Клин клином

Ольгерд отшатнулся, едва не потеряв равновесие. Одна фраза, и словно огромный таран пробил ему грудь - аккурат там, где еще не закрылась сердечная рана. Он не стал задавать бесполезных вопросов, не стал прибегать к странно обнадеживающим возражениям вроде "но он же мертв". В ответ на это он почти услышал насмешливое "ну и что?" Уж для кого, а для Господина Зеркало смерть точно не была помехой. В памяти всплыл текст недавно полученного письма. Он помнил свое удивление и досаду, когда Геральт подчеркнуто небрежным жестом вынул его из-за пазухи. Тогда он приготовился отпираться до последнего, но, едва увидев сложенный вчетверо листок, понял, что проиграл. Именно в этот момент треснул заколдованный панцирь, и на горизонте показались размытые очертания надвигающейся на него тучи. Той самой, чье приближение он угадал, заглянув в желтые глаза мутанта, пока тот не слишком остроумно отшучивался по поводу округлостей каменной бабы. Бабу эту Ольгерд потом разбил. Разбил, потому что по одному взгляду на ведьмака стало ясно, что на этот раз Господин Зеркало взялся за него всерьез. Где-то оно потом затерялось, это письмо. Скорее всего, так и осталось лежать на столе. После прочтения Ольгерд как будто сразу забыл о нем. Сейчас он понимал, почему так случилось. Слишком много незаслуженной любви было в этих красновато-бурых, неровно выведенных строчках. А еще проклятая бумажка напомнила ему о другой, где уже его собственной кровью было написано: "я, Ольгерд фон Эверек, отдаю в залог жизнь моего брата". - Нет, - сказал он. - Нет, пожалуйста, я не хочу. - Не хочешь? - переспросил о’Дим как бы в удивлении. - Почему? Ольгерд не ответил, бегающими глазами пытаясь отыскать решетку, которая столько раз захлопывалась за его спиной, но видел только глухие стены. А даже окажись перед ним выход, разве это что-то бы изменило? "Нет", - подумал он, поймав на себе пристальный, неподвижный взгляд. "Совсем ничего". - Пожалуйста, - повторил он, - уйдем отсюда. - Ну, что за глупости? Для тебя ведь стараюсь. Мне казалось, тебя обрадует возможность увидеть его после стольких лет. Ольгерд все-таки не удержался и посмотрел в угол. Трудно было представить, что из этого заросшего паутиной ящика сейчас встанет (вылезет, выползет?) его давно погибший брат. Трудно и жутко. Неправильно. - Он нас слышит? – спросил он, невольно переходя на шепот. - Пока нет. Но это только вопрос времени. Он почувствовал, что начинает задыхаться. Слишком тяжело было стоять, не согнувшись, слишком невозможно дышать в этом склепе, где прежде он находил утешение в пьяной лжи, а теперь должен был расплатиться беспощадно трезвой правдой. Все сошлось в одну точку: и время, и место, и чувство вины; и тонкие линии судьбы, до сих пор невидимые, проявились с болезненной четкостью. Его вдруг охватило совершенно безумное желание броситься о’Диму в ноги и умолять забрать его отсюда, умолять, заливаясь слезами и крича до хрипоты. Упасть, согнуться, наращивая унижение, пока оно не достигнет таких высот, что станет все равно, пока он не позабудет себя, не растворится в нем окончательно. На миг он почти ощутил прикосновение прохладной кожи к своему мокрому разгоряченному лицу, почувствовал на щеке липкий налет пыли и уколы острых камешков, впивающихся в ладони и колени, а еще дрожь и неожиданно приятное напряжение, почти как в том сне, когда… Ольгерд брезгливо отбросил возникшую в голове картину, от всей души надеясь, что он был единственным, кто ее увидел. - Зачем это тебе? – спросил он. - Что ты с этого выиграешь? - Что значит "зачем"? – улыбнулся о’Дим. - Мне это не нужно, Ольгерд. Как я уже сказал, это ради твоего же блага. - Ах, вот оно что, - он криво усмехнулся в ответ. - А я-то решил, что ты просто издеваешься. - Нет, еще не начинал. Поверь, ты сразу почувствуешь разницу. От того, как он сказал это - отстраненным, словно бы скучающим тоном, сразу пропало желание кривляться. "А когда начнешь?" - хотел спросить Ольгерд, но промолчал. В груди не унималась ноющая боль - там, где пробил его словесный таран. - Тебе не нужно этого делать, - сказал он, стараясь звучать рассудительно, а не так, словно находится на грани истерики. – Я ведь уже согласился на твои условия. Разве этого недостаточно? Я и так сделаю, что ты хочешь, если только… - он запнулся. – Если ты не… О’Дим покачал головой. - Уж не знаю, что ты пытаешься выторговать, но выходит у тебя скверно. Тем более, что к нашей сделке это не имеет никакого отношения. Ты проиграл пари, точка. Какие тут могут быть возражения? Следовало бы оставаться на месте, но он все-таки сделал шаг навстречу. В этом движении не было смелости, как можно было бы предположить, глядя со стороны. Это страх двигал им сейчас, страх заставлял извлекать слова из пересохшего горла. - О’Дим, послушай, - сказал он дрогнувшим голосом. Господин Зеркало смотрел на него, чуть приподняв брови. Ольгерд глубоко вдохнул. - Я знаю, ты хочешь меня наказать. Хорошо, пусть так. Но, прошу тебя, не втягивай в это Витольда. Он ведь здесь ни при чем и... - он замолчал, заметив издевательскую усмешку. - Как-как ты сказал? Ни при чем? Ольгерд в отчаянии сжал кулаки. - Я не об этом. Сам посуди: он ничего тебе не сделал. Ни в чем не виноват, кроме того, что ему не повезло родиться моим братом. Он не такой, как я, понимаешь? Гораздо лучше… чище меня, - добавил он, чувствуя, что начинает бредить. – Я не хочу причинять ему боль. Пожалуйста, не заставляй меня. - Милый, - сказал о’Дим и, наклонившись вперед, положил руку ему на плечо. – Это все, конечно, очень трогательно, но… Ты правда считаешь, что мне есть до этого дело? Вопрос ужалил его, вместе с прикосновением всосался в кровь, совсем как недавняя отрава. Остатки тлеющей где-то глубоко внутри надежды растаяли, оставив после себя один лихорадочный озноб. - Нет, я… - он замолчал. В горле стоял комок. - Тогда кончай упрямиться, пока я и вправду не решил тебя наказать. Прямо на глазах у твоего любимого братца. Этого ты хочешь? Ольгерд побледнел и помотал головой. Нижняя челюсть так дрожала, что он едва не прикусил себе язык. Дальше все происходило, как в кошмаре. Он мог смотреть, но категорически не успевал думать - ни о том, что скажет, ни о том, в какую гримасу сложатся его онемевшие губы, и будет ли это хоть отдаленно напоминать улыбку. Внутренним зрением он уже видел, как медленно, со скрежетом отползает тяжелая плита, и в просвете показываются стертые фаланги пальцев, а за ними то, что осталось от Витольда. О’Дим остановился сбоку от гроба и положил руку на крышку. В свете факелов четко выделялся его профиль, задумчивый и торжественный, как у человека, собирающегося прочитать заупокойную. Ольгерд замер у стены, не в силах оторвать от него глаз. Висок прощекотала холодная струйка пота. - Встань, - сказал Господин Зеркало. Ольгерд дернулся, прежде чем сообразил, что приказ относится не к нему. Невольно задержал дыхание, ожидая чего угодно: треска, грома, молнии. Но в старом склепе по-прежнему было тихо. От большой тени на полу отделилась еще одна, поменьше, постепенно вытягиваясь и принимая человеческие очертания. Силуэт слегка просвечивал, как недобросовестно слепленный мираж, но, вне всяких сомнений, это был он — это был Витольд. Почти такой, каким Ольгерд видел его в последний раз. Этого он не ожидал. Несмотря на то, что вроде бы знал, что сейчас произойдет, мозг упрямо отказывался принимать это за факт. Сразу стала очевидна разница между тем, чтобы что-то представить и увидеть это "что-то" по-настоящему. Полностью онемев, он смотрел, как на хорошо знакомом ему молодом (теперь уже вечно молодом, подсказала совесть) лице появляется широкая улыбка. - Ольгерд! Все-таки пришел. Ну, как ты, брат? От этого голоса, такого привычного и живого, несмотря на легкую искаженность, как если бы Витольд говорил в сложенные ковшом ладони, сделалось больно. Не физически, а на другом, более глубоком уровне; и боль эта была куда острее, чудовищнее, потому что это его брат стоял сейчас перед ним и, ни о чем не подозревая, улыбался ему, улыбался своему убийце. Ольгерд не двигался, сцепив перед собой одеревеневшие руки и боясь открыть рот, чтобы оттуда, как в сказке, не посыпались гадюки и жабы. Ведь, стоило ему заговорить, рано или поздно пришлось бы выложить всю отвратительную, ядовитую правду. Воздух зашелестел, словно взмахнула крылом большая птица. Одно незаметное глазу движение, и Витольд оказался совсем близко. Теперь он хмурился - кожу на выцветшем лбу прорезали две неглубокие складки, но на губах еще не остыл след улыбки. - Да что с тобой? Какой ты бледный… Болеешь, что ли? – морщины на секунду углубились, а потом разгладились от внезапной догадки. – А ну, постой, постой! Да ты, никак, меня видишь? Видишь, да? Ольгерд медленно кивнул. Больше всего поражало, что Витольд выглядел совершенно таким, как прежде. Не было в нем ни тени страдания, ни грамма пугающей отчужденности, как он, бывало (хоть и не слишком часто), себе представлял. Но что он вообще знал о смерти, кроме стертых, не им придуманных постулатов, каждый из которых либо источал тошнотворный оптимизм, либо погружал в жутчайшую депрессию, лишая дальнейшее существование всякого смысла? Витольд присвистнул. - Вот тебе и раз! Это что же получается? Ты стал чародеем или это я вдруг воскрес? - Воскрешение просто так ни с кем не случается, - заметил о’Дим, выступая на свет. – Да и чародей из Ольгерда, прямо скажем, посредственный. Улыбка Витольда погасла. На секунду его добродушное лицо исказила гримаса ненависти. - А он что здесь делает? - Ах, как же я люблю этот вопрос, - протянул о’Дим. - Если бы я получал по медяку каждый раз, как мне его задают, давно стал бы сказочным богачом. С все той же неторопливостью он вышел в центр склепа, где они втроем теперь образовывали что-то вроде треугольника: два катета, живое и мертвое, стянутые гипотенузой, которая была тем и другим - и одновременно ничем. - Ну, как голова? - спросил он, переводя на Витольда странный сияющий взгляд. – Больше не болит? - Катись ты к черту, ублюдок. И пряники свои захвати. О’Дим расхохотался. - А это уже что-то новенькое. Неплохо. - Вы знакомы? – спросил Ольгерд, не скрывая напряжения в голосе. Внутри расползался холодок без него раскрытой тайны. Но, судя по всему, самого главного Витольд еще не знал. Конечно, тут же всплыла едкая мысль. Иначе какой смысл ему притаскивать тебя сюда? - А то как же, - сказал о’Дим. – Совсем недавно имели случай. Геральт тебе что, не рассказывал? Ольгерд покачал головой. - Видимо, не хотел вспоминать. Ну да, с его точки зрения приятного было мало. Братец твой неугомонный то в пляс, то в драку. Деньги все спустил, причем не свои. А барышню так уморил, что насилу выгонять пришлось. Странно, что меня потом не поблагодарили. - Врешь, - сказал Витольд. – Будь я еще жив, от тебя бы и места мокрого не осталось. О’Дим усмехнулся. - Все лезешь на рожон? Ну, так вот тебе последнее предупреждение, несчастный: следи за языком, иначе нам придется повторить одну знакомую тебе процедуру. Только на этот раз я вовсе не собираюсь останавливаться так быстро. Как известно, мертвые не бледнеют, но Ольгерду показалось, что полупрозрачное лицо брата изменило оттенок, как бы подернувшись легкой дымкой. И что-то тревожное зазвенело в воздухе, передаваясь и ему, усиливаясь эхом кровной связи. - Ольгерд? Он поднял глаза. Витольд смотрел на него тяжелым и чересчур серьезным взглядом – так, как никогда не смотрел при жизни. - Не связывайся с ним, слышишь? Держись от него подальше. Этот тип чертовски опасен. О’Дим шутливо приложил руку к груди. - Благодарю за комплимент, но, боюсь, ты опоздал. Мы с Ольгердом уже связаны. Да так, что не разлей вода. - Что ты сказал? Ольгерд вздохнул. Дальше молчать было нельзя, как бы ни хотелось ему до бесконечности оттягивать развязку. - Витольд, послушай… Это сейчас неважно. - Неважно?! Да ты хоть знаешь, что он... - Пожалуйста, выслушай меня. Он стиснул зубы, с трудом выдерживая непонимающий, полный беспокойства взгляд. Любящий его. Не помышляющий о предательстве. - Я должен кое в чем тебе признаться. В наступившей тишине о’Дим неожиданно громко захлопал в ладоши, заставив его вздрогнуть. - Прекрасное начало. Так держать. Странным образом именно это издевательское замечание придало ему недостающей решимости. Это зло смеялось над ним сейчас, древнее и непостижимое зло, прячущееся под покровом обманчиво человеческой оболочки. Однажды заключив с ним сделку, он впустил его в себя, дал над собой власть, тем самым навсегда лишившись возможности ему противостоять, но все же у него был еще выход - не уподобиться ему. Во что бы то ни стало оставаться человеком. Ольгерд выпрямился. Вздернул подбородок, расправил плечи, как всегда делал перед тем, как отдать приказ. Вперед, ребятки, повеселимся! Сейчас его тошнило от себя прежнего. Бесконечные драки, поджоги, кутежи – все это было игрой, способом покрасоваться и показать свою удаль, а убитые – всего лишь набитыми соломой куклами. Вопли ликования и крики ужаса, шумное одобрение следующих за ним и восторженно сияющие глаза брата – все это на протяжении многих лет убеждало его в том, что так и должно быть, что иначе и быть не может. И лишь когда смерть ворвалась уже к ним в дом, отняв самое дорогое, он понял, как сильно заблуждался. Увы, тогда уже ничего нельзя было изменить. Ну, а теперь? Можно ли взять неожиданную подачку, брошенную лишь затем, чтобы поглумиться над ним, и обратить ее во благо? Можно, решил он. Можно хотя бы попытаться. - Я предал тебя, брат, - сказал Ольгерд. – Ты погиб из-за меня. Он сам удивился тому, как спокойно и даже скучно это прозвучало. Он так долго мучился, представляя всевозможные реакции на эти слова, что реальность неожиданно поблекла на фоне фантазий. И теперь в каком-то ступоре он наблюдал, как лицо брата дрогнуло, и медленно приподнялся и опустился уголок рта - привычный, с детства ему знакомый жест недоверия. - Ты все-таки нездоров. - Помнишь, как мы сидели в последний раз? – перебил его Ольгерд. – Поздно вечером. В той вшивой ночлежке... "Карась", что ли? Ливень был жуткий. Ты простыл и все время кашлял. Я еще боялся, что ты… что подхватишь воспаление, а у нас не было денег, чтобы вызвать врача. Витольд молчал, вопросительно глядя на него. Ольгерд продолжал, в том же рваном, лихорадочном ритме выбрасывая слова. - Я хотел сдать в ломбард табакерку, а ты уперся и ни в какую, - он не смог сдержать предательской улыбки, хотя голос внутри говорил: "не смей, не смей ему улыбаться, ты не имеешь права". – Красивая была вещица. С маминым портретом, помнишь? - он снова жалко, по-дурацки улыбнулся. – Я тогда так и сказал тебе – ты сам, мол, баба, маменькин сынок. А ты ужасно разозлился. - Ага. Я тебе тогда чуть нос не разбил. - Точно. Где она сейчас, интересно? Тяжелая была побрякушка. Да… А ты ведь правда любил ее больше отца. - Ольгерд? - Да, - повторил он. – Наговорил я тогда тебе глупостей. А потом… - Я помню, - тихо сказал Витольд. – Ты вдруг весь переменился и сказал, что есть еще один выход. Я спросил, какой, но ты не стал ничего объяснять. Просто взял и ушел. Я хотел с тобой, но… - Я сказал: отдыхай, я приду утром. Это был последний раз, когда я видел тебя живым. И, все больше ускоряясь, как бы в попытке убежать, оторваться от произносимых слов и от самого себя, он продолжил говорить и говорил, пока не сказал всю правду. Когда он закончил, повисла тишина. Витольд молчал, молчал и о’Дим, весь рассказ сохраняя на лице выражение вежливой заинтересованности. "Смотри, я - открытая книга" – словно говорило это лицо. "Зачем же тебе закрываться от меня?" И правда, от него невозможно было ничего утаить. Все тайны лопались вокруг него, неизбежно выплывали наружу. Скелеты с треском сыпались из распахнувшихся дверец шкафов. Страшные, отвратительные, постыдные секреты - и длинные, терпеливые пальцы, перебирающие их, как самые дорогие сокровища. Первым заговорил Витольд. - Это правда? - Да, - прошептал Ольгерд. - Все время, пока ты приходил сюда… - его голос поднялся и зазвенел. - Все это время я думал, что ты просто скучаешь, что тебе меня не хватает. А ты… Ах, сукин ты сын, - он дико расхохотался. – Теперь мне все ясно. И твои пьяные излияния, и тот внезапный визит ведьмака. А я-то еще удивлялся: уж больно мудреный способ меня развлечь. Ольгерд молчал, разглядывая пыль под ногами. Он уже сказал все, что мог, полностью выдохся, и теперь ему оставалось только слушать. Слушать и надеяться, что до конца осталось недолго. Витольд отвернулся, вдруг обращаясь к Господину Зеркало. - Значит, об этом ты меня предупреждал? - А, вспомнил теперь? – улыбнулся о’Дим. - Да, именно об этом. Но ты плохо слушал – слишком уж увлекся той девчонкой. Впрочем, я тебя не виню. Как-никак, это был и твой праздник. - Который ты мне благополучно испортил. - Не испортил бы, не начни ты задавать ненужные вопросы. Какой мне прок лезть в чужие дела? Но сейчас не об этом. Вы с Ольгердом, кажется, еще не все сказали друг другу. - А ведь он прав, брат. Снова легкий шорох, словно дуновение ветра – и на плечо ему опустилась призрачная рука. Ольгерд вздрогнул, не поднимая глаз. - У тебя не было выбора, да? – спросил Витольд. - Был. Ты или она. Я… - он зажмурился, сдерживая слезы. - Это я должен был умереть, а не ты. Прости меня, брат. Прости, если можешь. Он все-таки не выдержал, подавившись остатками фразы. Вцепился зубами в ладонь, заглушая всхлипы, но они все равно прорывались наружу, сухие и болезненные, как рвота, сотрясающие все тело. Ему было стыдно своей слабости, хотелось убежать, забиться в какую-нибудь щель и умереть, но деваться было некуда. Чужой волей его смерть была отсрочена, и теперь уже не ему было решать, как и когда все закончится. А тот, у кого была эта власть, смотрел на него сейчас - пристально, чуть улыбаясь и, несомненно, получая удовольствие от его страданий. Осознание этого вкручивалось в него все глубже и глубже, как острый винт, и чем сильнее была эта боль, тем больше она приносила облегчения. - Ольгерд? Ольгерд, посмотри на меня. Он поднял взгляд, ожидая встречной волны ненависти, презрения, разочарования. Но увидел совершенно другое. Витольд улыбался. Совсем как раньше, мальчишеской, неунывающей улыбкой, за которую ему многое сходило с рук. А потом он потянулся вперед и, тоже совсем как раньше, обнял его, и Ольгерд почувствовал, как вокруг него сгустилось что-то теплое и мягкое, еле ощутимое, как дым от костра или солнечный луч. - Конечно, я тебя прощаю, - сказал Витольд ему на ухо. Ольгерд всхлипнул. Поднял было руки для ответного объятия, но тут же, опомнившись, опустил. Снова потекли слезы, но на этот раз уже не порожденные виной и отчаянием. - Правда прощаешь? Правда? - Правда, брат. Витольд отстранился и уже без улыбки посмотрел ему в глаза. - Ты не мог поступить иначе. Я ведь помню, как ты ее любил, и как она тебя. Весь мир вам завидовал. Да что там, ради такой я бы сам тебя заложил. Так что я совсем не злюсь. Ольгерд со сдавленным смешком вытер лицо ладонью. - Дурак. - Ты пойми одну вещь, брат. Мертвых мало что волнует. Пока живешь, все воспринимается иначе. Острее, что ли, насыщеннее. А после.... Ну, по большему счету, не так уж и плохо. Ничего не болит, жрать не хочется, ничего не хочется. Скучно только. Поначалу-то я частенько выбирался наружу, подальше от этих старых зануд, - призрачный палец ткнул в рядок гробов у противоположной стенки. - На девок поглядеть. Удобно, в такой-то форме. Ты бы знал, что они вытворяют, когда думают, что их никто не видит, - он ухмыльнулся, потом вздохнул. – Только мне это быстро надоело. И выходит, что там ничем не лучше, чем здесь. Даже наоборот, хуже. Вроде как все напоминает тебе, что ты больше не жилец. А здесь… Вот я ложусь и как будто засыпаю. - Скучно? – тихо переспросил Ольгерд. - Пожалуй, что так. Да я ведь привык, - Витольд ненадолго задумался. - Говорят, можно как-то развоплотиться, и тогда уже совсем другая музыка. Не знаю, не пробовал. Ну да хватит обо мне. Ты сам-то как? Ольгерд постарался улыбнуться. - Нормально. Витольд покосился на о’Дима, с ленивым интересом изучавшего надпись на одной из плит. - Слушай, ты ведь не вляпался снова, нет? - Нет, - быстро сказал Ольгерд. - Тут другое. Это не… - он замолчал, абсолютно не представляя, что говорить дальше. - Эй, ты! – Витольд повысил голос. – Может, оставишь его в покое? Ольгерд не успел его остановить. Господин Зеркало медленно обернулся. По губам скользнула ядовитая усмешка, совсем не подходящая его лицу. - Оставить в покое? Помилуй, да разве я навязываюсь? Если хочешь знать, Ольгерд сам меня позвал. Да еще в таком интересном положении… "Замолчи!" - хотел крикнуть Ольгерд, но этим криком он сразу выдал бы себя. Ладони мгновенно вспотели, и что-то быстро застучало в висках. Вместе с паникой вернулось позабытое было ощущение стыда. Витольд повернулся к нему. Он выглядел изрядно сбитым с толку. - О чем это он? Нельзя, ни в коем случае нельзя было, чтобы открылась и эта правда. Каким-то образом он знал, что при всей широте души этого Витольд ему не простит. Не простит добровольного падения в бездну, просто потому что не знал, что единожды в нее упавший сам становится ее частью. Не знал и никогда не должен был узнать. Ольгерд в отчаянии перевел взгляд на о’Дима. Тот приподнял брови, как бы спрашивая: "ну, и как ты теперь выкрутишься?" - О чем он говорит? – уже настойчивее повторил Витольд. - Н… - он шевельнул губами. – Ни о чем. - Не ври мне, брат. По-моему, я заслужил всю правду. - Несомненно, - подхватил о’Дим. Глаза его светились предвкушением. Ольгерд сглотнул, переводя взгляд с одного на другого. Оба смотрели на него выжидающе - Витольд, нахмурившись, о’Дим c непреходящей усмешкой. Нужно было срочно придумать подходящую ложь, но даже если бы ему это удалось, где гарантии, что его тут же не разоблачат? Он все никак не мог оторвать глаз от Господина Зеркало. Против воли, достигнув края, он обращался к тому, кто всегда, во всех ситуациях казался ему твердым и непоколебимым. Обладающим огромной силой, дарующим и отнимающим ее. А что именно это была за сила – не так уж и важно. И, стоило ему поймать этот взгляд, как какая-то волна подхватила его и бросила вперед, напоследок захлестнув безумием и надеждой. Помоги мне, мысленно взмолился он. Пожалуйста, помоги. О’Дим продолжал смотреть на него. Выражение его лица было совершенно непроницаемо. Ольгерд снова ощутил нехватку воздуха. И беспомощность, от которой не было никакого средства. Сам себе он казался ничтожно крошечным, не имеющим значения. Но был еще брат, незаслуженно любящий его мертвый брат, которого он обязан был защитить от последнего разочарования. Да, ради этого он был готов еще побороться. Он уже открыл рот, чтобы сказать какую-нибудь глупость, но тут внезапно заговорил о’Дим. - Позволь, я объясню это недоразумение, - сказал он, обращаясь к Витольду, и голос его зазвучал мягко и чертовски убедительно. – Ольгерд не хотел тебе говорить, чтобы ты не чувствовал себя обязанным. Он считает, ты и так уже достаточно пострадал по его вине. И вот, представь себе, он сам меня вызывает: мол, так и так, хоть глаза выколи, а сделай, чтобы я поговорил с братом. Ну, и как я мог отказать? Глаза у него, сам видишь, на месте, но обещание он мне все-таки дал - помочь с одним делом. Ничего сложного, разумеется, сущий пустяк… - и, не меняя мягкой, доверительной интонации, он так виртуозно сплел ложь и правду, что Ольгерд вскоре сам перестал отличать одно от другого. Где-то на середине этого монолога взгляд Витольда затуманился. Ольгерд видел, что он поверил. Поверил прежде всего потому, что хотел поверить. Потому что по-прежнему хотел видеть своего брата героем. - Вот оно что, - сказал он, сонно улыбнувшись. – Как это на тебя похоже. Все так же не ищешь легких путей. За это я тебя и любил, брат. И сейчас люблю. - Я тоже тебя люблю, - сказал Ольгерд, пряча дрожь в голосе. Повисла неловкая пауза. Несмотря на то, что он чувствовал облегчение, на душе все-таки скребли кошки. Но иначе поступить было нельзя. Если и существовала такая вещь, как ложь во спасение, то сейчас он стал ей прямым свидетелем. Однако это ничуть не избавляло от угрызений совести. А еще ужасно хотелось, наконец, убраться отсюда. - Что ж, - подытожил о’Дим, словно прочитав его мысли. – Думаю, нам пора. Час уже поздний. - Да, - откликнулся Ольгерд, тут же одернув себя за излишнюю поспешность. – То есть… - Давай, брат, - перебил его Витольд. – Иди. Кто знает, может, еще свидимся. Он опять улыбнулся, но тоже как-то рассеянно. Может быть, в глубине души все-таки чувствовал обман. Как бы то ни было, Ольгерд больше не хотел об этом думать. - Эй, как там тебя… О’Дим? – вдруг позвал Витольд. Господин Зеркало повернулся, взглянув на него с преувеличенным вниманием. - Я слушаю. - Что будет, если я захочу уйти… туда? О’Дим усмехнулся. - Как же я тебе скажу? Как уйдешь, так и узнаешь. Или тебе помочь? Это я могу. Даже задаром. Выражение его глаз изменилось, из насмешливого став серьезным и одновременно пустым. Ольгерд хорошо помнил этот взгляд. Настолько хорошо, что немедленно захотелось вмешаться, но что он мог сделать? Это не было его выбором. Затаив дыхание, он ждал ответа. Витольд молчал, мрачным, упорным взглядом уставившись на о’Дима, и за один только этот взгляд он уже заслуживал уважения. На секунду Ольгерду показалось, что в глазах брата промелькнула нерешительность. Но момент ушел, и Витольд встряхнулся, словно сбрасывая с себя невидимую сеть. - Нет, благодарю. Мне и здесь хорошо. - Правильно, - кивнул о’Дим. – Что может быть хуже неизвестности? Да и та музыка, о которой ты говорил… Смею заметить, она далеко не каждому приходится по вкусу. И он рассмеялся так, что у Ольгерда по спине поползли мурашки. Витольд не ответил. Стоял и смотрел перед собой, словно прислушиваясь к чему-то, недоступному смертному уху. - Ах, да, - спохватился о’Дим и махнул рукой. – Прости, что побеспокоили. Ты свободен. С едва слышным шорохом, похожим на вздох, силуэт рассеялся - словно порыв ветра разогнал застоявшийся туман. - Ну, вот и все, - сказал о’Дим. – Стоило ли так переживать? - Что с ним? – хрипло спросил Ольгерд. - Ничего, спит. Ему полезно. Он развернулся и пошел к выходу, который вдруг оказался на прежнем месте. Ольгерд поднялся следом - туда, где все это время их дожидалось темно-синее небо. Стало заметно холоднее, и ночной ветер, словно соскучившись, резво скользнул ему под одежду. - Я все-таки не понимаю, – сказал он, поежившись. - Хм? - Почему ты не пошел до конца? Казалось бы, такой прекрасный повод меня помучить. - Жалеешь, что я не сказал ему правду? Ну, так еще не поздно вернуться. - Нет, - выдавил Ольгерд. – Я просто хотел… - он замялся. - Спасибо, что помог. - О чем ты? – спросил о’Дим. Сухо, даже холодно. "Хватит прикидываться", чуть было не сказал он, но решил, что это все равно не имеет смысла. Не стоило показывать, что он видит больше, чем ему позволяют увидеть. Пока не стоило. Ольгерд вздохнул и потер виски. - Извини. Показалось, наверное. На плечо ему легла рука. Он не нашел в себе сил ее стряхнуть. Было дико осознавать, что он почти принял это за жест утешения. - Пойдем, а то замерзнешь. - Я еще увижу его? - Нет, - ответил о’Дим. - Это был последний раз. Ольгерд повернулся к нему. - Почему? Лицо Господина Зеркало оставалось бесстрастным, но в глубине глаз что-то блеснуло. - Нельзя войти в одну реку дважды.