Клин клином

Узкая арка ворот давно осталась позади, а под ногами тянулся все тот же бесконечный песчаник. Изредка, пытаясь хоть как-то оживить унылый пейзаж, мелькали по бокам жухлые кустарники и клочки бурьяна. Устав волочить за собой тяжелый стеганый плащ, Ольгерд разжал пальцы, и тот рухнул в придорожную пыль, как подбитая туша огромной птицы. Ядовитая синева жгла глаза, не давая поднять голову. По лицу и по спине нескончаемым потоком струился пот. Уже продолжительное время его мучала жажда, но сейчас он скорее бы умер, чем попросил у бодро шагавшего впереди Господина Зеркало глоток воды. Хватило одного взгляда на спину в черном сюртуке, чтобы его снова пробил озноб. А потому оставалось безмолвно тащиться следом, ловя горячий воздух пересохшими губами, всей кожей ощущая нарастающий жар чужого беспощадного солнца. И постепенно ему стало казаться, что все уже случилось – что он все-таки умер, и теперь эта скрипучая лента под ногами будет тянуться бесконечно, пока он совсем не позабудет, куда идет и откуда шел. Впереди, в окружении высоких утесов, замаячила полузаваленная дыра – видимо, когда-то здесь располагался вход в шахту. Солнечные лучи соскальзывали с выщербленных стен, как бы не решаясь заглядывать в темный проем, из которого так и несло тотальным запустением. В пыльном дворике громоздились кучки камней, лежали на боку полусгнившие повозки и прочая утварь, изъеденная ржавчиной и совершенно непригодная для использования. Воздух сдавливал грудь, напоминая жидкий свинец – дышать им хотелось как можно меньше, а лучше бы и вовсе задержать дыхание, пока странные развалины не скроются из виду. И все же мрачноватое зрелище отвлекло Ольгерда, остановив без конца вертящуюся в голове другую, куда более пугающую картину, которой он стал свидетелем. Он прибавил шаг и поравнялся с Господином Зеркало. Взятый со дна повозки сверток тот по-прежнему бережно держал под мышкой. Ольгерд терялся в догадках о том, что скрывает грязноватая тряпица, но задать вопрос прямо не решался. – Что здесь произошло? – спросил он вместо этого. – Небольшое недоразумение, – ответил о’Дим, не отрывая глаз от дороги. – Разладица. На ваше счастье, явление довольно редкое. Но всегда есть те, для кого исключение становится правилом. Мне ли не знать, едко подумал Ольгерд. – Что-то вроде катаклизма? Солнце палило все сильнее, он с трудом держался на ногах, но даже в мыслях запрещал себе упасть в обморок. Случись такое, о’Дим наверняка помог бы ему – в этом Ольгерд почти не сомневался – но это означало бы в очередной раз показать слабость (может быть, ты не подходишь для этой работы, а, фон Эверек?), привлечь к себе внимание, став мишенью глубоких темных глаз, чей веселый и вроде бы даже безобидный блеск мог в любой момент перерасти в испепеляющее пламя. А еще ему страшно не хотелось, чтобы о’Дим к нему прикасался – чтобы эти руки, способные в одно мгновение оборвать десяток жизней, прикасались к нему. Господин Зеркало повернул к нему голову, сверкнув стеклами очков. Ольгерд все никак не мог привыкнуть к этому новому аксессуару. Мало того, что он приводил в замешательство, так еще и делал совершенно бесполезными попытки хоть что-то прочитать на чужом лице – не то чтобы от них и раньше была большая польза. – Веришь в чудеса, фон Эверек? Ольгерд вздохнул. Конечно. Время вопросов с двойным дном. – Нет, не верю. В мире вообще дефицит прекрасного. Чудеса придумывают, чтобы не так тошно было жить. – Весьма категорично, – заметил о’Дим. – А между тем, мир полон чудес. Просто далеко не всегда они прекрасны – уж не знаю, с чего ты решил, что красота здесь непременный атрибут. Скажу больше: настоящее чудо умеет и должно ужасать. – Вроде того, что ты сотворил за воротами? – не удержался Ольгерд. О’Дим смерил его долгим взглядом. – Вроде того. Ольгерд сглотнул, проклиная себя за неуместную колкость. – Так это я к чему? – продолжал о’Дим. – Иногда, представь себе, на свете происходят прелюбопытнейшие вещи. Например, какое-нибудь обыкновенное до скуки место вдруг меняет свою природу и становится, скажем так… неблагоприятным для обитания. Ольгерд нахмурился. – Разве так бывает, чтобы ни с того ни с сего? Я думал, на все должна быть причина. – Неужели? – улыбнулся о’Дим. – Взять хотя бы ваш организм, совершенному устройству которого медики столетиями поют оды. Ну, и что же мы видим? Сложные процессы, тонкая взаимосвязь, видимый порядок… А вот тебе и на! Взбунтовалась вдруг одна-единственная клетка, и все – прощай, жестокий мир, здравствуй, жизнь загробная. Забавно, правда? Ольгерд поежился, снова покосившись на руины. Отверстие шахты притягивало взгляд, засасывало в себя, точно голодный, ссохшийся рот. – Значит, всему виной случайность? – Нет, почему же… Не случайность. Земля. – Земля? – не понял Ольгерд. – Конечно. Она прекрасно чувствует отношение к себе и, как и здешние боги, не прощает неуважения. – Что ты имеешь в виду? – Присмотрись внимательнее. Что ты видишь? Ольгерд неохотно огляделся. – Похоже, когда-то здесь находился рудник… – В точку. И, к слову, не один. Правителю, чье государство регулярно страдает от набегов и засух, для процветания и любви народа необходимы экспансия, стабильная экономика и укрепление международных связей. Проще всего это достигается торговлей, – он усмехнулся – не без гордости, как человек, говорящий о любимом ремесле. – И чего здесь только не добывали: золото, рубины, изумруды, редкие виды кварца… Чем глубже копали, тем богаче улов. Вот и докопались однажды… – он прикрыл глаза, делая секундную паузу, вглядываясь внутрь себя. – Где-то под землей лопнул гнойник, и вся копившаяся там дрянь вытекла наружу. Вот тебе и мораль. – Не лезь, куда не просят? – невесело хмыкнул Ольгерд. – И это тоже. К тому же, такие случаи служат отличным напоминанием, что вы вовсе не цари Вселенной или даже этого захудалого мирка, уж прости мне столь нелестный эпитет. – А зачем непременно напоминать нам об этом? Почему нельзя просто оставить нас в покое? – А как же развитие? – очень натурально удивился о’Дим. – Ничто не стоит на месте – это непреложный закон природы. Так что пока хоть кому-то наверху это выгодно, вы будете двигаться. И в ваших же интересах, чтобы движение шло вперед. Вопреки всему, Ольгерд ощутил любопытство. Видимо, именно так его разум предпочитал справляться с чудовищной нагрузкой – отвлекаясь на что угодно, только бы снова не оказаться снова пойманным в силок безысходности и страха. – Послушай… – он облизал губы. – Неужели боги, про которых ты говорил, действительно существуют? О’Дим оторвал взгляд от дороги и поглядел на небо, где парило, разрываясь на волокна, одинокое облачко. – Разумеется, – сухо ответил он. Ольгерд покосился на него, не решаясь прервать затянувшуюся паузу. - Где-то на просторах Вселенной существует абсолютно все, – наконец, продолжил о’Дим. – Чаще всего это подобия – не точная копия, но нечто, бесконечно стремящееся к ней. Однако избавь меня от объяснения подробностей. Для познания таких сложных материй нужно больше, чем любопытство и банальное желание… – он бросил на него многозначительный взгляд, - отвлечься. Сердце кольнуло, и по груди волнами растекся противный холод. Тем не менее, Ольгерду хватило решимости задать еще один вопрос. – А ты не… О’Дим рассмеялся. – Нет. Не я придумал этот мир, Ольгерд. Как и ты, я всего лишь играю по его правилам. В этом мы равны. Ольгерд недоверчиво покачал головой. – Но ты можешь… – Да, я могу неизмеримо больше, чем ты, просто потому что превосхожу тебя в масштабе. Но что с того? В конце концов, даже малая капля способна вместить в себя солнце. Нет, – повторил он, усмехнувшись уголком рта, – я не тот, о ком ты подумал, Ольгерд. Всего лишь очень большая капля. А у Него, если допустить на секундочку Его существование, и других дел по горло. И, уж конечно, Он бы… – … не стал возиться со мной, – с нескрываемым облегчением закончил Ольгерд. – Именно. Напряжение чуть-чуть ослабло. Пускай он с трудом понимал своего собеседника, хватало и тонкой ниточки: вопрос-ответ, вопрос-ответ, ненадолго протянувшейся между ними. Только бы забыть металлический запах крови, повисший в душном воздухе, только бы перестать слышать хрипы и хруст ломающихся костей… И никогда, никогда снова не видеть то выражение глаз – пустое и одновременно исполненное пугающего, непостижимого намерения. Вопреки словам Господина Зеркало, именно таким мог быть взгляд бога – беспощадного бога пустыни с глоткой бездонной, как зыбучий песок, и жалящими глазами скорпиона; безумного бога, требующего все новых кровавых подношений в попытке утолить вечную жажду. – Именно, – повторил о’Дим со странной улыбкой. – Такие, как Он, действуют иначе. А тех, кто неугоден, сразу стирают в порошок. Уж в этом будь уверен. Ольгерд сглотнул, поняв, что слишком рано позволил себе расслабиться. Относились ли эти слова к нему? Стоило ли считать их небрежно завуалированной угрозой? Трудно… Как же трудно. Обрывки мыслей мешались перед глазами какой-то фантастической колодой, где любая вытянутая карта означала безумие или скорую смерть. О’Дим встряхнул рукой, и с длинных растопыренных пальцев сорвалось что-то красное. Ольгерд вздрогнул и отпрянул. На секунду ему показалось, что в воздух опять выстрелил фонтан крови. – Надень, пока совсем не сварился. Всего лишь раскрашенный платок. Ольгерд взял его, стараясь не касаться чужих пальцев, и послушно замотал лицо. Тонкий шелк охладил кожу, подарив ложное, но все-таки приятное чувство защищенности. – Кстати, хотел спросить... Насчет женитьбы… – А, ты о новости, которой поделился с нами тот милый мальчик? Вопрос напоминал удар под дых, но Ольгерд не поддался на провокацию. Сейчас было не лучшее время отстаивать моральные принципы. Да и было ли оно когда-нибудь вообще, это время? Из всех возможных оппонентов для спора о’Дим был, пожалуй, наименее подходящим. Если уж начистоту. – Да, – отозвался он неестественно ровным голосом. – Ты не упоминал об этом. А ведь это отнюдь не маленькая деталь. О’Дим пожал плечами. – И тем не менее, всего лишь деталь. Тогда как тебе нужно сосредоточиться на главном. – Понял, – пробормотал Ольгерд. – Пешке нет смысла видеть всю доску. Дальше передвигались в молчании. Застоялую духоту периодически разбавляли плевки сухого ветра, и тогда Ольгерд с благодарностью думал о вуали, сильно облегчавшей его положение. Равнина перетекла в небольшое ущелье, а затем утесы расступились, и отовсюду полезла сочная зелень. Стройные силуэты невысоких деревьев легко можно было принять за мираж, если бы сам воздух не наполнился вдруг запахами цветов, перезрелых фруктов и незнакомых пряностей. Ветер заметно посвежел, приобретя соленую морскую нотку, а бездорожье сменилось вполне приличным утоптанным трактом. Грохоча колесами, по нему вереницей тянулись накрытые шатрами повозки, как две капли воды похожие на ту, что осталась у злополучных ворот. Дорога вильнула в сторону, и совершенно неожиданно показался город. Несмотря на усталость после всего пережитого, Ольгерд изумленно выдохнул и стал смотреть во все глаза. Судя по всему, они вышли на базарную площадь. Вокруг на все обозримое пространство раскинулись десятки лавочек, поверх которых зычно перекликались продавцы – он без особого удивления отметил, что теперь совершенно не понимает их резкую гортанную речь. Прохожих, несмотря на ранний час, было много, но ожидаемой давки не наблюдалось. Неподалеку бил фонтан, разбрасывая вокруг сотни сверкающих брызг. В его прохладных струях с хохотом и визгом резвились смуглые босоногие ребятишки, а чуть поодаль, в тени роскошной беседки, о чем-то смеялась группка закутанных в шелк женщин, щуря густо накрашенные глаза – почти идиллическая картина, которую, внезапно понял Ольгерд, именно он сейчас нарушил. Вместе с тем, кто привел его сюда. О’Дим тем временем целеустремленно двигался вперед, без всякого труда лавируя в людском потоке. Каким-то непостижимым образом он успевал задержаться почти у каждого прилавка, с откровенным наслаждением расспрашивал продавцов о товаре, и вообще напоминал человека, вернувшегося на родину после долгого отсутствия. В противоположность ему Ольгерд никогда еще не чувствовал себя настолько не в своей тарелке. Общий дискомфорт усугубляли заинтересованные взгляды, которыми то и дело окидывали его разношерстные представители мужского пола – в недалеком прошлом это непременно стоило бы кому-то пары тумаков, а то и жизни. Сейчас же приходилось ограничиваться скрежетом зубов под скрывавшей лицо вуалью. О’Дим незаметно, но ощутимо толкнул в бок. Ольгерд моргнул, возвращая внимание к происходящему. Торговец сладостей, у прилавка которого они остановились, уже какое-то время протягивал ему кусочек халвы. – Кюшай, красавица, – проговорил он с ужасающим акцентом и, словно этого было мало, выразительно подмигнул. – На удачу. Внутренне передернувшись, Ольгерд взял подношение двумя пальцами. – Спасибо, – буркнул он. Торговец молчал, выжидающе буравя его блестящими, похожими на маслины глазками. – Чего ему надо? – не выдержал Ольгерд, оглянувшись на о’Дима. Заметив укоризненный взгляд, прокашлялся, придавая голосу более любезный тон. – Чего хочет этот господин, дядюшка? – Ты же слышала, милая – он хочет, чтобы ты попробовала его товар. Есть поверье, что красивая девушка приносит удачу в торговле, – несмотря на серьезный тон, в глазах о’Дима плясали искорки смеха. – Простите мою племянницу, уважаемый, – добавил он, повышая голос. – Она немного застенчива. – О, скромность красит девюшка… – Спасибо, – решительно сказал Ольгерд, – но я не… О’Дим наклонился к нему, бесцеремонно поднимая вуаль. Без труда разжав его как-то разом ослабевшие пальцы, извлек из них липкую сладость и пропихнул ему в рот. – Традиции надо уважать, – шепнул он, прежде чем отстраниться. – Запомни на будущее. Ольгерд проглотил кусок, не жуя, и лишь каким-то чудом не подавившись. Торговец просиял, приложил руку к груди и что-то быстро проговорил. О’Дим повторил его жест, слегка поклонившись, и взял оторопевшего Ольгерда под локоть. – Идем, дорогая. – Что это было? – не выдержал тот, когда лавка осталась позади. С лица о’Дима не сходила довольная ухмылка. – Этот приятный господин пожелал, чтобы грядущая ночь принесла нам богатые плоды. Ольгерд покраснел. – Но ты же сказал, что мы родственники. Ухмылка стала шире. – Сказал. И что? Ольгерд чертыхнулся и замолчал. Они миновали еще одну площадь – уже поменьше, несколько узеньких каменных улиц, роскошный храм посреди цветущего сада, обогнули порт, где сильно пахло рыбой и суетились грузчики в чалмах и потных кафтанах, а затем по мощеной камнями дорожке вышли к невысокому зданию, окруженному группкой раскидистых деревьев. В пышных кронах хрипло перекликались цветастые птицы с огромными хохолками. Остановившись у простой деревянной двери, о’Дим потянул ее на себя, а затем с подчеркнутой вежливостью посторонился. Ольгерд вошел, на ходу разматывая платок и вытирая взмокшее лицо. Внутри было душновато, но, по сравнению со зноем снаружи, это почти не причиняло неудобства. По белым стенам, расписанным незатейливым орнаментом, ползали ошалевшие от жары мухи. Основную часть прихожей занимала длинная стойка с вазой безнадежно увядших цветов, возле которой пылились какие-то брошюрки и вазочка неаппетитных на вид леденцов. Ольгерд принял незамедлительное решение держаться от нее подальше, рассудив, что еще одной «дани традиции» он положительно не выдержит. За стойкой дремал худощавый мужчина средних лет. Голова в съехавшем тюрбане покоилась на впалой груди, из недр которой вырывался тихий, с присвистом, храп. На выцветшем коврике пышноволосая девочка лет шести сосредоточенно вела какую-то игру. Завидев вошедших, она кошкой вскочила на ноги и проворно юркнула за занавеску. Мужчина встрепенулся, машинально поправил тюрбан и удивленно воззрился на посетителей, как бы задаваясь вопросом, а не снится ли ему все это. Наконец, он улыбнулся, и Ольгерд тут же проникся к нему симпатией – эта вымученная, но необходимая в свете обстоятельств улыбка на смуглом помятом лице была очень точным отражением его собственной. – Добро пожаловать в «Жемчужину Маниса», дорогие гости, – бодро заговорил он. – Здесь вас ждут лучшие комнаты по самым умеренным ценам, включая … – он прикрыл рот худощавой ладонью и закашлялся. Глядя на выступившие на покрасневшей шее веревочки жил, Ольгерд подумал, что бедолаге сильно повезет, если он протянет хотя бы еще год… и что место явно не тянуло на жемчужину. О’Дим подошел к стойке, непринужденно водрузив на нее локти. – Простите, любезный, не знаю вашего имени... – Яким, – просипел мужчина, все еще давясь кашлем. – Так вот, любезный Яким. Я не сомневаюсь, что ваши номера действительно впечатляют, а посетители не могут забыть ни минуты, проведенной в этих чертогах блаженства, но, боюсь, для таких усталых путников, как мы, ваше завидное красноречие все равно что журчание воды в ручье. К тому же, вам стоит поберечь себя. Хроническая болезнь легких – вещь коварная. Яким поглядел на него в замешательстве, и на мгновение в его слезящихся глазах отразился настоящий испуг, но длилось это не больше секунды. – Как вам будет угодно, – еще одна вымученная улыбка. – Господин, вероятно, доктор? О’Дим очаровательно улыбнулся в ответ. – В числе прочего, – кивнул он. Ольгерд молчал, напряженно наблюдая за разговором. Он не мог не заметить, как изменилось поведение Господина Зеркало, стоило им перешагнуть порог. На улице он заговаривал с многими, но это было не более, чем приветливой маской, и взгляд его все время был скользящим, поверхностным – а теперь вновь сделался цепким и острым. Непримечательный хозяин гостиницы явно чем-то заинтересовал его. Что, разумеется, было плохой новостью для объекта интереса. – Так чем могу помочь, господин? Желаете снять номер? О’Дим не спешил с ответом, оглядывая скромное помещение с повышенным интересом. – Жаркий денек, верно? – Ваша правда. Такой засухи мы не видели уже лет десять. Остается молиться богам, чтобы благословили нас дождем. – Возможно, скоро все изменится, – заметил о’Дим. – Нет ничего капризнее погоды. Кто знает, куда завтра подует ветер… Так у вас говорят? – Совершенно верно, – удивленно отозвался Яким. О’Дим рассмеялся. – Сейчас вы, чего доброго, сочтете меня шпионом. Впрочем, не так уж вы будете не правы. Люди науки любят совать свой нос куда не следует. Именно так рождаются все великие открытия. – А, так господин ученый! Это многое объясняет. – Например, мою невыносимую манеру вести разговор? – Что вы, что вы! Беседовать с вами – одно удовольствие. – Не льстите, друг мой, вам это не к лицу… Глядя на этот обмен любезностями, Ольгерд испытал неприятное сосущее чувство под ложечкой. Он чувствовал себя з а р а з н ы м. Впору было нацепить колокольчик, как больному проказой, чтобы люди заранее знали о его приближении. И тут, как назло, взгляд Господина Зеркало упал на выглядывающую из-за занавески девчушку. – Какое очаровательное дитя. Ваша дочь? Яким обернулся – на лице его промелькнуло тревога. Потом он взглянул на Ольгерда и, кажется, успокоился. – Верно, господин. Мою жену унесла лихорадка, и я неустанно благодарю богов за то, что они оставили мне дочь. Без Ямины я не видел бы смысла жить. – Да, дети – настоящий подарок, – согласился о’Дим и подмигнул девочке. – Сколько вам лет, юная госпожа? – Семь, господин, – тихо ответила Ямина. Ее голос напоминал серебряные колокольчики. – Семь! Счастливое число, – Господин Зеркало поманил ее пальцем. – Ну-ка, дайте на вас взглянуть. Ольгерд застыл с приклеенной к губам улыбкой. Больше всего хотелось развернуться и заорать прямо в ухмыляющееся лицо: «оставь ее в покое!». Но он не мог, и эта беспомощность тоже напоминала болезнь, парализующую не тело – черт бы с ним, с телом – а волю. А самым противным было острое облегчение от того, что он сорвался с крючка, и центром внимания на время стал кто-то другой. Ямина оглянулась на отца (тот ободряюще ей кивнул) и нерешительно подошла ближе. О’Дим опустился перед ней на колено, жестом фокусника вытаскивая из-за спины потрясающей красоты куклу. Глаза девочки расширились. Всю настороженность вытеснил восторг при виде материализовавшейся мечты, которую протягивал ей добрый волшебник. Ольгерд подумал, что именно такое лицо бывает у детей в сказке, когда они стоят на пороге пряничного домика. Его затошнило. – Нравится? – ласково спросил о’Дим, не отрывая глаз от лица девочки. Та смущенно кивнула, покраснев. Господин Зеркало повернул голову и обратился к притихшему Якиму. – Вы позволите? Было видно, как на лице несчастного борются желание порадовать дочь и смутный страх от перспективы принять что-либо от этого странного посетителя. – Но, господин, она ведь стоит… – Пустяки, – перебил его о’Дим. – Нет лучшего зрелище в мире, чем улыбка ребенка. Особенно такой красавицы, как вы, верно? – он подмигнул Ямине, и та зарделась, на этот раз не без тайной гордости. – Бери, милая, бери. Девочка протянула руку и очень бережно взяла куклу. – Спасибо, господин. – Заботься о ней, – сказал о’Дим, глядя в ее большие, словно загипнотизированные глаза. – Мы всегда должны заботиться о своих игрушках. Тогда они живут дольше и приносят нам больше радости, понимаешь? – Совсем как люди? – Совсем как люди, – согласился о’Дим и погладил ее по волосам – совершенно естественным движением, будто делал это тысячи раз (хотя почему «будто»? подумал Ольгерд. Кто знает, сколько детских душ сорвала эта рука? Он вспомнил острый кончик языка, очерчивающий сложенные в ухмылку губы (Если бы ты знал, что такое детская душа. Какая это находка) и содрогнулся. – Ну, беги, играй. Очень серьезно и как-то совсем по-взрослому кивнув, девочка прижала куклу к груди и скрылась в соседней комнате. О’Дим выпрямился и отряхнул пыль с коленей. – Что ж, не будем и дальше вас задерживать, почтенный Яким. Моя племянница страшно устала с дороги, да и сам я не прочь… отдохнуть. – Разумеется! – спохватился Яким. – Желаете осмотреть комнату, господин… – он замялся. – Шварц, – улыбнулся о’Дим. – Нет, мой друг, в этом нет необходимости. Мы всецело доверяем вашему выбору. Да, Герда? Ольгерд кивнул, надеясь, что это не слишком напоминает судорогу. – Ах, и последнее, – добавил о’Дим, выкладывая на стойку впечатляющую горку золотых. – Проследите, чтобы нас не беспокоили. Мы с моей девочкой очень ценим личное пространство. Яким моргнул. На изможденном лице проступило понимание и, как показалось Ольгерду, легкое отвращение. Но потом взгляд его скользнул на кучу золотых на столе и на занавеску, за которой скрылась девочка с новой игрушкой – его девочка, искренне счастливая впервые за очень долгое время, и внутренний конфликт, если такой имел место быть, разрешился. – Разумеется, господин Шварц, – тепло ушло из глаз, сменившись холодной вежливостью. Быстро сметя деньги в ящик, он протянул о’Диму небольшой медный ключ. – Хорошего вам дня. – Премного благодарен, – усмехнулся о’Дим, жестом приглашая Ольгерда следовать за собой. – Неужели это было обязательно? – глухо спросил он, пока они шли по коридору. – Мог бы сразу отвести меня в бордель, если уж так хочешь выставить меня своей шлюхой. О’Дим хмыкнул, не оборачиваясь. – Тише, дорогая. Если нас услышат, придется опять подчищать свидетелей. Ты же не хочешь, чтобы эта милая малышка лишилась еще и отца? Ольгерд побледнел и ничего не ответил. Комната оказалась скромной, но обставленной с безусловным уютом. Во всем чувствовалась женская рука – видимо, в свое время здесь потрудилась покойная хозяйка. Стены украшал тот же орнамент, что и в прихожей, но вдобавок на них висело несколько картин с местными пейзажами, явно в угоду заморским постояльцам. У широкого окна примостился резной столик с парой стульев и высоким прозрачным кувшином, доверху наполненным водой. Остальную часть комнаты занимала неожиданно роскошная кровать, заправленная покрывалом из темно-красного шелка. – Ну, что скажешь? – усмехнулся о’Дим. – Все же лучше борделя, а? Он разомкнул пересохшие губы. – Неплохо. Только я думал, подушек будет больше. – Подушек? – поднял брови о’Дим. – На картинках в энциклопедии всегда изображают подушки. О’Дим хмыкнул и повел рукой. – Вроде этих? Ольгерд покачал головой, глядя на выросшую у стены гору расшитых валиков. – А как же свидетели? – Не волнуйся. Я заплатил достаточно, чтобы обеспечить нам уединенность. Не думаю, что нас потревожат, даже если я начну тебя резать. – Это… успокаивает. Ольгерд медленно вышел на середину комнаты. Он был рад, наконец, оказаться в тишине и прохладе, вне досягаемости вездесущего песка, но на этом его радости заканчивались. Все это время его не отпускало гадкое чувство, заново укоренившееся в подкорке: что все его неприятности только начинаются. – Устал? Он повернулся, чтобы лучше разглядеть выражение чужого лица. – Честно? – Конечно, честно. – Вот-вот свалюсь замертво. – Ну, этого я тебе позволить не могу, – усмехнулся о’Дим. – Солнце, как говорят на юге, еще высоко. Так что советую воспользоваться здешними удобствами и освежиться. Вымойся, приведи себя в порядок, а я… – он поправил воротник безукоризненно сидящего на нем костюма. – Я скоро вернусь. – Куда ты? – спросил Ольгерд, ненавидя себя за прорезавшуюся в голосе панику. – Разведаю обстановку. Не волнуйся, ты не успеешь соскучиться. И о’Дим пружинистым шагом вышел за дверь. Оставшись один, Ольгерд на ватных ногах проковылял к кувшину с водой и долго и жадно пил, на время позабыв обо всем, кроме холодной тяжести, постепенно заполняющей желудок. Он закрыл глаза, постоял так с минуту, сконцентрировавшись на покалывании в висках, а затем поплелся в соседнюю комнату, отделенную еще одной занавеской. Ванная впечатляла. То, что в Офире большое значение придают водным процедурам, не было для Ольгерда новостью, но реальность превзошла все ожидания. Однако он был слишком вымотан, чтобы любоваться бронзовыми статуэтками и изящными цветочными барельефами. Стараясь не ловить свое отражение в большом золоченом зеркале, Ольгерд выпутался из провонявшего потом платья и погрузился в теплую воду. Тело расслабилось, но мысли отказывались следовать его примеру. Последние события никак не желали укладываться в голове, выпирая из сложившейся было мозаики. Это выматывало, выбивало из колеи, и что-то страшно унизительное было в том, что не получалось даже толком выразить протест, вызванный таким положением вещей. Все его возражения с треском разбивались о непроницаемую ухмылку Господина Зеркало, который, прикрывшись обещанием помощи, толкал его все ближе и ближе к краю пропасти. Ольгерд это не просто понимал, он это ч у в с т в о в а л. Но куда сворачивать? Куда, черт возьми, если он не видел больше пути, а его единственный поводырь был исчадием ада, не особо-то скрывавшим своих намерений? И он шел за ним, да, продолжал идти, потому что где-то впереди, за неясным горизонтом будущего его будто бы ждало освобождение. А что, если он обманул тебя? Что, если ты можешь освободиться прямо сейчас? Повинуясь странной прихоти, Ольгерд опустился на спину, уходя под воду с головой. Замер, сжимая пальцами гладкие бортики, пока в груди медленно нарастало жжение. Странно, но именно теперь пришло чувство безопасности. Это был совсем другой мир – переход от жизни к смерти, отделенный от суеты наверху всего-то небольшим количеством воды. Он выдохнул и распахнул глаза, наблюдая за взметнувшимися вверх серебристыми пузырьками. Они поднимались к свету, что щедро лился из большого арочного окна. Яркому, беспощадному свету, который, согласно некоторым доктринам, и есть бог. Если ты уйдешь сейчас, отстраненно подумал Ольгерд, все может быть. Может, ты останешься призраком, заплутавшим в лабиринтах безумия, но это будет т в о е безумие. Это будет твоим выбором. Так спасайся, пока еще не поздно. Потому что в глубине души ты знаешь, что это ловушка. И с каждым мгновением тебе все труднее отстаивать себя. А ведь твоя душа даже не принадлежит ему… пока. Это страшное «пока» казалось теперь лишь отсроченной необратимостью. Странный недуг, чья ядовитая слабость раз за разом швыряла его к ногам отравителя - разве не ее приступ испытал он тогда, в склепе, хотя и думал, что просит за брата? Разве не оно это было, когда, уже умирая, он прошептал свое сломанное «да» в ответ на чисто теоретический, но в, конце концов, такой о с т р ы й вопрос? А разве, подумал он с беззвучным смешком, разве он ставил хоть раз другие вопросы? Спасайся, лети на свет, пока можешь. Он не гарантирует спасения, но дает надежду. Не жди, пока тьма сомкнется над головой, и станет совсем поздно… Но пока еще нет. Пока у тебя еще есть выбор. Еще чуть-чуть, подумал он, крепче сжимая гладкие, точно нутро ракушки, бортики. Если потерпеть еще немного, не больше пары минут, можно будет не беспокоиться ни о чем… И разве это не прекрасно? Не в этом ли истинная свобода? Я никогда не обманываю. Близко, очень близко прозвучали эти слова, эхом отдаваясь в черепной коробке. Вторглись в этот уютный подводный мирок, подцепили его и потянули. Он даже ощутил мимолетную боль от впившегося под челюсть крючка. Ольгерд вынырнул и сел, расплескивая воду, кашляя и отплевываясь. В висках противно стучало. Он повернул голову, почти уверенный, что встретится с пустым взглядом готового ужалить скорпиона… Но увидел лишь отражение мокрой испуганной девушки. Вытершись и накинув халат, он вернулся в спальню. За легкими занавесками жужжало, казалось, не меньше десятка мух. Он вспомнил недавний рассказ Господина Зеркало про одного из особо «везучих» должников, и выпитая ранее вода холодным комком надавила на горло, грозя освободить желудок. Он поспешно отвернулся и тут заметил на тумбочке обернутый грязной тряпкой сверток – тот самый, который о’Дим вытащил со дна брошенной повозки, а потом так бережно нес всю дорогу, прижимая к себе, словно что-то очень дорогое. Ощутив укол любопытства, Ольгерд подошел ближе и наклонился, разглядывая непонятную вещицу. Судя по очертаниям, под тканью скрывалось что-то твердое и прямоугольное, похожее на небольшую шкатулку. Точнее на глаз определить было нельзя. Он протянул было руку, но тут же отдернул. Сразу пришло в голову: а что, если он оставил это здесь специально, з н а я, что я не выдержу и захочу посмотреть, что внутри? И чего ты боишься? шепнул в голове насмешливый голос. Ты, секунду назад готовый умереть, чего ты так боишься? И тут он понял, что ему ужасно, почти болезненно хочется этого. Проявить неповиновение, поступить вопреки здравому смыслу, просто чтобы доказать себе, что он еще способен действовать по своей воле. Что он не просто марионетка в чужих руках. Иначе ему действительно стоило бы утопиться… Нет, это будет ошибкой, возразил он себе. Ты устал, ты не в состоянии мыслить ясно, а тебе позарез нужно сохранять трезвость ума, иначе скоро ты действительно утонешь в безвыходности своего положения. Не давай ему такой легкой победы. Пока ты жив, ты все еще можешь выкарабкаться. Мигрень усиливалась, за несколько минут из просто скверной сделавшись почти невыносимой. Под веками горело, как будто туда насыпали песка. Ольгерд лег на кровать и прикрыл глаза, надеясь, что это хоть немного утихомирит боль, а вместе с ней и ощущение беспомощности. Не спать, сказал он себе. Не спать… И тут же задремал. …Кто-то звал его по имени. Мягко, тихо и совсем не требовательно. На этот раз не бог, это он знал точно. Или не тот бог, которому хотелось молиться. Ольгерд открыл глаза, уставившись в нависшее над ним лицо. О’Дим улыбнулся, и от этой улыбки, а, может, от его положения – беззащитного и открытого, точно у перевернутой на спину букашки, по телу прошла волна дрожи. Он сел, точно подброшенный пружиной, и тут же охнул от боли, пробившей правый висок. – Ну-ну, спокойнее, – сказал о’Дим, явно наслаждаясь его реакцией. – Пора бы уже привыкнуть. Выспался? – Я не хотел спать, – сердце стучало где-то в глотке. Солнце уже давно перевалило зенит, и свет за окном из бледно-золотого превратился в густо-оранжевый. Жара ощутимо спала, но лицо по-прежнему было горячим и влажным. Из тоненьких палочек курились, наполняя воздух сладким ароматом, дорогие благовония. О’Дим сидел на краю кровати, разглядывая его с сосредоточенным любопытством врача, ставящего необычный диагноз. Одна рука покоилась на обтянутом черной тканью колене, другая держала свернутый лист пергамента. Ольгерд отогнал неприятные ассоциации с контрактом. – Что это? – хрипло спросил он. – Это? – о’Дим помахал свитком перед его носом. – Это, мой милый, редкая удача. Пока ты дрых, я завязал несколько полезных знакомств и кое-что разузнал. Сегодня вечером в королевском саду состоится торжественный пир в честь грядущей помолвки. Лучшего шанса произвести впечатление и быть не может. – Пир? – переспросил Ольгерд, пытаясь переварить полученную информацию. – Сегодня вечером? – Сконцентрируйся, прошу тебя. Если на тебя обратят внимание нужные люди, это обеспечит нам аудиенцию, не возбуждая лишних подозрений. Я уже раздобыл приглашения. – Нужные люди? О’Дим поморщился. – Так и знал, что ты уцепишься за это слово. Как я уже сказал, тебе совершенно не обязательно быть в курсе всего. Более того, это даже может навредить делу. Ольгерд сглотнул. В горле мгновенно пересохло, как будто это не он выпил недавно полкувшина воды. – И сколько у нас осталось времени? – Два часа. Полагаю, этого хватит? Ольгерд тяжело вздохнул. – Дело есть дело. Быстрее начнем, раньше закончим. О’Дим покачал головой. – Нет, так не пойдет. – О чем ты? – Ты плохо выглядишь, Ольгерд. Это бросается в глаза. – Мне воспользоваться румянами? – спросил он, не удержавшись от сарказма. – Нет. Это внутреннее, – о’Дим пристальнее взглянул на него, заставляя испытать крайне неприятное чувство прозрачности. – Кажется, ты опять мне не доверяешь. Ольгерд хрипло рассмеялся. – И тебе это кажется странным? Мы только что прибыли, а я уже насчитал целую гору трупов у нас за плечами и теперь теряюсь в догадках, кто будет следующим. Всюду, куда бы ты ни пошел, за тобой следуют хаос и разрушение. Если хочешь знать, это не слишком-то способствует укреплению доверительных отношений. Господин Зеркало пожал плечами. – Мы оба извлекаем выгоду из сложившихся обстоятельств. Я не скрываю, кто я. Неужели ты предпочел бы лицемерие? – Нет. Но я устал смотреть, как по моей вине умирают другие. – Так не бери на себя вину. В чем проблема? – Ты не понимаешь, о’Дим. В их смерти не было необходимости. Это была чистой воды прихоть. Насилие ради насилия. – И что ты предлагаешь? – Я? – переспросил он, вздрогнув от непривычно резкого тона. – Да, да, ты, фон Эверек, - со злой усмешкой повторил о’Дим. – Раз тебя не устраивает моя манера вести игру, раз для тебя настолько неприемлемо насилие, что можешь ты предложить взамен? Ты ведь не вчера родился и знаешь, что полностью искоренить зло невозможно. Исчезнув из одного места, оно тут же возникнет в другом. Так что я снова спрашиваю тебя: что ты предлагаешь? Куда мне направить хаос и разрушение, которые, как ты справедливо заметил, моя неотъемлемая часть? Ольгерд промолчал. – Видишь? Критиковать всегда просто, куда сложнее отыскать идеальное решение, которое устроит всех. Но я избавлю тебя от ненужных поисков и сэкономлю наше время – его не существует. Точка. Тошнит от вида крови? Отвернись. Стань добровольным слепцом – твое право – хотя мне всегда казалось, что уж ты-то не побоишься взглянуть правде в глаза. А мне нужна жатва, и так или иначе я ее соберу. Ясно? Ольгерд кивнул, не поднимая глаз. – И потом, – уже мягче добавил о’Дим, – сейчас главное, что у нас общее дело, разве нет? Вот и сосредоточься на этом. Об остальном можно подумать и позже. Если оно будет, это позже, подумал Ольгерд, но, разумеется, не сказал этого вслух. Но ведь он не лгал, во всяком случае напрямую, и Ольгерд знал, что не лжет и сейчас – что на данный момент это единственная из всех возможных правд, а то, что прячется за ней – для этого время пока не пришло, и никто, ни одна живая душа не скажет, что будет дальше. Подглядывать против правил, а какой интерес играть, нарушая правила, верно? Верно? – Кстати, почему ты все-таки не открыл сверток? – вдруг спросил о’Дим. Ольгерд услышал себя словно издалека: – Это было бы… глупо. – Значит, это остановило тебя? Страх перед глупостью? Он помотал головой. – Нет, не только. Я ведь не знал, что там внутри, а ты уже не раз намекал на судьбу случайных свидетелей… Он еще не окончил фразу, когда понял, что бесстыдно врет. Что вовсе не о возможных жертвах он думал, пока его дрожащие пальцы тянулись к обернутой тканью вещице. Нет, он думал только о себе. О том, насколько жестоким будет наказание, и сможет ли он его выдержать… или растворится в нем окончательно, потеряет себя, получив блаженное забвение? По спине пробежала знакомая дрожь. – Как благородно, – в голосе Господина Зеркало проскользнула тень насмешки. – Я всегда знал, что дорога к подлинному альтруизму трудна, кровава и вымощена чужими жизнями… В чем дело? Тебе плохо? – Минуту, – выдавил он. – Я сейчас приду в себя, и… Он замолчал, наткнувшись на взгляд, который напугал его сильнее, чем все, что ему предшествовало – столько в нем было искреннего сочувствия. Невозможного сочувствия. И все равно почти мгновенно последовал внутренний отклик, желание довериться тому, кто смотрел на него так – взглядом друга, матери, любовника. – Давай помогу, – предложил о’Дим и протянул к нему руку. – В знак доброй воли, – он улыбнулся. На этот раз действительно по-доброму. – Можно? Сейчас было самое время отстраниться. Если бы он мог. Если бы от этого голоса, то безжалостно едкого, то доверительно мягкого, не растеклась по телу истома, превращая конечности в студень. Незаметно, пока он слушал, голос проникал все глубже, завладевая им, пока он окончательно не угодил в его ловушку. Губы дрогнули, но с них не сошло ни звука. Ольгерд кивнул, завороженный, не в силах отвести взгляд от лица напротив. Пальцы коснулись виска. Как будто вода снова накрыла его шелковым монолитом, и опять что-то непреодолимое потянуло его за собой – не туда, куда влек его свет, а в прямо противоположную сторону. Не пробуждая, а убаюкивая. Боль расплавилась, перетекая в чужие пальцы. Он почти видел прозрачные нити, выходящие из его головы, как из распутываемого клубка – все тоньше и тоньше, пока от него не останется совсем ничего. Ольгерд зажмурился, отгоняя пугающе пророческий образ. Господин Зеркало неслышно скользнул ему за спину. Обхватил за плечи и притянул ближе – он качнулся вслед движению, запоздало удивившись легкости, с которой им манипулировали. Тело словно лишилось массы и парило в невесомости. Сладкий опиумный запах щекотал ноздри, наполняя его томлением, раздувая внутренний жар, теперь даже приятный, подчеркивающий прохладу пальцев, ласкающих шею и затылок. И лишь в самой глубине груди пойманным в ловушку мотыльком бился страх. Происходящее не было нормальным - странной, жестокой игрой, в которую он опять позволил себя увлечь. А он сам? Он нормален? – Подожди, – вырвалось у него. О’Дим остановился, касаясь головы самыми кончиками пальцев. Даже такое легкое прикосновение обволакивало, как вода. Дурманило, как наркотик. – Я знаю, чего ты хочешь, – выдохнул Ольгерд. – Чтобы я опять оступился. Для этого ты меня и нанял. Он почти увидел, как за его спиной о’Дим картинно выгибает бровь: – Любопытная теория. А что насчет тебя? Зачем ты тогда согласился? – Я согласился, потому что… – он провел языком по губам. – Потому что ты был прав. Мы оба получаем выгоду из сложившихся обстоятельств. Он выдержал паузу, делая еще один вдох. Сердце билось как сумасшедшее. Как сердце сумасшедшего. Неудивительно – ведь то, что он собирался сейчас сказать, и было чистой воды безумием. – Ты сказал, что идеальных решений не бывает, но, может, у меня все же есть… что-то. Полумера, – он криво усмехнулся. – Паллиатив. – Я слушаю, Ольгерд, – искренняя заинтересованность в голосе. Или настолько искусная подделка, что нет никакой разницы. – Если что-то снова пойдет не так, предлагаю решить это между нами. Без ненужных свидетелей. – То есть? – Я согласен… Я беру на себя полную ответственность. Он, наконец, выдохнул, и в наступившей тишине звук получился комично громким. – Все? – усмехнулся Господин Зеркало. – Других пожеланий не будет? – Все, – сказал Ольгерд и закрыл глаза. Его колотило мелкой дрожью. От чувства, которое он так долго в себе подавлял, и которое все-таки вырвалось наружу. Лопнуло как застарелый нарыв, мешая отвращение с облегчением. Пальцы вцепились ему в волосы и дернули голову назад. Он закусил губу, подавив вскрик. – Правильно ли я понял, – вкрадчиво проговорил о’Дим ему на ухо, – что, если мне вздумается тебя наказать, ты не будешь против? Тишина сгущалась, побуждая к ответу. Он застыл с болезненно запрокинутой головой и безвольно опущенными руками. Сконцентрировавшись на звуках собственного хриплого дыхания, на ощущении стыда, опаляющего щеки, и на мучительном, тайном наслаждении, которое зрело внутри с каждым вдохом и выдохом. – Да, – выдохнул он, чувствуя, как роковое согласие царапает глотку изнутри. – Да, правильно. Хватка на волосах ослабла, но не успел он опомниться, как руки соскользнули ему на плечи и как бы невзначай потянули за края халата, порождая тошнотворное ощущение дыры в животе. Воздух перед ним зарябил, превращаясь в поверхность еще одного зеркала. Ольгерд отвел взгляд, содрогнувшись. – Смотри, – приказал о’Дим, ухватив его за подбородок. – Не смей отворачиваться. С губ сорвался мучительный стон. Ольгерд медленно поднял взгляд на возникшее перед ним отражение – растрепанное, с широко распахнутыми глазами на бледном, вызывающе чувственном лице. А между тем оно больше не казалось ему маской, ибо прекрасно отражало его состояние, всю гамму эмоций, обрушивающихся на него, как волны в сильный шторм. И пока он тонул, захлебываясь от всего этого многообразия, сзади все ярче разгоралось пламя. Черное пламя хорошо знакомой ему бездны, готовой сожрать его, сжечь дотла. Не сводя с него глаз, о’Дим наклонился и медленно провел кончиком языка вдоль его шеи. Ольгерд выгнулся и застонал. Как тогда, под покровом темноты – но теперь все было ярким, подсвеченным, максимально обнаженным. Теперь ему было не скрыться. – Этого ты хочешь? – спросил о’Дим, касаясь губами покрывшейся мурашками кожи. – Да… Хлесткий удар пониже спины вырвал у него сдерживаемый все это время крик. Ногти впились в нежную плоть, награждая его вспышкой боли – настоящей, все искупающей, и потому бесконечно прекрасной. – Не слышу. – Обожги меня, – простонал он. О’Дим смотрел на него с легкой, чуть презрительной усмешкой. Это только распаляло, усиливая унижение, как ветер раздувает пламя. – Как ты сказал? – переспросил он. – Обжечь? Конечно, он ожидал издевки, наигранного удивления. Это было в Его природе. И это тоже было хорошо. Правильно. Этого он и хотел. Это он заслужил. – Пожалуйста… Что-то ужалило его в грудь. Не слишком больно – скорее, отголосок боли, больше похожий на воспоминание – в том самом месте, где раньше держал его якорь, и где так и не затянулся до конца рубец, если верить одной светлоглазой провидице. Прошло вглубь и вдруг обернулось своей противоположностью - невыносимо ярким наслаждением, высекающим искры из глаз, выжигающим остатки разума. – На колени. Жар набирал силу, волнами растекаясь по телу. Ольгерд подчинился приказу в голосе - обманчиво, усыпляюще мягком. Воздух засвистел, предвосхищая удар – он дернулся всем телом, хрипло вскрикнув, все это время не сводя глаз с женщины в отражении, странной женщины с неженским взглядом, с лицом, искаженным первобытным возбуждением, с напряженных сосков на качающейся груди. Ногти стальными крючками вонзились ему под ребра, прошлись по бокам, по животу, сдирая кожу, оставляя глубокие, наполненные жжением борозды – он закричал, уже не сдерживаясь, подставляясь под единственную доступную ему ласку. Это было похоже на танец – это высвобождало. Если принять правила игры – это наполняло дикой радостью и ощущением собственного могущества, полученным через подчинение тому, кто несоизмеримо больше тебя и с кем ты стал единым. По собственной воле, по собственному желанию – ведь это тоже выбор. Самое ужасающее из чудес. – Еще? Он видел капельку пота, скользящую по виску, видел струйку вязкой слюны в уголке рта, себя в этой позе – на четвереньках, с растрепанными волосами, как последняя шлюха, и от этого хотелось плакать, смеяться, биться в припадке, доводя себя до неистовства. – Еще, – услышал он свой неузнаваемый, сдавленный голос. – Сильнее. Новый шлепок, выбивающий воздух из легких. Взгляд, устремленный на него – отстраненный, расчетливый, с холодным огоньком тайны глубоко внутри – страшной тайны, которую еще не пришла пора открыть, которой должно пока скрываться под грязной тряпицей. Свист и удар. Боль и невыносимое тягучее удовольствие, стекающее вниз живота, взбухающее между ног и превращающее его в скулящий комок оголенных нервов. – Еще, – он уже не просто стонал – он выл и метался – от ощущения прохладных пальцев у себя на подбородке и невозможности отвести взгляд, от боли, которая была уже не совсем болью, потому что приносила нечто совсем противоположное страданию. И вот он уже сам яростно толкался назад, сгорая от желания вжаться, вобрать в себя то необъятное, что легко могло его раздавить, что заставляло расти это трепещущее, сладко-тошнотворное ощущение в груди, наполняя его одновременно ужасом и диким восторгом, триумфом обреченности и сладкой агонией. Оно жгло его, пожирало изнутри, и это было хорошо, потому что сейчас он был на своем месте. Никогда еще он не был настолько здесь и сейчас… И вдруг все закончилось. Моментально, словно гипноз по щелчку пальцев. Зеркало милосердно испарилось. Ольгерд заморгал, приходя в себя, с постыдной отчетливостью осознав, как горячо и скользко у него между ног, и как мучительно пульсирует, требуя большего, неудовлетворенная плоть. Он медленно повернулся, онемевшими пальцами нащупывая халат и снова накидывая его на плечи. По телу проходила остаточная дрожь. Губы двигались, но озвучить хоть одно слово не получалось. С абсолютным безразличием Ольгерд подумал, что, если о’Дим сейчас засмеется, он непременно сойдет с ума - окончательно и бесповоротно. О’Дим не смеялся. Только смотрел на него – невозмутимый, доброжелательный, безукоризненно вежливый. – Собирайся, дорогая. Делу время, потехе час.