Клин клином

Утро разбудило его солнечным светом и птичьими трелями. Вставать не хотелось. Он лежал, плотно сомкнув веки, а в ушах звучал голос, далекий, как с другого конца вселенной: "Опять эти глупые птицы. Закрой ставни, милый, я хочу еще вздремнуть". Он бы засмеялся: "Ах ты, соня!" и прижал ее к себе, уткнувшись губами в выступающий позвонок на шее. Ее разметавшиеся по подушке волосы щекотали бы ему нос. Он почти увидел ее, почти уловил ее теплый запах, но потом хватка сна окончательно разжалась, и видение растаяло. Ольгерд открыл глаза и уставился в затянутый паутиной потолок. Чувствовал он себя паршиво – еще один нюанс, от которого он успел отвыкнуть. Он встал и поплелся в уборную, где долго разглядывал свое хмурое отражение в треснувшем зеркале. Воды, разумеется, не было. Он вернулся в спальню и пересчитал оставшиеся монеты. Еще на какое-то время их хватало, но рано или поздно они должны были закончиться. И что тогда делать? Не прошло и суток, а он снова задавался этим вопросом. Для того, чтобы жить дальше, нужно было найти смысл, но тот упорно не желал находиться. Он решил подумать об этом позже. Прежде всего следовало позаботиться о первостепенных нуждах: например, купить чистую одежду и новое оружие. К тому же, внезапно напомнил о себе голод. Он успел уже почти забыть, что это такое. "Зачем тебе все это?" шепнул предательский голос у него в голове. Ольгерд его проигнорировал. Он вышел на веранду, постоял немного, перекинув руки через изъеденный жуком бортик. Воздух был прохладным и свежим, совсем не таким, как внутри. После вчерашней грозы небо полностью расчистилось, и солнце висело высоко над головой, отражаясь в ямках созревших за ночь луж. На вновь распустившихся бутонах призывно сверкали сладкие капельки, но собирать их было некому. Только где-то в стороне слышалось густое жужжание мух. Спохватившись, Ольгерд спустился вглубь сада и столкнул оба тела в предусмотрительно вырытую яму, а потом щедро присыпал землей. Когда дело было сделано, он вытер лоб и с чувством выполненного долга покинул свое пристанище. Но стоило ему приблизиться к рыночной площади, как все спокойствие куда-то выветрилось. Скопление людей произвело на него неожиданный эффект: вместо того, чтобы влиться в оживленный поток, Ольгерд еще сильнее ощутил свою от него обособленность. Это подтвердило его опасения - начать все с чистого листа не получится. Все теперь воспринималось иначе. Больше не было эйфории от осознания собственной неуязвимости. Он чувствовал себя, как человек, которому приснилось, что он умеет летать, и вот в какой-то момент он просыпается и с ужасом видит, что стоит на подоконнике - голый, беззащитный, а далеко внизу расстилается враждебная, ощетинившаяся булыжниками земля. - С дороги, умалишенный, - кто-то, походя, сильно толкнул его плечом. Ольгерд вскинул голову, но обидчик уже скрылся далеко впереди. Он напомнил себе быть внимательнее – ведь теперь любой желающий мог воткнуть ему нож в спину, и тогда уже будет не отделаться дырой в кунтуше. Вот она, расплата за долгосрочную неуязвимость. И как он раньше-то с этим жил? - Пряники! Новиградские, с маком, в глазури! Покупайте горячие пряники! - Свежая рыба! Соленая рыба! Речная, морская, озерная! - Чулки и сапожки по последней моде! Любой размер, на любой кошелек! - Чудо-мазь для вашей кожи! Порошки для зубов! Эликсиры долголетия! От мешанины криков и запахов кружилась голова. Однако стоять, разинув рот, было не самым лучшим вариантом - со всех сторон на него сыпались толчки и ругань разной степени забористости. Он двинулся с места и, лавируя между снующих туда-сюда покупателей, добрался до первой попавшейся лавки, потом до следующей, почти не глядя, что берет и не считая денег. Таким образом, Ольгерд сам не заметил, как помимо новых штанов и рубахи стал обладателем “самой наиновейшей” карты мира, старинного компаса, резной трубки с прилагающимся к ней мешочком табака, связки лучин, а также с кучей подмигиваний отрекомендованного томика “скандальных” повестей некоего де Сажа. В результате денег на новую саблю уже не осталось. "А может, это и к лучшему" подумал он. "Мало я, что ли, убивал?" К обеду он, наконец, решился зайти в корчму. По многим причинам это не казалось хорошей идеей, в том числе из-за того, что была велика вероятность наткнуться на кого-то из знакомых. Но рыночная суета и методичное прожигание денег настолько измотали его, что стало почти все равно. Он едва успел взяться за горячее, как его окликнули - сначала нерешительно, а потом увереннее и громче. - Атаман? Ольгерд вздохнул и поднял голову. От сидевшей неподалеку группки размалеванных девиц отделилась совсем еще молоденькая, не старше пятнадцати, в коротеньком красном платьице. Большие и слишком черные для конопатого лица глаза смотрели со странной смесью страха и наглого любопытства. Скорее всего, чья-то сестра или подружка. Девицы из “вольной компании”, как правило, были постарше. - Он самый, - сказал Ольгерд. - С кем имею честь? Девчонка заулыбалась, продемонстрировав желтые на фоне кричащей помады зубки, и, видимо, приняв его слова за приглашение, бойко уселась на стул напротив. Ольгерд не мог не заметить нарочитость, с которой она перекинула ногу на ногу, так что высоко обнажилось худенькое бедро с круглой родинкой посередине. - Я Береника, атаман. Моя сестра Зойка у тебя уже год как служит. Говорит, и меня скоро возьмете, - сказала она, восторженно впиваясь в него своим неровно накрашенным взглядом. - Ведь возьмете, правда? Ольгерд усмехнулся. - А что, очень хочешь? - Под твоим-то началом? Спрашиваешь! Да ты покажи мне того, кто не захотел бы. Дураков надо знать в лицо. - Гм. В самом деле… Ну, и что еще твоя Зойка говорит? Она пожала плечиками, не удосужившись поправить сползшую на локоть лямку. - Всякое. Например, что вслед за тобой не страшно и в пекло спуститься. А как возьмешься за саблю, так сам черт от тебя наутек бежит. Еще рассказывала, как ты в одиночку всю банду Хромого вырезал. И что тебя ни стрелы, ни меч, ни огонь не берут. - И ты всему веришь? Она посмотрела на него с удивлением. - Так ведь это не только Зойка, это все знают. Только вот… - она вдруг запнулась и покрылась неровным румянцем. - Что? - Да вот… Глаза у тебя добрые. Я думала, ты не такой. Он не ответил. Девчонка, явно смутившись, поерзала на стуле, искоса поглядывая на почти нетронутый поднос. Ольгерд проследил за ее взглядом. - Ты, наверное, есть хочешь? Давай, угощайся. - А как же ты? Он отмахнулся. - Аппетита нет. - Ну, как скажешь. Она не стала жеманиться и сразу принялась за еду. Ольгерд отвернулся к окну и с повышенным вниманием стал наблюдать за бьющимся в паутине мотыльком, к которому уже подбирался жирный паук. Отчего-то страшно хотелось протянуть руку и освободить несчастное насекомое, вырвать из облепивших крошечное тельце сетей. Только что это изменит? Освободишь одного, сразу вляпается другой. - Кстати, а где твоя Ирис? Он вздрогнул, отворачиваясь от захватившего его зрелища. - Что? - Ну, сабля твоя, - девчонка кивнула на пустующее место у него на поясе. - Ты ведь ее всегда при себе носишь? - Ах, эта Ирис, - Ольгерд вздохнул. – А я ее одному человеку подарил. - Другу? Он покачал головой. - Не то чтобы. Но он меня недавно сильно выручил. - Разве тебе бывает нужна помощь? - Всем она когда-нибудь нужна. - Ну, раз так… - она запнулась, но тут же переборола себя. - Если когда-нибудь окажешься в беде, я к твоим услугам. Ольгерд невольно улыбнулся. - Вот как? И что же ты умеешь? Она отложила ложку и посмотрела ему в глаза. Нагнулась ближе и коснулась его руки, понизив голос. - Все, что пожелаешь, атаман. Ольгерд перестал улыбаться. Да, она была смешна и нелепа, эта играющая в опытную соблазнительницу малолетка с облезлым носом, почти годившаяся ему в дочери. Но смотрела она на него со всей серьезностью, и от других, подобных ей, ее отличала убежденность в том, что человек перед ней достоин вершить ее судьбу. Готовность отдаться ему. Ради чего? Ради какой цели? - Ладно, вот что, - сказал он. - Дай-ка сюда руку. Он снял с пояса наполовину опустевший мешок и вложил в послушно подставленную ладошку. Глаза девчонки расширились, а потом сверкнули едва сдерживаемым восторгом. - Ого! Атаман! - Вот тебе задаток на будущее. Спрячь в надежном месте, и смотри не растрать все сразу. И еще… - он сжал влажную, совсем еще детскую руку, - завязывай кадрить престарелых мужиков, девочка. Это плохо для тебя кончится. Она фыркнула, снова нагло улыбнувшись. - Тоже мне, старик нашелся. - Я серьезно. - Я тоже. Да ты не бойся, атаман, я все сделаю. Слово даю! И легко, словно бабочка, она упорхнула на прежнее место, где тут же возобновился приостановленный было разговор. Ольгерд не стал там задерживаться. Добравшись до дома, он повалился в кресло и перевел дух. Сердце колотилось, а в ушах стояло эхо голосов. Пришлось признать, что от вылазки в свет сделалось только хуже. Словно мертвец, покинувший кладбище и бесцельно скитающийся среди живых – так он себя чувствовал. И что за глупая игра в благотворительность? Отдал последние гроши малолетней шлюхе. Как будто один хороший поступок мог искупить все его прегрешения. К вечеру он начал осознавать весь масштаб своего одиночества. Самым глупым было то, что ничто не держало его здесь. Он мог в любой момент встать и уйти, но что-то не давало ему этого сделать. Память прочно привязала его к этому месту. А еще, подумал Ольгерд, некоторые поступки нельзя перечеркнуть, кто бы что ни говорил. Иные аргументы работают только для тех, чьи преступления за всю жизнь можно свести к парочке оставленных по пьяни оплеух, но никак не для него. Он не заслужил эту новую жизнь. Уже засыпая, он вновь и вновь прокручивал в голове тот момент, когда думал, что все кончено. Вспоминал шорох надвигающихся на него шагов – тогда от леденящего страха он даже не слышал их, а теперь этот звук вдруг всплыл со дна памяти. Тихий, размеренный, как бой часов, в чем-то даже успокаивающий. Он попытался вспомнить, что чувствовал тогда, распутать этот клубок, но все происходило слишком быстро, одно событие сменялось другим, и он мог только позволить этому потоку нести себя, увлекая все дальше и дальше – прямо в центр воронки. Воронки, которая смотрела на него пугающе проницательными глазами Господина Зеркало. От этого взгляда его неизменно бросало в дрожь – с самой первой их встречи и до последней – той, что предшествовала развязке. Но тогда его чувства еще были затянуты непроницаемой пленкой, и потому он мог смотреть о’Диму в глаза, не чувствуя страха. В этом состоянии, похожем на сон или сильное опьянение, рот легко открывался, исторгая из себя дерзости. А потом пленку разъела изнутри ее же создавшая сила, заставив лопнуть, как мыльный пузырь, и он сразу увидел все в истинном свете. Понял и значение взгляда, которым окинул его Господин Зеркало перед тем как отвесить преувеличенно низкий поклон. "Ты мой" - говорил этот насмешливый, прячущий в себе пустоту взгляд. "Ты принадлежишь мне" "Я заберу тебя" - говорил он, "и ты узнаешь, что такое вечность страданий" И сейчас, вспоминая это, Ольгерд содрогнулся. Дрожь прошла по телу, откликаясь только на призрак взгляда – слабый, до невозможности разбавленный, и все же пугающе реальный. В горле пересохло. Он потянулся вниз и дрожащими пальцами нащупал липкое горлышко бутылки. Из открытого настежь окна налетел порыв ветра. Огонек единственной свечи затрепетал, прогибаясь под струей воздуха, но фитиль был толстым, и свет выдержал схватку. Ольгерд, не успев донести до рта бутылку, медленно выдохнул. Что было бы с ним сейчас, если бы Геральт не вмешался? Что было бы, если бы Геральт проиграл? Он ждал развязки тогда, сидя на жестких холодных камнях. Точно так же, как теперь, малодушно вцепившись пальцами в бутылку. На трезвую голову переносить все это было невозможно. Он ждал, что в любую секунду под ним разверзнется земля, и чьи-то гнилые руки утянут его на самое дно, где невозможно дышать, невозможно жить, невозможно видеть и говорить. Где можно все осознавать, но ничего нельзя сделать. А может, все было бы не так. Может, он ощутил бы на себе другие руки - совершенно обычные, почти человеческие. Может, был бы один только взгляд, вскрывающий его, вспарывающий, как острый скальпель, вытягивающий из него последнее дыхание. И он смотрел бы в эти глаза, смотрел бы, не отрываясь, воя от невыносимой боли, пока от него бы не осталась одна только высохшая оболочка. Он сжал голову, выдавливая из нее необычайно яркие видения. Ничего этого не случится. Больше они не встретятся. Этот гость из тех, что не приходят без приглашения. Редкая учтивость, редкая… "Я пришел получить долг" Нет, все закончилось. Геральт благородно пожелал взять его долг на себя, и по какой-то причине о’Дим это позволил. Возможно, не верил, что ведьмаку удастся его обыграть. Типичная ошибка тех, кто привык к легким победам. И все же что-то не вязалось со сложившимся у него в голове образом. Разве мог Господин Зеркало, видящий людей насквозь и повелевающий временем, не знать исхода брошенного ему вызова? Но зачем тогда позволил себя обыграть? Вот сам у него и спроси Снова мурашки, снова неприятные, мучающие его мысли. Свечу он тушить не стал. Глупая расточительность, учитывая, что денег у него теперь не осталось, но страшно не хотелось оставаться в темноте. Поэтому он лежал и смотрел, как беспокойно дергается огненный язычок, словно мученик, посаженный на кол.