***
Уже минут с десять Джон наблюдал картину, как Александр разговаривает с каким-то мужчиной, сидя у барной стойки. Лоуренс не имел понятия, кто он. Время от времени Гамильтон смеялся, а потом лицо его приобретало серьёзное выражение в долю секунды. Было очевидно, что он знаком с этим человеком не первый день. Джон не имел возможности расслышать, о чём они говорили. Однако это не мешало понять, что мужчина весьма открыто заигрывает с Александром. Его жесты, улыбки, выражение лица сразу давали понять об очевидных мотивах этой беседы. Сердце Лоуренса пропустило несколько ударов, когда рука незнакомца легла на бедро Гамильтона. И это в таверне, где полным полно людей! Однако он быстро успокоился, когда Гамильтон незамедлительно избавился от его ладони, сказал ему пару слов и уже скоро вернулся за столик к Джону. Лоуренс не знал, что ему говорить. Он не хотел выставлять очевидными свои чувства. Но молчать тоже было не лучшим вариантом. Поэтому Джон отрешённым, насколько вообще это возможно, голосом спросил: — Кто это? Александр сделал глоток из своей кружки. — Старый знакомый. Лоуренс и без слов Гамильтона догадался об этом. — Близкий… знакомый? — тихо произнёс Джон. Он помнил, что говорил ему Александр. Помнил про его романы, про его полное безразличие к своим партнёрам. Лоуренса очень волновали эти темы, по причинам, которые он отказывался признавать самому себе. В ответ Гамильтон ухмыльнулся: — Можно и так сказать. Теперь совершенно понятной становилась и тема их разговора. Джон не чувствовал необходимости уточнять детали, так как всё уже лежало на поверхности. Вместо этого Лоуренс задавался всего одним вопросом: — Как ты не боишься быть пойманным? Александр оказался слегка удивлён вопросом. — Почему я должен этого бояться? — Если кто-нибудь узнает, то последствия могут оказаться весьма трагичными. — Для начала стоит упомянуть, что я никогда не был слишком беспечен в этом вопросе, — лицо его нахмурилось. — Я никогда не делал этого в людных местах, мне хватало критического мышления. А даже если бы меня кто-то и заметил, то вряд ли этот кто-то стал бы предпринимать действия, приносящие мне вред. — Почему ты так думаешь? Ты считаешь, что этому человеку было бы всё равно? — Не то чтобы совсем всё равно. У него, должно быть, глаза на лоб полезли бы. Однако не более. — По-твоему, он бы молчал о том, что увидел? — А почему нет? Что ему делать? Идти в суд? Это глупо! — Но ведь чаще всего именно так и поступают! — Вовсе нет, Джон, — покачал головой он. — Все дела о содомии, которые доходят до суда — это лишь маленькая крупинка от всех случаев. Ты, может, и не представляешь, как часто это остаётся незамеченным. А даже если об этом и узнают, то оставляют в тайне. В суде мало чего добьёшься в любом случае. Так зачем нужна вся эта морока, не приносящая абсолютно ничего? — Неужели все так просто и спокойно к этому относятся? — Джон был явно озадачен. — Нет, вовсе нет! У людей это вызывает шок, отвращение, непонимание. Однако вместо судов они идут в церковь — изгонять бесов, — Александр ухмыльнулся. — Но опять же, шанс того, что тебя застанут — крайне мал. Могу подтвердить на личном примере! Ни я, ни один из моих знакомых ни разу не оказался застан врасплох. Лоуренс уставился на дно своей кружки, обдумывая всё сказанное. — Ты, Джон, — внезапно произнёс Гамильтон, — ты хоть раз был кем-то замечен? — Нет, — он распахнул глаза, удивлённый вопросом. — Я всегда был осторожен. — И ты не один осторожен. На виселицу никто угодить не хочет, — пожал плечами Александр. — Ты так легко об этом говоришь, — в глазах его читалось непонимание. — Но ведь относись я к этому по-другому, хорошего в том было бы мало. Страх не способствует счастью. Лоуренс сжал губы в тонкую линию. На словах Гамильтона всё было элементарно. Как будто не было опасности, риска и давления. Давления не только со стороны общества. Самое тяжёлое давление было изнутри. Джон из раза в раз прокручивал в голове фразы, сказанные окружающими, картины, увиденные собственными глазами, которые не давали ему взглянуть на ситуацию спокойно, так, как это делал Александр. Очевидно, что он и понятия не имел о том, что вдалбливали Лоуренсу на протяжении всей жизни. — Моего знакомого повесили, — словно в пустоту произнёс Джон. — Его казнили на городской площади за содомию, перед десятком людей. И я это видел. Взгляд Александр вмиг потупился. В нём больше не было и намёка на резкость. — Он был лишь другом, — поспешил объяснить Лоуренс. — Мы с ним общались давно, но я и понятия не имел, что он тоже… что он тоже имеет склонности. — Мне жаль, — глухо сказал Александр. — А когда я пошёл в церковь, просить совета, то священник мне сказал, что это правильно. Что мой друг заслужил умереть. Гамильтон нахмурился. — Люди часто ошибаются. Церковь часто ошибается, — голос Александра звучал сурово и твёрдо. — Казалось бы, убийства — это плохо. Ведь так? Но только наш король развяжет войну с какой бы то ни было страной, как убийство — дело благородное, а каждая новая пролитая тобой кровь добавляет тебе доблести и званий. О тебе говорят не как об убийце, а как о герое. И сам священник будет петь тебе почести о твоей безграничной чести, пророча вечную жизнь после того, как ты покинешь этот мир. Это ли не лицемерие? — На войне человек отдаёт свою жизнь за тысячу других жизней, за жизни своих друзей и семьи, — холодно произнёс Джон. — Убивая точно таких же, как он, людей, у которых тоже есть друзья, жёны и дети. — Но в нашем случае человек просто поддаётся похоти, чтобы удовлетворить свои желания. Он совершает грех, но, в отличии от войны, не приносит в этот мир ничего благородного. Просто совершает грех. Александру не потребовалось много времени для ответа: — Много ли знакомых тебе ведут безгреховную жизнь? Ни один из них не поддался пороку? Каждый, абсолютно каждый из них погряз в чревоугодии, пьянстве или разврате! Мужья постоянно лгут и изменяют своим жёнам, проституция процветает, потому что всем этим честным, поголовно верующим джентльменам необходимо удовлетворять свои потребности, а от ненужных младенцев они избавляются самыми зверскими способами, которые только можно представить. Люди воруют, лгут, убивают! Для всех их нет понятия совести, но все они живут, как ни в чём не бывало! Однако если вдруг у человека есть чувства к такому же мужчине, как он сам, то его тело заслуживает раскачиваться в петле на глазах сотен гнусных лицемерных людей, а душа его, по их же мнению, вечно будет гореть в адском пламени! Единственный совершенный им грех — это любовь! Он должен умереть, потому что любит! У Лоуренса перехватило дыхание. Он даже забыл на мгновение, что вокруг них полно людей и их могут услышать. Гамильтон взял его руку в свою и крепко сжал, что Джон едва сдержался, чтобы не вскрикнуть. — Джон, — отчаянно произнёс он, — если ты, самый честный, добрый и благородный человек, которого мне приходилось знать, если ты — грешник, то я отказываюсь верить во всё, что вещают эти жалкие священники. Лоуренс чувствовал, как его пальцы дрожали, а в груди не хватало воздуха. Мысли словно сплелись в один большой комок из страха и стыда, а в горле встал ком, не позволявший произнести и слова. — Джон? — Гамильтон видел, как он весь побледнел и чувствовал дрожь Лоуренса, держа его за руку. — Думаю, мне нужен свежий воздух. Он быстро встал со своего места и выскочил на улицу, забыв забрать свои вещи. Александр в то же мгновение оставил деньги на столе, взял пальто Джона и своё собственное и последовал за ним. Лоуренс стоял, прислонившись спиной к стене таверны, скрестив руки на груди. — Всё в порядке? — Гамильтон протянул ему пальто. — Если я сказал что-то не так или обидел… — Нет, — перебил он. — Всё нормально. Александр взглянул на него исподлобья. — Пойдём домой? — спросил Джон. Гамильтон кивнул, удивлённый, что впервые услышал, как Лоуренс назвал апартаменты «домом». Шли они совсем медленно, едва поднимая ноги. Затянувшееся молчание разрушил Александр: — Прости, я не знал, что тебя так заденет эта тема. — Ничего, — отмахнулся Джон. — Это не ничего, я же вижу, — он сильно нахмурился и, выждав паузу, произнёс: — Твой отец знает о?.. — Нет, — Лоуренс покачал головой. — Наверное, нет. Наверное. Я не знаю. Его голос надорвался на мгновение. В глазах Гамильтона он увидел страх и обеспокоенность. И Джону это вовсе не нравилось. — Если ты хочешь что-то спросить, — начал Лоуренс, — то смело спрашивай. Что угодно. Меня это никак не задевает, не переживай. Александр прочистил горло. — Тебя совсем никогда не интересовали женщины? Он покачал головой в ответ. — Когда ты впервые понял? — Наверное, когда мне было лет четырнадцать, — неуверенно произнёс Джон. Гамильтон всё равно подолгу думал над вопросами, подбирая нужные и правильные слова, что не могло не удивлять Лоуренса. — Как его звали? — Фрэнсис Кинлок, — громко выговорить это имя у Джона не получилось, он почти прошептал его. Вместе с этим именем на него нахлынула волна старых воспоминаний, которые он долгие годы учился забывать. Однако никогда у него это не получалось. — Мы были одного возраста, он жил неподалёку от нас. Но когда нам было по пятнадцать, его семья переехала в Принстон. Лоуренс как сейчас видел перед собой его вечно-серьёзное лицо. Он мало улыбался, но в те редкие моменты, когда это делал, преображался до неузнаваемости и заставлял сердце Джона биться безумно быстро. Фрэнсис жутко не любил свои волосы, с отвращением сравнивая их с «соломой», а Лоуренс смеялся и про себя называл их золотом. Его серые глаза напоминали о хмуром небе, в них всегда, даже в моменты радости, таилась вселенская печаль. Руки Кинлока постоянно были холодными, а Джон любил держать их в своих ладонях в безуспешных попытках согреть. В четырнадцать лет Фрэнсис был выше его на два дюйма, что создавало почву для дружеских, совсем безобидных подшучиваний, но уже через год они полностью сравнялись в росте, и Лоуренс втайне ликовал. — Он ответил тебе взаимностью перед тем, как уехать? — Джон видел, что Александру действительно всё это было интересно. Прямо как ему было интересно узнавать о прошлом Гамильтона. — Да, прямо перед отъездом, — из его уст слетали короткие ответы, хотя в голове всплывали целостные воспоминания о прошедших днях в мельчайших подробностях. Лоуренс обожал и в то же время ненавидел вспоминать о той ночи. В секрете от отца, в секрете от целого поместья, когда все заснули, он вылез через окно, где его уже ждал Фрэнсис. Они гуляли всю ночь по лесу, долго разговаривали, давали клятвы писать друг другу письма при любой возможности и никогда не забывать об их дружбе. Было лето, погода была тёплой, а светать начинало рано. Когда первые солнечные лучи начали освещать местность, Фрэнсис и Джон начали прощаться. Без лишней мысли, словно так и надо было, они поцеловались. Не было смущения, стыда и сожаления, но было чувство радости, скрасившее горесть расставания. — Потом я поступил в Принстон и несколько лет мы были вместе. Вместе учились, вместе отдыхали, всё делали вместе, — продолжил Лоуренс, ощущая, как его собственный голос не слушается и постоянно надрывается. Он не мог рассказать обо всём. Он вряд ли бы смог, даже если бы захотел. — А что было дальше? — осторожно произнёс Александр. — На последнем году обучения мы разошлись. — Почему? — У Фрэнсиса появилась невеста, — холодно ответил Джон. Сердце Лоуренса до сих пор сжималось, как только он вспоминал улыбающееся лицо Кинлока, когда тот делился с ним новостями о помолвке. Улыбка, причиной которой была другая девушка. Улыбка, когда Фрэнсис описывал её, показывал маленький портрет в рамке, который Джон хотел вырвать из его ледяных рук и швырнуть о стену. Затем крик. Много крика. Вопль, дикий вопль «А как же я?!». Ругань, оскорбления, слова, которые никто никогда не сказал бы, если бы не эта ссора. А в конце спокойный, рассудительный, как у лечащего врача, голос: «Ты тоже однажды встретишь девушку, Джон, и поймёшь меня. Это всё юношеское. И у тебя всё пройдёт». Хлопок двери, холодный уличный ветер, опустошённый ящик стола и пол, усеянный разорванными письмами. — Не прошло, — пробормотал Лоуренс, глядя на Александра, который его даже не услышал.***
Оказавшись в квартире, Гамильтон сразу же направился в спальню и принялся за работу. Джон тоже решил заняться переводами. Однако он был не в силах сосредоточиться, а все мысли крутились вокруг одной единственной темы. И тема эта была вовсе не о французских текстах перед ним. Воспоминания о Фрэнсисе заставили его вновь, по сотому кругу обдумывать каждый момент своей жизни. Вспоминать всё до малейшей детали, повлиявшей на него. Джон был уверен, что у отца возникали подозрения. Генри не знал точно, однако наверняка чувствовал, что что-то не так. До него могли дойти слухи из колледжа, либо он и сам заметил. Генри не раз, вскользь напоминал ему вести себя подобающе, явно намекая, что догадывается о природе его отношений с Кинлоком. Об этом говорила и его неприязнь к Фрэнсису. Каждый раз, когда он появлялся в гостях у Лоуренсов, Генри был мрачнее тучи и не спускал с него грозного взора. А стоило Кинлоку покинуть их имение, как отец разрывался советами Джону о прекращении общения с ним, якобы он оказывал дурное влияние. Церковь всегда велела помнить о благоразумии, не попадать во власть соблазнов и не предаваться похоти. Джона с детства научили, что любой проступок, любой грех несёт за собой кару, в этой жизни или же следующей. Неповиновение слову Божьему несёт за собой наказание. Всегда. Люди вокруг Лоуренса ненавидели всех, кто отличался от них самих. Отличается человек цветом кожи, интересами или взглядами — неважно! Ключевым моментом было то, что он другой. А другим быть нельзя. Ведь другой непременно означает «хуже». А если ты хуже, то кому ты сдался в этом обществе? Стоило ли говорить, что Джон устал от этого? Он устал от того, что каждый аспект его жизни находится под давлением окружающих. Он хотел хоть раз, хоть один единственный раз пойти наперекор всему, что твердили ему долгие и долгие годы. Смелости способствовал ударивший в голову алкоголь. Лоуренс убрал все бумаги со своего стола в гостиной в одно мгновение и направился в спальню Гамильтона. Тот сидел за очередной статьёй при жёлтом свете единственной свечи и сильно удивился, когда к нему внезапно ворвались. — Джон? Что случилось? Вместо ответа последовал поцелуй. Лоуренс притянул к себе Александра, жадно целуя его губы и отводя от рабочего стола. Гамильтон смеялся, явно поражённый столь неожиданным напором. Уже в следующее мгновение он оказался на кровати, пока Джон, не разрывая поцелуя, снимал его кафтан и свой собственный. — Что происходит? — тяжело дыша, произнёс Александр. Лоуренс быстро развязал его шейный платок, откинул в сторону и принялся расстёгивать пуговицы камзола. — Я хочу этого, — прошептал он, целуя шею Гамильтона. — Я хочу тебя. Камзол Александра оказался на полу у кровати, рубашка выпущена из кюлот, а руки Джона проникли под неё. Гамильтон покрылся мурашками, ощущая его холодные пальцы на своей коже. — Ты пьян, — голос его мгновенно стал серьёзным. — Ни капли. Они правда мало выпили в таверне, этого количества алкоголя совершенно не хватило бы для полного помутнения сознания. — Джон, не стоит, — твёрдо произнёс он. — Почему? — Лоуренс снял собственный камзол, чтобы тот не сковывал движений. — Я больше тебя не интересую? Александр хотел возразить. Сказать, что только он его и интересует, а никто другой больше. Сказать, что сам этого желает. Сказать, что с радостью отдался бы чувствам и позволил Джону делать всё, что он хочет. Но говорить этого не стал. — Я не хочу, чтобы ты об этом сожалел, — он взял в свои ладони лицо Джона, заставляя посмотреть в свои глаза. — Ты не обязан этого делать. Вовсе не обязан. Лоуренс наклонился к нему и вновь поцеловал, не давая больше сказать и слова. Джон понимал, что его слова были абсолютно верны. Однако он не хотел слушать. Хотел забыть обо всём, о стыде, о страхе и ненависти к самому себе. Руки Джона опустились ниже, останавливаясь на бёдрах Гамильтона. — Мне это надо, — сквозь поцелуй сказал Лоуренс. — Хватит. Я же знаю, что ты будешь корить себя, — Александр бросил это резко, отстраняясь от Джона. Губы Лоуренса опустились к горлу Гамильтона, прикасаясь к пульсирующей артерии, слыша его тяжёлое дыхание, аккуратно оттягивая зубами нежную кожу. Всё тело Александра пылало в чужих объятьях. Он желал большего. Он не раз представлял лицо Лоуренса в момент их близости, его руки, обхватывающие его горящую плоть, его стоны, которые он был бы не в силах сдержать. Он желал большего, чем просто поцелуи и невесомые прикосновения. Однако он не хотел потом видеть перед собой мрачное лицо Джона, который сожалеет обо всём произошедшем и ещё глубже зарывается в себя и свои предрассудки. Руки Лоуренса лихорадочно расстёгивали пуговицы кюлот Гамильтона, когда тот закричал на всю квартиру: — Уходи, Джон! — Александр быстро избавился от его прикосновений, встал с кровати и сел обратно за рабочий стол. — Лучше просто иди спать. Лоуренс остался сидеть ошарашенный на мятых простынях, глядя на согнутую спину Гамильтона перед его глазами. Так редко ему доводилось видеть его без превосходной осанки. Александр прислонил ладонь ко лбу, а другая его рука быстро водила пером по бумаге. Не было похоже, что он писал. Скорее чёркал чернилами во все стороны. Джон просидел, глядя на него несколько минут, а затем молча покинул комнату.