Клин клином

Вечерний город напоминал сказку. Настоящую, с мягким сандаловым флером востока, совсем как в книге с пестрой обложкой, которую они с Витольдом в свое время зачитали до дыр. Памятуя о мрачном виде с пустоши, Ольгерд и теперь ждал чего-то подобного и был поражен встретившей их панорамой огней. Из окон домов и даже с веток деревьев тянули хвосты похожие на сверкающих змей гирлянды: зеленые, голубые, желтые, красные. Накануне, изможденный испытаниями и жарой, он их попросту не заметил. Темноты как таковой не было вовсе – вместо нее перед глазами разворачивалась роскошная палитра оттенков от нежно-лилового до глубокого фиолетового. Над бархатными чашами цветов порхали похожие на призрачных фей мотыльки. Зрелище наверху было не менее великолепным. Бесконечные россыпи созвездий складывались в магические узоры, а витающие вокруг запахи – терпкие и одновременно головокружительно сладкие – придавали подступающей ночи очертания темноволосой незнакомки с горящими глазами. Незнакомки, все же чем-то похожей на ту, другую, что глядела на него с вереницы портретов, навсегда сохранившихся в коридорах памяти. При мысли о ней, о том, что, может быть, это она таинственным образом смотрит сейчас на него сквозь время и пространство, Ольгерда пробрал глубокий озноб, и он крепче сжал чужой локоть похолодевшими пальцами. О’Дим повернул к нему лицо и улыбнулся. Улыбка эта, одновременно понимающая и беспощадная, мучительным толчком отозвалась внутри. Как будто под ногами на секунду разверзлась пропасть – так она чувствовалась: Зачем, красавица, ты прячешь Свой лик под звездную вуаль? Чуть слышен шепот губ манящих: Ложись ко мне, на мой алтарь… – И, сдернув тонкую фату, уже сгорая в муке сладкой, с улыбкой прыгну в пустоту, себя утратив без остатка, – закончил Ольгерд, сглотнув подступивший к горлу ком. – Браво. Браво, фон Эверек. Нечасто в ваш век встретишь ценителей поэзии. – Да какой из меня ценитель? – отмахнулся он, чувствуя нелепое желание оправдываться. – Так, вспомнилось почему-то. – Ну-ну, отбрось ложную скромность. Ты ведь, кажется, и сам что-то писал? Как же это… – Писал, и что с того? – перебил его Ольгерд, побоявшись дальнейших цитат. – На это много ума не надо. – Значит, по-твоему, стихи пишут только идиоты? – поинтересовался о’Дим. – Нет, почему. Еще влюбленные. – Влюбленные идиоты? Ольгерд вздохнул. Порой изощренности Господина Зеркало мог позавидовать и самый ушлый инквизитор. – Да кому вообще нужны эти стихи? – спросил он, не скрывая раздражения. – Как это «кому»? Всем нужны, каждому без исключения. Это же идеальный способ выражать чувства и доносить великие истины. Как бы иначе вы узнали, что «миром правит любовь»? – Чувства прекрасно выражаются прозой. – О, друг мой, ты заблуждаешься, – с улыбкой сказал о’Дим. – Проза никогда не заменит истинной поэзии. Безусловно, обе исследуют область чувств, но первая все же держится берегов сознания. Поэт же ныряет на самую глубину и позволяет обитающим там тварям рвать себя на части, переплавляя всю эту пытку в рифмы и образы. Процесс, как ни крути, требующий определенного безумия и смелости. – Ну да, ну да, – хмыкнул Ольгерд. – Посмотрел бы я, как этот смельчак прыгнет в пустоту, да еще и с улыбкой. О’Дим странно взглянул на него. - А ты не знаешь никого, кто поступал так же? И продолжает поступать? Ольгерд кашлянул и отвел взгляд. – Это другое. – Разве? Он, конечно, играл с ним сейчас; пока безобидно, почти небольно выпуская когти. Однако, каким бы насмешливым ни был его тон, и какой сногсшибательной – улыбка, все это играло роль спасательной веревки, не дающей ему окончательно захлебнуться в трясине страхов и противоречий. Ольгерд вдруг подумал, что по своей природе эта трясина весьма схожа с его спутником – разве не точно так же она стремилась затянуть его на самое дно и выкрутить, высосать, выжать до последней мучительной капли? – Осторожней, кто-то разлил масло. Уже теряя равновесие и не слишком грациозно повиснув на чужом локте, Ольгерд в последний момент переступил вязко поблескивающую лужу. – Спасибо, что не дерьмо, – резюмировал он. О’Дим поморщился. – Вижу, тебе доставляет особое удовольствие выбиваться из образа. – Считаю маленькие радости, – мстительно отозвался Ольгерд. – По заветам мудрецов. – Прекрасно. Только учти: если испортишь туфли, всем твоим радостям быстро настанет конец. Несмотря на неприкрытую угрозу, Ольгерд усмехнулся – уж слишком в этот момент его спутник напоминал недовольную гувернантку. – Ты мог бы наколдовать нам повозку. – Колдуют только горе-чернокнижники вроде тебя, – презрительно отозвался о’Дим. – А ты что делаешь? – Созидаю. Ольгерд пожал плечами. – Колдовство, созидание – суть-то не меняется. А туфли все одно были бы целее. Ну, что скажешь? – Не хочу лишать нас такого дивного зрелища. – Ага, и заодно меня – возможности спотыкаться. О’Дим засмеялся, словно услышал хорошую шутку. – Может быть. Ольгерд запрокинул голову, подставив лицо тихому опаловому свету и вспоминая другую прогулку, которая произошла, казалось бы, совсем в другой жизни. Как он трясся тогда, насколько безвыходным виделось ему положение и каким странным – совет насладиться природой, пока он с замиранием сердца ждал, что в любую секунду личина спадет, и вместо мягкой улыбки покажется жестокий оскал демона, знаменующий начало нового кошмара… А теперь? Что изменилось? Кроме декораций – что? По крайней мере, теперь я действительно могу наслаждаться видом. А это уже немало. – Что это ты там высматриваешь? Он вздрогнул, как подросток, застуканный за постыдным занятием. Возможно, в его размышлениях действительно было нечто постыдное – вопиющая наивность, ничем не оправданная надежда на будущее; как если бы этот неожиданный душевный подъем и в самом деле предвещал перемены к лучшему. – Знакомые звезды, – как можно небрежнее ответил он. – Ты, наверное, на многих из них побывал? – Батюшки, – протянул о’Дим, – а у кого-то серьезные пробелы в образовании. К твоему сведению, это всего лишь сгустки газа. И что я, по-твоему, должен был на них делать? Ольгерд фыркнул. – Как-то не думал, что такие мелочи тебя остановят. Ладно, будем считать, мой профессор астрономии только что перевернулся в гробу. Ну, а как насчет планет? – Что тебя интересует? – Да вот, хочу узнать, есть ли где-то лучшие миры. Не может же везде быть одинаково паршиво. О’Дим задумчиво посмотрел на него. – Играл когда-нибудь в шахматы? – Играл. – И дрался, конечно, по пьяни? Ольгерд нахмурился. – А это здесь при чем? – А при том, – сказал о’Дим, – что дурак и при самом хорошем раскладе останется в дураках, а дебошир всегда найдет, кому набить морду. – Я не дебошир, – возразил Ольгерд. Подумав, добавил: – Теперь уже нет. – Верю, – усмехнулся о’Дим. – И не сомневаюсь в твоих способностях к воздержанию. – Ну, спасибо. Нет, решил Ольгерд, дело не только в смене обстановки и даже не в новом теле, будь оно неладно. Дело в нем самом, в Господине Зеркало. В том, как он отражает меня и, даже вступая в противоречие, дополняет. Это заметно и в самых незначительных деталях: в том, как он держит руку, чтобы локоть всегда находился на максимально удобной высоте, как ведет разговор, балансируя на грани страшного и смешного – и, кажется, сам получая огромное удовольствие от процесса. И это тоже своего рода ловушка – самая опасная, потому что, когда эта игра закончится, что придет ей на смену? Ты ведь знаешь. Знаешь уже давно. – Ты так и не ответил на мой вопрос, – напомнил он. О’Дим улыбнулся краешком рта. – Оставим это для другого раза. А пока нас ждут более приземленные дела. Ольгерд кивнул и позволил себе замолчать. С недавних пор его перестала пугать тишина, и, наверное, это было еще одной значимой переменой. Отсутствие слов больше не таило в себе угрозы и даже казалось странно умиротворяющим. Еще одна монетка в копилку надежды, с сарказмом подумал он. Чтобы громче звенело, когда разобьется. Да? Пустынная улочка, с обеих сторон огороженная приземистыми глиняными постройками, незаметно соединилась со второй, более широкой и многолюдной, а та, в свою очередь, вывела их на уже знакомую площадь, где они вынуждены были остановиться. Если с утра здесь было оживленно, но при этом все-таки сохранялось подобие порядка и даже особое очарование, присущее картинам увлеченных базарной тематикой живописцев, то теперь от этой гармонии не осталось и следа. Занявшая весь периметр очередь напоминала змеевидное чудовище, чья голова упиралась в арку возвышающихся впереди ворот, что, казалось, вот-вот не выдержат такого напора. Время от времени усиленный рупором голос выкрикивал: «ВХОД ТОЛЬКО ПО ПРОПУСКАМ!», но это послание немедленно тонуло в общем возбужденном гомоне, так и не достигнув своей конечной цели. Ольгерд безрадостно взирал на все это с их относительно обособленной позиции. Влезать в орущую толпу не хотелось: задние напирали на передних, люди толкались и перли друг на друга с кулаками, а диковатая смесь душистых масел и полное отсутствие благовоний у тех, кто не заморачивался на такие пустяки, ничуть не придавали потенциальной близости очарования. – И что теперь? – прокричал он, невольно прижимаясь к своему спутнику – в непрестанном гомоне едва получалось разбирать собственные мысли. Перспектива провести в этой какофонии продолжительное время (а судя по размеру очереди, это было неизбежно) вселяла в него чувство, близкое к ужасу. О'Дим повернул к нему голову. За происходящим столпотворением он наблюдал с наслаждением отъявленного эстета. – Еще минутку, если не возражаешь. Давно я не ловил такой ностальгии. – По-моему, время не самое подходящее, – поморщился Ольгерд. – Да и место… – … завораживает, не правда ли? – Завораживает? – недоверчиво переспросил он. – Что в этом может быть завораживающего? О’Дим посмотрел на него с непривычной серьезностью. – Неужели ты не видишь? Ольгерд покачал головой. – Хаос, – сказал о’Дим. – Такой же чистый и сконцентрированный, как и тот, из которого когда-то вышли мы с тобой. И сколько бы его ни упорядочивали и ни причесывали культурой и прочими гребенками цивилизации, все равно в конечном итоге все будет сводиться к этому исходнику. А теперь ответь мне честно: знаешь ли ты хоть что-то прекраснее? – Думаю, парочка вещей найдется, – пробормотал Ольгерд. – Но у тебя, конечно, свое представление о прекрасном. – Несомненно. Тебе еще предстоит до него дорасти. Он хотел промолчать, но что-то или кто-то внутри него, спровоцированный этим смутно-пугающим обещанием, этим холодом, снова коснувшимся кожи – ответил: – Да что-то не вижу я здесь большого пространства для роста. Скорее уж наоборот – прямая дорога к деградации. Хотя тебе ведь только того и надо. Проще использовать нас в своих целях, да? О’Дим рассмеялся. – Каков философ. Идем. И не вздумай такое ляпнуть во время застолья. Он повел его сквозь толпу, то и дело приговаривая что-то по-офирски – Ольгерд предположил, что это были просьбы уступить. Чего он не ожидал, так это того, с какой легкостью шло их продвижение – люди расступались, стоило лишь сделать шаг в их направлении. И вряд ли дело здесь было только в безупречной вежливости его спутника. У самых ворот им снова пришлось остановиться. Было нетрудно угадать смысл разыгрывавшейся тут сцены: двое хитрецов решили проникнуть внутрь, выдав себя за иностранную пару. Аляповато выряженный «супруг» махал руками и с пеной у рта доказывал равнодушному охраннику, что по дороге сюда стая диких обезьян украла у них приглашения. Стоявшая возле него с головой закутанная в шали «дама» подтверждала рассказ неестественно тонким голосом. Привлеченные бесплатной потехой зеваки разделились на две группы – одна бранила, а другая всячески поддерживала смельчаков, веселыми выкриками подтверждая, что такой поворот в самом деле возможен, и что бывают же в мире такие печальные совпадения. – Что ты себе позволяешь, дорогой? Я в крайней фрустрации! – надрывался воодушевленный поддержкой публики пройдоха, чередуя базарные словечки с неведомо где подхваченными терминами. – Хромой ишак, я требую пропустить меня именем международного конгресса! Не хотите по-хорошему, так будете иметь дело с моим… Ольгерд так и не услышал окончание пламенной тирады. Чья-то ловкая рука стащила с «дамы» вуаль – очевидно, в надежде обнаружить под ней заросшую щетиной харю – но, ко всеобщему удивлению, открыла вполне миловидное женское личико. Ощупав свои гладкие щеки, его обладательница тонко вскрикнула, а затем скорчила гримасу такого ужаса, что окружившая сцену толпа резко отхлынула назад. – Господа, ну что же вы стоите? – бархатным голосом поинтересовался о’Дим у них из-за спины. – Разве не видите, что даме нужен воздух? Как раз в этот момент означенная дама грохнулась в обморок. – Воздух, скорее! Даме нужен воздух! – подхватил кто-то. Несколько добровольцев сорвались с мест и засуетились над бездыханным телом, очевидно, надеясь на дальнейшую благосклонность иностранки. Позеленевший же «супруг» к этому моменту успел ретироваться. Ольгерд его не винил – не каждый день увидишь, как твой напарник меняет пол. Тем временем Господин Зеркало выудил из-за лацкана сюртука две бумажки и небрежно сунул свирепому на вид охраннику, который, едва скользнув по ним взглядом, расплылся в подобострастной улыбке и жестом предложил проходить. – Какого черта? – прошипел Ольгерд, как только они оказались за увитой цветами аркой. В смятении он усилил хватку на чужом локте – будь на месте его спутника обычный человек, он наверняка бы скорчился от боли. Господин Зеркало только усмехнулся. – В чем дело, дорогая? – Не держи меня за идиота. Хочешь сказать, это вышло само собой? О’Дим поднял бровь. – Чего это ты так разошелся? Он что, твой приятель? – Необязательно знать кого-то лично, чтобы проявить сострадание, о’Дим. – А чему тут сострадать? По крайней мере, теперь этот неудачник сможет попасть на торжество, как и хотел... если возьмет себя в руки, конечно. Вообще мне это кажется весьма забавным. Ольгерд вспомнил пепельное лицо бесчувственной «дамы», над которой безуспешно хлопотал выскочивший из толпы медик. – Да уж, – процедил он. – Забавней некуда. Господин Зеркало пожал плечами. – Каждому по желаниям его. Если тебе так легче, можешь считать себя причастным к восстановлению высшей справедливости. – Знаешь, что? – не выдержал Ольгерд. – Ебал я такую справедливость. О’Дим усмехнулся. – Ну-ну, успокойся. В конце концов, никто не умер. Пока. Ольгерд прикусил язык и стал смотреть по сторонам. От главной дороги, выложенной сверкающей галькой, ручейками ответвлялись дорожки поменьше – казалось, что прямо у них под ногами раскинулась карта звездного неба. С расположенных по бокам скамеечек доносились пока еще не слишком пьяный смех и обрывки приглушенных разговоров – типичные спутники людского веселья, в своей основе одинакового во всех уголках земли. Отметив это, Ольгерд почувствовал себя чуточку увереннее. О том, что ждало впереди, он старался не думать, вместо это охотно цепляясь вниманием за каждую любопытную деталь, благо таких отвлечений было более чем достаточно. Чуть поодаль, наполняя воздух оглушительным треском, выбрасывали из себя огненные струи жерла крошечных вулканов. Достигая определенной высоты, они выстраивались в подобие исполинской радуги, чтобы затем миллионами разноцветных искр рассеяться над восторженной публикой. Прямо на траве располагались, совершенно неожиданно приходя в движение, жутковато реалистичные статуи – от одной из них только что с визгом шарахнулась кучка женщин. В отгороженных пока павильонах готовились различные увеселения. Пахло дорогими духами и хорошей едой. Над всем этим лилась приятная мелодия флейты – исполнителя не было видно, что усиливало общее ощущение таинственности. - Снимай вуаль, – шепнул о’Дим, раскланиваясь с прогуливающейся им навстречу парой. – Мы здесь на правах особых гостей. – Чьих гостей? – Увидишь. А пока – меньше вопросов и почаще улыбайся. Впереди на холме возвышалось роскошное сооружение, напоминающее одновременно дворец и экзотическую веранду. Вместо крыши над резными колоннами простирался навес из цветов, в чьих благоухающих зарослях щебетали птицы. Молоденькие служанки в полупрозрачных шароварах грациозными тенями скользили между накрытых столов. Ольгерд поймал себя на том, что то и дело поправляет одежду и прическу. Как бы ни чурался он всего этого пышного сборища, все же это был его первый полноценный выход в люди. Присутствие Господина Зеркало только усугубляло ситуацию – слишком с явным удовольствием тот наблюдал за его дискомфортом; и уж совсем не по себе становилось при мысли о спрятанной в глубине рукава шкатулки, время от времени посылавшей вверх по руке слабые, но весьма неприятные импульсы. – Угомонись, – сказал о’Дим, когда он в очередной раз потянулся поправить украшавшую волосы диадему. – Можно подумать, у тебя вши. – Какой удар для благородного общества, – процедил Ольгерд. – Смею ли я надеяться, что в таком случае Его Высочество все-таки побрезгует мной? О'Дим коротко взглянул на него. В глазах его плясали искорки – смеха или угрозы, не разобрать. Да и не хотелось в этом разбираться. – Опять шутишь, фон Эверек? – Шучу, конечно. Я вообще большой шутник. Ты разве не знал? О’Дим проигнорировал вопрос. Вероятно, понимал, что это говорят нервы. Тем временем с «веранды» спустилась зрелая дама с лицом, еще сохранявшим остатки прежней красоты. В отличие от своего окружения, одета она была вполне по-западному, хоть и слегка старомодно, – ее светлые до прозрачности глаза, прямая осанка и тонкая, как высохший пергамент, кожа напомнили Ольгерду портрет какой-нибудь чопорной аристократки, коими в Оксенфурте изобиловала любая галерея. Подобные картины он перестал любить сразу после того, как повстречался с будущей тещей. – Добрый вечер, – приветствовала их дама приятным грудным голосом. – Не могла пройти мимо такой красивой пары. Айгере-ан-малик, вторая супруга Его Величества и счастливая мать виновника торжества. Скупо улыбнувшись, она протянула Господину Зеркало холеную руку, усыпанную многочисленными перстнями. Тот склонился и поцеловал ее с таким небрежным изяществом, что Ольгерд невольно им залюбовался. Впрочем, в этом он был не одинок – из расположившейся неподалеку кучки гостей на них уже вовсю кидали любопытные взгляды. – Вильям Шварц, генеральный директор научно-магического предприятия «Новое Измерение», – шелковым, как хорошо смазанная удавка, голосом представился о’Дим. Даже такую скучную информацию он умудрился подать как нечто крайне интригующее. – Позвольте выразить мое глубочайшее восхищение, Ваше Величество. Глядя на вас, и подумать нельзя, что такая цветущая женщина – мать уже совсем взрослого сына. Я много слышал о вашей красоте, но правда превосходит всякий вымысел. Ольгерд едва удержался от гримасы. Даже Витольд в последней стадии опьянения находил выражения поизящнее. Трудно было представить, что хоть кто-то в здравом уме заглотит так грубо слепленную приманку. Королева рассмеялась, из чопорной мумии на миг превратившись в обаятельную кокетку. – А вы знаете, как польстить стареющей женщине! Впрочем, не скрою, мне это приятно. Рада знакомству, господин Шварц. Она повернулась к Ольгерду, словно только что его заметив. – Ну, а кто же ваша очаровательная спутница? О’Дим быстро взглянул в его сторону. Уловив намек, Ольгерд полуприсел в реверансе, придерживая с боков тяжелую юбку. – Герда Айхенвальд, дочь моего горячо любимого кузена и прославленного исследователя офирской культуры – Конрада Лоренца Айхенвальда. – Ваше Величество, – пробормотал Ольгерд, как никогда остро ощущая сходство с подвешенной на нитях марионеткой. – Ах, какой ангельский голос! – воскликнула королева. – Вы, конечно же, бесподобно поете а капелла? Пристальный взгляд водянистых глаз навевал мысли об опасной рептилии. Чувствуя, как у него скручивает живот, Ольгерд ниже наклонил голову. – Не мне об этом судить, Ваше Ве… Королева остановила его нетерпеливым взмахом руки. – Агата, милая, для вас просто Агата. Простите мне эту сентиментальность – за двадцать лет на чужбине я почти забыла звуки родного имени. Да выпрямьтесь же, наконец, и дайте хорошенько вас разглядеть! Ах, какие чудные глаза, какая утонченность… Cразу вспоминаю себя молоденькой девушкой в нашем фамильном доме в Лан-Эксетере. – Лан-Эксетер? Вы там выросли? – вежливо уточнил Ольгерд, желая поскорее сместить с себя фокус беседы. – Да, – вздохнула королева, – чудесное было время. Как бы мне хотелось хоть на денек вернуться туда… Пройтись по весеннему парку, вдохнуть аромат цветущих вишен. Маменька так плакала, когда меня выдавали замуж, – в ее голосе впервые послышались нотки неподдельной грусти. – Все-таки нет горечи сильнее, чем горечь разлуки с домом. Рыбам – море, птицам – воздух, а… – она замолчала, и сильно напудренный лоб прорезала сеточка морщин. – А человеку – дом родной, - закончил о’Дим и приобнял Ольгерда за плечи, заставив того мгновенно напрячься. – Поверьте, Ваше Величество, нам это знакомо. Знали бы вы, какого труда мне стоило отвоевать Герду в эту поездку. Отец в ней души не чает. – Я не удивлена, – заметила королева. – Такое сокровище нужно беречь как зеницу ока. Вы, должно быть, ужасно скучаете по папеньке, милая? Ольгерд улыбнулся. Никогда еще собственный рот не казался ему настолько чужим. – Немного. Но дядя Вилли очень добр ко мне. Отвлекающее прикосновение, наконец, покинуло плечи, чему Ольгерд был несказанно рад. Черт его знает, что в этот момент читалось на его лице. – Так, значит, господин Шварц, вы и есть тот загадочный предприниматель из Оксенфурта, что, по слухам, привез нам некое удивительное изобретение? О’Дим отвесил еще один безупречный поклон. – Совершенно верно, Ваше Величество. Надеюсь, вы и ваше окружение проявите благосклонность и… оцените его по достоинству. Ольгерд вздрогнул. Обещание слишком уж напоминало завуалированную угрозу. К чему ты клонишь? захотелось крикнуть ему. К чему ты, мать твою, клонишь? Он вдруг осознал, какая странная это мысль – что у Господина Зеркало вообще может быть мать – и в горле булькнул предательский смешок. Ольгерд быстро поднес руку ко рту, успев замаскировать его под кашель. Разумеется, в этот момент о’Дим не нашел ничего лучше, как снова переключить внимание на него. – Кстати, Герда сыграла не последнюю роль в претворении этой смелой задумки в жизнь. – В самом деле? – удивилась королева. – Э… – многозначительно сказал Ольгерд. Кто-то сзади угодливо захихикал. Ольгерд подавил желание развернуться и приложить весельчака кулаком. – Дядя преувеличивает, – нашелся он. – Я всего лишь помогала переводить некоторые свитки… – Как видите, девочка та еще скромница, – усмехнулся о’Дим. – А между тем, она не только поет, но и прекрасно разбирается в физике и химии. Королева подняла брови, взглянув на него с прохладным интересом, как на любопытное насекомое. Ольгерд невольно отметил, что теперь сходство с госпожой Билевитц стало прямо-таки зловещим. – Завидую вам, милая. На моей родине тоже не считалось зазорным, когда женщина проявляет амбиции в науке. Здесь же нам приходится держать их при себе. Чего и вам советую, добавил ее взгляд. – Но, разумеется, общество здесь не менее просвещенное? – Просвещенное? О, я вас умоляю, господин Шварц. Таких закостенелых врагов прогресса еще поискать. – Не может быть! – с жаром воскликнул о’Дим. – Офир не просто так входит в число передовых стран. И, насколько мне известно, у вас никогда не было нехватки в заморских делегациях… – В том-то и дело, – вздохнула королева. – Послы, делегации, визиты вежливости – все это хорошо для статуса и подъема экономики, но что насчет всего остального? Разве они могут изменить укоренившиеся с незапамятных пор варварские обычаи? К тому же, Офир слишком уж отрезан от остального мира, что отнюдь не облегчает культурный обмен. Ну, а с тех пор, как мой приемный сын… – она замолчала, скривив увядший рот в горестной гримасе. – Прошу прощения. Мне все еще трудно в это поверить. О’Дим приложил руку к сердцу в блестящей имитации сочувствия. – Мои глубочайшие соболезнования, Ваше Величество. – Как, вы уже слышали? – Увы, увы, – вздохнул о’Дим и покачал головой, как бы извиняясь за свою излишнюю осведомленность. – По роду деятельности я обязан быть в курсе последних новостей, и стоит ли говорить, что плохих отчего-то всегда больше, чем хороших? Прошлое умеет застигать нас врасплох. Ольгерд еле слышно скрипнул зубами. О’Дим не смотрел в его сторону, как будто бы отдавая все свое внимание королеве, но все же слишком явственным было ощущение ни на миг не отпускающего его взгляда. И слова эти – последние слова - явно предназначались ему. Он сглотнул. Во рту остался противный металлический привкус. Королева ничего не заметила. Приложив ладонь к туго стянутой корсетом груди, она печально опустила глаза. При этом Ольгерда не оставляло ощущение, что он присутствует на хорошо отрепетированном спектакле. – Благодарю вас, господин Шварц. Ваше сочувствие греет мне сердце. – Что вы, Ваше Величество, это самое малое, что я могу сделать. Однако мне претит роль палача, терзающего ваши раны. Не станем забывать, что мы собрались здесь по самому радостному из поводов. Королева улыбнулась – на этот раз почти искренне. – Вы правы. Грех во время торжества предаваться скорби. Так что же ваше изобретение? Не скрою, я испытываю особый интерес ко всему, что связано с околонаучными открытиями. – Я не удивлен. Ваш ум ни в чем не уступает вашей красоте, Ваше Величество. Королева шутливо погрозила о’Диму пальцем. На ее высоких, туго обтянутых кожей скулах проступил легкий румянец. – Не пытайтесь меня запутать, хитрец! Хотя бы намекните, что это? Какой-нибудь необычный артефакт? – Боюсь, я вас разочарую, но это вполне обычный предмет обихода. По моей задумке он вскоре станет доступен каждому. Королева надула губы. От этой ужимки, больше подходящей молоденькой девушке, Ольгерда бросило в дрожь. – Но разве это не лишает ваше изобретение блеска романтики? Не лучше ли сделать его доступным лишь узкому кругу лиц, тем самым повысив его ценность? О’Дим поклонился. – Вы демонстрируете очень глубокие познания в логистике, Ваше Величество. Однако не стоит забывать, что именно массовость – отличительная черта нашей эпохи. Как человек дела, я четко слежу за ее настроениями. Иду в ногу со временем, если угодно. Ольгерда снова пробрал озноб – и теперь он не имел никакого отношения к ужимкам престарелой кокетки. – Я бы даже сказал – опережаешь, – пробормотал он. Повисла неловкая пауза. Королева чуть нахмурилась. О’Дим повернул голову и теперь смотрел на него с вежливым удивлением, как на внезапно заговоривший предмет интерьера. Ольгерд прокашлялся, проклиная себя за несдержанность. – Это у нас такая шутка. Просто дядя очень любит эту фразу, – туманно пояснил он. – Ясно, – с сомнением сказала королева. – Что ж, не стану вас больше задерживать… – Что вы, что вы, одно удовольствие слушать вас… – запротестовал о’Дим. – … к тому же, долг хозяйки требует уделить внимание и другим гостям. Но я надеюсь, что мы еще продолжим нашу беседу. – Будем ждать с нетерпением, Ваше Величество. Бросив на Господина Зеркало долгий взгляд, королева удалилась, томно обмахиваясь веером. – Ну, – повернулся к нему о’Дим, когда место вокруг них расчистилось, – и какая муха тебя укусила? – Ты о чем? – не слишком правдоподобно удивился Ольгерд. В глазах Господина Зеркало вспыхнули искорки – смеха или гнева – не разобрать. Да и не хотелось ему в этом разбираться. – Не испытывай мое терпение, дорогая. Поняв, что дальше отпираться глупо и, более того, опасно, Ольгерд упрямо передернул плечами. – Переслушал ваших любезностей, вот и накатило что-то. Главное, что выкрутился, разве нет? – Это ты называешь «выкрутиться»? – фыркнул о’Дим, но как будто бы смягчился. – Нам повезло, что ты был ей не слишком интересен. – Как-нибудь переживу. Мне она тоже не слишком понравилась. – Вот как? Почему? Ольгерд поморщился. – Ну, во-первых, она страшно напоминает мне тещу. Во-вторых, она явно хочет под тебя лечь… О вкусах, конечно, не спорят, но для меня этого достаточно, чтобы теперь обходить ее за три версты. О’Дим захохотал так заразительно, что Ольгерд с трудом удержался, чтобы не присоединиться к нему. На грудь давила странная эмоция, которой он не мог пока подобрать названия, но чье отражение легко читалось в сверкающих глазах Господина Зеркало. – Неплохо, неплохо. Позволь узнать, кто научил тебя такому исчерпывающему анализу? – Один знакомый господин. «Знакомый господин» шагнул ближе, и Ольгерд снова ощутил укол страха. Никогда еще проклятый рубец не виделся ему так четко – тонкая трещина, зигзагом перечеркнувшая душу; неизлечимая язва, впервые давшая знать о себе во время той безумной ночи в пустом доме, когда он, захлебываясь страхом и одиночеством, шептал запретное имя. Грань, перешагнуть которую значило бы сойти с ума, исчезнуть, навсегда потеряв себя, но… Но ведь пока ты еще здесь? Да, пока он еще держался. Как бы странно это ни звучало, но именно затмение, нашедшее на него накануне, вернуло ему ускользающий рассудок. Безнадежно загнав себя в тупик, он снова пошел на безумство, доверившись тому, кому по всем законам логики доверять не следовало, и тот вытащил его из болота вины, грубой телесной пыткой приглушив душевную боль и взамен словно влив в него свежую порцию крови. И теперь, всего за шаг до роковой грани, он держался. Стоял и не падал, глядя в эти вечно смеющиеся глаза и чувствовал, как на смену страху приходит бодрящий холодок азарта. Приключение, о котором говорил о’Дим, перестало быть издевательской абстракцией, внезапно раскрыв перед ним целый калейдоскоп возможностей. И вопреки всему, он начинал верить, что у него еще есть шанс. На что? О’Дим хмыкнул и сделал шаг назад. – Вижу, к тебе вернулась способность здраво мыслить. Советую впредь использовать ее по максимуму. И больше не теряй голову, хорошо? Ольгерд кивнул, криво улыбнувшись в ответ. – Договорились. – Вот и славно. А теперь идем, нас заждались. Ольгерд не стал уточнять, кто именно, уже зная, что получит только еще один ничего не значащий намек. В любом случае, сейчас его занимали вопросы поважнее, чем личность их благодетеля. И он подозревал, что получить ответы на них будет уже не так просто. – Вильям! Дружище, сюда! – послышалось вдруг из дальнего конца беседки. Ольгерд обернулся на возбужденный оклик: помахивая зажатым в руке бокалом, им широко улыбался какой-то круглолицый тип в туго сходящемся на животе дублете. О’Дим расцвел в ответной улыбке и потянул Ольгерда за собой. – Дружище, – повторил круглолицый, неловко приподнимаясь и раскидывая в приветственном жесте пухлые руки. – Что вы так долго? Мы вас уже заждались! О’Дим поклонился, ловко увернувшись от объятий. – Не сердитесь, любезный Хельмут. Мы были вынуждены задержаться у ворот. Вы наверняка слышали, какая там жуткая давка… Круглолицый закивал, не переставая улыбаться. Вблизи улыбка оказалась скорее пугающей, чем добродушной. Ольгерд отметил творожную бледность, которая выделяла его на фоне других более темнолицых гостей. – Почему же вы не воспользовались каретой? О’Дим развел руками. – Не устояли перед соблазном пешей прогулки. После пары месяцев на корабле радуешься любой возможности размять ноги. - Ох, не говорите! – согласился Хельмут, легко перекрывая царивший вокруг галдеж. – Понимаю, как же. Понимаю! Длительные путешествия так утомляют. После каждой деловой поездки я клянусь себе, что это в последний раз. Цинга, артрит, плохой стул – все это, говорят, от недостатка витаминов. Не говоря уж о… – но тут он перевел взгляд на Ольгерда, воскликнув: – О боги, что я вижу? Так это и есть ваша племянница, Вильям? – Верно, – улыбнулся о’Дим. На лице его читалась искренняя гордость. – Герда, познакомься - это мой добрый друг, Хельмут Кох. Он обеспечил нам место за этим столом. Ольгерд улыбнулся и сделал книксен, ощущая себя актером, застрявшим на репетиции особенно дрянного спектакля. Хельмут ловко поймал его руку и приложился к ней теплыми влажными губами. – Прелестница! – с жаром проговорил он. – Лесная фея! Очарован, многократно очарован. – Взаимно, сударь, – выдавил Ольгерд, не решаясь смотреть на о’Дима. Впрочем, этого и не требовалось – он физически ощущал нацеленную на него усмешку. – Садитесь, садитесь же, – тем временем засуетился его новый знакомый, отодвигая стул. Ольгерду ничего не оставалось, как водрузиться на предложенное место. Правую руку все еще покалывало, как будто по ней ползал фантомный слизняк. Ощущения неприятно перекликались с левой рукой, по которой посылала слабые импульсы злосчастная шкатулка. Симметрия, черт бы ее побрал, - подумал он. Горло снова защекотало смешком. – Да, эта подойдет, – сдержанно заметил кто-то с другой стороны стола. – Вы нам не солгали, Вильям. Ольгерд только теперь заметил сидящего напротив сухощавого офирца с лицом канцелярского работника или отставного палача. Ничего странного в этом не было – до этого все его внимание занимал говорливый Хельмут. Офирец улыбнулся, но это не слишком сгладило впечатление – такой тип людей Ольгерд всегда считал не заслуживающим доверия и предпочитал не иметь с ними дела. – Обижаете, Шервин, – сказал о’Дим, усаживаясь справа от Ольгерда. – Я никогда не лгу. Ольгерд вздрогнул, вспоминая совсем другие обстоятельства, при которых слышал эту же фразу. Однако сейчас было не до этого – что-то явно назревало, и было бы глупо прохлопать ушами, погрузившись в очередную рефлексию. – Когда ожидают Его Высочество? – поинтересовался о’Дим. Гости вокруг оживленно переговаривались, то и дело поглядывая в сторону увитого цветами коридора, соединявшего беседку с крытым павильоном. Сухощавый закатал рукав роскошной туники и взглянул на украшающие запястье массивные золотые часы. – Десять минут назад, – бесстрастно сказал он. О’Дим поднял брови и переглянулся с круглолицым. – Стоит ли нам беспокоиться, Хельмут? Тот покачал головой и провел толстым пальцем по краю бокала. – Не думаю. Скорее всего, дело в утреннем переполохе… Срочно ищут замену, вот и опаздывают. – Замену? О чем это вы, дружище? Хельмут выдержал паузу и слегка надул щеки, не скрывая самодовольства от того, что может лично донести столь важную новость. – Нынче утром младшего советника Его Высочества обнаружили мертвым. Мне стало доподлинно известно, – добавил он, понизив голос, – что тело нашли в ужасном состоянии. И, заметьте, когда я говорю «в ужасном», я нисколько не преувеличиваю.… Больше половины костей – в муку! – Что вы говорите? – цокнул языком о’Дим. – Надо же, какая неприятность… – Не то слово, дружище. А ведь Его Высочество любил несчастного как брата. Совсем еще мальчишка, красивый и при том с мозгами, а это, согласитесь, редкость. Как же его… – он раздосадовано прищелкнул пальцами. – Как же его звали? Захар, Зальцман? Не обижайтесь, Шервин, ваши имена такие сложные… – Зульяр, – сказал офирец, поджав тонкие губы. Казалось, разговор вызывает у него раздражение. – Зульяр ал’Кахри. – Точно! – обрадовался Хельмут. – Неудивительно, что процессия запаздывает. Такая смерть не может не вызвать избыток скорби и лишить присутствия духа даже сильнейших... – Говорите за себя, дружище, - усмехнулся Шервин. – Вы здесь уже два года, но все еще скверно разбираетесь в том, как обстоят дела. Он заметил вопросительный взгляд Господина Зеркало и пояснил: – Не удивляйтесь. Титул младшего советника предполагает большое число конкурентов. А среди них наверняка нашлись бы и те, кто желал ему смерти… – Ну, и что с того? – обиженно возразил Хельмут. – Мало ли кто там чего желал. Одно дело просто рассуждать о чьей-то смерти, и совсем другое – послужить непосредственной причиной такого страшного конца… – он демонстративно содрогнулся, приложившись к стакану. Ольгерд сидел неподвижно, уткнувшись взглядом в пустую тарелку и в кои-то веки жалея, что на лице нет раздражающей вуали. Зульяр… Конечно, он помнил Зульяра - воспоминание было свежим, как невысохшая краска на холсте, и от него точно так же щипало в носу и предательски слезились глаза. О'Дим был прав: стоило ему повернуться к прошлому спиной, как оно тут же спускало на него свору бешеных собак. И поделом тебе, приятель. Сам ведь не лучше последней собаки, чертов братоубийца. Еще одна монетка в копилку надежды, говоришь? А чего сразу не сто? Да не в копилку, а в кошелечек… в тот самый, ситцевый, который сжег в камине. А монетки-то уцелели. Только кровью пахнут... Живот снова скрутило. Он вцепился пальцами в стол – на секунду все куда-то наклонилось и пошло мутной рябью. – Все в порядке, дорогая? – с беспокойством спросил Хельмут, наклонившись к нему и щедро окатив винными парами. Ольгерд не успел ответить. На плечо ему опустилась рука Господина Зеркало, вырвав из головы остатки мыслей. – Да, забыл предупредить, – вкрадчиво проговорил он, – девочка совершенно не переносит упоминаний насилия. Думаю, господа, нам будет разумнее воздержаться от подобных тем. – О чем разговор! – легко согласился Хельмут. Видимо, такая чувствительность вызвала в нем умиление. – Простите нас, сударыня, – без тени раскаяния добавил сухощавый. – Наши сердца порядочно окаменели от дворцовых интриг. – Не льстите себе, Шервин – круглолицый игриво подмигнул Ольгерду. Кажется, его уже порядочно развезло. – Готов поспорить, вы таким и родились. Офирец безразлично пожал плечами. Идиот, подумал Ольгерд. Да что ты знаешь о каменном сердце? Над столом почтительно склонилась служанка, предлагая богатый выбор напитков. Ольгерд машинально протянул руку, чтобы взять бокал – ему не помешал бы сейчас глоток чего угодно - но понял, что не сможет этого сделать, не расплескав все до капли. – Позволь за тобой поухаживать, дорогая, – мягко сказал о’Дим. – Хочешь сока? – по его губам скользнула тень улыбки. – Или, может быть, вина? – Конечно, вина, – вмешался Хельмут. – По такому поводу можно и выпить. Будем веселиться, в конце концов! Верно, милая? Ольгерд кивнул, не решаясь шевелить одеревеневшими губами. О’Дим повернулся и протянул ему бокал, на мгновение коснувшись пальцами руки. Жест мог показаться нечаянным, но Ольгерд знал, что это не так: дрожь улеглась, как по волшебству. Дышать стало легче. Он сделал несколько глотков. Сосущее чувство вины отпустило – словно отвалилась еще одна пиявка. – Вам лучше? – спросил Шервин, разглядывая его с пристальным любопытством. – Да, намного, – искренне улыбнулся Ольгерд. – Я сейчас приду в себя. – Может быть, хотите на воздух? Проводить вас? – Нет, благодарю. Просто немного закружилась голова. К тому времени, как принесли закуски, он успел взять себя в руки. Сдобренное специями вино приятно согревало желудок, отгоняя лишние мысли (о’Дим ненавязчиво следил за тем, чтобы его бокал не оставался надолго пустым), а, кроме того, за богато уставленным столом было на что отвлечься. На выстланных душистой зеленью расписных блюдах пестрело мясо самых разных способов копчения, с которым тесно соседствовала тонко нарезанная рыба, щедро украшенная лимонными ломтиками. Были тут и скрученные из виноградных листьев трубочки с сочным, остро пахнущим пряностями фаршем, свежие салаты и высокие вазы на тонких ножках, доверху наполненные зернышками граната. Последние напомнили Ольгерду прочитанную когда-то старинную легенду и заставили странно улыбнуться. И в самом деле, разве не забвение он только что принял из его рук? И принимал раз за разом – в виде бокала или же невидимого кнута, обжигающего спину и ребра? – Так, значит, это еще не свадьба? – поинтересовался он у Хельмута. Все-таки чем-то круглолицый ему нравился. Может быть, своим добродушием и тягой к простым удовольствиям, которую тот вовсе не скрывал, а даже, наоборот, выставлял напоказ и словно бы гордился ею. – Еще нет, сударыня, – охотно отозвался тот, улыбнувшись. – Сегодня нас ожидает только предварительная часть. Хотя по общему переполоху и не скажешь, верно? Ну, вы и сами видели, что творится снаружи – безумие, форменное безумие! – А когда же будет основная? – Через день, – ответил Шервин. – За закрытыми дверями, как и полагается по традиции. А сегодня у нас благотворительное мероприятие. Хороша благотворительность, подумал Ольгерд, разглядывая пышно разодетую публику, чей вид все сильнее раздувал в нем угольки презрения. Слишком уж эти лоснящиеся рожи напоминали ему один аукцион, где такое же богатое мудачье растаскивало его семейные реликвии, а он чувствовал себя жалким, беспомощным, втоптанным в дерьмо насекомым, и не это ли послужило причиной всех будущих бед? Да нет, ерунда. Вот тебе настоящая причина, на, полюбуйся – и ходить далеко не надо. Сидит по правую руку и ухмыляется, а ты даже не можешь его ненавидеть, потому что знаешь, что сам во всем виноват. – Если верить слухам, среди нас собралось множество прекрасных дам, – задумчиво проговорил о’Дим. – Как жаль, что вся эта красота вынуждена скрываться под вуалями. Даже как-то обидно, господа, вы не находите? – На это есть причины, господин Шварц, – заметил Шервин. – Правда? Какие же? – Их много. Но одна из основных – соблюдение целомудрия. – Вашего или ваших женщин? Офирец нахмурился. – Что вы имеете в виду? – О, ничего особенного, – улыбнулся о’Дим, непринужденно отпивая из бокала. – Но неужели вы, мужчина в расцвете сил, не найдете в себе сил противостоять зову плоти? Не будет ли отказ взглянуть соблазну в глаза прямым потаканием слабости? Шервин поджал тонкие губы. Во взгляде глубоко посаженных, окаймленных темными веками, глаз читалась откровенная неприязнь. Ольгерд вспомнил допрашивавшего его ныне покойного Фарида, и подумал, а не родственники ли эти двое. Он бы не удивился. В последнее время он только и делал, что притягивал странные совпадения. – На вашем месте я был бы осторожнее с подобными высказываниями, господин Шварц. Разумеется, вам, как иноземцу, это простительно, но все же мы привыкли к уважению существующих здесь традиций. О’Дим улыбнулся, и по спине Ольгерда пробежали мурашки – он хорошо знал эту улыбку. И, как правило, она не сулила ничего хорошего адресату. Он уже начал всерьез сомневаться, что офирец покинет этот вечер живым. – Господа, господа! – вклинился в разговор уже вконец захмелевший Хельмут. – Не будем спорить. Пусть каждый остается при своем мнении. Безусловно, есть что-то романтичное в том, чтобы беречь женщину от чужих глаз. Тогда она будет волшебной тайной, драгоценностью, которой так приятно любоваться в уединении... – Да, в этом что-то есть, – согласился о’Дим, поблёскивая стеклами очков. – Готов поспорить, вы хорошо знаете, о чем я, – со смехом проговорил Хельмут, слишком близко наклоняясь к Ольгерду. – Когда на расстоянии вытянутой руки сидит такая красота… – Вы слишком добры, – выдавил Ольгерд, с тревогой наблюдая за тем, как круглолицый покрывается красными пятнами. – Постыдились бы перед господином, дружище, – с отвращением проговорил Шервин. – Надо все-таки соблюдать приличия. – Что поделать, не могу устоять перед красивой женщиной, – извиняющимся голосом проговорил Хельмут и покосился на о’Дима. – Простите, Вильям. О’Дим пожал плечами. – Любая похвала моей девочке приятна и мне. К тому же, нет никакого смысла скрывать наши истинные намерения под вуалью ненужных приличий. Честность, господа. Нет ничего ценнее честности. – Точно! – с энтузиазмом воскликнул Хельмут. – Этим вы мне и нравитесь, Вильям! С вами всегда можно договориться. В этот момент Ольгерд наконец-то уловил суть упомянутой выше договоренности. Оторвавшись от бокала, он впился глазами в лицо Господина Зеркало. – Что случилось, дорогая? Опять голова? – Дядя, можно тебя? – стараясь контролировать голос, процедил он. – На пару слов. Их собеседники быстро переглянулись, что только подтвердило его подозрения. – Несносное дитя! – всплеснул руками о’Дим. – Господа, не выпивайте все и не начинайте сплетни. Мы сейчас вернемся. Хельмут шутливо отсалютовал им бокалом. – Ну, в чем дело? – спросил о’Дим, когда они отошли на приличное расстояние. Ольгерд резко остановился напротив него, чувствуя, как внутри поднимается ком злости. – Так вот как ты выбил нам приглашения? – прошипел он, на мгновение позабыв о всякой конспирации. О’Дим досадливо поморщился. – Говори тише. И какое имеет значение, как я это сделал? Главное ведь результат. Ольгерд засмеялся – неадекватное возбуждение, которое до этого момента ему удавалось худо-бедно подавлять, все-таки вырвалось наружу. – Действительно! Трудно спорить с прописными истинами. Только мне кажется, что в данном случае цель не слишком-то оправдывает средства. – Тебе не помешает практика, – спокойно заметил о’Дим. – О, я уже понял, о какой практике идет речь. Спасибо за заботу, но я вполне могу без нее обойтись. – Неужели? – поднял бровь о’Дим. – Тогда, может, вспомнишь, когда у тебя в последний раз был секс? Я имею в виду настоящий секс, а не рукоблудие. Ольгерд поперхнулся слюной. – Вот что, о’Дим, дружище. Я не собираюсь с ними спать, ясно? Не знаю, что ты им наобещал – по часу на каждого или совместную оргию – это меня не интересует, плевал я на это с высокой колокольни. Суть в том, что не было частью нашего договора, и я не намерен… – Ольгерд. Он оборвался, натолкнувшись на пугающе безмятежный взгляд. – Я задет, милый. Сильно задет. Неужели ты в самом деле считаешь меня способным на такую низость? Ольгерд молча смотрел на него, пытаясь восстановить дыхание, сбитое яростной тирадой. Отчего-то было стыдно признать, что именно об этом он и подумал. – Я уже говорил, что чем меньше ты знаешь, тем лучше, но, так и быть, лови намек… – о’Дим наклонился к нему, заглядывая в глаза, и на миг стирая всякую грань между ними. – Не только ты прячешься под маской. А за свою честь можешь не беспокоиться… по крайней мере, на сегодняшний вечер. Ну, что, идем? Он отстранился и зашагал по направлению к беседке. – О’Дим, подожди. Господин Зеркало обернулся, вопросительно взглянув на него. – Еще кое-что. Я видел, как ты смотрел на этого… Шервина. Судя по всему, он редкостный негодяй, и мне в общем-то плевать, что его ждет, но… – Ольгерд сглотнул, внутренне сжавшись от нотки мольбы, закравшейся в голос. – Может, на этот раз обойдемся без жертв? Ты же помнишь… О'Дим неприятно усмехнулся. – Будь спокоен, память у меня хорошая. А теперь, если не возражаешь, вернемся к нашим приятелям. Церемония вот-вот начнется. Ты же не хочешь пропустить что-то важное и сорвать уже нашу с тобой договоренность? Ольгерд покачал головой и позволил увести себя обратно. Усевшись за стол и приветливо кивнув расплывшемуся в улыбке Хельмуту, он твердо решил не забивать голову возможными обещаниями, которые мог дать на его счет о’Дим. Одного (пусть и смутного) заверения в безопасности ему было достаточно. Да и захочет ли он отдавать кому-то еще свой товар? мелькнула гнусная мысль. Решив извлечь хоть какую-то выгоду из своего положения, он окинул взглядом стол и самовольно наполнил тарелку горой закусок, которые с проснувшимся аппетитом принялся уплетать за обе щеки. Шервин удивленно поднял брови, но промолчал. О’Дим улыбнулся, глядя на него с отеческим умилением. Что самое забавное, еда действительно в какой-то степени помогла ему переключиться. Еще немного, и я решу, что все страдания идут от неудовлетворенного желудка. Впору будет создавать новую веру, – Ольгерд покосился на Хельмута, который вовсю трудился над своей тарелкой. А этого и вербовать не нужно, совсем развеселившись, подумал он. – Идут, идут, – вдруг послышалось со всех сторон. Ольгерд оторвался от размышлений и посмотрел туда, куда повернулось большинство лиц – к цветочному коридору, соединявшему веранду с внешней частью павильона. На деревянное возвышение, словно черт из табакерки, выскочил маленький человечек в желто-красной тунике и объявил неожиданно зычным голосом: – Уважаемые гости! Мы собрались этим вечером по замечательному и торжественному поводу. Вы ждали долго, и я счастлив доложить вам, что этому томительному ожиданию пришел конец. Поприветствуем же Его Высочество Мирзу и его прекрасную избранницу, луноликую Нардан... – далее последовал довольно внушительный набор титулов, в которые Ольгерд быстро перестал вслушиваться. А тут еще ударил оркестр, да так громко, что он чуть не подпрыгнул. Хельмут улыбнулся и притянул его к себе за талию. – Не пугайтесь, прелестница, – горячо зашептал он ему на ухо. – Эти олухи думают, что чем громче бить в литавры, тем торжественнее будет момент. Варварство, чистой воды варварство! Не то что при дворе у светлейшего Эстерада… Первой в глубине цветочного коридора показалась сама луноликая в окружении свиты служанок. Ольгерд заметил, что после такого пышного вступления несколько разочарован. Принцессу трудно было назвать прекраснейшей. Сложного фасона пурпурное платье не скрывало угловатостей ее высокой фигуры, а слишком длинная и тонкая шея навевала мысли о цапле. Однако в ней явно прослеживалась порода: от гордой осанки до хищного, с горбинкой, носа и волевого подбородка. Только губы несколько выбивались из образа: слишком пухлые и какие-то порочные, они лениво улыбались в ответ на шумевшие вокруг овации. От кучки придворных отделились несколько детишек с охапками свежих цветов и принялись увлеченно швырять их под ноги идущей. – А где Его Высочество? – шепнул Ольгерд, вытягивая шею и игнорируя потную ладонь, ползающую где-то ниже спины. – А вон идет следом, видите? – Хельмут неприятно причмокнул и покачал головой. – Бедняга, как постарел. Вот что делает с человеком горе… Принцесса тем временем прошествовала во главу стола и уселась в одно из кресел, сложив руки на коленях. Удлиненные краской глаза смотрели строго перед собой. Ольгерду показалось, что они серые, хотя с такого расстояния наверняка сказать было нельзя. А дальше ему стало не до цвета глаз принцессы, потому что взгляд его, наконец, упал на самого виновника торжества. Даже если бы глашатай по какой-то причине не назвал Мирзу, Ольгерд все равно узнал бы его, как пьяница или любой другой одержимый человек без труда выделит из толпы собрата по несчастью. Это было не в его движениях – он держался легко и прямо, ступая по устланному лепестками полу – и не в жестах – уверенно свободных, отрепетированных сотней других таких выходов – но в чем-то невидимом глазу, прозрачном, напоминающем серую вуаль. Несчастье крепко держало своего избранника. И, едва взглянув ему в лицо – смуглое, красивое и смертельно усталое, так напомнившее ему того, кто когда-то почти увел у него Ирис (и не лучше ли, если бы действительно увел?) – Ольгерд почувствовал, как в нем схлестнулись ненависть и непрошеная жалость. Спокойствие, обретенное с таким трудом, разлетелось вдребезги. Жалкий засранец. Для этого ради тебя рискнул жизнью Геральт? Чтобы теперь ты сознательно толкнул другого в предназначавшуюся тебе пропасть? Обманом завлек в мышеловку, из которой сам чудом выбрался? Я должен. У меня нет выбора. Это просто, если не думать о нем, как о живом человеке. Если я только смогу… И в этот момент Ольгерд четко понял, что не сможет.