***
Генри, Джон и Александр сидели за дубовым обеденным столом, стоявшим в центре просторной комнаты, украшенной картинами, расписными вазами и резными сервантами, заполненными стеклянными бутылками с крепкими напитками. Совсем юная служанка Мэри, поставила на стол последний поднос и, как только она покинула комнату, все трое мужчин приступили к трапезе. Гамильтон взглядом проводил Мэри и ещё некоторое время смотрел в сторону закрытой за ней двери, напряжённо поджав губы. Джон заметил это, но быстро опустил взгляд в свою пустую тарелку. Гамильтон был одет в одежду Джона. Камзол на нём был длиннее, чем положено, а кюлоты, подвёрнутые к коленям и закреплённые ремнём на поясе, и вовсе выглядели нелепо. Джон сдерживал улыбку только из жалости к Александру, который и так чувствовал себя до безумия неудобно. — Мистер Лоуренс, — обратился Гамильтон к Генри, — расскажите, пожалуйста, чем Вы занимаетесь. — На данный момент я практикую право, но до этого у меня был крупный торговый бизнес. — Неужели? — Александр придал своему лицу заинтересованное выражение. — И чем же Вы торговали? Джон стиснул зубы. Гамильтон начал расспрашивать о самом неприятном факте из прошлого его семьи, который, однако, являлся неприятным только для Джона. — Многими вещами, — отцовское "вещами" заставило что-то в груди Лоуренса-младшего болезненно сжаться. — Сначала я шёл по стопам своего отца, который также торговал — это были сёдла, кареты. Но я решил развивать дело, и начал заниматься работорговлей. Именно благодаря ей я заработал большую часть своего состояния, — Генри произнёс это с гордостью. — Сам я теперь отошёл от крупной торговли, но до сих пор занимаюсь кое-каким экспортом. — Вот как, — задумчиво произнёс Александр. — И у Вас никогда не возникало сомнений? — Какого рода сомнений? — Вы торговали людьми. Разве это никогда не смущало Вас? Генри нахмурился, и лицо его приняло раздражённое выражение. — Уж простите, мистер Гамильтон, но в таком мире мы живём. В нём есть много неприятного, но к Вашему возрасту уже пора было бы смириться с этой мыслью. Есть вещи, которые Вы не можете изменить. Как бы сильно Вам этого ни хотелось. — Если бы все люди придерживались Вашей позиции, мы бы до сих пор жили в хижинах и не имели ни кораблей, ни оружия. Людьми нас делает именно то, что мы не сдаёмся перед лицом проблем и опасностей, сперва кажущихся неизменными, а боремся с ними, подстраивая условия под себя. Согласен, в нашем мире много неприятного. Но в том и смысл нашего существования, чтобы количество подобных "неприятностей" уменьшалось. — "Неприятности", о которых мы с Вами говорим, имеют негативную окраску не в масштабах человечества, мистер Гамильтон. Это не то же самое, что развитие медицины или транспорта. Беспокоят они лишь небольшое количество индивидуумов, которые тешат себя идеей Эдема, где люди могут в гармонии и мире жить как друг с другом, так и с любыми зверюшками. Лицо Александра побагровело, столовые приборы были давно с грохотом отложены в сторону. — Хотелось бы уточнить, мистер Лоуренс, что эти "зверюшки" имеют точь-в-точь такое же сознание, что и Вы. Их умственные способности ничем не уступают, если и вовсе не превосходят... — Не кажется ли Вам, что пора закончить эту беседу? — оборвал его Генри, повысив голос. — Предлагаю вернутся к трапезе, которую я любезно согласился разделить с Вами, с гостем своего поместья. На скулах Гамильтона играли желваки, он молча сверлил Генри взглядом, не желая прикасаться к предложенной еде. Джон с распахнутыми глазами наблюдал за этими обоими. Напряжение между ними заставило его самого вжаться в плечи, в горле встал ком. Он повернул голову в сторону Александра. В своём взгляде Лоуренс хотел передать всё то, что не мог произнести вслух: поддержку, одобрение, восхищение. Гамильтон словно озвучил мысли Джона, которые тот вряд ли решился бы сказать отцу в лицо самостоятельно. — Мистер Гамильтон, Вы так и не рассказали о своём отце, — Александр удивлённо вскинул брови и напрягся, услышав слова Генри. — Вы упомянули, что никогда его не знали. Почему? Гамильтон отложил столовые приборы в сторону и прочистил горло. Лоуренсу стало не по себе. Он пообещал себе не затрагивать тему семьи при Александре, но его отец об этом не знал. Джон с сожалением взглянул на нахмуренного Гамильтона. Тот выглядел до жути смущённым. Таким его Лоуренс ни разу не видел. — Он бросил нас с матерью ещё до моего рождения, — холодно ответил мужчина. — Что же послужило причиной такому серьезному решению? — не унимался Лоуренс-старший. Джон понимал, что отец переходит черту. Намеренно или нет - неважно. Важно было то, что Александр совершенно не имел желания говорить на эту тему. — Отец, — вступил в разговор Джон, — я думаю, что если мистер Гамильтон захочет нам об этом рассказать, то обязательно это сделает. Но не следует допрашивать его против воли. Генри только открыл рот, чтобы что-то сказать, как Александр произнёс: — Джон, не стоит, — он в упор посмотрел в серые глаза Джона, всем своим видом показывая, что не желает такого бережного отношения к своей персоне. — Если мистер Лоуренс хочет об этом узнать, какое право я имею отказать ему? Джон скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула. Если Александр хочет продолжать отвергать помощь от других людей — его воля! — Мой отец сам был из Эдинбурга, а в Нью-Йорк прибыл по каким-то личным делам, — начал Гамильтон, делая длинные паузы после каждого предложения. — Моя мать узнала, что он женат, только когда уже была беременна мной. Чтобы не устраивать скандал, отец уехал и прислал огромную сумму денег на моё содержание. Деньги эти я в итоге потратил на колледж. Лоуренс съёжился от голоса Александра. В нём были смешаны пренебрежение, смущение и обида. Джон понимал, что не может осознать в полной мере, каково оказаться на месте Гамильтона, но зато он прекрасно видел, с каким трудом Александр произносит каждое слово. Красноречивый до сего момента Александр теперь говорил кратко, не затрагивая подробности. Он наверняка не часто говорит на эту тему, скрывая свой позорный статус незаконнорождённого. Ему было стыдно даже упоминать об этом. — А Ваша мать? Как же она справилась со всем этим? Джон посмотрел в ожидании на Александра. В голове его всплыли воспоминания о том, как Гамильтон звал свою мать во время горячки и держал руку Джона всю ночь, не отпуская, принимая Лоуренса за неё. Да, ему безусловно было любопытно узнать о родителях Александра, но он знал меру и имел чувство такта, которое не позволяло ему расспрашивать о столь личных вещах. Но отец его в один миг забыл обо всех приличиях. — Она скончалась от оспы, когда мне было четырнадцать, — Гамильтон постарался убрать все эмоции со своего лица, но Джон заметил, как дрожали его руки, крепко сжатые в кулаки. — Я остался жить у дяди, но и тот спустя два года умер от болезни. — Мне очень жаль, мистер Гамильтон, — произнёс Генри, натягивая сочувствующее выражение на своё лицо. — Трудно представить, через что Вам пришлось пройти. Александр лишь кивнул, прекрасно понимая, что слова эти были сказаны неискренне. Весь остальной завтрак прошел в полной тишине. Никто не осмеливался начать разговор. Спустя некоторое время Гамильтон поблагодарил за еду и встал из-за стола. Джон тут же последовал за ним. Когда Лоуренс зашёл в спальню, Александр уже сидел на кровати. Джон медленно подошёл к нему и сел рядом. Глядя в пол, он произнёс: — Александр, мне жаль насчёт… — Пожалуйста, Джон, не надо! — резко кинул Гамильтон и вскочил с постели. — Мне не нужна твоя жалость. Лоуренс удивлённо посмотрел на мужчину. — Что это значит? — возмутился Джон. — Это значит, что не надо меня жалеть. Я не хочу вызывать у тебя такие чувства ко мне. Лоуренс вслед за Гамильтоном поднялся с кровати и, глядя ему в лицо, сказал: — Это не жалость, Александр. Это называется сочувствием. Мужчина отвёл взгляд в сторону, на окно, отказываясь смотреть на Джона. Тот, в свою очередь, продолжил говорить: — Прости за поведение моего отца. Он вёл себя совершенно нетактично. Извини, если он тебя задел. — Забудь об этом, — произнёс Гамильтон, отходя от Джона и придавая своему лицу холодное и равнодушное выражение. — Твой отец не причинил мне неудобств. А вот твоё желание сделать из меня несчастную жертву, наоборот, оскорбляет меня… — Александр! — прервал его Лоуренс. — Не говори глупостей. Я всего лишь хочу поддержать тебя, потому что понимаю, через что ты прошёл. Александр бросил сдержанный взгляд в его сторону. Ему определённо не нравилось чувствовать себя слабым в чужих глазах. Это Джон понял практически сразу. И сейчас Гамильтон отвергает обычное человеческое сострадание. Вздохнув, Джон произнёс: — Я тоже рано потерял мать, — Гамильтон удивлённо вскинул брови. — Мне было шесть, когда она скончалась во время родов. Ни она, ни ребёнок не выжили, — Джон вновь сел на кровать, а Александр, спустя какое-то время, сел рядом с ним. Мужчины ничего не говорили, устремив взгляды в пол, не решаясь посмотреть друг на друга. Джон поджал губы, думая о том, что же ещё сказать. Александр видел его смятение. Лоуренс решил продолжить рассказывать Гамильтону о себе, надеясь, что тот воспримет это как желание сблизиться, узнать чуть больше друг о друге. — Когда мамы не стало, все заботы обо мне и сестре легли на плечи Рэйчел. Она вырастила и воспитала нас. Она заменила мне мать. — У тебя есть сестра? — Александр удивлённо посмотрел на Джона. — Да, её зовут Сара. Она на четыре года младше меня. — Где она сейчас? — В Лондоне. Вместе с мужем и двумя детьми, — слегка улыбнулся Лоуренс. — Наверное, это ещё одна из причин, по которой отец принуждает меня к женитьбе. Александр кивнул. В комнате вновь повисла гнетущая тишина. Каждый обдумывал сказанные слова, новые знания друг о друге. Джон думал о матери Александра. Сам Лоуренс тоже потерял мать, даже в гораздо более раннем возрасте. Но при этом у Джона был отец, сестра и Рейчел, а Гамильтон остался совершенно один в этом мире. Лоуренс не мог представить, каково это, когда рядом нет близкого человека, чтобы выговориться о наболевшем, поделиться своими маленькими радостями, поплакаться в жилетку из-за несправедливости этого мира. Трудно в полной мере осознать это, когда сам не оказывался в таком положении. — Знаешь, — прервал мысли Джона Александр, — в ту ночь, когда у меня был жар, мне казалось, что я видел свою мать. Лоуренс сжал губы в тонкую линию, вспоминая, как был тогда напуган состоянием Гамильтона. Вспоминал, как всю ночь не мог заснуть, думая, почему Александр зовёт свою мать, почему плачет. До сих пор Джона тревожило чувство, что он слышал то, чего не стоило, будто он ворвался в чужую жизнь без спроса. — Я помню, как она умирала, — продолжил Александр. — Помню, как она корчилась в агонии, кричала от боли, не понимала, где находится. Она не узнавала меня, бредила. А потом она резко успокоилась, — голос его дрожал, — Она глубоко дышала, по лицу её стекал пот. Потом её дыхание резко замерло, — Александр тяжело сглотнул. Джон видел, как ему тяжело говорить, но Гамильтон продолжал рассказывать. Ему было нужно поделиться этим с Лоуренсом. — А тогда, пару дней назад, я думал, что тоже умру. Совсем как она. Как все мои близкие. Лицо его было мрачным, взгляд потускнел, а на лбу проступила морщина. Он словно постарел на десяток лет. Джон осторожно положил ладонь на плечо Александра, почти невесомо, будто прикасался к хрустальной вазе, которая может в любой момент треснуть и разбиться на тысячу осколков. — Александр, — почти прошептал Лоуренс, — ты не обязан повторять судьбу своих родных. То, что случилось с ними, не случится с тобой. Гамильтон грустно улыбнулся. Он медленно повернулся в сторону Джона и посмотрел ему прямо в глаза. Лоуренс в который раз отметил, что у Александра завораживающие глаза. Большие, синие, как океан. Гамильтон вздохнул и уткнулся лбом в плечо Джона. Лоуренс на мгновение удивился, но быстро собрался с мыслями. Его рука легла на спину друга. Он аккуратно гладил его по ткани кафтана. Джон вспоминал, как точно так же его ласкала Рэйчел, когда ему становилось грустно, или же когда он был обижен. Этот жест воспринимался Лоуренсом как нечто интимное, домашнее, но в то же время он не чувствовал, что это неправильно. Это ощущалось так уютно, так хорошо. Всё было именно так, как должно было быть. Ощущать, как мягкие пряди Александра щекочут его подбородок — правильно. Чувствовать его сердцебиение рядом со своим — правильно. Они просидели так несколько минут, пока тихий голос Александра не разрезал тишину: — Расскажи мне что-нибудь. — Что рассказать? — удивился Джон. — Что угодно. Мне просто нравится твой голос, — ухмыльнулся Гамильтон. — Расскажи что-нибудь про своё детство. Слова Гамильтона звучали приглушённо, ведь голова всё ещё лежала на плече Лоуренса. Джона немного смущала просьба Александра. Возможно, он хочет поговорить о чём-то обычном, не затрагивая неприятных тем и плохих воспоминаний, о которых хочется забыть. Если это правда необходимо Александру, Джон сделает это. Лоуренс рассказывал ему об их с сестрой играх, о друзьях детства, как убегал из дома ночью, чтобы погулять с ребятами, как обожал лежать под пышной кроной дуба в жаркий день. Его истории были просты, незамысловаты, не несли в себе никакого смысла. Джон просто делился своей жизнью, посвящая Александра в её самые незначительные подробности. Сам Гамильтон тоже время от времени разбавлял беседу глупыми историями. Они не чувствовали между собой неловкости или напряжения. Разговор был лёгким, приятным. Джон впервые за долгое время чувствовал себя как дома. Он ощущал уют, безопасность, чувство, что тебя поймут и не осудят. Лоуренс давно не испытывал этих тёплых эмоций, согревающих душу. Ему хотелось, чтобы эти мгновения длились вечность. Он хотел остаться в этой спальне, освещённой слабыми лучами осеннего солнца, сидя на гладком атласном покрывале кровати рядом с Александром, положившим голову на его плечо и тихо рассказывающим о прогулках вдоль побережья. Всё было так, как должно быть.***
Всю следующую неделю Джон и Александр провели бок о бок. Гамильтон чувствовал себя значительно лучше, что позволяло им устраивать небольшие прогулки по окрестностям поместья. Лоуренс показал Александру тот дуб, под которым любил проводить знойные летние дни. Была поздняя осень, вся листва с дерева давно опала, что не позволяло в полной мере ощутить всю его красоту. Джон пообещал, что летом он обязательно приведёт Александра сюда, и они вместе будут лежать в тени дуба. Гамильтон улыбнулся и сказал, что с нетерпением будет ждать этого момента. Возможно, это было слишком смелое заявление, ведь никому не известно, будут ли они всё ещё общаться спустя полгода. Но Джон почему-то был уверен в том, что их отношения не закончатся так скоро. Александр говорил беспрерывно. Он то и дело вспоминал какую-нибудь историю из колледжа и спешил поделиться ею с Джоном. Он высказывал свои мысли насчёт политики, судебного дела, современных писателей и художников, то критикуя, то восхваляя их. Гамильтон предлагал идеи насчёт преобразования финансовой системы страны, делился своим мнением насчёт свободы и прав человека. На удивление Лоуренса, их мировоззрение было схожим во многих аспектах, но когда их мнения разнились, долгих дискуссий было не избежать. Несколько ночей они провели, делясь своими представлениями об идеальном обществе. Джон сам уже сомневался, кто же из них был прав в этих спорах без сна и покоя. Так пролетела ещё одна неделя. Александру надо было возвращаться. Он говорил, что и так задержался на слишком долгий срок. Нужно было возвращаться на работу. В день отъезда друга Джон был мрачнее тучи. Он понимал, что этот момент рано или поздно настал бы, но от этого легче не становилось. Лоуренс не представлял, как будет жить дальше. Ему вновь будет не с кем побеседовать, некому выговориться. Вновь настанут эти серые будни, где не будет друга, с которым можно было забыть обо всех проблемах. Как давно в его жизни не было человека, которого можно было назвать другом. Обиднее всего было то, что только обретя друга, Лоуренс сразу теряет его. Не это ли было самым несправедливым в сложившейся ситуации? Александр стоял возле лошади, одетый в свой расшитый кафтан. Джон разглядывал его с ног до головы, стараясь запомнить каждую деталь, чтобы оставить именно такие воспоминания о Гамильтоне. На голове мужчины была треуголка, которую Джон любезно ему предоставил. Рыжие волосы были собраны в косу, заплетённую, конечно же, Лоуренсом. Лицо Гамильтона приобрело здоровый румянец, а из глаз пропала усталость и болезненность. Джон не мог представить, что глаза Александра могут быть ещё более яркими, поэтому сейчас был заворожён глубоким лазурным цветом. Его веснушки были хорошо видны при дневном освещении, и Джон старался запомнить расположение каждой из них. Губы Александра были изогнуты в лёгкой улыбке, едва заметной, но такой тёплой. В какой-то момент Джон стал абсолютно уверен, что перед ним стоит не человек. Возможно, Гамильтон — всего лишь плод его воображения. Это больше походило на правду, нежели то, что Александр такой же смертный, как он сам. Это немое прощание продолжалось недолго. Генри, находившийся рядом, явно не хотел затягивать эту своего рода церемонию, хотя и пытался показаться огорчённым тем, что Александр покидает их так скоро. Джон подошёл к другу, продолжая смотреть ему прямо в глаза. В который раз он отмечал разницу в росте между ними. Лоуренсу пришлось слегка наклониться, чтобы обнять Александра. — Пообещай писать мне, — прошептал Джон. — Тогда пообещай отвечать мне, — улыбнулся мужчина. — Обещаю, — одними губами произнёс Джон. Генри прощался вслед за Джоном, произнёс несколько пожеланий, пожал руку, и на этом вся церемония закончилась. Когда Александр уже сидел верхом на лошади, он сказал: — Джон, мне кажется, я забыл кое-какие вещи на столе… — Мне принести их? — не дал договорить ему Лоуренс. — Нет, не стоит, — покачал головой Гамильтон. — Я подумал и решил, что пусть лучше они будут у тебя. После этих слов он попрощался и поскакал на лошади по направлению лесной дороги. Джон смотрел ему вслед, провожая взглядом до тех пор, пока копна рыжих волос полностью не пропала из вида. Поднимаясь по лестнице, Джон решил заглянуть в комнату и посмотреть, какие же вещи забыл Александр. Подходя к столу, он увидел там стопку бумаг. Приглядевшись, он понял, что это рисунки, которые Гамильтон рисовал всё это время. Взяв стопку в руки, Джон сел в кресло и стал рассматривать рисунки. На них были изображены деревья, птицы, дома. Рисунки были довольно хороши, Джон не сомневался, что Александр отлично рисовал. Рассмотрев несколько рисунков с непримечательными предметами на них и начав разглядывать очередное изображение, Джон замер в удивлении. В резких штрихах и точных тенях Лоуренс узнал себя. На одной странице изображено только его лицо, на другой он изображён в полный рост, на третьей - его руки. Рисунки были набросаны небрежно, но Джон почему-то именно так их и представлял, догадываясь, что Александр не будет придавать точность абсолютно каждой линии. То, что своим объектом для творчества Гамильтон выбрал именно его, льстило Джону. Льстило и смущало одновременно. Наверное, таких эмоций от него и ожидал Гамильтон. Совершенно очевидно, что Александр специально оставил бумаги на столе, специально «забыл» их и специально сказал об этом Джону. Даже покинув их дом, Гамильтон продолжал играть чувствами Лоуренса. И пока что Александру превосходно это удавалось.