Скільки нас з ранами? Доторкнись пальцями. Ким тепер стали ми? The Hardkiss «Коханці» Люби вільно, цілуй поволі, Прощай швидко або ніколи. Антитіла «TDME»
Артем натягивает рукава водолазки аж до середины ладоней, вспоминая дурацкую недолгую школьную привычку. Только тогда он не хотел, как сейчас, скрыть синяки от пальцев на запястьях. Высокое горло гольфа плотно облегает шею, успешно пряча лиловые засосы, но Козуб все равно чувствует себя неуютно и так и норовит время от времени подтянуть его еще выше. — Артем, у тебя что-то случилось? — вырывает его из мыслей осторожный тихий голосок Алисы. — Все хорошо, — машинально отвечает он и трясет головой, сбрасывая с себя оцепенение. — Не хорошо, — упрямо говорит девчонка и хмурится, вглядываясь в его лицо, отчего Артему становится не по себе — до чего же проникновенный у нее взгляд, словно смотрит прямо в душу. — У тебя очень грустные глаза. Вот черт, взгляд! С этим он ничего поделать не может — он выдает его. — Тебя кто-то обидел? — вкрадчиво интересуется Алиса, и внутри парня что-то обрывается. От того, каким тоном она это произносит, будто готова драться с любым, кто посмел его обидеть, и неважно, что она всего лишь хрупкая больная десятилетняя девочка, а он ее старший брат. От того, насколько точно в цель она попадает своими словами. Артем чувствует, как в горле образовывается ком. Что он может ответить ей на это? Что сам виноват, что допустил такое к себе отношение от человека, ради которого он жертвовал даже временем с ней?.. — Все нормально, малышка, — улыбается он, чувствуя, как все существо затапливает бесконечная нежность к ней, его не по годам взрослой и мудрой сестренке. Для пущей уверенности ласково гладит ее по слегка отросшим волосам, чувствуя под пальцами колючий ежик. Алиса недоверчиво посматривает на брата из-под нахмуренных бровей, что-то обдумывая, и наконец выдает: — Кто бы он ни был, он недостоин этой грусти в твоих глазах, — берет ручкой его ладонь в свою и сжимает, так слабо, но так тепло, что Артему кажется, будто он сейчас расплачется от ее невероятной силы духа и любви... Мозг отмечает, что она употребила мужской род, — намеренно ли? Как будто догадывалась, кого стоит винить за это состояние брата. Но как объяснить сердцу, что Бочаров недостоин того, чтобы грустить из-за него?.. Проснувшись утром, Артему на несколько долгих секунд показалось, что все произошедшее вечером было лишь странным отвратительным сюрреалистичным сном. Не мог Мэловин так себя с ним повести, слететь с катушек и превратиться в животное. Но взгляд на собственные запястья и фиолетовые синяки на них убеждали в обратном — мог и повел. И сердце гулко ухнуло вниз. Закрыв глаза, Козуб мечтал снова провалиться в спасительную бессознательность сна, со стыдом вспоминая свое возвращение домой. Не поддаться истерике в такси ему помогала злость, которая держала все его существо в напряжении, каждую мышцу в готовности словно в ожидании драки. Он напоминал сам себе высоковольтный кабель, который при любом неосторожном обращении готов был ударить током. Казалось, таксист чувствовал это настроение, потому что ограничился только необходимыми фразами взаимодействия. Может, он думал, что клиент набрался в клубе, замечая, как того бьет мелкая дрожь, и мечтал только о том, чтобы без приключений доставить его домой и как можно скорее от него избавиться. Но как только Артем оказался дома за закрытыми дверями, в одиночестве, ничего больше не сдерживало рвавшиеся наружу чувства. Будто в тумане он помнил, как первым делом рванул в душ и долго-долго стоял под горячей водой, скребя мочалкой по телу с такой силой, будто пытался содрать кожу, но ощущения чистоты все никак не приходило. Как солоноватые непрошенные слезы смешивались с потоками воды и Артем ненавидел себя за них. Они говорили ему о его унижении, о его слабости, о его бессилии. И это было ужасно! Он подставлял лицо потоку, позволяя воде проникать в рот и нос, заполнять собой легкие, и резко до боли в груди откашливался, когда начинал задыхаться. Он не помнил, как дошел до кровати и забрался под одеяло, но слишком отчетливо припоминал, как все не мог согреться и перестать дрожать, с ужасом вспоминая грубые прикосновения и движения рук Мэла, которыми ранее он так бережно с ним обращался. Вспоминая удушающие насильственные поцелуи, которые лишали дыхания и воли. Думая о том, чем все это обернется для него завтра или через несколько дней, о том, как скоро сми разнесут этот инцидент и эту новость в массы, о том, как все узнают правду об отношениях, которые связывали Мэловина с его менеджером… От этого холодело все внутри, а к горлу подкатывала тошнота. И Артем пытался сбежать от этих мыслей, повыше натягивая одеяло на голову, мечтая поскорее забыться сном… На утро он чувствовал себя абсолютно выжатым и изнеможденным, и только холодный душ смог слегка привести в чувство. Но вид в зеркале и яркие лилово-красные отметины почти на всю шею заставили парня резко отпрянуть. Это выглядело ужасно — ни капли сексуальности, как казалось раньше. Артем долго всматривался в свое отражение и не узнавал в нем себя: огромные темные слегка припухшие глаза, взгляд которых казался совсем потухшим; темные синяки под ними; всклоченные спутанные волосы и маленькие ранки на губах с уже засохшей кровью. Он выглядел разбитым и потасканным. И абсолютно не представлял, как в таком виде показаться на глаза матери… Только мысль о ней и договоренность сегодня вместе отправиться к Алисе в больницу заставили его сбросить с себя оцепенение и начать приходить в себя. В ход пошла ледяная вода и освежающие средства для умывания, после которых он почувствовал себя хоть немного лучше, если только не смотреть в зеркало. Он поспешно скрылся в своей комнате, боясь встретиться в коридоре с мамой, как подросток, который поздно вернулся с гулянки, да еще и «в стельку» пьяным. Быстро натянул водолазку, успешно скрывающую все синяки, и поблагодарил Вселенную за любовь к подобной одежде. Если мать что-то и заподозрила, то не подала виду. Ни о чем не спрашивала его, хотя легкая улыбка в уголке губ выдавала ее догадки. И Артем с облегчением выдохнул — пусть лучше думает, что у него была бурная ночь с какой-то новой девушкой, чем узнает правду. И страх снова сжал тисками — что, если она натолкнется на новости о нем где-нибудь в Интернете? Поисковики часто подкидывали разные идиотские порталы со стремными фейковыми новостями. Что, если она наткнется на что-то подобное и… А если тот журналист вчера успел их заснять? Что, если она и все остальные еще и увидят фото? Артем почувствовал, что задыхается, а конечности немеют. Это состояние напоминало паническую атаку, и он со всех сил постарался успокоиться, чтобы не пугать маму. Чтобы продолжать делать вид, что все хорошо, пусть внутри и бушевал ураган. Ей об этом знать не стоило. И Алисе тоже. Но сестренка слишком проницательна, чтобы не заметить в нем перемен. Он всегда старался быть веселым рядом с ней, делиться с ней жизненной энергией, которая была ей так необходима. Но всегда получалось так, что это она делилась ею с ним. И он корил себя за то, что не мог дать ей больше. Но когда она смеялась, несмотря ни на что, когда рассказывала ему о чем-то или с любопытством выслушивала его новости, он не мог не радоваться вместе с ней. — А я видела вчера клип по телевизору, — вырывает из раздумий ее звонкий голос. — Какой клип? — растеряно спрашивает он. — Мэловина, — выдает она, и в ее голосе звучит восторг. — Он такой классный. Я бы в него влюбилась! — выпаливает девчонка с беззаботной простодушностью, но Артема от этих слов подкидывает. В другой ситуации он бы посмеялся и подшутил над ней, но сейчас ее слова отдают горечью внутри. «Поверь, ты бы не захотела в него влюбиться» почти слетает с языка. «Я влюбился… И ничего хорошего из этого не вышло», — горько думает он, но вслух произносит: — Не ты одна, — парень старается улыбнуться, чтобы это прозвучало как можно легче и беззаботней. Как шутка. — У тебя много конкуренток. — А какой он? Ну, Мэловин, — выпытывает Алиса, поддаваясь вперед в кресле и поджимая под себя ноги в гриффиндорских плетенных носках. «Учишься балету, Поттер», — мелькает в голове шуточная фраза голосом Бочарова, и Артем тут же прогоняет воспоминание прочь. — Ты ведь с ним работаешь. Это, наверное, так круууууто. Козуб вздыхает. Ну почему речь зашла о нем? О человеке, о котором он менее всего желал сегодня вспоминать. Но отказать сестре не мог. Потрясающий. Удивительный. Сногсшибательный. Наверное, так бы он описал его, спроси она несколькими днями ранее. И обязательно смутился бы от этих слов, осознавая, что выдает себя ими. Но не после вчера. — Целеустремленный, — выпаливает Артем первое, что приходит в голову. Да уж, целеустремленности Мэловину не занимать. Во всем. — Упрямый. Творчески хаотичный. Увлекающийся. — Вы ведь дружите? — серьезно интересуется Алиса, и сердце Козуба пропускает удар. Почему она так точно метит? Ага, дружим. — Да, — нервно отвечает он, пытаясь скрыть своей вранье за маской спокойствия, быстро облизывая внезапно пересохшие губы. И решает, что пора сменить тему, пока он не начал терять самоконтроль. — Может, пойдем прогуляемся? Вон солнышко выходит. — Я только «за», — радостно восклицает девчонка и вскакивает на ноги. Сейчас врачи разрешают ей гулять, и она рада воспользоваться этим. — Тебе помочь одеться? — Артем, — бросает на него чересчур серьезный взгляд Алиса, — мне десять. Я спокойно могу сама одеться. — Прости, все время забываю, что ты у меня такая самостоятельная, — смеется Артем, выставляя руки вперед в сдающемся жесте. Эта девчушка — его солнце. И он ни за что не должен позволить ему угаснуть. Мэл с трудом открывает тяжелые веки и тут же их закрывает — дневной свет слишком ярко ударяет в глаза, посылая острую стрелу спазма в мозг. Голова кажется чугунной и тупой болью бьет в виски, сжимая в стальной обруч. Ужасно хочется пить, язык кажется наждачной бумагой с горьковатым привкусом, будто он несколько часов шел сквозь пустыню, а горло саднит словно после встречи с хамсином — горячим и сухим ветром, приносящим с собой песчаные вихри. Тело медленно просыпается и тоже отзывается тупой тягучей болью, ломит суставы, как будто после интенсивной тренировки в спортзале. Желудок недовольно урчит, требуя еды, но в следующим момент внутри подымается противно сладковатая волна тошноты. «Какого черта? Я ведь не пил вчера так много», — сонно возмущается про себя Бочаров и делает осторожную попытку встать, неспешно приоткрывая глаза и щурясь от света. За окном небо затянуто облаками, но мартовский свет все равно кажется слишком ярким, раздражая зрачки. Парень с удивлением обнаруживает себя на диване в гостиной в той же одежде, в которой вчера был на вечеринке. Вечеринка. Что произошло на ней? Ожидая, пока накатившая темнота и головокружение улягутся, Мэл подавляет приступ тошноты, делая глубокий вдох прохладного воздуха. Хорошо, что кондиционер сохраняет в квартире комфортную температуру. Мэловин напрягает память, пытаясь вспомнить события вчерашнего вечера, которые привели к тому, что он уснул на диване, даже не раздеваясь. Он наблюдал за Артемом, потом к нему подошел Никита, они какое-то время разговаривали, потом он давал интервью Миле, затем еще нескольким блогерам… А что было дальше? Дальше воспоминания размывались и подергивались белой пеленой, оставляя в памяти пробелы. Неужели он вчера набрался? Он ведь пил одно шампанское, оно не могло сильно опьянить. Или было что-то еще? Но воспоминания не дают никаких подсказок. Наверное, игристое было каким-то странным и слишком ударило в голову. Мэловин механично массирует виски, пытаясь прогнать боль, но она только усиливается. Организм выходит из дремы и возвращает с собой все ощущения, которые спали с ним до этого. «Как же херово, — мелькает в голове слабая мысль. — В последний раз я так напивался… когда? На выпускном?» Желудок сводит спазм, Мэл хватает ртом воздух, надеясь, что режущая боль быстро пройдет, и чувствует, что лоб покрывается испариной. Что, черт побери, с ним такое? Может, отравился вчера чем-то? Потому что это состояние больше напоминает именно отравление, чем похмелье. Душ. Нужно принять прохладный душ. После него должно стать лучше. Мэловин едва добредает до ванной комнаты, преодолевая противные волны внутри. Пытается как можно быстрей избавиться от одежды и стать под спасительные струи прохладной воды, но с трудом расстегивает пуговицы на рубашке. Пальцы совсем не слушаются. Когда наконец ему удается раздеться, тело кажется еще более уставшим и покрытым липким потом. Становится слишком жарко и душно, и Мэл снова хватает ртом воздух, хотя саднящее горло отзывается неприятной болью. Парень опускает взгляд на свои руки, отмечая, что они слегка подрагивают, а потом с удивлением обнаруживает на внешней стороне запястий покрасневшие лунки от ногтей и небольшие легкие царапины словно кто-то пытался оторвать его руки от чего-то. «Откуда это?» — успевает подумать он, как новый острый спазм схватывает желудок, и горячая сладкая волна с новой силой поднимается внутри. В следующий момент его тошнит прямо в умывальник. Организм несколько раз содрогается, пока не избавляется от всего постороннего. Но взамен рвоты приходит дрожь, которая распространяется по всему телу, бросая в холодный пот. Как же ему хреново! Хочется осесть на пол и лечь на холодный кафель, но Мэл делает над собой усилие и остается стоять, упираясь руками в раковину. Пытается успокоить дыхание и бешеное сердцебиение. Включает холодную воду, смывая последствия с керамики и со своего лица, и долго полощет рот, пока противный тошнотворный привкус не исчезает. А затем наклоняется к крану и жадно глотает воду в попытках уничтожить этот пожар внутри и успокоить словно обожженное песком горло. Тело снова напрягается в спазмах, давая понять, что не стоит так резко вливать в себя такое количество воды. Мэловин закрывает кран и тяжело опускается на пол, прислоняясь спиной к стенке душевой кабинки. Подтягивает к себе коленки и обхватывает их руками, пытаясь унять дрожь. Но это не помогает. Где и чем он мог так отравиться? Что, черт возьми, было после тех интервью? Как он оказался дома? Его привез Артем? Тогда где он? Неужели оставил его в таком состоянии и уехал? Почему он сам ничего не помнит? Плохо соображая, Бочаров тянется к валяющимся рядом брюкам и запускает руки в карманы в поисках телефона. С трудом вытягивает его, запутываясь в подкладке, и на автомате подносит к лицу, снимая блокировку. Несмотря на его состояние, телефон узнает хозяина, что заставляет Мэла иронично усмехнуться. На экране открыта вкладка с недавними звонками, и Мэл ошарашенно уставляется на цифру 15 рядом с контактом «Тема ♥». — Какого хрена?! — срывается с потрескавшихся губ. Почему он вчера звонил Артему целых пятнадцать раз? Что случилось? Артем… черная рубашка, застегнутая под горло… дурманящий парфюм и запах его кожи… сжатые запястья и электричество между их телами… рваные поцелуи… и отчаянный шепот на грани паники… Белая стена тумана в памяти разлетается на осколки, вонзаясь в сердце острыми краями! Нет, только не это! Этого не могло быть! Нет, он не мог… не мог так вести себя с Артемом! Он не мог насильно… не мог вот так грубо домогаться его… не мог… Или мог? Следы на запястье… цифра 15 на дисплее… О боги! Неужели он вчера сделал это с Артемом? Неужели он… Бочаров боится даже подумать о том, чем это закончилось. К горлу подступает новая горячая волна, и его снова тошнит на этот раз на пол душевой. Телефон выпадает из рук. Мэл вцепляется в волосы, с силой вздергивая их, словно это поможет вернуть ему связь с реальностью и стереть ужасные воспоминания. Дрожь становится сильней, перед глазами все плывет. Еще чуть-чуть — и он просто потеряет сознание. Реальность куда-то стремительно исчезает… Когда он приходит в себя, голова по-прежнему раскалывается, набатом ударяя в виски. Кажется, он отключился всего на пару минут. Его все так же лихорадит, но по спине бежит ледяной холодок страха. Что он наделал? В нос ударяет резкий тошнотворный запах, и от этого становится еще противней. Как в тумане Мэл включает воду и с остервенением пытается вымыть кабину, а потом смыть с самого себя липкий пот, зловонный запах и воспоминания о своих действиях. Пытается мочалкой соскрести с себя все это, будто таким образом поможет вернуть себя прежнего, снять муки совести от того, что сделал. С остервенением он все трет и трет, пока кожа не становится красной и не начинает слегка саднить. А тогда невидящим взглядом смотрит на жесткую губку в своей руке, будто не понимает, как она там оказалась. Она выпадает из ослабевших рук, и Бочаров падает за ней. Вода все падает сверху, бьет струями по плечам, заливает глаза и затекает в нос, но он не замечает всего этого. Тело содрогается уже от рыданий. Он сделал что-то ужасное с Артемом. И от этого осознания внутри все обрывается, заполняя все его существо болью. Он набирает его снова и снова. Снова и снова. И снова. И еще столько раз, что сбивается со счета. Пока противный механический голос не сообщает «Зараз абонент знаходиться поза зоною досяжності. Будь ласка, залиште повідомлення після сигналу». И тогда сквозь пелену предательских разъедающих глаза слез набирает одно сообщение за другим, отправляя в Телеграм в надежде, что Артем прочитает и ответит на звонок. А потом едва ли не каждую минуту бросает взгляд на дисплей, в надежде увидеть заветное смс «Абонент знову на зв’язку», пока едва не въезжает в машину, затормозившую на светофоре впереди него. Только тогда в полной мере осознает, что находится на дороге и стоит быть внимательным, чтобы не попасть в аварию. Мэл все еще гипнотизирует экран, нервно постукивая ногой, пока сидит под кабинетом, и отрывается только тогда, когда заходит внутрь. Доктор хмурится, едва поднимает на него взгляд, и Бочаров нервно усмехается — выглядит он также, как и чувствует себя — паршиво. Одного взгляда в зеркало хватило, чтобы пропало желание смотреть еще раз. Бледное существо с темными кругами под глазами, лихорадочным блеском в зрачках, потерянным взглядом и обветренными губами меньше всего походило на всегда безупречного Мэловина. — Константин Николаевич, — приветствует его врач, жестом приглашая садиться, — что случилось? Мэл с благодарностью падает на стул напротив, откидываясь на спинку. Слабость в теле лишает всякого желания двигаться, и он силой заставляет себя шевелиться. Чувство вины сжимает все его внутренности, и оно сильнее любой слабости в теле и жалости к себе. Делая глубокий вдох, начинает рассказ с момента пробуждения, описывая все симптомы. И чем больше рассказывает, тем больше хмурится Иван Валерьевич. По его лицу видно, что он прикидывает варианты диагнозов и, кажется, они ему не нравятся. — Я хочу, чтобы вы сделали все возможные анализы и выяснили, что со мной, — облизывая пересохшие губы, подводит итог Бочаров. Едва таблетки начали действовать, и он почувствовал себя чуть лучше, сразу же набрал Ивана Валерьевича. И плевать, что этот визит вне записи обошелся ему в два раза дороже. Плевать на все, лишь бы понять, что с ним такое. Что заставило его вчера так вести себя с самым близким ему человеком. Доктор с пониманием кивает и выполняет свою работу, не задавая ни одного лишнего вопроса. И Мэл молча выполняет все указания, хотя никогда ранее не думал, что способен по собственной воле пройти через все это ради диагностики без лишней необходимости. В этот раз все совсем не так, как после каких-то тусовок в его прошлом. В этот раз в памяти слишком большие провалы и слишком серьезные последствия… — Завтра в 10 утра Ваши анализы будут готовы: мы сможем увидеть всю картину и выяснить причину Вашего плохого самочувствия, — как всегда строго профессионально и педантично объясняет доктор, и это заставляет Бочарова ухмыльнутся. Плохое самочувствие. Да ему просто хочется сдохнуть! — Окей, спасибо, — быстро рассеяно бросает в ответ он, сгибая сильней руку в локте и прижимая проспиртованную вату к месту укола, откуда брали кровь. Подхватывает со спинки кресла куртку и, не глядя, спешит покинуть кабинет. Иван Валерьевич только провожает его слегка удивленным взглядом. Бочаров-младший бывал у него не так часто, но всегда вел себя спокойно и даже холодно. А сегодня был слишком нервным и чем-то весьма взволнованным. И даже анализы и его собственное состояние волновали его сейчас не особо сильно, уступая место чему-то более важному… Мэл поглядывает на экран все время, которое идет к машине, не замечая, как сжимает телефон все сильнее. Артем все еще вне зоны действия сети. Все еще не включает телефон, не желая игнорировать его звонки. И ему плевать, сколько других важных звонков он может пропустить. Бочаров издает нервный, почти истерический смешок. «Ты серьезно думаешь, что его сейчас волнует работа твоего менеджера?» — издевается внутренний голос, и эта мысль словно удар под дых. Артем ненавидит его. Артем не желает ни слышать, ни видеть его. И он имеет на это полное право. «Ты, блядь, не можешь напиваться и обращаться со мной, как со своей вещью!» — криком проносятся в голове его вчерашние слова, которые пришли вместе с воспоминаниями. И от них у Мэла темнеет в глазах, а телом проносится ледяной холод. Он сжимает кулаки и шумно выдыхает, в сотый раз за этот день пытаясь успокоиться. Но паника накатывает все бόльшими волнами, и скоро они накроют его с головой, хороня под своей поверхностью. Бочаров открывает дверцу и закидывает куртку на пассажирское сидение, занимая водительское. И слышит заветный звук смс — «Абонент знову на зв’язку». «Тема ♥» — внутри все сжимается от одного только имени на экране. Тема — это имя теперь имеет привкус горечи, и Мэл почти до крови закусывает губу. Он облегченно выдохнул, когда вспомнил, чем закончилась та дикая сцена, когда вспомнил то размытое чужое лицо и сильный толчок в грудь от Артема. Когда понял, что так и не сделал самого страшного… Но облегчение было недолгим. Не важно, как именно это закончилось. Сам факт того, что он попытался это сделать уже убивал, уже был непростителен. Что. Ты. Наделал?! Мэл сжимает руки на руле и иступлено бьется о них головой, ненавидя себя в этот момент каждой клеточкой тела. Как он мог делать это с ним? Как мог позволить себе сделать ему так больно? Слезы текут по щекам, падая на кожаную обмотку руля. Что теперь делать? Как объяснить Артему, что он не хотел? Что он бы никогда по своей воле… Истерический смех. А по чьей же воле тогда это было вчера? Явно не по воле Артема. В памяти снова вспыхивает картина, в которой он с силой прижимает его к стене, пальцами проникая за кромку штанов. И Мэл снова чувствует подкатывающую тошноту и отвращение к себе. Сжимает руль до белеющих костяшек пальцев, хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Как можно это простить? Мэл не представляет. Но не может просто оставить все так и даже не попытаться поговорить. И поэтому снова набирает заветный номер. И снова слушает длинные, протяжные и холодные гудки игнорирования. И перенабирает этот номер снова и снова. Всю дорогу до его дома. Артем размашистым шагом обходит позавчерашние лужи и достает из кармана телефон впервые с тех пор, как все-таки включил его на случай, если позвонит мама. Вздыхает, понимая, какие оповещения его ждут, и опускает взгляд на дисплей, где в контактах красным шрифтом высвечивается «Мэл 🖤 (41)». Сорок один звонок, который он проигнорировал. И сообщений двадцать в Телеграм, все одного характера: «Артем!», «Пожалуйста!!!», «Возьми трубку», «Позволь объяснить»... Такие банальные. Такие холодные. Он больше им не верит. Он не хочет слышать его голос, все еще покрываясь мурашками каждый раз, когда вспоминает тот низкий хриплый тон, полный вожделения и отсутствия здравомыслия. Козуб не выдерживает и, яростно стуча по экрану, набирает сообщение, отправляя не глядя: «Оставь меня в покое! Перестань звонить!» 17:34 Закусывает губу, понимая, что внутри, потревоженная этими сообщениями, оживает боль, которая было утихла и отошла на задворки сознания, пока он был с Алисой. И немного подумав, Артем отправляет вдогонку еще одно сообщение: «И даже не смей приезжать к моему дому!» 17:36 Одним движением пальца закрывает Телеграм и блокирует телефон, отправляя его назад в карман, стараясь не думать о том, что и он тоже напоминает ему о Мэловине — самый первый его подарок. Козуб заворачивает в свой двор, мечтая прийти домой и забыться сном или занять себя чем-то настолько сильно, чтобы не думать о Мэле, хотя осознает, что это невозможно. И тут замечает знакомую черную Ауди возле своего дома, припаркованную чуть поодаль от его подъезда, видимо, где было свободное место. Черт побери, он что, устроил здесь засаду? Как давно сидит здесь и ждет его? Артем чувствует, как к горлу подкатывает комок и где-то внутри просыпается злость. Он же явно дал понять, что не хочет видеть его у своего дома. Но Бочаров опять сделал по-своему. Опять проигнорировал его просьбу. «Ты сделал это всего две минуты назад», — веско замечает внутренний голос, и Козуб рычит, понимая его справедливость. Следовало дать ему понять это раньше. Теперь уже поздно. Нужно быстро пройти мимо, надеясь, что Бочаров из машины его не заметит. Но Артем понимает, что и тут опоздал. Дверца открывается, и до боли знакомая фигура в черной кожанке выходит из авто. Мэловин поворачивается и встречается с ним взглядом. По телу Козуба проносится знакомая волна трепета, но словно в ответ синяки на шее начинают ныть. Это именно Мэловин оставил их там! Сцепляя зубы и сжимая кулаки, Артем решительно направляется к своему подъезду. Где-то внутри растет желание таки ударить это нахальное лицо и тоже причинить ему хоть какую-то боль, но парень подавляет их. Просто уйти, проигнорировать его, скрыться в спасительной темноте подъезда. Он не выдержит этого разговора, не сдержит эмоций. Артем ловит себя на том, что боится того, что может сказать или сделать, и не понимает, почему это все еще важно. Тело напрягается, словно стрела на тетиве, готовая рвануть в любой момент, когда он быстрыми нервными шагами минует Бочарова. — Подожди! — кричит ему вслед Мэл и успевает схватить за руку. Артема будто током прошибает от этого действия, он вздрагивает, но вместо того, чтобы вырвать руку, резко поворачивается и бросает на Бочарова испепеляющий взгляд. — Отпусти, — рычит сквозь зубы. — Прости, — Мэл понимает, что только что допустил грубую ошибку. Не следовало сейчас так вести себя с ним. Когда он приехал в такой знакомый двор и внезапно понял, что даже не знает квартиры, где живет Артем, то опешил. Будто только сейчас осознал тот факт, что за все время, сколько они знакомы и сколько уже вместе, Козуб никогда не приглашал его к себе домой. Возможно, он стеснялся обстановки своего жилища, сравнивая его с апартаментами Бочарова, а возможно это просто было гранью, за которую он не хотел его пускать… Не зная, что еще делать, Мэловин просто сидел в машине, надеясь на то, что рано или поздно Артем все же покажется во дворе, и был полон решимости его дождаться. Это был лучший план, который у него сейчас был, после того как узнал, что назавтра Козуб поменялся сменами и на работу не выйдет. И он таки дождался. — Я же просил не приезжать сюда! — и без того темные глаза Артема становятся еще темнее, словно их заволакивает мрак ночи. Уже не обжаренные кофейные зерна, а сгоревшие угли. И от этого становится дурно. — Прости, я... — Мэловин замолкает, опуская взгляд. Сейчас не имеет значение, что это сообщение он прислал только пару минут назад. Должно быть, ему правда стыдно смотреть в глаза после вчерашнего. Что-то внутри Артема вздрагивает, но внешне он старается сохранять невозмутимость. Вместо глаз Бочаров разглядывает его одежду — и вроде бы все, как всегда: черная парка, черная водолазка под ней, но что-то в том, как нервно Артем оттягивает рукава, заставляет Бочарова насторожиться. От внезапной догадки внутри все холодеет. Страх ледяной змейкой заползает в пустой желудок, кольцами скручиваясь там поудобней. Он снова берет Козуба за руку, немного резче, чем хотелось бы, и поднимает вверх рукава куртки и водолазки заодно, открывая темные синяки. Перед глазами темнеет, но желание убедиться ведет его дальше. Мэловин тянется к его горлу, опуская вниз воротник. Артем не двигается, лишь холодно наблюдает за его действиями и реакцией на увиденное, хотя от прикосновения холодных пальцев внутри все вздрагивает. Но все его тело цепенеет, не желая переживать вчерашний ужас снова. Мэлу кажется, если бы он влепил ему пощечину или даже ударил, это было бы не так воздуховышибающе больно. — Это я сделал?.. — вопрос звучит очень тихо и убито — Бочаров и так знает, что эти следы на теле Артема — его рук дело. И не только рук. Во рту появляется привкус желчи, и парень нервно сглатывает. Чувствует, как становится тяжело дышать. Артем молчит, только смотрит на него таким холодным взглядом, от которого леденеет все внутри — от сердца до кончиков пальцев. Ждет, когда тот отпустит его и так измученные запястья и уберет руку от воротника. Когда освободит его от себя. — Артем, — выдыхает Мэл, понимая, что язык не поворачивается употребить сейчас такое ласковое и нежное ранее «Тема», и невольно проводит пальцами по лиловым отметинам на шее. Козуб дергается в сторону, словно ударенный током, и это снова удар под дых. Будто он жертва в цепких лапах хищника. И от этой мысли Мэловина снова начинает подташнивать. Что он натворил вчера? Как посмел сделать вот это с Артемом? — Отпусти меня, — ледяным тоном произносит тот, глядя на ладони, которые все еще держат его запястья. — Я… — начинает было Мэл, но голос соскакивает, а рука безвольно повисает, разжимая хватку. Хочется, чтобы Артем сейчас ударил его. Так сильно, как только сможет. Чтобы боль от разбитой губы или носа затмила ту высасывающую все внутри пустоту, затмила то отвращение, которое он испытывает к себе. Но Артем лишь холодно смотрит, и Мэловин чувствует, что его затягивает в эти бездны, которым нет дна. В которых нет ничего, за что можно ухватиться, удержаться, остаться, выбраться наверх к свету. Он падает. Падает. И падает. — ... Я понимаю, что сделал тебе больно, — словно издалека слышит свой голос и удивляется, как еще вообще способен говорить. Как вообще находит слова. — Понимаю, что предал тебя. Предал твое доверие... Но я бы никогда не... — Не что? Не сделал со мной чего-то против моего желания? — горько хмыкает Козуб. Его плечи внезапно поникают, а взгляд тухнет, словно гнев покидает его. Остается только усталость и пустота. И презрение. И это пугает не меньше за его страх. — Вчера я не хотел. Но тебя это не остановило. Как далеко ты бы зашел, если бы я тебя не оттолкнул? Бочаров молчит, чувствуя, как тело заполняет обжигающее чувство вины, кровь приливает к лицу, даже шея краснеет от стыда. Артем прав, он тогда совершенно не контролировал себя, и его не интересовало, хочет ли Козуб того же самого, более того, он просто игнорировал его попытки прекратить, его просьбы остановиться, он насильно целовал его, вжимал в ту чертову стенку, поддаваясь только своему желанию и даже не осознавая, что не чувствует ответного. Артем прав — он тогда был близок к тому, чтобы просто... изнасиловать его. Эти слова отдают противной горечью на языке, разъедая, будто кислота. — Не решил бы за меня, не считаясь с моими желаниями и просьбами? Я просил тебя никому не говорить о наших отношениях, и уж тем более не делать их достоянием публики. Но ты все равно решил по-своему. Сначала ни с того, ни с сего заявил на радио, что твое сердце занято. Ладно, я забил, ведь не было понятно, о ком именно ты говоришь. А вчера... — Артем сглатывает, не желая вспоминать. — Так скажи, чего бы ты никогда не сделал? Никогда бы не захотел меня, будь у меня... не знаю, менее привлекательная для тебя внешность, будь я менее интересной для тебя игрушкой? — он не знает, откуда берутся эти слова. Наверное, из глубин сознания, куда он все время заталкивал подобные мысли, решая, что они несправедливы по отношению к Мэлу. И вот теперь они наконец прозвучали и стали реальными. И он не мог остановить их поток. — Не говори так! Ты знаешь, что ты для меня не игрушка, — Мэл делает осторожный шаг к Артему, но тот тут же отступает назад. И черт побери, как же это больно. — Нет, я не знаю, — тихо произносит Козуб, и Мэлу кажется, что он выбивает этим ответом весь воздух из его легких. Такая простая, холодная фраза, словно удар плетью. — Я не знаю, кто я для тебя, Константин Бочаров. Я не знаю, кто ты. Может, то, кем ты был со мной, это просто твоя роль. Мэл вздрагивает от звучания этого имени, которое он так просил Артема не употреблять. Оно холодное и чужое в его устах. И он как будто дает этим понять, что не знает человека, который стоит здесь перед ним. Внутренности сжимаются, и Мэловину хочется завыть от отчаяния. — Ты мой… — голос хриплый и срывающийся. Почему так трудно признать это… признаться ему… принять это? — Ты сейчас самый дорогой человек для меня. Ну вот, он произносит эти слова, и язык словно немеет, а ноги с трудом удерживают его в вертикальном положении. Хочется опереться о что-то, но Мэл заставляет себя стоять, робко поднимая на Артема взгляд. Единственный чужой человек, который стал настолько родным… И теперь он презирает его. — С дорогими людьми так не поступают, — тихо, но все так же холодно произносит Козуб, и его слова словно ножом по сердцу. Так до крика больно, что Мэл закусывает губу. — Даже когда в крови алкоголь. Сейчас Артем видит перед собой того Мэловина, которого привык видеть всегда. В которого влюбился и с которым хотел быть рядом все эти месяцы. Но то, кем он был вчера… Парень снова вздрагивает, вспоминая стальные тиски на своих руках и ранее невиданный огонь в штормовых глазах. Как ему знать, что тот Мэловин не появится снова? Как быть уверенным в том, что Джекилл снова не уступит Хайду?* — Я не контролировал себя, — возражает Бочаров, но понимает, что это звучит слишком жалко. Артем и так прекрасно это знает. Но суть именно в том, кем он стал, потеряв свой контроль. Артем прав — он будто просто играл хорошего парня ради него, и стоило только забыться… Козуб иронично хмыкает, и взгляд его снова ожесточается. — Да, — соглашается он, делая еще два шага назад, увеличивая дистанцию, будто боится, что Мэл снова этот контроль потеряет. Внезапно вспоминаются слова из его новой песни, так иронично идеально подходящие тому, что случилось. — Да, Мэловин, добро пожаловать в мой мир. Где «ты не можешь делать то, что тебе захочется без всяких последствий», — знакомые слова больно ударяют — Артем цитирует строчку из «That’s your role». Артем снова разделает их миры… «Не цветок, который можно сорвать, чтобы выглядеть красиво». И кажется, порой Мэл об этом забывал. — Артем… — начинает он, но Козуб взмахивает рукой, прося его замолчать. — Я прошу… уйди, — произносит он со всей твердостью, на которую еще способен. Он не может. Просто не может смотреть на этого человека, слышать его такой знакомый и уже ставший родным голос, когда перед глазами, словно навязчивая неотрывная тень, стоит его вчерашний образ. Когда представляет, что где-то там в Интернете уже рождаются грязные новости. Когда вспоминает об отметинах на своем теле. — Я не хочу тебя видеть… сейчас. Мэловин задыхается, и внутри все сжимается, будто он снова падает. Но в этот раз цепляется за это «сейчас», словно от этого зависит его жизнь. Хочет возразить, снова попытаться попросить прощения, объяснить, что… «Нет, Мэловин, прекрати. Перестань наседать на него. Сделай шаг назад. Дай ему время. Дай ему пространство. Услышь его. Сделай так, как он хочет», — словно мантрой увещает внутренний голос. И как бы ни было сложно сделать этот шаг, Мэл отходит назад. — Хорошо, — слетает с губ тихое одно-единственное слово. Он видит, как плечи Артема расслабляются, а затем он сам разворачивается и скрывается в подъезде. В сердце будто вонзаются сотни игл, заставляя съежится от острой боли. Но умом он понимает — этот выбор правильный. Это все, что он сейчас может сделать. Дать Артему время. А пока разобраться в себе… Мэловин выпивает еще одну таблетку, отчаянно надеясь, что головная боль отступит. И хотя его телу уже гораздо лучше, на душе все так же паршиво и больно. Снова и снова он прокручивает в голове весь разговор с Артемом, все сильней ощущая щемящую тоску по нему. Как же сильно ему хотелось рвануть вперед и сжать его в объятиях, лихорадочно шепча извинения. Не отпускать, пока он не простит. Но это были лишь образы в его голове. И лед в таких ранее теплых глазах ясно давал понять, что этого делать не стоило. Мэл почти залпом выпивает полулитровую бутылку воды и тяжело выдыхает. Во рту сушит целый день, жажда возвращается слишком быстро. «Это не похоже на обычное похмелье, тем более от шампанского», — в сотый раз за день думает Бочаров. Закрывает глаза и вытягивается на диване, пытаясь расслабится. Пытаясь очистить сознание ото всех мыслей, вспоминая все приемы йоги, которые когда-либо где-то встречал. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Дыхание становится более ровным, а не рваным и судорожным, каким было почти весь этот долгий ужасный день. Тело отзывается благодарной приятной болью в наконец расслабленных мышц. «Все будет хорошо, — снова, как мантру, начинает говорить сам себе Мэл. — Завтра я выясню, что со мной. Мы еще поговорим. Он поймет, что я не хотел сделать ему больно, что я не хотел быть с ним таким монстром. Он поймет, что значит для меня. И простит». Бочаров ощущает в уголке глаз горячую влагу. Как можно было вот так разрушить все то, что строил месяцами? Одним действием смести все то хрупкое доверие, которое они так бережно возводили между собой? Внезапный холод забирается под футболку и почти нежно обнимает сердце, укалывая страхом — а что, если Артем не поймет? Что, если так и не сможет его простить? Мэл резко садится на диване, чувствуя, что снова задыхается. Несколько месяцев назад, когда Артем впервые оказался в этой квартире и остался ночевать, он курил на балконе и пытался понять, когда успел так привязаться к этому кареглазому парню и откуда родились эти нежность и забота по отношению к нему. А сейчас он сидит в этой гостиной разбитый и подавленный, в панике понимая, что Артем стал слишком важен и страх его потерять затмевает собой все остальные страхи. Ох, тогда в ресторане он захотел увидеть дерзкого кареглазого официанта в своей постели, сделать его своим очередным трофеем. Затеял, как тогда казалось, захватывающую игру, мало заботясь о последствиях. И сам не заметил, как заигрался. Как все, что было лишь игрой поначалу, перестало ею быть. Как роль стала тем, кем он хотел быть для него. И когда «дерзкий кареглазый» официант таки оказался в его постели, он осознал, что желает, чтобы тот остался там навсегда. Но «навсегда» никогда не длится долго. Мэл сжимает зубы, быстрыми движениями смахивая непрошенные слезы. В этот раз он сам есть их причиной и нет на кого свалить вину. Выплеснуть злость. Кроме самого себя. Какая ирония. Внезапно до дрожи в пальцах хочется курить. Наполнить легкие горьким дымом и раствориться в нем, как он делал это ранее. Но в доме ни одной пачки. Тема стал его успокоительным, его якорем в море бушующих чувств и эмоций. И если он потеряет его, как далеко уплывет? Мэл снова делает несколько глубоких вдохов и возвращается в лежачее положение, отчаянно мечтая уснуть. Провалиться в спасительный сон и не терзать себя мыслями о том, чего не может предугадать. Сознание медленно качается на волнах полузабытья, все ближе подбираясь к темноте на горизонте. Стремится туда. Но из темноты выплывает нечто, оттесняющее его назад в реальность. Из полусна выплывают звуки, сплетающиеся в мелодию. И вот она звучит все громче и громче, пока Мэловин не открывает глаза и они не загораются лихорадочным возбужденным блеском. Кончики пальцев отзываются покалыванием и сами устремляются к клавишам рояля. Перебегают от одной к другой, легко скользя от бемолей к диезам и наоборот, сплетая отдельные ноты в музыку. И оттуда же из тьмы приходят слова, готовые сорваться с языка. Измученное горло отвечает на их призыв, рождая пение. — Pretending to be sorry, could not have been more ready to cut myself out of your life, — слова отзываются внутри ноющей болью, но их поток уже не остановить. — Too close to hide our feathers, got caught on fire together. Free falling for the last time… По щекам бегут слезы, но Мэл их будто не замечает. Он словно оплакивает в песне то, что бесповоротно теряет, что выскальзывает у него из рук, как горсть песка. И боль внутри сменяется пустотой. — Looking for somebody I’m crawling on the ground. Have no expectations… — слова колют и жалят, и будто вынимают сердце из груди. — Simply anybody to crawl with me around calm my wounded soul and heart that has been stolen… Это отчаянная мольба из последних сил. Раненная душа и украденное сердце. Сейчас они в руках одного человека. И Мэл так надеется, что он вернет их ему вместе с собой… И играет, играет, играет, пока не начинают болеть пальцы. Играет, играет, играет, стараясь раствориться в музыке и забыться. Играет, играет, играет, пока не опустошает себя до капли и проваливается в сон без сновидений.***
— Располагайся. Еще пять минут, и утка будет готова, — доносится из кухни голос Бочарова-старшего, откуда долетает дурманящий аромат запекаемого мяса. Мэл улыбается — когда в последний раз они устраивали такой вот домашний ужин? Раньше, до его отъезда в Швецию, когда они жили вместе, это было традицией и время от времени отец откладывал все дела, выделял отдельный вечер, чтобы провести его с сыном и поговорить по душам. В такие вечера Бочаров-старший брал на себя роль шеф-повара и готовил какие-то интересные изысканные блюда, рецепты которых брал из ресторанов своих гостиниц. И это всегда были самые лучшие вечера. — Штопор и бокалы захвати, — кричит ему в ответ Мэл, ставя бутылку Каберне Совиньйон на стол и оглядываясь. В этой квартире почти ничего не изменилось за время его отсутствия — отец, как всегда, больше времени проводит в офисах, чем дома. Но теперь она не напоминает холостяцкое жилье: в деталях явно заметна женская рука — появилось больше бытовых безделушек. Наверное, поэтому отец так легко согласился, когда он высказал желание о собственной квартире. Бочаров-старший обходит стол кухни и показывается в столовой с двумя бокалами для красного вина. Мэл снова улыбается — как всегда, педант, когда дело касается таких вот мелочей. Годы в гостиничном бизнесе наложили свой отпечаток на его вкус и поведение в соблюдении этикета, и это он передал и сыну. Мэловин забирает из его рук штопор и начинает открывать бутылку, пока отец накрывает на стол. Надо же, все, как раньше… — Что с рукой? — интересуется Николай Владимирович, когда они устраиваются за столом, кивая на правую кисть, сжимающую ножку бокала. В его голосе удивление и недоверие, будто он вообще не может представить, что его уже взрослый сын мог с кем-то подраться. — Очень неудачно упал, — невозмутимо отвечает Мэл, бросая беглый взгляд на слегка содранные костяшки. Ни один мускул на его лице не дергается, хотя воспоминание будит злость. Он смотрел на этот пресловутый листок с результатами анализов уже битый час, гипнотизируя взглядом одно-единственное слово в отдельной графе, которое заставляло его внутренности скручиваться, а зубы стискиваться. Метамфетамин. Наркотическое вещество. Нейростимулятор. Который обнаружили в его крови. Когда он услышал это от доктора, не поверил. Но чем дольше смотрел на печатные буквы, тем сильней внутри закипала злость. Картинки воспоминаний стремительно ставали на свои месте — и пазл быстро сошелся. Таким взбешенным Бочаров себя не помнил давно. Хотелось разнести весь кабинет к чертовой матери. Он чувствовал себя загнанным в клетку зверем, наматывая по нему круги, продумывая план. Но одна мысль опережала другую, пока гнев не утих, уступая место рациональности разума. Хорошо, что у него еще остались контакты бывших общих знакомых. И один из них, к счастью, оказался полезным, услужливо подсказав адрес. Дорогу Мэловин запомнил плохо, она пролегала словно в тумане. Четкой была только одна мысль — заставить его заплатить! Какой-то частью себя понимал — это ничего не изменит, так он ситуацию никак не исправит. Но оставить это просто так безнаказанным не мог. Хотелось причинить ему боль! И только потом выяснять причины его поступка. Кажется, он ударил Никиту с порога. Запястье и костяшки отозвались забытой ноющей болью, но он все равно продолжал бить. Пока не выгорела злость. — Какого черта?! — орал он. — Нахуя ты это сделал?! С первого глотка шампанское тогда показалось ему странным, но ни в одной мысли не мог предположить того, что Левакин мог что-то туда подмешать. Тем более метамфетамин. — Я спросил, нахуя, — прорычал Бочаров, хватая бывшего «друга» за воротник футболки, больше всего в тот миг желая его задушить. Но красные синяки и следы крови на его лице вызывали удовлетворение, которое сдерживало. — Я просто… хотел, чтобы ты вел себя слегка неадекватно… ввязался в скандал. Не знаю, дискредитировал себя, — мямлил Никита, вызывая этими словами больше не злость, а отвращение к себе. Какой же идиот! Насколько нужно быть неуверенным в себе чмом и бояться конкуренции, чтобы делать то, что сделал он?! — Откуда я мог знать, что ты начнешь… «Приставать к своему менеджеру» повисло в раскаленном между ними воздухе невысказанным. Левакин вовремя прикусил язык, понимая, что за эту черту переступать не стоило. До боли в содранных костяшках Мэловин тогда сжал кулаки, сражаясь с огнем внутри. Но отвращение победило. — Тварь! — выплюнул он ему в лицо. — Не понимаю, как вообще мог считать тебя другом? Когда ты превратился в такое тупое ничтожество? Его слова били по парню плетью, но он того заслуживал. Тот его поступок был до невозможности глупым, но от этого не менее подлым и ужасным. — Повзрослей наконец и перестань заниматься херней! Это не какой-то гребанный пранк, который ты устраивал в школе, когда мы баловались чем-то запретным. Научись наконец-то думать своей тупой башкой! Грубые слова вылетали одно за другим. Слышал бы его тогда Артем… Он бы сильно удивился, увидев такого Мэловина. От воспоминания об Артеме внутренности сжались… Он уже повернулся, чтобы уйти, но резко развернулся и наклонился к Никите, впритык глядя в его темные глаза. — Сукин ты сын! — выплюнул ему в лицо, словно брызгая ядом. — Ты мне не конкурент! Никогда не был и никогда не будешь! Самовлюбленно. Самонадеянно. Но твердо и с вызовом. — И как ты так умудрился? — вырывает из воспоминаний вопрос отца. Бочаров-младший пожимает плечами, бросая на него невинный взгляд. Николай Владимирович лишь качает головой, делая неторопливый глоток вина, а потом, кажется, о чем-то вспоминает. — Да, кстати, вчера наткнулся на странные новости в Интернете, — Мэл напрягается, уже зная, о чем он сейчас спросит. Внутри все тревожно замирает. — О тебе и твоем менеджере… Мэловин чуть сильнее сжимает вилку, стараясь удержаться за этот своеобразный якорь, сохраняя всю свою невозмутимость. Напускает на себя привычное безразличие и отстраненность, будто его это совсем не касается, не волнует, не интересует. — Забей, — бросает как можно беззаботней и равнодушней, — чего там только не напишут. Распространяют всякую ересь для привлечения внимания к своим захолустным сайтам. Делает большой глоток вина, чтобы смочить пересохшее горло. На самом деле так все и выглядит. «Скандальная» новость разошлась только по небольшим и сомнительным интернет порталам и не особо привлекла внимание, по крайней мере, интеллектуальной части населения. Даже прикрепленное к статьям фото было сомнительным доказательством — размытое и нечеткое в темном освещении клуба, на котором они с Артемом не то таки целовались, не то просто о чем-то шептались. Да, это породило слухи, но с таким же успехом они могли появится и сами по себе, как чья-то выдумка. Разве что каким-то поклонницам захочется обсудить эту тему и начать… как там это, шипперить их. Ничего серьезного. — Я так и подумал, — кивает Бочаров-старший. — Желтая пресса остается желтой прессой, даже в электронном формате. Мэловин с готовностью кивает, выдыхая с облегчением, и принимается за утку. — Мммм… кажется, ты превзошел сам себя, — хвалит он, наслаждаясь пряностью и нежностью мяса. Николай Владимирович довольно улыбается, и себе пробуя результат своего кулинарного мастерства. — Может, тебе устроиться в Гриль Азию еще и шеф-поваром на полставки? — шутит Мэл, и в его глазах прыгают бесята. — И платить самому себе зарплату? — смеется Бочаров-старший. Так давно между ними не было такого легкого шутливого разговора и такой теплой атмосферы. За прошедшие четыре года они заметно отдалились друг от друга, и последние полгода их отношения были напряженными, но сейчас, кажется, начинали налаживаться. — Кстати, о Гриль Азии… Как тебе там работается? — Лучше и интересней, чем я себе представлял, — честно отвечает Мэл. Ему на самом деле даже нравится работать с документами и административными вопросами с персоналом, чего он явно не ожидал. Наверное, какая-то бизнес жилка от отца ему все же передалась. — И что скажешь? Готов этим заниматься? Может, на должность директора? — спокойно интересуется отец. Тон его деловой и размеренный. Наверняка именно так он ведет переговоры со своими партнерами и инвесторами. — Не думаю, что это хорошая идея, — сдержанно отвечает Мэловин, выбирая самую нейтральную фразу. — У меня совсем нет опыта в этой сфере. К тому же, я даже младше всех официантов в ресторане, — легкая улыбка, весомый ведь довод. — Мне кажется, тебе стоит присмотреться к Аркадию. У него есть хватка и он отлично организовывает работу коллектива. — Думаешь? — кажется, отца не особо расстраивают его ответы. Скорее всего, он и сам так думал. И это вызывает у Мэла еще один вздох облегчения. Отец не навязывает ему свои планы. Пока что. — Угу, — просто кивает он. — А Денис, старший официант, мог бы занять место Аркадия. Думаю, у него отлично получится. Он ответственный и инициативный. Но решать тебе. Николай Владимирович улыбается. — Я обязательно присмотрюсь. Знаешь, мне приятно, что мы работаем вместе, и что ты проявляешь такое внимание к работе. Мэловин выдавливает улыбку в ответ. Отец не спрашивает его о творчестве, о его музыкальной карьере. И это неприятно колет внутри. Некоторое время они молча едят, но Мэл все надеется, что он поинтересуется этой частью его жизни. — А как твоя музыка? — будто читая его мысли, снова нарушает тишину Бочаров-старший. И в Мэловине загорается надежда. Кажется, его интерес довольно искренний. — Все круто! Мы недавно выпустили сингл и сняли на него клип, и они оба сейчас активно ротируются на радио и тв, — с энтузиазмом делится он. — А еще девятого марта выступал в Караване. Столько людей пришло, ты бы видел! Николай Владимирович видит этот блеск в глазах сына и понимает, что о своей музыке он рассказывает с куда бόльшим живым интересом, чем о своей ресторанной работе. И это печалит. — Почему ты взял на роль своего менеджера одного из наших официантов? — спрашивает он, чтобы не казаться равнодушным, но этот вопрос его действительно интересует. — А почему нет? Увидел в его личном деле, на кого он учится, и решил предложить, — пожимает плечами Мэл, на губах играет лукавая мальчишеская полуулыбка, которая появляется всякий раз, когда он делает что-то не то, чего от него все ожидают. И так с самого детства. — Ты бы мог нанять кого-то из профессионалов, — возражает Бочаров-старший и видит, как сын хмурится, как будто эта реплика обижает его менеджера. — Но в чем тогда интерес? — просто отвечает он. Да, в этой фразе весь его сын. Ему нравится пробовать что-то новое, быть оригинальным, уникальным, идти против правил. Для него словно не существует рамок. Он из тех, кто устанавливает их сам. И это в нем восхищает. Если на то пошло, разве не он сам всегда поощрял в этом сына, надеясь, что в будущем это качество поможет ему стать настоящим лидером? — И я так понимаю, своим выбором ты более, чем доволен? — Да, Артем — мое лучшее решение, — уверенно произносит Мэл, и Николаю Владимировичу кажется, что на его щеках появляется румянец. — Что ж, тебе лучше знать, — соглашается он. — Продюсирование весьма неплохое начало и опыт бизнеса. Мэловин слегка открывает рот, будто собираясь что-то сказать, но передумывает, просто кивая. Пусть будет так. Пусть отец думает так, сейчас он не хочет с ним спорить. Но в голову приходит внезапная идея. А почему бы и нет? Почему бы и не сейчас? — Пап, — обращается к отцу он, и Николай Владимирович слегка вздрагивает. Это «пап» такое теплое, что щемит сердце. Когда в последний раз он его так называл? Раньше это было его обычным обращением, когда они вдвоем проводили вместе много времени, ходя под парусом на итальянском побережье или катаясь на лыжах в Альпах. А потом сын начал взрослеть и отдаляться, становясь все более отстраненным и самостоятельным, и обращаясь к нему с холодным «отец». — Я хочу тебе кое-что сыграть, — голос сына слегка дрожит от волнения, и Бочаров-старший невольно задерживает дыхание, боясь спугнуть этот момент откровения. — Хочу, чтобы ты услышал это первым. Николай Владимирович молча кивает, вкладывая в кивок всю свою готовность. Ему стоит проявлять больше внимания к интересам сына, а не думать только о бизнесе и его роли в нем. Мэл с готовностью ставит почти пустой бокал и направляется к своему старому фортепиано в гостиной. Квартира-студия и отсутствие перегородок между некоторыми комнатами позволяет сделать это без проблем. И отцу стоит только повернутся, чтобы наблюдать за ним. Мэловин касается клавиш с такой бережностью и нежностью, проверяя звук, что у Бочарова-старшего на миг сжимается сердце. Как так получилось, что последний раз за пианино он видел сына еще в детстве, когда того только отдали в музыкальную школу? Первые ноты мелодии заставляют его замереть. Сын играет их так старательно, сосредотачиваясь на своих пальцах и нужных клавишах, что сразу становится понятно — песня совсем новая и еще сырая, но он хочет, чтобы отец услышал ее первым, доверяет ему черновик. Николай Владимирович глубоко вдыхает, сильнее сжимая ножку бокала, будто боится, что тот выскользнет из рук. — Pretending to be sorry, could not have been more ready to cut myself out of your life, — его мягкий и тихий голос заставляет вздрогнуть, как и эти отчаянные слова. Откуда в них столько боли? — Too close to hide our feathers, got caught on fire together. Free falling for the last time… Бочарову кажется, будто он впервые видит сына. Он ведь даже не догадывался, что в нем может быть столько скрытой боли. Почему он не замечал этого раньше? Что происходило с ним эти четыре года? Что в нем изменилось? Николай Владимирович ловит себя на том, что даже не попытался узнать сына после его возвращения в Украину. — …Walls big enough to lose my rhymes, — боль в пении становится еще ощутимей. — Keep carrying my burden,keep saying “Hold this burning”. So, see your shadow next to mine… То, какие слова он выбирает, с какой интонацией их поет… «Разрушение», «рифмы», «бремя», «горение». Это словно исповедь. И Бочаров-старший чувствует, как по спине пробегает холодок. Неужели эта песня адресована ему? Что это за стены, заставляющие его терять рифмы, а с ними, похоже, и себя? — Это я твои стены? — тихо спрашивает он, нервно сглатывая, когда песня заканчивается. Сын молчит, не поднимая на него взгляд, и это словно удар по сердцу. Так он его воспринимает? Чувствует себя пленником? — Костя, — осторожно начинает он и видит, как тот вздрагивает от обращения, — но ведь музыка — это не серьезно… — Для меня серьезно, пап! — в сердцах вскрикивает он, вонзая в отца уверенный и непоколебимый взгляд своих серых глаз. — В музыке весь я. Мне хочется, чтобы ты понял это. — Но я… — начинает было Николай Владимирович и осекается. Да, он действительно никогда и не стремился понять эту его страсть к музыке. И все же, он ведь еще так молод, это ведь просто увлечение… — Но ты ведь понимаешь, что найти свое место под солнцем и удержаться там не просто? Что популярность приходит и уходит… — Ты сомневаешься во мне? — в глазах вызов, но улыбка выходит горькой. — Пусть сложно. Но я готов за это сражаться! Поверь, меня запомнят! Решительности и упорства ему не занимать. Всегда так было и всегда так будет. Мэл встает и подходит ближе к отцу, садясь напротив него. — Пап, я понимаю, что ты хочешь как лучше для меня, но… Пусть даже у меня нет причин жаловаться на свою работу в Гриль Азии, я не чувствую себя там на своем месте. Только на сцене я — это я. Я знаю, что ты хочешь, чтобы я унаследовал твое дело, но… — он набирает в грудь побольше воздуха и наконец решается, — меня не интересует гостиничный бизнес. И я чувствую себя загнанным и обязанным, потому что ты так много сил и ресурсов в это вложил. Ну вот, он это сказал. Все, что накипело в нем за столько лет, все, чем он до сегодняшнего вечера никак не мог поделиться с отцом. — Я не хотел, чтобы ты себя так чувствовал, — растеряно произносит Бочаров-старший, удивленно глядя на сына. Неужели все это время он так думал? — Я просто хотел, чтобы ты продолжил мое дело, чтобы все старания и силы, которые я вкладываю в это всю мою жизнь, не были напрасными… — Но твоему бизнесу все равно не быть семейным. Вряд ли ты дождешься внуков, — глухо отвечает Мэл, освобождаясь от всех тайн, которые так угнетают. Открывая отцу самую важную. — В каком смысле? — опешивает Николай Владимирович, но тут же внезапная догадка заставляет его вздрогнуть. — Это правда, да? Про вас с Артемом… Опущенный взгляд сына и его неровное дыхание красноречивей любых слов. Осознание вышибает из него воздух — и мужчина понимает, что впервые за долгое время не находит нужных слов. — Он не просто твой менеджер… — пораженно произносит он. — Нет, пап, не просто. Артем для меня не только менеджер, — голос Мэла тихий, но уверенный. Щеки горят, но он чувствует удивительное облегчение. Больше не нужно ничего скрывать. Поднимает робкий взгляд на отца, боясь встретить в нем негодование или, еще хуже, отвращение. Но ничего из этого не находит. На его лице только глубокая растерянность, словно все, что вокруг только что было привычным, внезапно изменилось до неузнаваемости, и он не может понять, как так получилось. Мэл понимает, что его откровения стали для отца полнейшей неожиданностью, и сейчас нужно дать ему время на то, чтобы все это осмыслить. Встает и обходит стол, наливая себе в бокал вино. Только сейчас осознает, что руки слегка дрожат от волнения, хотя, похоже, не только руки. Делает несколько больших глотков, сосредотачиваясь на прохладе напитка и терпкости его вкуса. — Я не хочу заставлять тебя быть тем, кем ты не являешься, — тихо произносит Николай Владимирович, тоже вставая и подходя ближе к сыну. Мэл поднимает на него взгляд, полный надежды. Взгляд, заставляющий отцовское сердце расчувствоваться. — В конце концов, будешь ты управлять моим бизнесом или нет — не самое важное и большое мое желание. Твое счастье для меня важнее, и я хочу, чтобы ты никогда об этом не забывал. Мэл чувствует, как в глазах появляются слезы, и пытается быстро их смахнуть. А потом крепко обнимает отца, как делал это раньше. — Спасибо, — с благодарностью шепчет он. Бочаров уже не первый час гипнотизирует взглядом экран рабочего компьютера с открытым на нем расписанием, будто надеется, что работники сами расставят себя по нужным сменам. Остатки кофе в полупустой чашке давно остыли, но он уже и забыл о нем. Все сильней начинает болеть голова, но расписание само себя не сделает, и лучше бы сделать его сегодня. А мысли почему-то витают совсем не вокруг работы. Мэл думает о том, что прошла уже почти неделя с их последнего с Артемом разговора, и он, как и обещал, не навязывался ему: не звонил, не писал, не обращался на работе, хотя наблюдать за ним на смене и сдерживать себя от того, чтобы подойти и попросить поговорить, с каждым днем становилось сложней. И что не давало спокойно дышать и думать — это то, что Артем сам упрямо его игнорировал и, похоже, не собирался идти на контакт. Мэл сказал Свете, что у Артема появились срочные важные дела, с которыми ему нужно было разобраться, и попросил ее подменить его. Но даже это Козуб не стремился обсудить. Сразу же после разборок с Никитой, Мэловин порывался рассказать ему обо всем, но остановил себя, решив, что это не лучшая идея. Артем был зол и обижен на него и вряд ли был готов слушать какие-то доводы. Меньше всего Бочарову хотелось, чтобы Козуб подумал, будто он все это придумал и подстроил, только чтобы оправдаться перед ним. Нужно было дать ему время остыть. Захотеть услышать. Но дни шли, и ничего не менялось. Кроме тоски по нему, которая, казалось, выедала внутри все бόльшую дыру. Он так скучал по Артему! И еще невыносимей было находиться всего в каких-то нескольких метрах от него и лишь наблюдать, не смея подойти ближе. Несколько дней он специально устраивался работать в зале за дальним столиком, и пару раз их взгляды встречались, обдавая Мэла сначала горячими волнами притяжения, а затем холодными — страха и тоски, и тогда он быстро отводил глаза, чтобы не заставлять Артема чувствовать себя преследуемым. И понял, что таким образом устраивает сам себе пытку, поэтому снова скрылся в кабинете. Сегодня Козуб работал на первой смене, и Мэл все равно вопреки обещанию самому себе не искать с ним встречи, выходил в зал чаще, чем обычно: то уточнить пожелания у работников, то размять ноги, то проверить зал, то просто за кофе. А когда смена у Артема закончилась, уныло закрылся в этом кабинете, и не мог думать ни о чем другом, кроме него… Бочаров энергично трет усталые глаза, думая о том, что пора бы сделать перерыв и выйти проветриться, когда в кабинет внезапно стучат. В приоткрытую дверь заглядывает Денис. — Константин Николаевич, я иду набрать себе кофе. Может, Вам тоже что-нибудь взять? Это предложение неожиданное и приятно удивляет админа. Раньше никто подобного не предлагал… — Флет-вайт, три сахара, если не трудно, — слегка улыбается он. — Спасибо. Официант кивает и скрывается за дверью. Интересно, с чего это он проявляет такую заботу? Мэл осознавал, что не выражал должного рвения к работе в Гриль Азии и не особо интересовался установлением дружбы с работниками, и они тоже держались в стороне, считая, что им не выпадает водить дружбу с сыном владельца. Но в последнее время их отношения слегка потеплели, когда они взаимодействовали по каким-то рабочим процессам, а Денис никогда не отказывал в просьбе. Может, отец упомянул, что именно Костя рекомендовал его на повышение? Денис возвращается с чашкой кофе и аккуратно ставит ее на стол рядом с уже остывшей. — Эту я, пожалуй, заберу, — замечает он. И Мэл рассеяно кивает в ответ, но неожиданная мысль заставляет его встрепенутся. — Эй, Дэн, я могу с тобой поговорить? Официант удивленно смотрит на начальника, не понимая, о чем он внезапно захотел с ним поговорить. — Конечно, — осторожно отвечает он, глаза его слегка сужаются, будто он лихорадочно пытается угадать тему разговора. Мэл отстраненно отмечает, что у него красивые зелено-карие глаза и обаятельная улыбка. И вообще парень весьма привлекательный. Что, если бы тогда вместо Артема, именно он пришел обслуживать их столик? Бочаров трясет головой, прогоняя дурные мысли, и кивает на стул напротив. — Вы ведь с Артемом лучшие друзья, правда? — медленный кивок и все еще непонимание в глазах. — Дело в том, что Артем… мой менеджер. Не знаю, слышал ли ты, но я строю музыкальную карьеру под псевдонимом MÉLOVIN… и Артем мой менеджер. Он не хотел особо об этом распространяться, опасаясь слухов со стороны коллектива, поэтому я прошу, чтобы этот разговор остался между нами, хорошо? Дэн снова медленно кивает, выглядя совсем озадаченным. По его глазам понятно, что Козуб этой информацией с ним не делился, и это выбило парня из колеи. — Дело в том, что… — начинает было Мэл, ловя себя на том, что повторяется, но от волнения собирать слова в нормальные предложения становится трудней. — Я очень сильно накосячил и… — нервно сглатывает, — очень сильно его обидел. Я пытался с ним поговорить, но… безуспешно. Ты хорошо его знаешь. Может, есть что-то, что я могу сделать, чтобы загладить свою вину? Он осознает, что говорит поспешно и отчаянно, будто боится услышать отказ; что все это звучит очень странно, и что глупо надеяться, что, не зная всей ситуации, Денис действительно может чем-то ему помочь. И все же… Брови парня удивленно взлетают. Он наверняка и подумать не мог, что Артема вообще что-то связывает с их неприветливым начальником, а тут такое. «Если бы только узнал всю правду», — горько усмехается про себя Бочаров. — Константин Николаевич, я… — начинает было он. — Можно на «ты», — машинально поправляет его Мэл, и брови официанта снова удивленно выгибаются. Он кажется совсем растерянным. — Так вот, — нервно откашливается, но не решается назвать его по имени, — Артем бывает вспыльчивым, но он быстро отходит. Не может злиться дольше пары-тройки дней. Я не знаю, что между вами произошло, но… думаю, Вам просто стоит дать ему немного времени остыть. Мэловин вздыхает — ну вот, Дэн говорит то же самое. Похоже, что он ничего не может сделать, кроме как сцепить зубы и заставить себя подождать. Но терпение никогда не было его сильной стороной. — Несколько дней уже прошло… — тихо произносит он, невнимательно размешивая в чашке сахар. — Может, он просто очень занят… — предполагает Денис, хотя понимает, что вряд ли занятость является причиной, по которой Артем избегает разговора с Бочаровым. — Работа, учеба, диплом, Алиса… — Алиса? — вскидывается Мэловин, недоумевающе глядя на собеседника, как будто впервые слышит это имя. — Ну… да, — медленно подтверждает Дэн. — Его младшая сестра больна, и он часто навещает ее в больнице. Мэлу кажется, что прямо из-под него вырывают стул, и он резко падает вниз. Ощущение падения настолько реальное, что он даже хватается руками за стол. Взгляд теряет фокус, видя перед собой вместо парня в форме официанта, размытое цветное пятно. — У Артема есть сестра? — тупо переспрашивает он, не узнавая свой голос. — Он разве Вам не говорил? — совсем теряется Денис. Кажется, он вообще перестает понимать, что происходит. Мэл медленно качает головой, пытаясь осмыслить этот внезапный факт. У Артема есть больная сестра, и он никогда (ни разу! за эти полгода) не упоминал о ней. Почему? Черт побери, почему?! Он не знает, что отображается в его глазах, но Дэн начинает извинятся, ссылаясь на то, что его перерыв подходит к концу и ему нужно возвращаться к работе, и Мэл только рассеяно кивает, провожая его невидящим взглядом. — Дэн, — окликает он уже у порога. — Да? — Ты знаешь, в какой больнице она лежит? — В Охматдете, — просто отвечает Денис и оставляет его наедине с мыслями. Эта информация словно обухом по голове прибивает Бочарова к креслу. Он закрывает лицо ладонями, роняя тяжелую голову на руки и ставшим за последние дни привычным движением оттягивает волосы, будто это поможет прояснить сознание. С ума сойти! У Артема. Есть. Сестра. И она больна. Так вот для чего ему так сильно нужны были деньги! Как ему удалось хранить эту тайну так долго? А главное зачем? Почему он ничего ему не рассказал? Резкая боль вонзается в сердце — он просто не доверял. Все это время он ему не доверял до конца. Артем доверил ему свое время и силы. Доверил прошлое и настоящее. Он даже вверил ему свое тело и чувства. Но не доверил самое важное. * «Доктор Джекилл и мистер Хайд» — фантастическая повесть Роберта Стивенсона, рассказывающая о странном раздвоении личности, когда спокойный и кроткий доктор Джекилл превращается в злого и опасного мистера Хайда.