женщина с шалью на плечах, стоявшая в калитке первая. Если бы не полицейский, она бы уже была на дворе и в окна заглядывала. — Какие гости, какие братские! Фома на Катерину заглядывался, а Ефим брату обещал рожу начистить…       — Да что вы болтает почём зря? — прикрикнула Клавдия. Куда только девалась сердобольная женщина! — Не знаете, а говорите. Напраслину только возводите. Не слушайте их, господин полицейский, — обратилась она к Коробейникову. — Не было ничего такого. Душа в душу жили. Это только попервоначалу, когда Ефим с женой приехал, Фома сказал: мол, какая красавица у тебя жена, Ефим. А тот рассердился и окоротил Фому.       — Почему? — удивился Антон, поглядывая на женщин на улице. Они явно были не согласны с Клавдией и порывались встрять в разговор.       — Сглазу боялся, — отрубила Потехина и победно посмотрела на женщин. — Чуть что, крестился и сплёвывал через левое плечо.       — Это да, — охотно согласилась говорившая, — было такое. Особливо когда Катерина понесла. Тут он ужом вертелся, оберегая её. Даже за водой ей запрещал ходить. Сам вёдра таскал. Вот мужик… был!       — Подарки ей дарил, пряники печатные из Твери возил…       — Он жене и брату её убогому надёжа и опора… был. Мальчишке рисовальное покупал, денег не жалея.       — Гляньте, какие ставни у них! Проша расписывал!       — Он и картинки рисовал. У нас в доме на стене висит портрет батюшки нашего. Проша с карточки срисовал. Как живой!..       Бабы заговорил все разом, ничего было не разобрать.       — А ну, бабы, тиха-а-а! — рявкнул Синельников, и те разом смолкли. Антон благодарно взглянул на полицейского и повернулся к Потехиной:       — Вам надо будет прийти в полицейское управление протокол подписать. Спросите Коробейникова, Антона Андреича.       Женщина согласно кивнула головой и просительно заглянула в глаза Антону:       — А Прошеньку можно навестить? Медком его угостить… Куда его увезли-то?       Что-то не понравилось Антону в её вопросе.       — Увезли в больницу, — ответил он, убирая блокнот в карман. — А можно ли навестить, у доктора спросите. Милца Александра Францевича.       — А его я знаю, — обрадовалась Клавдия. — Он Ефима от водки-то и отвадил. Так я могу… идти?       — Да. А в управление после обеда зайдите.       — Зайду… — И Клашка, протиснувшись меж баб, поспешила к своему дому, а Коробейников вышел за калитку.       Баба в шали отступила, пропуская полицейского, но никуда не ушла. Рядом с ней стояли ещё две наиболее любопытные. Остальные разбрелись, как отъехала полицейская коляска с Ульяшиным и мальчонкой.