Рассветы

      Наступает вечер и Дазай снова уходит в бар.       Каждый день, ровно в десять часов вечера он уходит в бар «Lupin» и возвращается всегда к рассвету. Осаму никогда в серьёз не задумывался, почему он ходит каждый раз именно в этот бар и всё время пьёт виски, вместо того, чтобы делать это в храме.       Убирает рыжую макушку со своего живота, кладя её на подушку. Осаму проверяет, не проснулся ли Чуя — к счастью, такого не произошло. Спокойно выдохнув, он почти на цыпочках идёт к выходу. Останавливается в пороге и смотрит на спящего Накахару. Волосы его разбросались по подушке, сам он её чуть ли не сминает пополам, свернувшись в клубочек. Дазай чему-то усмехается, а потом тихо берёт одеяло и накрывает им Чую. Последний раз оглядывается и выходит из комнаты.       В храме темно. В принципе, Дазай привык, что в это время всегда темно и приходится идти, опираясь на стены и шаркая ногой по полу, — вдруг там осталась какая-нибудь вещь и Осаму, упав, разбудит всех кого можно? Тихо ругается, когда под ногой шелестят какие-то неубранные бумажки. — Вы снова в бар, Дазай-сан? — сонно спрашивает Кёка, выйдя из кухни. Осаму кивает и, подняв бумажки, кладёт их на тумбочку. — Ох, простите, я их забыла убрать. — Ничего страшного. Иди-ка ты спать, а то с ног валишься, — Дазай разглядывает Изуми, которая, кажется, чем-то замаралась. Она отрицательно кивает головой. — Это не обсуждается. Чуя уже спит, потому тебе сейчас делать нечего, — он подходит к Кёке и перекидывает её через плечо, а потом относит в комнату. — Дазай-сан, я и сама могла, — начинает оправдываться она. — Знаю я тебя, — отрезает Осаму, укладывая Изуми на футон. — Спи. Вернусь как всегда, — Дазай выходит из её комнаты, чуть прихлопывая дверью. Кёка лишь кивает.       Дазай, спрятав лисьи уши и хвосты, идёт к бару по темным улицам. Там тихо, на стенах нарисованы дурацкое граффити, которое рисуют здесь глуповатые дети, родители которых вовсе не следят за своими отпрысками. На душе становится печально — непонимание общества давно терзает Дазая, потому, наверное, он и пьет. Или же не из-за этого — Осаму точно не знал, но пил, не давая отчет о своих действиях.       Порой становилось так паршиво, что хотелось напиться до потери сознания, а потом и вовсе — повеситься где-нибудь в подворотне.       Спускаясь по лестнице, Дазай снова видит кота, который, вроде бы, был неким талисманом для заведения; несколько отчаянных пьяниц, которые ошиваются здесь каждый день — дел будто у них нет — спокойно, по меркам пьяного, оплачивают счет и выходят. Осаму по привычке оглаживает спину кота и садится за барную стойку. — О, здравствуй, Осаму. Что, снова купажированный тебе? — добродушно интересуется подошедший бармен, натирая бокал. — А, нет-нет, мой дорогой, — усмехается Дазай и грустно вздыхает. — Мне бы бурбона. Есть он сегодня? — он поднимает глаза с надеждой, но получает отрицательный кивок. Грустно вздыхает. — Прости, сегодня не было, — виновато говорит бармен, словно именно он виноват в том, что сегодня был плохой завоз. — Могу предложить шотландский. У нас его хвалят. — Эх, ну давай твой шотландский, — чуть повеселев, говорит Осаму. Немного призадумывается, изучая выражение лица у бармена, а потом добавляет. — Любой, ты же знаешь. — Хорошо-хорошо, сейчас принесу.       Дазай, снова оставшийся один, скучающе теребит бинты на руке, приоткрывая старые шрамы. Вспоминает то время, когда служил ещё Мори-сану. Осаму кажется, что прошло как минимум лет сто с того момента, как он появился на пороге этого храма. Тогда его ещё называли «самоубийцей-неудачником». Конечно, шрамов тогда было намного меньше — Дазай знал мало способов для излюбленного занятия.       Но, почему-то с приходом Чуи, думать о суициде стало даже как-то стыдно. И сейчас, рассматривая старые шрамы, становится невыносимо паршиво. Почему — Дазай не знает, но абсолютно уверен в том, что такую перемену в его жизни принес именно Накахара. — Дазай-сан, вот ваш шотландский виски, — говорит ему бармен, ставя рокс на стойку. Осаму передергивает плечами, а потом несколько секунд смотрит на мужчину, не понимая, что происходит. Когда бармен кивком указывает на рокс, Дазай тихо благодарит его и почти залпом выпивает виски.       Вот сейчас, когда в голову ударил градус, ему без зазрения совести захотелось повеситься прямо здесь и сейчас.       Дазай это сделает, потому что не привык отказывать себе — тем более, когда речь шла о суициде с прекрасной девушкой.       По привычке, он подсаживается к какой-то молоденькой девушке и заказывает для неё вино. Они мило о чем-нибудь болтают, хихикают, а потом уже куда-то идут. На полпути Осаму понимают, что идут они прямо к храму. Сворачивают налево и находят какой-то заброшенный парк. Именно там, Дазай наконец понимает, что у них ни веревки, ни даже канцелярского ножа с собой нет. Спасает лишь река, которая так идеально — по меркам пьяного суицидника — подходит для их двойного самоубийства.       Часы, которые, кажется, находились в центре этого самого парка на удивление работали — они громко пробили два раза и затихли. Дазай тихо вздыхает, приобнимает девушку за плечи и вскидывает голову, чтобы налюбоваться звездным небом — как он думает — в последний раз. Девушка также тихо вздыхает и поглаживает его пальцы, а потом Осаму чувствует, как она аккуратно кивает в сторону реки. Дазай облегченно вздыхает и делает шаг в реку.       «Неужели, моё желание наконец-то сбудется,» — думает Осаму перед тем, как они вместе падают в воду.       И ведь ему всего лишь надоела жизнь. Все эти мрачные одинаковые люди, которым всё равно на друг друга. Кажется, как будто живешь в каком-нибудь каменном мире и люди здесь, такие мрачные и непонятные, что аж трясти начинает.       Дазай закрывает глаза и крепче прижимает девушку к себе. Он не собирается умирать один — слишком давно себе поставил цель умереть с прекрасной девушкой, слишком много он погубил.       Но сам он, черт возьми, до сих пор жив.

***

      Чуя просыпается незадолго до рассвета. На руке, там где метка, неприятно пощипывает, будто бы он рану залил себе чуть ли не литром перекиси. Когда садится на полу (это было не сложно понять по твердой и прохладной поверхности), по спине проходят мурашки и Накахара накидывает на себя одеяло так, чтобы тепло было и ногам, и всему остальному.       «Ну, и где ты, блять, Дазай-повелитель бинтов?»       Чуя ждет минуту, две, но ответа так и не получает. Протягивает руку к столику, чтобы взять бутылку воды, которая, по его мнению, появилась здесь абсолютно недавно — Накахара не помнит, чтобы у них вчера была вода, — но, вместо нужного находит записку. — Чертов Дазай, от тебя одни проблемы, — Чуя скамкивает бумажку в руке и скалится. — Больной ублюдок.