***
Перед Лоуренсом, открывшим дверь в спальню Гамильтона, предстала весьма интересная картина. Освещаемый лучами утреннего солнца, Александр лежал лицом на письменном столе среди бумаг и с пером в руке. Глаза его были закрыты, что, очевидно, говорило о том, что он уснул. Только Джон сделал шаг назад к двери, чтобы уйти и не тревожить Гамильтона, как тот мгновенно переместился в сидячее положение, судорожно оглядываясь по сторонам и пытаясь осознать, где он находится. Рука его дёрнулась, задела карманные часы, лежавшие рядом на столе, и раздался треск разбитого стекла. Гамильтон громко выругался и даже не стал их поднимать, так как было очевидно об их плачевном состоянии. — Это всего лишь часы, не беспокойся, — произнёс Джон, подходя ближе. Гамильтона нахмурился. Лоуренс рассмеялся, когда увидел, что один из исписанных листов приклеился прямо к лицу Александра. Александр не мог не почувствовать это, поэтому быстро убрал бумагу. Однако на щеке его успели отпечататься чернила, что вызвало у Джона новую улыбку. — Что? — спросил едва проснувшийся Гамильтона. — Похоже, твоя статья осталась у тебя на лице. Александр поднялся со стула и направился к зеркалу в прихожей. Увидев своё отражение, он пробормотал: «Чёрт», и начал усиленно растирать испачканные участки кожи, однако лишь сильнее размазал чернила по щеке. Джон скоро принёс таз с чистой водой и куском ткани в спальню Гамильтона, чем вызвал лишь возмущение. — О, Джон, даже не вздумай! Хоть Александр и попытался сопротивляться, спустя минуту пререканий он уже сидел рядом с Лоуренсом на кровати, пока тот оттирал пятна с его лица. — Неужели я сам не могу… — пробурчал Гамильтон. — Не можешь, — перебил Джон. — Ты просидел бы так целый день, потому что работаешь, не поднимая головы. Разве не так? Александр лишь хмыкнул в ответ. Лоуренс продолжил вытирать чернила, молча разглядывая веснушки на щеках Гамильтона и не переставая восхищаться всеми его достоинствами. Он был красив, это ни у кого не вызывало сомнений. Внешностью он привлекал женщин, внешностью он привлекал мужчин. Что-то давало уверенность Джону в том, что Александр имел и ранее отношения со своим полом. Вряд ли Лоуренс был первым, кем он заинтересовался. А если Гамильтон кем-либо интересовался, то у этого человека не было шансов остаться равнодушным и устоять. Джон пытался устоять. О, как же он пытался не поддаться чувствам! Однако он не смог, несмотря на все усилия и переубеждения самого себя. Каждый взгляд на Александра, каждый, даже самый короткий, разговор, каждое прикосновение, каждый поцелуй заставляли его вмиг забыть обо всём, что он твердил себе годами. Это ведь просто поцелуи! Что в них неправильного? Грех, порок, слабость — эти слова уходили из мыслей, когда он видел улыбку Гамильтона или слышал его смех. Любой момент, разделённый с ним, заставлял всё больше и больше сомневаться в убеждениях общества. Да что там общество! Джон ставил под вопрос вековые учения церкви! Он был готов оспаривать слово Божье из-за одного человека, ворвавшегося в его жизнь. Это казалось безумием, стоило Лоуренсу задуматься. Нередко его терзали сомнения. Особенно тяжело ему было по ночам, когда вместо сна он долго размышлял о правильности того, что выбрал и что делает. Порой он думал всё бросить, вернуться в Пьермонт и забыть обо всём, ведь так правильно. Однако всякий раз эти мысли оказывались забыты в ту же минуту, как появлялись. Потому что каждый раз против невесомых мыслей выступали чувства, которые вызывал у него Гамильтон. Все эти светлейшие эмоции и чистейшие намерения никоим образом не могли быть интерпретированы как что-то недоброе, а тем более греховное. Лоуренс был готов идти наперекор людям, глядя в эти лазурные глаза. — Джон, — улыбнулся Александр, глядя на его сосредоточенное лицо, — о чём ты думаешь? Он отвлёкся от своих мыслей, вновь глядя на озарённое лицо Гамильтона и чувствуя слабость в конечностях и невероятную силу, горящую в груди. Лоуренс наклонился к нему и поцеловал. — О том, что ты самый очаровательный человек, которого я знаю, — произнёс он. Александр ухмыльнулся и вновь поцеловал Джона.***
Впервые за февраль, когда и у Лоуренса, и у Гамильтона оказался полностью свободный выходной, погода решила сыграть с ними злую шутку. С самого утра за окном разгуливала вьюга, угрожающая в любой момент перерасти в ураган, и, очевидно, температура на улице была чрезвычайно низкой. Кухарка, встретив Джона, сразу поспешила поделиться историей, что только на их улице за неделю замерзло и скончалось двое людей, причём люди даже не бездомные и нищие. Перспектива провести единственный беззаботный день в четырёх стенах не сильно радовала, однако возможность превратиться в ледяную статую казалась ещё менее привлекательной. Джон и Александр разместились в гостиной, так как именно здесь был камин, и можно было спрятаться от холода, проникающего в апартаменты. Лоуренс сидел на диване и читал вслух труды Уильяма Гарвея по изучению кровообращения, которые ему посчастливилось приобрести в одной лавке. Джон был решительно настроен насчёт получения медицинского образования, поэтому желал уже заранее усвоить информацию, которая в дальнейшем ему понадобится. Трактат был написан на латыни, что не вызывало у Лоуренса трудностей, так как её он знал практически в идеале. Гамильтон сидел на другом краю дивана, закинув ноги на колени Джону и слушая его чтение. Александр превосходно владел французским и немецким, когда-то ему доводилось изучать и латынь, но уровень её был куда ниже, нежели других языков. Однако это не мешало понимать, хоть и не каждое слово, но основную часть прочтённого Джоном. Спустя какое-то время Гамильтон взял в руки бумагу и кусок графита. — Ты давно не рисовал, — сказал Джон. — Да, давно, — согласился он, уже делая наброски. — Не до того было. Лоуренс ещё недолго задержал на нём свой взгляд, а затем продолжил изучение трактата. Гамильтон смотрел то на лист перед собой, то на Джона. На лице его на долю секунды проскальзывала улыбка, которую ему быстро удавалось скрывать, а руки постоянно дополняли штрихи на рисунке. Он выглядел расслабленным, что так редко удавалось увидеть, когда абсолютно каждая минута предназначена для работы. Разум Александра не волновали вопросы по документам, статьям и редакции. В этот самый момент от был свободен от всех забот и был как никогда безмятежен и полон сил. — Хочешь взглянуть? — спросил он, не отрывая взгляда от листка. — Конечно. В руках Джона оказалось изображение его самого с нескольких ракурсов. Лоуренс вновь повторял себе, что ему нравились рисунки Александра, их живость и резкость. Но даже с быстрыми и рваными штрихами ему удавалось создавать картинку мягкой, наполненной теплом и светом. — Ты всегда меня рисуешь привлекательнее, чем я есть, — усмехнулся Джон. — Неправда! — он вырвал листок из его рук. — Мне и вовсе не хватает умения, чтобы передать все твои достоинства. Ты и вовсе красивее, чем есть на бумаге. — Ну конечно, — закатил глаза Лоуренс и не стал больше спорить. Однако даже если бы он пожелал возразить, то не смог бы, ведь губы его оказались накрыты поцелуем. Джон отложил трактат в сторону, освобождая руки и пространство вокруг себя. Рука Александра лежала на челюсти Джона, он притягивал его ещё ближе к себе и язык проникал глубже в его рот. Из груди Гамильтона вырывались надрывистые вздохи, а его длинные пальцы зарывались в светлые волосы Лоуренса. Джон не препятствовал ни одному его действию, податливо соглашаясь на любую инициативу. Александр опустился ниже и, быстро развязав шейный платок Лоуренса и отбросив в сторону, начал покрывать его шею поцелуями. Прикосновения его губ оставляли за собой пылающий след на коже Джона. Руки его находились на спине Александра, вырисовывая узоры и фигуры вдоль нитей вышивки на его камзоле. Глаза были закрыты, он полностью погружался в свои ощущения и чувства. Пальцы Гамильтона скользили вдоль всего тела Лоуренса, не находя себе места: вдоль шеи, плеч, рук, спины, талии, бёдер. Плавно, совсем незаметно для самого Джона, рука Александра оказалась лежать на передней стороне кюлот Лоуренса. Он даже не успел понять, что случилось. Не переставая целовать и мягко оттягивать зубами кожу на шее Джона, Гамильтон слегка надавил на его пах и начал двигаться рукой вверх и вниз. Лоуренс чувствовал, как залился румянцем, когда осознал происходящее. Больше всего его пугало, что он не просил остановиться. Горячее чувство разливалось внизу его живота, заглушая разум и давая думать лишь о теплоте чужого тела, прижатого к его собственному. Лоуренс не спешил прекращать всё происходящее. Из горла вырвался приглушённый стон, он продолжал поддаваться горячим поцелуям Александра, всё ещё ощущая его руку у себя на промежности. Джону нравилось это, тело желало большего. Однако разумная часть сознания, не поддавшаяся пылающим чувствам, приказывала остановиться. Она оглушающе вопила о том, как всё неправильно, развратно и отвратительно. Это грех, а за грехом последует наказание. Неужели он хочет вносить в свои отношения с Александром похоть и порочность? Неужели хочет осквернить все их высокие намерения и чувства друг к другу, поддавшись распутству, зная, что потом уже никогда не вернёт их отношения в прежнюю форму? Он больше не сможет утверждать самому себе, что их связь целомудренна и не несёт в себе ничего греховного. И к тому же, что будет, если об их склонностях узнают? А если кто-нибудь зайдёт и застанет их за этим? А если отец узнает? — Александр, — надрывисто произнёс он, прерывая поцелуй. Лоуренс взял его руку за запястье, отстраняя от пуговиц своих кюлот, — я не считаю, что нам надо это делать. Гамильтон взглянул на него удивлённо, всё ещё тяжело дыша: — Ты не хочешь близости именно сейчас? Александр был в лёгком замешательстве, ведь ещё минуту назад Джон не сопротивлялся поцелуям, а тело крайне покладисто отвечало на чужие прикосновения. — Или ты и вовсе против? — продолжил Гамильтон, не получив ответа. — Я… — Лоуренс не имел понятия, как выразить всё, творившееся в его голове. — Я считаю, нам надо время. Александр приподнял одну бровь: — Время? — Да, время. Джон и сам слышал, как неуверенно звучал его голос. Гамильтон прочистил горло и пересел обратно на другой край дивана. — Если ты так считаешь, то… Ладно! Возможно, ты прав. Лоуренс видел, что Александр не поверил до конца его словам. Он чувствовал, что причина была совершенно не в том, однако не стал возражать. С лица Гамильтона до конца дня не сходило отрешённое выражение. Наверняка он пытался понять, что же сделал не так. Джон не хотел давать ответы, потому что вряд ли он его поймёт, с малой вероятностью разделит его взгляды. Он лишь надеялся, что Александр со временем свыкнется с их отношениями и будет видеть их ценность в духовной составляющей. Поддаться чувствам было бы слабостью. Это лишь подтверждало бы все слухи и мнения о мужчинах с такими же, как у них, склонностями. Но Джон видел в них нечто большее, чем просто удовлетворение желаний и потребностей. Он мечтал, чтобы они олицетворяли такие же благие и непорочные отношения, как Ахиллес и Патрокл в "Илиаде", как Македонский и Гефестион. Чтобы их привязанность не была основана на похоти. Чтобы никому и в голову не пришло упоминать грех, говоря об их чувствах.***
— Я женюсь! — крик Виктора заставил Джона дёрнуться всем телом. Со всех углов конторы послышались аплодисменты и поздравления. Лоуренс поднялся со своего места и похлопал его по плечу: — Это замечательно! Но не слишком ли рано? И двух месяцев не прошло с того момента, как вы в чувствах признались! На лице Вагнера играла широчайшая улыбка, которая говорила за него о том, сколько радости ему приносило данное событие. — Даже если рано, мне всё равно! Я так счастлив! Она сразу же приняла моё предложение, а затем её родители даже не задумываясь благословили нас! О, вы можете поверить?! Его слова звучали на всё помещение, и даже мистер Норрис не решался его упрекнуть, давая молодому человеку возможность выплеснуть эмоции. — Мы женимся в середине апреля, — объявил Виктор. — Я буду безумно рад, если вы согласитесь придти! — Мы с мистером Лоуренсом обязательно придём, — улыбнулся Александр. — Я, к сожалению, не смогу, — произнёс Хармон. — Но я дам Вам совет, мистер Вагнер: Гамильтона держите подальше от своей невесты, а то вдруг ему что в голову взбредёт. Александр прыснул, а Джон нахмурился. Он хоть и не был частью их перепалок, но они ему уже изрядно надоели. — Да у нас торжество за торжеством! — рассмеялся Брекенридж, игнорируя сказанное Флойдом. — Твоя свадьба, мой день рождения, день рождения Алекса. Между прочим, как ты его справлять собираешь? — Как обычно, — пожал плечами Гамильтон. — Таверна, выпивка за мой счёт, поздравления от вас. — Какого числа? — спросил всё ещё удивлённый Джон. Ни Лоуренс не знал дня рождения Гамильтона, ни Гамильтон дня рождения Лоуренса, так как об этом разговор у них никогда не заходил. — Завтра, — не дал сказать и слова Джеймс. — Завтра? И я узнаю об этом только сейчас? — брови Джона были сдвинуты к переносице. — Ты не спрашивал, а сам я это важным событием не считаю, чтобы говорить о нём, — пояснил Александр. — Но, тем не менее, у меня остались сутки, чтобы придумать тебе подарок, — Лоуренс поднялся из-за стола, собирая свои вещи. — Джон, мне не нужен от тебя подарок! Даже не смей мне что-то дарить! — А это я уже сам решу. Он быстро накинул на себя пальто со шляпой и покинул контору.***
На следующий день, часам к восьми вечера, когда работа была завершена, Гамильтон, Лоуренс, Брекенридж и Вагнер незамедлительно направились в таверну, сопровождая своё шествие громким смехом и пением прямо посреди оживлённых улиц. Клиффорд, ссылаясь на плохое самочувствие, к ним не присоединился. Джон попытался пригласить Флойда, в надежде, что тот, сочтёт это за повод, чтобы наладить взаимоотношения с Александром. Однако он лишь рассмеялся, поблагодарил за попытку, а от предложения, естественно, отказался. Первые пинты пива появились перед компанией, за чем мгновенно последовал тост от Брекенриджа. Пиво, бренди, вино, виски исчезали из бокалов в то же мгновение, что и появлялись. Звучали тосты, поздравления Гамильтона с двадцатишестилетием и стандартные пожелания всех возможных благ. Шутки, смех, истории, пение и танцы — обычные составляющие веселого вечера в таверне. Разве что в этот раз, в честь праздника разумеется, выпили они куда больше обычного. На Джоне и Александре это мало отразилось, но вот Брекенридж и вовсе уснул, раскинувшись на одной из свободных скамеек. Донести сей подарок в виде пьяной туши его жене вызвался Виктор, знавший дорогу и посчитавший нужным и самому вернуться домой. Оставшись вдвоём, Лоуренс и Гамильтон решили ещё немного задержаться. Александр уговаривал его петь, танцевать, а всё с оговоркой, что это в честь дня рождения. И Джону не оставалось ничего, кроме как соглашаться. Под играющую флейту Гамильтон вытянул его прямо в центр заведения в танцующую толпу, кружащую в неком подобии бурре. Никто не попадал в ритм, но в этом и не было необходимости. Не правильность и точность движений были главными в тот момент, а энергия, исходящая от людей, находившихся рядом. Среди шума и гама, творящегося вокруг, Александр умудрился поцеловать Джона. Глаза Лоуренса в то же мгновение округлились и он быстро отшатнулся, в страхе, что кто-нибудь их заметит. Данный жест Джон не оценил, а лишь помрачнел и испуганно оглядывался по сторонам, пытаясь понять, не приковали ли они к себе чьё-либо внимание. — Расслабься, — произнёс Александр с улыбкой на лице, пытаясь приободрить Джона. Гамильтон взял его руку в свою, но Лоуренс быстро её отдёрнул. — Не на людях же! Это чересчур рискованно, ты знаешь, — прошептал он ему. — Хорошо, если люди вокруг хотя бы осознают, где находятся. На то, что они утром следующего дня что-либо вспомнят, можешь даже не надеяться. Джон лишь нахмурился. — Прошу, не тревожься по пустякам, а веселись! — встряхнул его руку Александр. — Это будет лучшим подарком для меня. Всю оставшуюся ночь Лоуренс действительно пытался забыть о толпе людей, окружающих его, и просто наслаждаться компанией Гамильтона. Однако как бы он ни пытался, голова оставалась забита тревожными мыслями и идеями. Его не покидало чувство, что буквально каждый посетитель смотрит на него косым взглядом, каждый видит в нём грязного содомита и прекрасно знает о его чувствах к Александру. Вся абсурдность этих размышлений была очевидна, однако всё равно страх висел над Джоном, как грозовая туча, в любую минуту способная разразиться громом и молниями. Много мужчин и женщин, уловивших слова о дне рождения Гамильтона, подходили к нему и поздравляли с самыми искренними улыбками и пожеланиями. Всё это были его многочисленные знакомые и только в этот вечер Джон смог осознать, насколько же их много даже в одной таверне. Столь яркая личность, как Гамильтон, не могла не привлекать внимания. Он сам на это внимание нарывался. Для Александра не существовало никаких барьеров в общении, он быстро знакомился и находил общий язык и подход к каждому, а затем выяснял, какую выгоду извлечёт из того или иного человека. Среди его знакомых Лоуренс уже встретил немало писателей, торговцев одеждой и продуктами, а также некоторых судей и офицеров армии. От добрых отношений с одними он мог добыть нужную ему литературу, через других получить скидки на товары, через третьих достичь успеха в защите своего клиента. Многие, очень многие его приятели оказывались для него лишь средством получения выгоды, хотя те об этом даже не подозревали. Гамильтон обращался с ними так, словно они самые интересные люди в мире, их мнение крайне важно, а их рутина наиболее занимательна. Он очаровывал своими речами и поступками, улыбками и взглядами, историями и обещаниями. Всё в нём располагало к себе самым что ни на есть искусным образом. И совсем немногим удавалось остаться равнодушным к его обхаживаниям. Людей, обожавших Гамильтона, было немногим больше тех, кто его терпеть не мог. Его желание всегда проявить себя, привычка делать комплименты каждой встречной даме, а также заигрывать с ними, не могли не вызывать у некоторых раздражения. Нередко личная неприязнь или порыв ревности выливались в публичные оскорбления и драки. Но Александра это не пугало. Он любил это. Любил ещё пуще прежнего выделяться из толпы, пускать новые поводы для разговоров, освещая собственную персону большим количеством сплетен, а, следовательно, большим вниманием. Гамильтон хоть и не терпел слухи о себе, но благодаря им он обрастал ещё большей известностью среди горожан, из чего он стремительно извлекал пользу. Даже вызываемая ненависть была лишь стратегическим решением. Его жизнь была сродни пьесы, в которой каждый шаг героя имел значение и играл определенную роль. Джон был восхищён. Но в то же время напуган. А вдруг и он являлся всего лишь актёром массовки в этом театре?***
Времени было четыре часа утра. Джон и Александр только-только вернулись в апартаменты, завалившись в спальню Гамильтона. Лоуренс мгновенно опомнился и направился в гостиную. Он вернулся с двумя бесформенными свёртками пергаментной бумаги, один из которых был перевязан шнуром. — Фактически, это уже не твой день рождения, но подарок вручить всё же полагается, — улыбнулся Лоуренс, едва стоя на ногах от желания спать. Александр тяжело вздохнул: — Ты же знаешь, что не стоило, — он взял свёртки из рук Джона. — Спасибо. — Открой их. Гамильтон стал развязывать верёвку на одном из подарков. Когда он полностью убрал бумагу, то в руке его оказались серебряные карманные часы. — Твои недавно разбились, поэтому я решил, что это окажется весьма полезно, — сказал Джон, пытаясь уловить реакцию Александра. — Наверняка невероятно дорогие, — пробормотал он. — Открой другой подарок. Развернув следующий сверток, Гамильтон увидел обычное пирожное. — Бриошь, — объяснил Лоуренс с улыбкой. — Это, конечно, не огромный праздничный торт, но что-то на него похожее. Александр уставился на выпечку в его руке, не отводя взгляда. На лице его была эмоция, которую Джон не знал, как понимать. Гамильтон смотрел на это пирожное то ли как на призрака, то ли как на восьмое чудо света. — Надеюсь, ты любишь такие? — спросил Лоуренс. Глаза Гамильтона всё так же были прикованы к своему подарку. Он словно погрузился в транс. — Александр? — он положил руку ему на плечо. Наконец Гамильтон обратил внимание на Джона. Он рассеянно похлопал глазами и ответил: — Да… Да, я люблю пирожные, — он изобразил кривую улыбку на своём лице. — Спасибо, Джон. Александр потянулся вверх и поцеловал его в щеку. Лоуренс не понимал, что вызвало такую реакцию у Гамильтона, однако был слишком уставшим, чтобы задумываться об этом. — Побудешь со мной? — спросил Александр, присаживаясь на кровать. Джон согласился. Они уже долго лежали на кровати, обсуждая совершенно неважные вещи, говоря о полнейших пустяках и высказывая свои самые глупые мысли друг другу. Голова Александр лежала на груди Лоуренса, голос его слабел и затихал с каждой минутой. — Я так мало о тебе знаю, — почти шёпотом произнёс Джон. — Чего ты обо мне не знаешь? — Почти всего. Ты рассказывал про свою мать, что, когда её не стало, то тебя принял её кузен, но после этого — ничего. Словно пустое пятно. — Тебе правда интересно? Это непримечательная история. — Мне будет интересно. Александр ухмыльнулся. — Когда скончался мой дядя, мне было шестнадцать. У меня не было денег, кроме тех, отложенных на учёбу, не было жилья, заниматься было нечем. Я решил сразу поступать в колледж. Однако мне отказали, сказали подождать ещё года два. Но что мне было эти два года делать без единой лишней копейки? Дядя перед смертью оставил мне всё, что у него было, но этого хватило лишь на то, чтобы ненадолго снимать чердак в одной весьма захудалой таверне. Пришлось идти зарабатывать. В этой же таверне я уговорил хозяина взять меня в помощники. Он очень долго не хотел меня брать. Я уговаривал его два часа и в итоге он меня нанял. — Два часа? — рассмеялся Джон. — Да, целых два часа! — усмехнулся он. — Я стал разносить подносы по вечерам и драить полы, когда к утру заведение оставалось пустым. Платили мне чертовски мало. Я едва мог позволить себе хлеба купить. Но я быстро начал втираться в доверие к частым посетителям таверны. Я шутил с ними, льстил, рассказывал всякую чушь. В итоге мне удалось познакомиться и завести неплохие отношения с владельцем маленькой типографии. Когда он был ужасно пьян, я уговорил его позволить мне написать статью в издаваемую им газету. Потом я стал публиковаться на постоянной основе и в то же время продолжал работать официантом. Так я провёл два года, а затем поступил в Королевский. Таверну я бросил, а вот газету — нет. Через связи с другими студентами я получил работу в более крупной типографии, той самой, для которой я сейчас пишу. Ну, а дальше и нечего рассказывать. Остальное ты знаешь. — Знаю, — кивнул Лоуренс. — У тебя, должно быть, друзей по колледжу было не сосчитать. Ты общаешься с ними сейчас? — Одних продолжаю видеть в городе, другие разъехались либо по колониям, либо сбежали в Европу. По некоторым, признаюсь, я до сих пор скучаю. Джона раздирало на части любопытство. Он жаждал знать о его прошлом, жаждал знать обо всём. — Среди них были те, с которыми тебя связывало нечто… — он почувствовал, как щёки его краснеют, — Нечто большее, чем… — Как у нас с тобой? — улыбнулся Александр, которого забавляло смущение Лоуренса. — Было немало тех, кто интересовал меня. По-настоящему интересовал. Но, как правило, их не интересовал я. Я был симпатичен лишь тем мужчинам, которые не были симпатичным мне. Но то, что они мне были безразличны, не мешало заводить отношения. — Ты не хотел быть с ними, но всё равно оставался? — Именно. Джон нахмурился. Идея того, чтобы быть вместе с абсолютно неинтересным ему человеком, казалось весьма тяжёлой. И то, что Гамильтон делал это по собственной воле, только вызывало больше вопросов. — Помнишь то утро, в ночь перед которым мы впервые поцеловались? — Джон кивнул. — Я тогда так испугался, что с тобой будет всё то же самое, что и остальными. Что я буду тебе нужен лишь в качестве друга, что я тебя не привлекаю в плане кого-то более значимого, чем просто приятеля. А когда ты меня поцеловал, то я почувствовал такое невероятное облегчение, — рассмеялся он. Лоуренс слушал его, уставившись в потолок. Он обдумывал и обдумывал всё сказанное, не смея прервать Александра, уже слишком сильно увлёкшегося рассказами из-за чересчур большого объёма выпитого. — А твоё пирожное, — он вновь рассмеялся. — Когда мне было десять, близился мой день рождения, а моей матери не было дома на протяжении уже недели точно. Пришла она как раз в мой день рождения и в руках её было два билета. В тот день я впервые побывал в театре. Я даже не помню, что это была за пьеса, но я никак не забуду, насколько был рад. После театра мы возвращались домой по тёмной улице, шёл снег, а мама мне рассказывала что-то смешное и я не мог перестать смеяться. Когда мы пришли домой, то она вручила мне бриошь. Точно такой же, какой подарил ты, Джон. Даже запах точь-в-точь такой, я до сих пор его помню. Потом мы с ней сидели перед разожжённым камином, она говорила мне что-то, а я ел это пирожное и чувствовал себя таким счастливым, каким не чувствовал себя никогда в жизни, — его слова звучали всё тише и тише, голос становился всё более сонным, похожим на обычное бормотание. — Странное совпадение, ведь так? — Да, странное, — прошептал Лоуренс, тело которого тоже слабело, готовое провалиться в сон. — А может это не совпадение, — продолжал бормотать Александр. — Может это судьба. Может ты — моя судьба, Джон. Последняя фраза показалась Лоуренсу слишком невозможной, чтобы быть явью. На утро он решил, что эти слова ему всего лишь приснились.