Рассветы

      В таком темпе, который Кёка назвала «Бог-не- замечающий-одноклассника-хранителя-с-синдромом-заебавшегося-ученика», прошла всего лишь неделя, хотя по ощущениям месяц, не меньше. Зачетная часть, слава всем богам, заканчивалась, и уже не обязательно готовить веревки для суицида, потому что, господи, на экзаменах валили, как только могли. Чуя ощущал себя сухим персиком, из которого благополучно высосали все соки и оставили на столе; он уже пообещал всем, что на каникулах будет спать, просто спать и больше ничего. Они будут длиться всего неделю, и Накахара готов в прямом смысле проебать это время. А всё почему? А потому, что кое-какая суицидальная морда доебывалась насчет того, что Чуя курит и, господи, это так неожиданно, что аж в голове не укладывается. Накахара лишь хмыкал на это и закуривал, продолжая выдыхать струи дыма в лицо Дазая, потому что тот так заебал, что убить охота. Но сделать этого не позволяет совесть, закон и свидетели, которые сдадут тебя с потрохами и ни разу не покраснеют. Вот же ж суки.       Чуя стонет, понимая, в какой он, блять, жопе и по какой наклонной катится его жизнь. Жизнь — в ебеня, нахождение — храм через три квартала от центра. Классно, что можно ещё сказать. Он не только не понимает, что от него хочет Дазай (или этот придурок доебывается просто так?), но и путается в чувствах к нему. Все ещё надеется, что с такой жизнью он останется натуралом и не будет по мальчикам. Блять, вроде же не об этом должен думать, не? У него же экзамены прошли, а всю следующую неделю они с клубом будут готовиться к выступлению на Тэндзин Мацури — святому празднику с тысячами огней. Нет, Чуе нравилось всё то, что они делали в своем небольшом коллективе — нравилось всем, иначе не скажешь по их лицам, — но он заебался уже в край и ему действительно хочется послать всё далеко и надолго, а самому завалиться в недельную спячку. Честно и откровенно.       Накахара, проснувшись, бегает по всему храму в надежде, что он всё-таки успеет позавтракать и при этом не опоздать. Время от времени совмещает два дела, матерясь, но исполняя их, хоть и не в самом лучшем виде. На кухню вбегает лишь за одним несчастным бутербродом, и уже собирается, в буквальном смысле, нестись в школу, но голоса Изуми и Дазая его останавливают. Шатен хватает за руку и придирчиво осматривает её тыльную сторону. — Чуя, ты с какой нечистью последнее время ошиваешься? — спрашивает Осаму, дергая на себя. Накахара матерится и мельком смотрит на экран телефона — четырнадцать минут девятого. Он обещал прийти к половине, но, кажется, опоздает из-за надоедливой скумбрии. — Только с одной, — Чуя делает небольшую паузу, хмыкнув. — С тобой, — выдергивает руку из хватки и хлопает по карманам. — Отвали, у меня нет времени на тебя.       Дазай собирается что-то сказать про метку, но не успевает. Выкрикивает лишь: «Да стой же ты!», но Чуя не слышит этого и убегает в школу. Осаму стоит в ступоре около пяти минут, после топает ногой и уходит в свою комнату, громко хлопнув дверью. Изуми, наблюдавшая за всем этим с кухни, тихо вздохнула и постучала пальцами по столешнице около телефона. С минуту думает, как лучше написать, чтобы не разозлить Чую и не вызвать случайно какое-нибудь стихийное бедствие.       От кого: Кёка Изуми       Чуя-сан, пожалуйста, напишите, когда будете возвращаться домой.       Накахара добирается до школы за добрые десять минут, по пути чуть не столкнувшись со всякими там столбами, куда-то спешащими бабушками, и прочими нарушителями спокойствия на дороге. Честно, была б его воля, написал бы своим товарищам по мучению, что, мол, так-то так, я не приду, но ведь, господи, выступление кому-то нужно готовить и это будут не простые смертные в их школе, а прекрасный клуб, являющийся самым активным уже второй год. Сами участники объясняли такую активность тем, что к ним пришло ещё несколько интересных людей и что-то готовить к праздникам стало проще, а учителя вместе со всей школой говорили, что команда повзрослела. Чуя перепрыгивает некоторые ступеньки, сто пятьдесят раз чуть не грохнувшись с лестницы; в коридоре он случайно сбил с ног учителя биологии, после помогая собрать разлетевшиеся бумаги; смотрит на время. Восемь часов и тридцать три минуты. Плохо. Всё пиздец как плохо. Мало того, что он опоздал (и, в принципе, продолжает опаздывать), тыльную сторону руки жгло, будто бы туда лаву льют и останавливать мучения не собираются. Забежав на минут в уборную, Чуя хорошенькой смачивает руку по локоть в ледяной воде, отряхивает излишки и бежит в специально отведенную комнату для их клуба. — О, Чуя. Поздравляю, ты третий.       Накахара стоит в пороге с полминуты, осматриваясь. За круглым столом в середине помещения сидят Тачихара и Рюноске собственной персоной; разложены карты и, кажется, парни играют в «Дурака». Чуя до ужаса забавляется этой картиной, хрипло здоровается и прикрывает дверь. Мичизу шипит что-то нецензурное, забирая несколько карт себе; Акутагава, сидящий до этого тихо, хрипло смеется и пару раз кашляет, выкладывая на стол двух вальтов. Выглядит это всё так, будто бы они втроем сидят у кого-нибудь в гостях и ждут остальных, занявшись в свободное время игрой в карты. Партия заканчивается слишком быстро для Чуи и не успевает он холодного сока себе налить, как Мичизу зовет его сыграть партейку-другую. Рыжик кивает и за раз опустошает стакан, ополаскивая и ставя его обратно. — Где, собственно, остальные? — спрашивает Накахара через пару-тройку ходов. Пальцами поддевает воротник рубашки и оттягивает — в помещении жарко и дышать нечем, при том окно открыто и включен вентилятор. — Хигучи уехала, Ая помогает где-то матери. В общем, остальные не отзвонились, потому весь груз свалился на наши плечи, — как-то отстраненно отвечает Акутагава, подкидывая для Мичизу карты. Тачихара успокоительно выдыхает и отбивается козырем. — Согласитесь же — твари, — Тачихара берет из колоды несколько карт. Чуя с Рюноске кивают. Действительно, их товарищи по клубу — твари, только те, кто предупредил о своем отсутствии не входят в объединение и получают по конфетке.       Часы пищат ровно десять часов; партия за несколько секунд закрывается и Чуя выходит из игры победителем, а Мичизу говорит о том, что, вот, новеньким всегда везет. Не начатый спор разнял Рюноске со словами: «Господи, вы, два больных на голову, прекратите это всё, пока я вас в новогодние костюмы не нарядил». Кулаки, как по команде, опустились, рты закрылись и расползлись в глупых улыбках, а сами парни в строй, ожидая каких-либо команд. Акутагава, подобно генералу какого-нибудь взвода, пробежался глазами по списку и раздал указания горе-солдатам. Те, несколько раз сматерившись, всё-таки принялись исполнять.       Накахара честно пообещал, что завтра, когда они дружненько соберутся всем своим клубом, он раздаст пиздюлей тем, кто не отписался. Правда ведь, почему он с Рюноске и Мичизу должны здесь работать? Хотя, возможно потому, что в первые дни подготовки к чему-либо дел больше всего и намного сложнее, чем в остальные. «Вот же падлы, не отписались, да ещё и приходить не собираются,» — думает Чуя, шагая по пустому коридору. Первое его поручение — принести коробки с разным хламом, который они обычно используют для детских фестивалей. Похоже, выступление на Тэндзин Мацури будет направлено на детскую аудиторию (Акутагава определенно об этом говорил, просто кое-кто не особо вникал). Чуя, спускаясь, перепрыгивает некоторые ступеньки, зевает, а в подвале включает фонарик. — Господи, — он выдыхает, увидев наконец-таки сообщение от Кёки. — Какая забота, — недовольно тянет Чуя. Щурится от резкого света и на ощупь идет вперед. — Так, и где же мы оставили эти прекрасные коробочки?..       С горем пополам он находит эти прекрасные, полностью перемотанные скотчем коробки. На выходе захлопывает дверь ногой и возвращается в кабинет с включенным фонариком, попутно матеря всё что только можно. Два раза столкнулся с ребятами из других клубов, один — чуть не упал с лестницы, и, в конце концов, врезался в дверь. Наоми, подошедшая на час позже назначенного, любезно согласилась обработать разбитые губу и бровь. Губу щипало особенно при обработке. Тачихара, успешно проходящий мимо, хохотнул от такой милой сценки, за что чуть не получил зеленкой в глаз. Сразу видно, Чуя знает, что лучше всего бросить в врага, дабы тот получил максимальный урон.       Когда все материалы были принесены, ребята стали придумывать что-либо к выступлению. Парни настаивали на том, чтобы всем клубом сыграли что-нибудь на барабанах, а Наоми на том, чтобы они устроили спектакль кукольного театра. Такой спор был решен самым действенным и проверенным способом — игрой в «камень, ножницы, бумага». Мужская часть клуба смирилась с тем, что они на Тэндзин Мацури будут устраивать кукольный спектакль. Смирились, но согласились с тем, что заготовки для кукол у них есть и доделать их — дело плёвое, и заморачиваться сильно не нужно. Конечно же, Джуничиро был успешно отправлен в подвал за книгой «Как сделать тряпичную куклу своими руками». Такой бред, не пользующийся популярностью в школе, складировался там и не доставался, бывало, месяцами — если уж такое и случилось, то это делали литераторы, аргументируя тем, что у них пиздец какое важное задание. Другие ученики ничего не говорили, лишь глаза закатывали на запинающихся в речи ребят. По книге, с горем пополам, куклы удалось сделать и без жертв. Никто не отрицает, что было сложно, но самое главное, что они это сделали.       Господи, а им же ещё сценарий придумывать да репетировать…

***

      Из школы они вывалились около десяти часов вечера. Именно вывалились, потому что по-другому их дружный выход не назовешь. Домой Чуя плетется медленно, зевая на каждом шагу раз по десять. Он даже забыват о том, что Изуми просила его отписаться (как мать вторая, ей-богу!). Около храма его окликает мужской голос и Накахара вздрагивает, медленно оборачиваясь на звук. — Малой, забери своего горе-хранителя, будь добр, — мужчина тащит Осаму за шкирку, словно тот — какое-нибудь животное. — Боже, ну и куда бог его смотрит? В жизни своей не видел, чтобы хранители так напивались! — мужчина останавливается около Чуи и хорошенько встряхивает шатена. Он тихо мычит и мямлит. — О, спасибо вам, я как раз его ищу по просьбе Мори-Сана, — Чуя трет шею и присаживается около Дазая, неловко улыбаясь. — Да не за что, — голос у мужчины грубый. — И передай своему шефу, что такими темпами храм решат снести к чертям. — Да, хорошо, — Чуя отвечает тихо, смотря вслед мужчине. Тот удаляется куда-то в глубь района, лениво махая рукой на прощанье. Осаму ежиться и приобнимает свободную руку рыжего, шепча что-то про любовь. — Эх, Дазай-Дазай, подставляешь ты меня. Мое доверие к тебе исчезает также быстро, как ты обижаешься.       Руку снова начинает саднить, только с ещё большей силой. Накахара героически пытается не взвыть от боли; подхватывает Дазая и несет в храм. «Как в сопливых мелодрамах,» — проносится в голове у Чуи и он кивает самому себе, потому что чертовски согласен с этой мыслью. Изуми, которая уже собиралась говорить нравоучения горе-богу, увидев в хлам пьяного Осаму, раскрывает везде двери пошире и помогает уложить суицидника в кровать. Чуя кашляет, когда улавливает сильный запах коньяка от Дазая и отходит от шатена на несколько шагов назад. Ровно две минуты стоит в его комнате, а потом уходит к себе. Он слишком много за сегодня повидал.