Это твоя роль

Тиша болить пустотою. Мені би лише доторкнутися до тебе рукою. За помилки ми платим собою. Скільки сили лишилося в мене для болю? Фіолет «Тиша» А може, краще піти? А може, краще піти та запалити останні мости? А може, краще піти? KHАYAT «Ultra»

      Мэл бросает на Артема обеспокоенный взгляд, и внутри все сжимается. Волны страха, исходящие от него, настолько осязаемы, что сбивают и его, наполняя мысли сковывающей темной тревогой.       — Все будет… — начинает Бочаров и обрывает сам себя. Сейчас эти слова лживые. Пустые. Ничего не значащие. Как он может обещать такое, если они находятся в этом самолете именно потому, что все далеко не хорошо?       И Мэловин просто не знает, что может сделать, чтобы этот долгий полет не казался таким нервоубиващим, чтобы хоть немного ослабить эту тревожность внутри, которая разъедает, подобно кислоте. Он может только догадываться, что сейчас чувствует Артем, пребывая в отрешенном состоянии с самой посадки, когда осознал, что последующие два часа от него не будет зависеть ровным счетом ничего. В аэропорту он казался сплошным наэлектризованным сгустком нервов, пытаясь ускорить все, что только можно было ускорить, и раздражаясь на медлительность персонала и пассажиров. Но стоило им только занять места, как силы будто разом покинули его.       Когда посреди ночи их разбудил звонок матери Артема, в котором она дрожащим, хриплым от слез голосом сообщила, что Алисе стало хуже, сонному Мэлу показалось, что это какой-то плохой сон или драматическое кино. Осознание реальности происходящего пришло, когда он встретился с Артемом взглядом. В его огромных карих глазах плескались шок, отчаяние и пробирающий до костей холодный страх. От этого взгляда телом и самого Мэловина начал расползаться лед, мешающий нормально дышать. Он порывисто обнял Козуба, словно в попытке согреть и прогнать его испуг, но чувствовал, что и сам поддается панике. О сне больше не могло быть и речи…       Мэл смутно помнил, как варил кофе, пока Артем рассказывал о реакции «трансплантат против хозяина»: о том, что пересаженные клетки производят лимфоциты, которые не совсем подходят тканям пациента, и поэтому они реагируют на эти ткани враждебно, как на что-то, с чем нужно бороться.       — Получается, что это мои лимфоциты ее убивают, — отчаянно вскрикнул тогда Козуб, вцепляясь себе в волосы. И Мэл, как мог, пытался его успокоить, убедить, что его вины здесь нет, но сердце уходило в пятки от осознания того, что главный страх, сопровождающий решение об операции, воплотился в жизнь.       Всю оставшуюся ночь Бочаров искал любые подходящие билеты на самый ближайший рейс до Берлина, плевать, какого класса и сколько они стоили. Он мониторил разные сайты, пока не нашел лучший вариант — прямой рейс на следующий же день. И все равно эти долгие часы ожидания казались вечностью, заставляя жалеть о том, что в мире не существует телепорта, способного переместить их в нужное место за считанные секунды.       За прошедшие полтора суток они поспали от силы часа четыре, но адреналин и переживания подавляли усталость. И хотя оба понимали, что присутствие Артема никак не изменит ситуации, и речи не могло быть о том, чтобы остаться в Киеве.       И вот сейчас Артем нервно постукивает по ручке кресла, отрешенно глядя в иллюминатор, всем своим существом стремясь к сестренке и наверняка рисуя в голове самые неблагоприятные исходы, но упорно прогоняя их от себя.       Он даже не отдергивает ладонь, когда Мэл берет его за руку, ласково сжимая дрожащие пальцы. Ему нет дела до того, что подумают другие пассажиры, это сейчас слишком неважно. И Бочарову так хочется забрать хоть немного его волнений, хоть на какую-то долю облегчить тот темный бушующий внутри него страх…       — Я рядом, — тихо шепчет он, не находя других слов для поддержки.       И Артем сжимает его ладонь в ответ, бросая потерянный, но полный благодарности взгляд.       Берлин встречает их дождливой ветреной погодой под стать внутреннему состоянию, сливаясь в одно размытое серое пятно, приобретающее четкость только в здании больницы, где Артем сразу же бросается к матери.       Где от ее слов земля резко уходит из-под ног.       «Алиса в операционной. Они пытаются ее спасти», — выдыхает она и дает волю слезам, не в силах больше сдерживать их в себе. Наконец может позволить сбросить это спокойствие, стоящее ей так много, и выплеснуть эмоции, накапливающиеся последние дни. И Козуб сильнее прижимает ее к себе, успокаивающе гладя по голове, выходя наконец из своего оцепенения, в котором провел весь полет. Мама нуждается в нем сейчас, и он должен быть тем, на кого она может положиться.       Бывает, что жизнь идет настолько спокойно и размеренно, что начинает казаться каким-то медом, в котором увязаешь. Но когда все рушится, то рушится так стремительно, что даже не успеваешь осознать. Будто состав слетает с рельсов. Последние несколько месяцев казались каким-то слишком хорошим сном, от которого не хотелось просыпаться, потому что в нем была надежда на то, что все решится в лучшую сторону, что все в конце концов будет хорошо. Артем вдруг с поразительной четкостью осознает, что это время, которое провели с Мэлом, они словно жили в мыльном пузыре, в котором было так хорошо и уютно, в котором все проблемы казались не такими страшными и решающимися. И который сейчас так внезапно лопается, возвращая в жестокую действительность.       Минуты ожидания превращаются в долгие часы, и они кажутся вечностью, за которую там, во внешнем мире меняются столетия и проходят эпохи. Эта пытка неизвестностью и ужасающими предчувствиями медленно убивает, разрушая сознание. Артем отстраненно наблюдает за тем, как его мать тепло обнимает Мэла и благодарит за то, что они так быстро прилетели, а он пытается успокаивать ее, как может. Какие волнующие эмоции он бы испытывал от их взаимодействия, если бы Алисина болезнь не висела над ними Дамокловым мечом?..       Мэл приносит им кофе и садится рядом, привычным жестом беря Артема за руку и сжимая ладонь в знак поддержки. Бессловесное «я рядом», которое затапливает теплом, хотя бы ненадолго прогоняя сгущающуюся тьму страха. И Козуб сильнее сжимает его ладонь, хватаясь за такие родные тонкие пальцы, как за своеобразный якорь.       И только когда встречается взглядом с мамой, спохватывается, одергивая руку. Но женщина лишь устало понимающе улыбается, кладя голову сыну на плечо. И несмотря на всю тревогу, что он сейчас испытывает, душу на мгновение наполняет спокойствие и облегчение — не нужно больше ничего скрывать от самого дорого ему человека. Она знает и принимает.       Козуб порывисто обнимает маму, встречаясь взглядом с Мэлом, на губах которого появляется робкая улыбка. Этот момент взрывается внутри светом, который, кажется, несет с собой надежду. Такой странный и неуместный в этой ситуации, он будто на мгновение возвращает к жизни.       Но именно в этот момент двери операционной наконец отрываются…       … И Артем понимает все еще до того, как тяжелые слова бомбами опускаются наземь.       — I’m so sorry*… — едва выдавливает из себя доктор, опуская глаза.       «Мне очень жаль… мне очень жаль… мне очень жаль», — врывается вихрем в сознание, сметая все на своем пути. Пол под ногами Артема проваливается — и он падает, падает, падает, не в силах остановиться…       Эти слова взрываются в нем, разрывая на части, выжигая все внутри дотла, оставляя лишь огромную черную дыру, которая стремительно заполняется пустотой. И пустота эта давит на него с такой силой, что причиняет боль, впиваясь в тело иглами.       Алиса умерла?!       Разве это может быть правдой?       Его маленькая сестренка… настоящий боец. Она через столько уже прошла…       Алиса умерла…       Эта мысль дробит его кости и отдается болью в висках. И он падает на диван позади себя, вцепляясь в волосы, глядя вперед невидящими глазами.       Эта новость действительно взрывается бомбой, уничтожая окружающую реальность. Падает оглушающей тишиной и крадет воздух, заставляя задыхаться. Мэл отступает назад, пытаясь опереться на стену, словно откуда-то издалека наблюдая за тем, как Артем глухо тяжело падает на больничный диванчик и зарывается пальцами в волосы. Сердце стучит так громко, что перекрывает собой все остальные звуки, если такие еще остались. В ушах звенит, а внутри образовывается странная высасывающая все его чувства пустота...       И из этого вакуума его вытягивает отчаянный, полный боли и больше похожий на рык крик Артема. От которого внутри все сжимается, а кончики пальцев немеют. Но он не может заставить себя сдвинуться с места.       Артем ошарашенно смотрит на маму, и в его глазах вспыхивает безумное пламя — он не понимает, действительно ли все происходит на самом деле. И встречаясь с ее оцепенением, поражается еще больше. И только когда она разражается рыданиями, понимает, что все взаправду, не только в его голове.       Вся его привычная жизнь рушится в один миг, будто падает плотина, долгое время сдерживающая поток. Так уже было однажды… И это слишком больно! Слишком несправедливо, черт побери!       Артем судорожно сжимает в объятиях маму, дрожащими пальцами цепляясь за ее одежду, будто утопающий за последнее спасение. Не замечает, как появляются слезы, и только чувствует их обжигающее прикосновение на щеках, разъедающего кожу словно ртуть, разрушающее его. Кажется, будто он рассыпается на мелкие части, которые скорее превратятся в пепел, чем соберутся воедино снова.       Больно.       Как же чертовски. Невыносимо. Сильно. Больно.       — Я… меня даже не было рядом… в ее последние дни, — выдавливает хриплым голосом Артем, и это осознание делает еще больней. Несколько дней назад он прощался с ней ненадолго, и даже не мог представить, что тот раз был последним, когда он видел свою сестренку живой. Последний раз, когда она улыбалась ему, обнимала и так проникновенно спрашивала, не страшно ли ему. И он улыбался ей в ответ, удивляясь детской непосредственности, и обещал, что попытается быть смелым, как она; убеждал, что ради нее готов пожертвовать не только несколькими миллиграммами своей крови. А еще обещал, что обязательно вылечит ее и…       Артему кажется, что эти воспоминания зажимают его в стальные тиски, запрещая дышать. И каждый судорожный вдох обжигает. Он обещал ей, что с ней все будет хорошо…       Он обманул ее.       Верила ли она его словам? Или знала, что он просто пытается ее успокоить? И даже больше — успокоить себя? Она всегда видела его страх, как бы хорошо он не пытался его прятать…       Она всегда знала и понимала больше, чем он думал. Но от этого ей не менее сильно хотелось верить его словам.       Но теперь уже ничего не будет хорошо.       Пропасть, в которую он падает, кажется бесконечной…       Мэл молча наблюдает за тем, как два близких человека пытаются держаться друг за друга, и иступлено кусает губы, отчаянно понимая, что ничем не может помочь их горю. Что так сильно пытался, но его помощи оказалось недостаточно. И что не может понять того, что именно они сейчас чувствуют.       Но от этого его собственная боль от потери ставшей уже такой родной девчонки не становится меньше…              Уткнувшись подбородком в колени, Артем наблюдает за тем, как гаснут, сужаясь на стене, последние лучи солнца, и комнату медленно заполняют сумеречные тени, погружая ее во мрак. Впрочем, тени эти теперь всегда здесь. Они поселились в его комнате и пристально следят за ним из углов.       Как и мрак.       Парень переводит взгляд на стоящую перед ним чашку с остывшим кофе и хмурится. Не может вспомнить, когда делал этот кофе. И почему не выпил. Сейчас он многое не помнит. Наверное, потому, что вовсе не придает этому значения. Словно все его действия происходят без участия разума, на автомате, по привычке. Будто он теряет связь с миром снаружи и падает в свою собственную бездну, из которой не больно то и хочется выбираться.       Закатные тени становятся длинней, выходят из своего укрытия. Приобретают формы, силуэты и… лица. Легкий ветер из открытого балкона вдыхает в них жизнь. Они становятся настолько реальными, что он слышит их голоса и ощущает сопровождающий их запах сырой земли и удушающего ладана. И ему хочется прогнать их, выставить вон из своей комнаты. Но уже поздно. Воспоминания, которые они приносят с собой, уже не изгнать…       Мертвая тишина кладбища, нарушаемая всхлипами и тихими прощальными речами. Хрупкое бледное, словно восковое, тельце с навсегда закрытыми глазами. И огромная дыра в сердце, которую теперь ничем не заполнить. Возможно, когда-нибудь она станет меньше, но никогда не исчезнет полностью. Эта рана только зарубцуется, но не излечится. Может быть, со временем станет легче… Но в этот момент Артем не может даже думать об этом.       Чувство утраты вгрызается в него острыми зубами с новой силой, когда гроб опускают в яму и начинают присыпать землей, навсегда хороня под ее толщей невинного ребенка, у которого впереди могла быть целая жизнь. Он не может, не может отпустить ее туда, откуда не возвращаются. Он не может сказать ей «Прощай». Все в нем кричит о том, что так быть не должно, все в нем хочет ее вернуть, крепко прижать к себе и вырваться из этого кошмарного сна.       Но из реальности нет пробуждения. Козуб понимает, что должен держаться ради мамы, быть ее опорой, но сам едва справляется с тем, чтобы не рассыпаться на части. И если бы не чья-то рука, Дэна или Мэла, поддержавшая его в этот момент, Артем бы упал. Это так несправедливо, что он все еще живет, дышит этим воздухом и жмурится от яркого солнечного света, а ее больше нет…       Это так несправедливо! Несправедливо! Несправедливо!       Его взгляд бесцельно блуждает среди фигур в черном, но он словно смотрит сквозь них, не узнавая знакомых лиц, превращающихся в разноцветные пятна. Все, кто пришел в этот день проститься с Алисой, не чужие их семье, — те, кто так или иначе помогал ей в ее борьбе с болезнью. И отчаяние наполняет от этого еще больше: несмотря на все их старания, чертова лейкемия все равно победила!       — Ты знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня, — крепко обнимает его Денис.       Артем отрешенно кивает и благодарит, стараясь не встречаться с лучшим другом взглядом. Знает, что не выдержит печали и в его глазах. До Мэла Дэн был единственным из его окружения, кто знал о болезни Алисы, и кто всячески старался помочь, кто навещал ее в больнице и разделял с семьей Козуб их тяжелую ношу.       И он до сих пор пытается помочь, поэтому направляется успокаивать его маму.       А Мэл просто подходит и берет его за руку, ничего не произнося, зная, что все слова сейчас лишние. И только в его глазах Артем видит отблеск той боли, которую испытывает сам. Так получилось, что он был рядом в самый трудный период…       Но больше всего Козуба удивляет присутствие Бочарова-старшего.       — Примите мои соболезнования, — осторожно произносит он, подходя к матери Артема. — Если я могу чем-то Вам помочь…       — Спасибо, Николай Владимирович, Вы и так невероятно много для нас сделали, — сглатывая слезы, отвечает ему женщина. — Не знаю даже, как Вас благодарить…       — Перестаньте, — жестом останавливает ее Бочаров-старший. — Если бы не Костя… я бы даже не знал… Мне жаль, что… наших усилий оказалось недостаточно.       — Спасибо, что хотя бы попытались.       Артему кажется, что мама держится куда лучше его самого и задается вопросом, готовилась ли она подсознательно к такому исходу событий все то время, что проводила рядом с Алисой в больнице. Может, какая-то часть ее разума уже давно смирилась с тем, что она может потерять дочь.       Козуб же до последнего отрицал…       Он видел перед собой пугающую действительность, где его сестренке ставят ужасный диагноз, где ее госпитализируют и облучают опасными лучами, от которых ее густые шелковистые волосы медленно начинают выпадать. Но до конца не хотел верить. До конца держал в голове светлый образ любознательной малышки, которая быстро чем-то увлекалась, таскала его книги и скачивала себе ту же музыку, которую слышала или замечала в плейлисте брата. Которая после смерти отца тянулась в нему еще больше, находя в нем поддержку и защиту. Которая часто приходила к нему за каким-то советом или ответом на интересующий ее вопрос, некоторые из которых заставляли его краснеть. Которая утром приходила к нему с расческой и просила заплести косички, когда мама была на дежурстве.       Он помнил, как испугался, когда в Анталии Алиса упала с надувного матраса и ее накрыла волна. И как он вытащил ее, перепуганную и дрожащую, на берег, кутая в полотенце. И тогда отец сказал, что ей очень повезло со старшим братом, и, если вдруг с ним самим что-то случится, Артем позаботится о семье. Мама тогда разозлилась на него за эти слова, а Артем испугался того, как они прозвучали, будто отец тогда наперед знал, что погибнет…       Помнил и как однажды Алиса пришла домой с порванными колготками и замечанием в дневнике по поводу драки. Брови Артема тогда удивленно поползли вверх, а хмурая девчонка, поджав губы, пыталась сдерживать слезы. Они договорились ничего не рассказывать маме, и тогда в школу разговаривать с учительницей пошел Артем, доказывая той правоту сестры, которая вступилась за слабого, про себя невероятно ей гордясь.       Его сестра всегда была бойцом, ей никогда не приходилось занимать ни упорства, ни энергии, ни желания добиться результата.       Но нашлось что-то сильней этого всего. С чем она справиться не смогла…       И в чем он, даже несмотря на все старания, не сумел ей помочь.       И теперь она приходит к нему во снах, в которых кричит и зовет его с дальнего берега, а он никак не может его достигнуть. Где она сейчас? Одна ли? Испугана или ей уже все равно? Где бродит ее душа? Нашла ли свой путь или заперта где-то? Эти безысходные мысли сводят с ума и не дают уснуть. А когда уставшее тело все же отключается, все начинается заново. Он словно посреди океана и никак не доплывет до берега…       Козуб на мгновение выныривает из пучины памяти, сильней обхватывая колени, крепче сжимая в руках чашку. Остывший кофе горчит, как и воспоминания.       То жуткое лето, когда Алисе поставили диагноз «острый лейкоз», и вся привычная жизнь полетела в тартарары; когда он лихорадочно искал работу, способную оплатить лечение или хотя бы какую-то его часть, и Дэн пообещал поговорить со своим начальством о его кандидатуре, если освободится вакансия в Гриль Азии; когда работал по пятнадцать часов без отдыха и брал выходной только понимая, что уставший организм отказывается нормально функционировать.       А потом он встретил Бочарова… И показавшийся при первой встрече безразличный высокомерный мажор стал его спасением, и сам того не зная, ангелом-хранителем его сестры. В те дни, когда Артем с восторгом рассказывал Алисе о своей новой работе, он видел в ее глазах блеск прежней заинтересованности, и ее уставший бледный вид с коротко постриженными волосами и катетерами в предплечьях, не наполнял его сердце таким отчаянием, что хотелось кричать. Он видел этот упрямый блеск в ее глазах и знал, что она не сдастся. А значит и он не имел права сдаваться.       Тогда, осенью, она словно проживала его жизнь вместо своей, скучной и серой в четырех стенах больницы. Так же сильно интересовалась и увлекалась Мэловином, как это, незаметно для самого себя, делал и он. И спрашивала о нем каждый визит брата, мечтая познакомиться с ним непосредственно.       А он оправдывал свое эгоистическое нежелание их знакомить занятостью Бочарова. Алиса была его слабым местом, его уязвимостью, и Артем до последнего не доверял Мэлу эту слабость. Даже когда они стали так близки…       От внезапного осознания Козуб едва не роняет чашку с холодным кофе на пол.       Алиса и Мэл были двумя разными, противоположными, частями его жизни. Мэл стал его ярким цветом на фоне серости рабочих будней и посещений больницы. Он стал тем движком, который вытянул его из этой паутины постоянной тревоги и отчаяния. Он стал его убежищем, тихой гаванью, где можно было забыть о проблемах и просто наслаждаться жизнью, быть свободным в своих мыслях, действия и чувствах. Творить что-то безрассудное и не жалеть об этом. Жить.       И если бы он столкнул эти два полюса, больше не было бы тихой гавани. Больше не было бы такого желанного неведения и забытья…       Артем залпом допивает кофе, со стуком ставя пустую чашку на тумбочку. Вцепляется в волосы, не замечая, как вырывает волосины с корнями.       Какой же он эгоист!       Чертов эгоист!       Он не хотел делить Мэловина, потому что тот был его бегством от реальности, которая не устраивала. Потому что его манила и пьянила свобода, которой был Мэл. И он слишком увлекся этой свободой, слишком увлекся тем счастьем, которое испытывал рядом с ним. Той храбростью, которая открывала в нем новые грани. Тем спокойствием, которое отодвигало на задний план все его тревоги. Тем восхищением и увлеченностью, которые Бочаров заставлял его чувствовать, удивляя снова и снова. Той влюбленностью, которая кружила ему голову.       Его затянуло в этот штормовой омут, и выбираться из него не хотелось. До того злосчастного вечера…       Если бы он раньше рассказал Бочарову об Алисе и ее болезни, могло ли это спасти ее? Если бы он отбросил свои сомнения, недоверие, эгоизм и гордость? Если бы просто поверил Мэлу и позволил помочь?       Это осознание подобно извержению вулкана, взрывается внутри и растекается по венам раскаленной лавой, заставляя кровь кипеть, наполняя легкие удушающими пеплом и дымом.       Артем резко бьет кулаком по стене, пытаясь избавиться от этого плавящего внутренности гнева на самого себя. Но боль в костяшках не затмевает боль внутри.       Он мог сделать гораздо больше для своей сестренки, и это даже не требовало от него каких-то особых усилий. Он мог бы ее спасти, если бы не…       Он сделал недостаточно!       Он обещал себе, что сделает для нее все. Что не позволит этому солнцу угаснуть.       Но позволил.       Его Солнце погасло. И Вселенная без него теперь слишком темная и холодная.       И он замерзает. Лед постепенно завладевает его телом. И эта ледяная пустота становится частью него. Тело бьет озноб. Не согреться…       Пусто. Больно. Тихо.       Артем до крови закусывает губу, но замечает это только тогда, когда чувствует на языке ее металлический привкус.       Он должен был сделать больше! Должен был сделать все возможное и невозможное! Ведь обещал отцу, что всегда будет заботиться об Алисе.       Он должен был хотя бы проводить с ней как можно больше времени, ведь оно так стремительно утекало, как крупный песок сквозь пальцы, а он почему-то наивно полагал, что его много впереди…       В комнате стремительно темнеет и холодает, но Козуб не замечает этого. Как не замечает ничего вокруг эти три дня после похорон. Они становятся длинней и теплей, солнце светит ярче, деревья зеленеют и зацветают. Природа возвращается к жизни после долгой зимы. А он медленно умирает. Мир продолжает существовать, как ни в чем не бывало. Будто не потерял такую важную часть. И самое обидное, что так и есть. Миру нет дела до его потери, для него она лишь капля в огромном океане потерь, которые происходят каждый день. Происходили и будут происходить. Это только его, Артема, мир потерял важную часть, которую вряд ли сможет чем-то заменить…       Не в ближайшее время.       Все кажется безликим и ненужным. Утратившим всякий смысл. Для чего теперь стараться, если самую важную битву он проиграл?..       Новая боль ввинчивается под кожу, раздирает его внутренности когтями.       «Не бойся, это не так страшно. Тебе не будет больно», — звучит в голове тихий спокойный голосок. Тогда перед операцией Алиса успокаивала его, будто это она была его старшей сестрой. И он кивал, соглашаясь, зная, что под наркозом ничего не будет чувствовать.       Но задумывался ли он по-настоящему о том, через что проходила его сестренка? Для нее это была не одна операция под анестезией, а долгие месяцы разных процедур, заставляющие чувствовать себя очень плохо.       И она терпела их. Порой плакала и просила, чтобы ее пожалели, но стоически выносила новый и новый курс химиотерапии, разнообразные уколы и сдачи анализов. Какую боль она испытывала, когда лейкемия понемногу пожирала ее тело?       Артем вздрагивает, понимая, что только сейчас осознает, что переживала Алиса в эти долгие месяцы. Едва ли его теперешняя боль может сравниться с ее.       Все это время он жалел себя и пытался вырваться из темного круга. И даже сейчас он слишком концентрируется на своей боли, заворачиваясь в нее, как в саван, отгораживаясь ею от внешнего мира. Будто имеет на этого какое-то право…       Он снова прячется от всех в этих четырех стенах. Но стены молчат. И эта тишина давит и оглушает. Эта тишина убивает.       Эта тишина, ничем не нарушаемая, только делает мысли в его голове громче. И они обвиняют.       Артем с интересом рассматривает лезвие канцелярского ножа, пускающее блики в тусклом свете ночника, не помня, как он оказался у него в руках. Невидящим взглядом наблюдая за завораживающим переливом…       Что-то темное пускает в нем свои корни, пронзая внутренности, протыкая легкие и не позволяя нормально дышать. Что-то темное оплетает собой его разум липким коконом, отгораживая от рациональных мыслей, парализуя его волю. И он не хочет с этим бороться.       Тонкое лезвие приковывает к себе взгляд. И чем ниже оно опускается, тем сильнее неведомое нечто сжимает его внутренности. Давит. Душит. Будто чувствует опасность и пытается атаковать первым.       «Ты эгоист, Артем, — шепчет откуда-то из глубины холодный безжалостный голос, — ты никогда не думал о ней. Только о своем чувстве обязанности и ответственности. И ты хотел сбежать от этого. Ты хотел как можно скорей покончить с этим. Ты хотел вылечить ее, чтобы наконец снова стать свободным. Разве не так? Давай, сделай это! Почувствуй то, что чувствовала она!»       Резкий взмах лезвием оставляет на предплечье длинный тонкий порез, который незамедлительно становится красным. Артем вздрагивает и шипит от острой боли, сжимая зубы. На мгновение темнота отступает, словно от удара болевыми рецепторами. Но нескольких секунд хватает, чтобы привыкнуть к этому ощущению, и тьма наваливается вновь.       «Давай! Думаешь, это все? Один бумажный порез — и ты понял, что она чувствовала все это время?» — продолжает издеваться хриплый голос.       «Заткнись!» — хочется крикнуть Козубу, но он знает, что может прогнать его из своей головы только одним способом…       И лезвие проводит по тонкой коже предплечья еще одну ровную линию. Затем еще одну чуть глубже. И еще. И еще одну. Пока боль от порезов не становится сильней черной ненависти к себе. Пока слезы не размывают красные кровоточащие линии на руках, и канцелярский нож не выпадает из ослабевшей кисти.       Жжение на коже смешивается с жжением внутри, испепеляя корни темного нечто. Тонкие порезы кровоточат и саднят. Если они останутся с ним навсегда, то будут его напоминанием об этих минутах…       Но в грудной клетке пусто. Не осталось ничего, что билось бы и чувствовало. Он будто застыл, онемел, превратился в бездушную статую.       Это сердце, кажется, больше не бьется, а эти легкие больше не дышат. В этот момент Артем ужасается, как хорошо чувствовать себя так. Не чувствовать ничего. Вообще ничего…                            Красные дорожки стремительно сбегают вниз по бледным запястьям, вызывая приступ тошноты и нарастающей внутри паники. Он чувствует обжигающую боль, заставляющую сипеть сквозь стиснутые зубы. Но вместе с тем в нем растет огромное желание схватить и сдавить эти руки, прекратить поток крови, вытекающей из растерзанных вен. Туго перемотать хоть чем-нибудь. Остановить кровотечение. Спасти.       Но его тело не способно двигаться. И он только бессильно наблюдает за тем, как ручейками тело покидает жизненная сила, наполняя комнату жутким металлическим запахом, ударяющим в нос. Наблюдает за тем, как любимые глаза напротив понемногу гаснут.       И ему хочется кричать. Кричать. КРИЧАТЬ.       Мэл резко садится на кровати, судорожно вдыхая прохладный воздух спальни, пытаясь избавиться от насыщенного запаха металла. Понимая, что может двигаться, он порывается схватить руки впереди, но секунды спустя осознает — он в комнате один. Артема здесь нет. И его кровоточащих запястий тоже.       Но сердце бьется так сильно, что отдается тупой пульсирующей болью в висках, пытаясь сбросить с себя налипший страх.       Это сон. Просто сон.       Проходит несколько долгих минут, прежде, чем Мэл окончательно успокаивается и сбрасывает с себя приснившийся кошмар, прогоняемый мягким теплым светом ночника. Но тревога все равно остается где-то на дне.       Что сейчас делает Артем? Забылся сном или все так же пребывает в оцепенении? Или может…       Бочаров резко дергает головой, прогоняя дурные мысли. Но тут же хватает телефон и открывает Телеграм с перепиской. «Тема ♥. Был в сети 20 минут назад».       «Значит, не спит», — стрелой проносится в сонном мозгу.       «Тем, ты в порядке?», — быстро набирает и отправляет он, только потом понимая, насколько глупо звучит вопрос. Но как еще можно спросить?       В ответ буквально сразу прилетает такое короткое «Да», заставляющее Мэловина облегчено выдохнуть. В их реальности «в порядке» имеет несколько иное значение. В их реальности сейчас отсутствие фатальных действий уже «в порядке».       «Не можешь уснуть?» 02:37       «Не могу» 02:38       «Хочешь, чтобы я приехал?» 02:38       «Как хочешь» 02:40       Мэл прогоняет подальше чувство нарастающей обиды от холодного общения. Артему сейчас нелегко и совсем не до романтических чувств. Бочарова пугает его отстраненность, но он успокаивает себя тем, что нужно дать ему время пережить это. И все равно ничего не может поделать с желанием быть рядом и поддерживать. Он и так изо всех сил старается не навязываться и не лезть в семейное горе, понимая, что им необходимо пройти через эту скорбь только вдвоем. Но чем больше дней проходит, тем сильней становится волнение за Козуба. Вплоть до ночных кошмаров…       И Мэл пользуется первой же возможностью приехать, забрасывая в сумку только самые необходимые вещи, накидывая первое попавшееся худи и мча по пустым ночным дорогам в другой конец города. Прогнать тревогу он может только оказавшись рядом с Артемом — целым и невредимым.       И когда Козуб открывает дверь, Мэл едва не кидается ему на шею, сдавливая в объятиях. Но вовремя сдерживает себя. И от одного взгляда на изнеможенное любимое лицо и круги под глазами, ему становится больно.       Артем опускает взгляд и медленно отступает назад, натягивая длинные рукава толстовки аж на кисти. И это действие рождает внутри Бочарова неприятное подозрение, расходящееся холодом по телу. Однажды он уже видел, как Тема вот так оттягивал рукава…       Сердце сжимается в плохом предчувствии, но Мэловин пытается успокоиться и вести себя как можно осторожней. Тихо закрывает за собой дверь, внезапно осознавая, что впервые оказывается в этой квартире. Впервые находится у Артема дома. Вот только сейчас это не вызывает особых эмоций — все это не так важно. Имеет значение только сам парень, который смотрит на него глазами загнанной лани, не зная, как себя вести.       Неловкость повисает в воздухе вместе с молчанием. И Мэловин первым нарушает ее, снимая кеды и подхватывая свою сумку. На мгновение в глазах Артема мелькает удивление, но он слегка пожимает плечами и направляется в свою комнату, бессловесно предлагая Бочарову проходить за ним.       Столько раз Мэл представлял, как окажется здесь. Но никогда не думал, что при таких обстоятельствах. Он фантазировал, как Артем однажды пригласит его к себе в гости и будет рассказывать какие-то истории из своей жизни, пока он сам будет рассматривать его интерьер, постеры на стенах или книги на полках, узнавая больше о хозяине комнаты; как они будут целоваться на его диване…       Но теперь ему нет до всего этого дела. Мэл отмечает только что внутри холодно и обнаруживает открытый балкон. А еще небольшой ночник на тумбочке, разгоняющий тьму и отбрасывающий на стены длинные тени.       А сам Артем так же тихо закрывает за собой дверь и застывает у нее. Поддаваясь наитию, Мэловин бросает сумку на пол и быстрым шагом подходит к балконной двери, закрывая ее. Поворачивается к Козубу, подсознательно ожидая какого-то протеста, но не встречает его. Артем молча проходит к дивану и садится на его край. Его отсутствующий взгляд упирается в темную стену напротив.       Мэл вздыхает, понимая, что гнетущая атмосфера настолько плотная, что ее почти можно потрогать руками. Она прессом опускается на плечи, вдавливая в пол.       — Твоя мама дома? — тихо спрашивает он, нарушая молчание и подходя ближе. Странный вопрос, учитывая, что сейчас глубокая ночь…       — Спит в своей комнате, — так же тихо и отстраненно отвечает Артем, и его слегка хрипловатый голос запускает по телу Мэловина табун мурашек. Как же он соскучился по его голосу за эти несколько дней!       Мэл кивает, осторожно опускаясь на край дивана рядом с парнем. Так странно находиться здесь, в его квартире, в его спальне ночью, когда его мама спит в соседней комнате… И несмотря ни на что это так волнительно. И он больше не может сдерживать себя, слишком больно видеть Артема таким разбитым.       Мэловин слегка разворачивается и сжимает парня в объятиях, чувствуя, как на секунду тот замирает, а потом обхватывает его так же крепко, словно он его единственная опора. Артем вцепляется в его худи, сжимая ткань, и зарывается носом в его шею, отчаянно пытаясь согреться, прогнать из себя тот холод, который заполнял его последние дни. И Мэл обнимает сильней, пытаясь собрать воедино все его разбитые кусочки, успокаивающе гладя по спине и затылку, не в силах ничего поделать со своим бешеным сердцебиением.       Время перестает существовать, и оба теряют ему счет, держать друг за друга. Не знают, сколько минут проходит, пока Мэловин вдруг осторожно не касается его запястий, заставляя Артема внутренне сжаться. Но тот не останавливает его, и Мэл легонько поднимает рукава толстовки вверх, открывая взору с десяток ровных едва затянувшихся порезов на обеих руках. В глазах темнеет, а сердце кажется, намеривается проломить грудную клетку.       «Сон не был просто сном», — бьется в сознании паническая мысль.       Бочаров облизывает пересохшие губы, глядя на красные горизонтальные дорожки. Спасибо Вселенной, не глубокие. Артем не пытался покончить с собой. Он пытался причинить себе боль… Как можно больше боли.       От этого осознания в горле застревает комок. Мэл просто не знает, что на это сказать. Артем всегда казался таким серьезным, рассудительным, деловым, решительным и волевым. Но сейчас все кажется параллельной реальностью… В которой он абсолютно сломлен.       И когда Мэловин поднимает на Артема взгляд, пустота в его темно-карих глазах ранит больше, чем вид порезов на запястьях.       — Тема, — выдыхает Бочаров, чувствуя, как внутри него самого что-то ломается. Бережно опускает рукава назад, стараясь не задеть порезы, и снова сжимает парня в объятиях.       «Мой мальчик... что же ты делаешь? — кричит его внутренний голос. — Что я могу сделать, чтобы помочь тебе?»       «Просто будь рядом», — отвечают вместо Артема руки, сжимающие его за пояс.       Они сидят в обнимку так долго, пока мышцы не затекают и Мэл не перебирается дальше на диван. Поудобней устраивается на спине и тянет Козуба за собой, чтобы снова заключить в объятия и не отпускать.       Артем незамедлительно устраивается рядом, кладя голову ему на грудь, пытаясь наполниться его теплом и наконец согреться, вдыхая такой родной запах и прислушиваясь к равномерному стуку его сердца. Такому успокаивающему и убаюкивающему. Пока боль не начинает слабеть, пока тьма не отступает, пока глаза не начинают слипаться…       Мэл медленно перебирает его отросшие волосы и ласково гладит по скуле, ощущая ладонью теплое сонное дыхание. Понимает, что готов охранять его сон столько, сколько потребуется. Только бы дать ему хоть немного отдохнуть. Хоть ненадолго сбежать из этой реальности.       Мама Артема не особо удивляется появлению Мэловина на кухне следующим утром и, кажется, даже радуется его присутствию. Тепло обнимает и благодарит за поддержку.       «Он дорог тебе, а ты дорог ему. Пожалуй, ты именно тот человек, который должен сейчас находиться рядом с ним», — серьезно произносит она, и от этих слов у Мэла перехватывает дыхание.       Она пытается справиться с потерей, уходя в работу, помогая там тем, кто в этом нуждается, раз не смогла помочь собственной дочери. И Мэл обещает, что позаботится о ее сыне.       И он пытается. Готовит завтраки и вытаскивает на улицу под яркие лучи апрельского солнца, предлагает фильм или заводит разговор на посторонние нейтральные темы. Но Козуб выглядит отсутствующим, отстраненным и безразличным почти ко всему. И Мэл почти на физическом уровне ощущает, что что-то между ними бесповоротно меняется.       Иногда Артем настолько уходит в свои мысли, что это даже пугает — настолько далеким он кажется в эти моменты. Будто какая-то его часть умерла вместе с Алисой…       Но Мэловин все равно не сдается. Обнимает каждую ночь, пока Артем не засыпает. Просыпается от его бормотаний во сне, пресекая порывы куда-то бежать. И успокаивает, когда тот просыпается от кошмаров.       Бочаров понимает, что Артем винит себя в смерти сестры, и отчаянно старается убедить его в том, что он сделал все, что мог. Что жизнь порой бывает слишком жестока, и не все зависит от него. Но кажется, Артем не особо в это верит. Или не позволяет себе верить…       …Крик застревает где-то в горле, царапая его изнутри. Резкий ледяной порыв февральского ветра подхватывает сдавленное дыхание. Кажется, он хватает в свои ледяные руки его безумно бьющееся сердце, потому что Мэл чувствует, как от него по телу расползается холод, венами и артериями разносится по организму. Губы беззвучно шепчут дорогое имя…       «Артем… Господи, стой на месте! Только стой на месте», — молит он про себя.       Мэловин никогда не был особо религиозен, предпочитая верить в необъяснимую силу Вселенной, но сейчас молится всем известным богам, взывает ко всем высшим силам, чтобы они позволили добраться до Артема раньше, чем тот сделает роковой шаг вперед.       — Пожалуйста, не двигайся, — лихорадочно бормочут губы пока все, на чем сосредоточено внимание Бочарова, — это бесконечно длинные метры до парня.       Ледяные порывы ветра больно хлещут по лицу, забираются под одежду, пробирая до костей и будто замораживая кровь. На Артеме лишь свитер, тот самый серый свитер крупной вязки, который Мэл подарил ему на Новый год, и он наверняка сейчас мало защищает Козуба от пронзительного ветра.       «Артем!» — хочется закричать ему на всю мощь легких, чтобы остановить парня. Но он понимает, что делать этого ни в коем случае нельзя — от неожиданности тот может поскользнутся и упасть.       И Мэл почти добегает. Но когда уже протягивает руку, чтобы оттянуть Козуба от края, тот делает шаг вперед. И исчезает за парапетом крыши.       Холодный ветер смешивается с леденящим криком…       Мэл резко вскакивает, чувствуя, как тело накрывает волна жара, мгновенно сменяющаяся холодом. Капельки пота стекают по вискам, а сердце гулко грохочет, кажется, заполняя собой все пространство в груди и не оставляя места для воздуха. Все его тело бьет мелкая дрожь. И только через несколько секунд до испуганного мозга постепенно начинает доходить — он на кровати в спальне, а не на крыше дома. За окном апрель, а не февраль…       Бочаров резко поворачивается и едва не скулит от облегчения — Артем лежит рядом и, судя по размеренному дыханию, крепко спит. Его глубокий сон не потревожил даже крик кошмара.       Мэл обессиленно откидывается на подушку, пытаясь успокоить дыхание и вместе с ним сердцебиение. Подвигается ближе к Артему и обнимает его, соприкасаясь носами, вдыхая запах его кожи и ловя на губах его теплое дыхание.       «Он здесь, со мной. Спящий. Живой», — беззвучно шепчет он, прогоняя остатки кошмара. И лежит так до тех пор, пока окончательно не успокаивается, убеждаясь в реальности окружающего.       И когда Артем снова начинает что-то бормотать и дергаться во сне, крепче обнимает его, пытаясь даже через подсознание дать понять, что он рядом и не допустит ничему плохому случится с ним.       Мэл долго лежит, пялясь в темный потолок и понимая, что сегодня ночью уже не заснет, что тревога не позволит ему слепить веки. И просто рассматривает Артема в постепенно светлеющих предрассветных сумерках, любуясь и радуясь выражению безмятежности на любимом лице. Хотя бы во сне боль и чувство вины его отпускают.       «Ти сидиш один лиш сам у темній кімнаті», — рождаются откуда-то из глубины сознания строчки, и Мэловин вздрагивает от неожиданности.       «В своїх обіймах сам на сам», — продолжает невидимое вдохновение, заставляя Мэла потянутся за телефоном и открыть Заметки.       «До нас прийшла осінь, і темний світ тебе знайшов», — больно бьют слова, пробуждая воспоминания, когда Артем рассказывал о том, как они узнали о диагнозе Алисы и как он жил той осенью, когда они познакомились…       «Ми думали разом, щоб я від тебе не пішов», — тогда он еще вовсе не задумывался, куда заведет его это влечение к симпатичному официанту. И представить не мог, что будет ночевать и жить у него, будет охранять его сон и помогать справиться с потерей дорогого ему человека. Пытаться вернуть его к жизни.       «Колись побачимо світ ми навколо…. кольоровий… знайомий до болі».       Когда-то он снова увидит улыбку на лице Артема. Ту, которая несколько месяцев назад вернула ему то, что он считал навсегда утраченным, ту, ради которой он готов делать все возможное. Неважно, сколько времени это займет.       «З тобою, зі мною, і годі»…                     Артем крутит в руках ключи, нервно поглядывая на экран телефона, наблюдая, как меняются цифры на дисплее, отмеряя время. Каждая минута кажется вечностью. Чем дольше он ждет, тем больше нарастает волнение внутри, тем крепче опутывает его своими щупальцами. Тем сильней невысказанные слова сдавливают горло. Тем больше ключи обжигают ладонь.       Козуб снимает блокировку с экрана, снова перечитывая короткую переписку в Телеграм.       «Мы можем встретиться?» 16:47       «Конечно. Мне заехать за тобой? К тебе?)» 16:48       «Нет, не надо. В Мариинском через час-полтора» 16:48       «Окей» 16:48       «Все нормально?» 16:49       «Да» 16:52       Этот последний ответ требовал нескольких минут раздумий. Вопрос Мэла был таким естественным, но ответ на него не был простым. Наверное, он заставил Бочарова насторожиться. Хотя, возможно, что тот уже привык к его таким скупым и местами кажущимися резкими ответам...        Он выбрал Мариинский парк потому, что в нем можно было найти укромное место, скрытое от посторонних глаз, чтобы спокойно поговорить. А еще казался довольно нейтральным местом, где ничего не будило воспоминаний…       Они с Мэлом договорились встретиться у смотровой площадки, но Бочаров уже на несколько минут опаздывает. И это заставляет Артема вспомнить их первый поход на радио, когда он ожидал его на улице Довженка перед зданием студии Яскравого радіо, переживая, что тот не успеет на эфир. Тогда все было совсем по-другому: природа медленно умирала, но в его душе разрасталась надежда и энтузиазм.       Теперь же все наоборот.       В тот день он впервые понял, что не может быть для своего артиста просто менеджером. Что Мэл больше нуждался в нем, как в друге, как в человеке, который поверит в него и поддержит. И Артем решил, что перестанет возводить между ними границы. Если бы он знал тогда, что со временем границы сотрутся совсем…       Козуб встряхивает головой, прогоняя возникшую перед глазами картину. За эту неделю он вспоминал так много, словно снова и снова просматривал фильм о своей жизни последние полгода. И знал, что забудет их еще нескоро. Что они не исчезнут, стоит ему только нажать на красную кнопку. Память — не ноутбук, который можно просто выключить.       Как и чувства…       Артем ощущает холод, пробирающийся под полы куртки, когда вспоминает первый приезд Мэла к нему домой и все ночи, которые тот провел у него в комнате, пытаясь избавить его от кошмаров и вернуть к нормальной жизни, пытаясь помочь ему справиться с болью. Вспоминает, как отчаянно цеплялся за него, осознавая свой эгоизм, но все равно продолжая поддаваться ему.       Любовь Мэла была такой самоотверженной, какой никогда не была его собственная…       — Привет, — вырывает его из прошлого знакомый голос, который несмотря ни на что все равно пробуждает внутри волнение, напоминающее взмахи тонких хрупких крыльев. Такой мягкий, глубокий… родной.       Мэл стоит перед ним в своей любимой кожанке, с которой не расстается едва только слегка потеплело, и слегка виновато улыбается.       — Прости, что заставил ждать, пробки, — беспомощно разводит руками он, а его улыбка становится какой-то более робкой. Ничего от его образа отстраненного безразличного мажора. Нет того Кости, который негодовал из-за испорченных брюк. И никогда больше не будет.       Только не для Артема.       «Мне нужен кто-то, кто будет чувствовать меня», — заявил он тогда. И Артем почувствовал. Стал частью его мира и был поражен его многогранностью и красками. И все, через что они прошли вместе, навсегда стерло того высокомерного брюнета на террасе Hyatt Regency.       — Все нормально, — выдавливает из себя Артем, чувствуя озноб по телу, понимая, что язык кажется наждачной бумагой и едва двигается.       Ложь. Первая. И скорее всего далеко не последняя…       Мэл прищуривается, бросая на своего парня подозрительный взгляд, но решает не расспрашивать. В последнее время он вообще старается не наседать на Артема с вопросами, довольствуясь только тем, что тот сам захочет ему рассказать.       — Мы будем здесь или… — начинает Бочаров, растерянно оглядываясь по сторонам, не совсем понимая, почему Артем выбрал именно это место для встречи. Может, среди людей он почувствовал себя лучше?       — Нет, давай пройдемся, — отзывается Козуб, направляясь по аллее вглубь парка в сторону Арсенальной.       Некоторое время они идут молча. Мэл тактично ни о чем не спрашивает, хотя чувствует тревожное напряжение, которое заставляет его внутренности сжиматься. Артем снова кажется отстраненным и погруженным в свои мысли, но какая-то решимость в его действиях и эта просьба встретиться пугают.       Козуб пытается успокоиться, но в голове прокручиваются одни и те же слова, будто отпечатываются на внутренней стороне его черепа. Как будто так их будет проще озвучить. Но Артем вообще не уверен, что озвучит их.        Когда они находят пустую лавочку вдали от главных аллей, довольно неплохо скрытую деревьями от посторонних глаз и с видом на левый берег, Козуб останавливается и присаживается, приглашая Мэла за собой. Сердце Бочарова начинает биться быстрей, но от предвкушения чего-то хорошего или предчувствия чего-то плохого он не знает.       Осторожно садится рядом с Артемом, мельком замечая, как пальцы того нервно стучат по колену. Мэл невольно улыбается, вспоминая их первый обед в ресторане, когда он предложил Козубу стать его менеджером. Тогда тот тоже вот так отстукивал по столешнице нервный ритм, который пришлось прервать своей ладонью. Ох, тогда это первое прикосновение к нему пронзило Бочарова током. Да и Артема, судя по всему, тоже. Знал бы он тогда, кем для него станет этот удивительный парень с бездонными карими глазами…       Это воспоминание вызывает в Мэле желание накрыть своей рукой его руку, что он незамедлительно и делает, прижимая его пальцы к ноге. И, поддаваясь внутреннему порыву, целует Артема, пытаясь передать этим поцелуем всю свою тоску по нему. Это впервые с той ночи, когда их разбудил звонок из Берлина, он целует его вот так. Впервые с той ночи это не успокаивающие целомудренные легкие поцелуи в лоб, висок или щеку…       И Артем отвечает ему, но только мгновение. В следующее он уже отстраняется, отчего-то опуская взгляд вниз на свои кеды. Не выглядит испуганным, что их могли увидеть, скорее виноватым, но его щеки все равно покрываются румянцем. И это сбивает с толку, заставляя снова теряться в тревожных догадках.       — Артем? — настороженно зовет Мэл и, чувствуя, что голос хрипит, пытается прокашляться. — Что-то не так?       Он знает, что не так. Все совсем не так, как было между ними раньше. И никогда уже так не будет. Слишком многое изменилось.       Артем чувствует только сожаление, такое пронзающе острое, что сжимаются легкие. Как бы ему хотелось, чтобы все было по-другому. Чтобы от этого поцелуя он ощутил себя в невесомости и сердце в испуге замерло, чтобы снова весь мир перестал существовать. Чтобы что-то внутри отозвалось на этот зов.       Но этот внезапный поцелуй только сбивает с толку, вызывая подзабытые ощущения, от которых тело невольно покрывается «гусиной кожей». И теперь этот туман в голове не позволяет сосредоточиться.       — Мэл, я… — начинает Артем и запинается, словно спотыкаясь обо что-то. Вздрагивает, вспоминая вкус губ Бочарова несколько секунд назад. Делает глубокий вдох, чтобы успокоить участившееся сердцебиение. Затем еще один. И наконец подымает на Мэловина взгляд. Слова сильнее сжимают горло. — Ты уже говорил, как… влюбился в меня, — Козуб подбирает правильное слово, но чувствует его горькое послевкусие на языке. — А я никогда не рассказывал, как это было с моей стороны. Иначе… пришлось бы рассказать тебе о… сестре, а я… Я думал, что опасаюсь доверять тебе свою самую большую слабость… Но это не было правдой.       Он начинает издалека. С самого начала. Наверное, только так может избавиться от этого груза, что давит на грудь и разъедает его изнутри. Только рассказав все, сможет объяснить причину, по которой…       — В каком смысле? — непонимающе смотрит на него Мэл. Он уже свыкся с мыслью о том, что Артему было не так просто сломать некоторые стереотипы в своей голове и не ждать от него подвоха, начать по-настоящему доверять ему, но какое-то едкое тревожное чувство появляется внутри от этих последних слов Козуба.       — Я уже говорил, что ты появился в моей жизни слишком внезапно. Мы познакомились в очень сложный и темный период моей жизни, когда все, о чем я мог думать, — это как заработать больше денег на… ее лечение, — произнести имя сестры вслух Артем не решается, сама мысль об этом отзывается болью под ребрами. — Больше меня ничего не интересовало. Мой мир был безлико черно-белым, бесконечным круговоротом одного и того же: универ, работа, часов пять на сон. И все по новой. За те три месяца лета я забыл, что такое встречи с друзьями, веселые пьянки, свидания, отношения, секс… Все это казалось непозволительным. Я сам себе запрещал «отвлекаться» на что-то, потому что это казалось слишком… неуместным, пока моя сестренка боролась за жизнь.       — Тема, — выдыхает Мэл, сжимая ладонь Артема, но тот никак не реагирует на этот жест. Сейчас он пребывает так далеко — во власти воспоминаний.       — А потом появился ты — и все вокруг перестало быть черно-белым. Все, что было черным, ты осветлил. Все, что было белым, — разложил на палитру цветов. Ты будто вернул меня к полноценной жизни. Поначалу я был слишком поражен и действительно не доверял тебе, не мог понять, чего ты от меня хочешь. Каждый раз, каждую нашу встречу ты поражал меня чем-то новым, чего я от тебя никак не ожидал. Ты ломал мои установки и стереотипы, ты так мягко нарушал мои границы и ломал мои стены, что я этого даже не замечал. Чем больше мы общались, чем больше времени проводили вместе, тем больше ты меня очаровывал. Ты предлагал что-то запретное и такое отличимое от всего, что было в моей жизни раньше… Ты был той пьянящей свободой, которую я себе не позволял с того момента, как узнал о ее диагнозе. Ты стал моим убежищем от того страха и безысходности, Мэл. Ты стал моим пламенем, на которое я полетел мотыльком, не заботясь о последствиях. Я всегда казался тебе рассудительным, размеренным, слишком серьезным… не знаю, деловым, возможно. Хотел четко раскладывать все по полочкам. Так мне было проще. Я и с тобой это пробовал сделать, но чувства, которые ты вызывал во мне, были слишком хаотичны. И я хотел утонуть в этом хаосе. Я хотел спрятаться в тебе от всего мира.       Артем выпаливает это на одном дыхании, делясь с Мэлом тем, что так давно жило внутри него, что с такой ясностью открылось ему после смерти Алисы, и что теперь выстреливает в голове словно бомбы, раня его осколками.       Мэловин переводит взгляд с его нервно цепляющихся за ткань куртки пальцев на его подрагивающие ресницы и не может понять, что ощущает в этот момент. Слова Артема кажутся вполне оправданными и говорят о нем с благодарностью, становятся признанием и открывают ту историю, которую он всегда хотел узнать, но от них все равно как-то неприятно щемит в груди. Они заползают внутрь холодной змейкой страха и как будто ищут там место, где можно поудобней устроиться.       — Именно поэтому я не хотел знакомить тебя с… Алисой, — оступаясь на имени, Артем все же произносит его. Как наказание себе. — Это значило лишиться убежища. Это как смешать краски и получить одно грязное пятно…       Мэл продолжает молчать, затаив дыхание. Не находит, что сказать, но Козуб, кажется, и не ждет от него какого-то ответа.       — Ты всегда видел меня лучше, чем я есть на самом деле… Но правда в том, что это ты — солнце, свет и свобода, Мэл. А я всегда буду тенью…       — К чему ты клонишь? — выражение недоумения на лице Мэловина становится еще сильнее. Он быстро непонимающе моргает, как тогда у клуба под действием наркотика.       Тот случай, как ушат ледяной воды, смыл с Козуба слепую восторженность и иллюзорное счастье. И пусть все оказалось совсем не тем, что он придумал в своей голове, это будто вернуло его к действительности. К реальности, от которой он не мог убегать долго.       — В начале нашего знакомства, ты пытался скрываться за маской, но я быстро понял, что ты всего лишь расставлял определенные границы с чужими тебе людьми. Но ты никогда не боялся быть собой и тебе всегда было плевать на мнение окружающих. Именно поэтому твоя звезда будет сиять ярко, и любой хейт только будет усиливать это сияние. Такой вот ты, — констатирует Артем, будто подводя итоги. — Но не я. Да, ты открыл во мне новые стороны, о которых я даже не подозревал, но вряд ли я их сохраню… Я не смогу быть таким свободным, как ты. И я не хочу подавлять собой твой свет, накрывать тебя своей тенью и мешать тебе быть тем, кем ты есть.       Он снова выпаливает это на одном дыхании, будто слова обжигают язык. В какой-то степени так оно и есть. Это чувство было с ним всегда, только он пытался убедить себя, что можно просто держать отношения в тайне от публики и все будет хорошо. Но это был лишь очередной самообман.       Тайное рано или поздно становится явным. Прятаться всю свою жизнь он не хочет. И Мэл не захочет тем более…       — Подожди, мы ведь это уже проходили, — начинает Бочаров, качая головой. — Если ты хочешь оставлять наши отношения в тайне, значит так и будет. Я не собираюсь во всеуслышание заявлять о своей ориентации.       Артем глубоко вздыхает. Такой ответ он от него и ожидал. Для Мэла не имеет значение ничего, кроме его чувств. Он не задумывается о восприятии других, для него в этом нет никакой проблемы.       «Как ты себе это представляешь?» — хочется воскликнуть Козубу, но он прикусывает губу. Он и не надеялся, что будет легко…       — Помнишь тот наш разговор на балконе уже после операции в Берлине? Ты рассказал, что заявил отцу, будто его бизнесу не быть семейным, потому что он вряд ли дождется внуков. Я был поражен и напуган этими словами, — признается Артем, понимая, что при всем его желании, обойти острые углы не получится. И боли не избежать. — Это ведь значило, что ты хочешь и… планируешь со мной совместное будущее. Возможно… я не знаю, семью… И это слишком для меня. Потому что я не задумывался об этом. Ты был здесь и сейчас. Я никогда не думал о том, что за той линией… когда Алиса выздоровеет и жизнь вернется в привычное русло, — эти слова отдаются игольной болью внутри — он всегда гнал прочь мысли о печальной развязке болезни, уверяя себя, что она обязательно справится с ней, но именно этот плохой сценарий воплотился в жизнь. С каждым произнесенным предложением он чувствует себя паршивей, осознавая, насколько Мэлу неприятно слышать эти слова. После всего.       — Я никогда не думал о наших отношениях в будущем. Будущее казалось чем-то далеким и зыбким, — выдыхает Козуб.       — Эй, я ведь тоже не знаю, что там… дальше, — перебивает его Мэл, глотая комок в горле. Он пытается не принимать слова Артема близко к сердцу, понимать разумность его доводов, но они все равно неприятно бьют. — Я просто знаю, что хочу быть рядом с тобой… сейчас.       Артем шумно выдыхает. Вот они и подошли к этому краю.       Как тогда в Таиланде, когда они, изучая остров в той его части, где жили, оказались на каком-то обрыве. Оттуда открывался головокружительный в буквальном смысле вид на океан и закатное солнце. Оно медленно тонуло в водах, погружая Пхукет в сумерки, и Артем стоял завороженный, не в силах отвести взгляд. В тот момент он думал о том, что все стоило того, чтобы только увидеть один этот закат. А потом он оступился и едва не полетел головой вниз, прямо в шумные волны прибоя, но Мэл молниеносно схватил его за руку и прижал к себе, шепча, что никогда не отпустит, не даст ему упасть. И его сердце билось так быстро-быстро…       Артем делает глубокий вдох, пытаясь справиться с накатившими эмоциями. Это ведь было не так уж давно… на его лучший за всю жизнь день рождения. Но с того времени его мир изменился до неузнаваемости, будто та поездка была в другой жизни. В тот момент он чувствовал себя самым счастливым человеком на планете. А сейчас от этого былого счастья осталось только воспоминание и щемящая тоска внутри.       И Мэл, который сдержал обещания и не давал ему упасть все это время…       Закатный Пхукет сменяется стенами звукозаписывающей студии, в которой они с Мэлом были несколько дней назад. Это меньшее, что Козуб мог сделать для него — сопроводить в студию, как раньше. После всего того, чем тот пожертвовал для него, он просто не мог отказать ему. Мэл заслуживал заниматься тем, что любит, и не прекращать это из-за него и его проблем.       Мэл заслуживал большего, чем Артем мог ему дать. И он думал об этом всю последнюю неделю…       Но тогда, слушая мелодию его новой песни и такие глубокопечальные интонации в его голосе, которые усиливали боль от текста, Козуб чувствовал, как падает последний мост. Как сердце сжимается и отдает в грудную клетку колкой болью, обливаясь кровью, от четкого осознания.       Мэл проживает каждую написанную им строчку. Его музыка всегда будет задевать за живое. И он сам всегда будет открытой раной для него…       «Притворяясь, что сожалею, не мог бы быть настолько готовым отрезать себя из твоей жизни». Как будто он знал наперед…       Но Артем не притворяется. Ему действительно жаль.       Тот их разговор у больницы… Мэл признался, что боялся. Боялся влюбиться в него так сильно и вдруг понять, что это не взаимно.       Сердце гулко падает вниз.       Тогда на крыше его дома в их первое полноценное свидание Артем испугался того поворотного момента, после которого не было бы пути назад. Он испугался ответственности, которая ложилась на него — не разбить Мэлу сердце снова, как это уже сделал кто-то до него. В тот момент он верил, что никогда этого не сделает.       Но делает прямо сейчас.       — Мэл, я… — начинает Артем и тут же замолкает. Внутренности сжимаются в тугой комок. Как найти те слова, которые ранят меньше всего?       Всю последнюю неделю он думал об этом, стараясь принять правильное решение, подобрать правильные слова… Но проблема была в том, что «правильно» шло вразрез с его чувствами. Что-то внутри еще продолжало бороться, не желая отпускать, пытаясь заставить передумать, но Артем осознавал, что в том не было смысла. Он просто оттягивал неизбежное.       Но что говорить, когда вместо стольких чувств, которые бушевали внутри, теперь осталась только холодная пустота?..       Бочаров весь сжимается, чувствуя, что внутреннее беспокойство достигает своего апогея. Ощущение того, что все бесповоротно меняется, а ты ничего не можешь с этим сделать. Эта возможность что-то изменить ускользает сквозь пальцы, как вода, которую никогда не удержать надолго. Где-то в глубине души он понимает, что хочет сказать ему Артем, но пытается гнать это понимание от себя как можно дальше.       «С чего бы ему…»       Но ответ от подсознания приходит раньше, чем Козуб отвечает.       — Нет этого «дальше»… Для нас, — его голос звучит так тихо и убито, что у Мэла по телу пробегают мурашки.       — В каком смысле? — тупо переспрашивает он непослушными губами. Кажется, будто его разум онемел и не в состоянии воспринимать и анализировать информацию. Будто пытается спрятаться за щитом непонимания.       На город медленно опускаются сумерки, размывая его в своих тенях. Вот так и солнце, которое горело между ними, сейчас катится за горизонт, медленно угасая. И нет силы, способной поменять траекторию его пути…       — Я не хочу причинять тебе боль, но… и обманывать не хочу. Я не заслуживаю тебя! — восклицает Артем. Его голос надломлен и слегка хриплый от подступающих к горлу слез. — Ты без колебаний пожертвовал всем, чтобы помочь мне. Я обвинял тебя в своих страхах быть чем-то тебе обязанным. А ты столько всего для меня делал и ни разу ничего не просил взамен. Ты гораздо лучше меня! Ты заслуживаешь того, кто будет это ценить. Того, кто будет любить тебя так же сильно и самоотверженно, как любишь ты! И я верю, что однажды ты встретишь такого человека.       Пламенная тирада резко прерывается, и молчание падает на обоих оглушающей тишиной, в которой, кажется, слышны только их сердцебиения.       Осознание того, что это конец пути, медленно убивает обоих где-то там внутри.       — Но это не я…       Будто обрывается связующий трос.       Гравитации больше нет.