***
Утром Лоуренс обнаружил себя в том же положении, в котором засыпал. Солнце уже давно возвышалось над горизонтом. Гамильтон ещё спал. Стараясь не потревожить его сон, Джон осторожно убрал его руку со своей спины. Лоуренс позволил себе ещё некоторое время остаться в постели, глядя на Гамильтона. Вторая его рука была небрежно закинута за голову, рот слегка приоткрыт, а грудь размеренно вздымалась и опускалась. Жёлтые солнечные лучи мягко спадали на его женоподобные черты и худое тело. Рыжие волосы отливали золотом в утреннем освещении. Джон видел в его чертах не живого человека, а безупречную мраморную статую Давида или Гиацинта. Он не мог отвести от него взгляд. Он хотел долго и тщательно рассматривать каждый дюйм его лица, прикоснуться к каждому изгибу его тела, прочувствовать пальцами все его вены, выпирающие кости и мышцы. Он хотел быть близко к нему, совсем близко. Настолько близко, чтобы тело Александра казалось его собственным. Солнечные лучи пробирались всё выше и выше, достигая глаз Гамильтона, заставляя всё его лицо морщиться. Джон не смог сдержать улыбки. Александр медленно распахнул глаза, часто моргая и потирая их руками. Он взглянул на Лоуренса рядом с собой. — Доброе утро, — пробормотал он слабым после сна голосом. — Доброе. Джон встал с кровати, потягиваясь всем телом и оглядывая комнату. Было необычным вновь просыпаться в этих стенах. Всё казалось таким знакомым и одновременно чужим. Вот его лакированный стол из тёмного дерева, совершенно чистый, не заваленный кучей бумаг, памфлетов и газет. Вот полка с книгами и учебниками в кожаных обложках, пыль на которых всё же не успела собраться, из-за добросовестно выполняемой работы прислуги. Вот его огромная кровать, в которой лежит сонный Гамильтон, медленно выбирающийся из-под тяжёлых одеял. А вот на столике стоит поднос с едой, которой Рэйчел всегда исправно приносит в его спальню каждый день в одно и то же время. Глядя на этот железный поднос, Джон вдруг рассмеялся, сжимая переносицу, что вызвало удивлённое выражение на лице Александра.***
Весь день Лоуренс чувствовал на себе взгляд Рэйчел и видел одну и ту же странную улыбку на её губах каждый раз, когда Джон оказывался в одном помещении с Александром. Он не пугался этого, его это не злило, а, пожалуй, лишь веселило. Гамильтону он решил ничего не разъяснять, так как совершенно не видел в том надобности. Генри с начала дня пытался вытянуть у каждого из них хоть слово о вчерашнем вечере и позднем разговоре с мисс Мэннинг. Но только его слова начинали походить на то, что он подводит к данной теме, Джон сразу же начинал говорить о вещах совершенно отличных и противоположных. И это действительно помогало. Но ровно до того момента, пока старший Лоуренс окончательно разозлился и он сорвался на крик: — Хватит строить из меня идиота! — он едва не ударил кулаком по обеденному столу, что совершенно не было на него похоже. Генри ведь всегда старался выглядеть холодно и сдержанно, ведь это, как он говорил Джону, говорит о самообладании джентльмена. — Джон, что, чёрт возьми, происходит? Ты категорически отказываешься жениться на мисс Мэннинг, но с какой-то стати остаёшься у неё в час ночи, чтобы «просто пообщаться»! Ты действительно считаешь меня настолько недалёким человеком? — Отец, я уверен, что ты совершенно не так всё понял, — спокойно отвечал Джон, хотя его изрядно веселила разъярённость Генри. — Боже! Мало того, что морочишь голову этой бедной девушке, так ещё и мне пытаешься лапшу на уши вешать. Что за ребячество! Как я ещё могу понимать то, что ты в ночное время остаёшься в доме юной дамы? И мне даже страшно представлять, для чего с тобой остался мистер Гамильтон. Лоуренс был безумно счастлив в тот момент, что Александр решил прогуляться на природе вместо обеда и не мог слышать всего этого. — Мы с мисс Мэннинг всего лишь друзья, и в этих отношениях совершенно нет места тому, о чём ты думаешь. — Ну раз тебе так нравится с ней общаться, то почему не взять её в жёны? — Потому что я её не люблю, отец, она для меня представляет интерес лишь в дружбе. — Стерпится — слюбится со временем, зачем годы-то терять? — Мисс Мэннинг никогда не станет мне женой и на этом точка, отец, — Джон старался говорить спокойно и он очень надеялся, что звучит убедительно. — Господи, к чему такое упрямство? — он тяжело вздохнул, откладывая вилку от своей тарелки в сторону. — Время идёт, сын, а ты его тратишь на не пойми что. Так и жизнь мимо пройдёт. Джон решил молчать, так как больше ему было нечего доказывать отцу. И всё равно это не принесёт пользы ни одному из них.***
Вновь оказаться в потрёпанной обстановке апартаментов было, на удивление, приятно и легко для Джона. По большей части из-за того, что только за ними захлопнулась дверь, как Гамильтон тут же притянул его к себе, жадно и ненасытно целуя. Во время всей поездки такой возможности им не предоставлялось. Но теперь Александр прижался к его губам, словно это было ему жизненно необходимо. Он нуждался в нём, как в глотке воды, в свежем воздухе и пище. Джон стал его потребностью. Они оба нуждались друг в друге. И чем дальше это заходило, тем опаснее становилось. За пару дней отсутствия в конторе уже образовался целый завал дел. Им пришлось сразу нырнуть в работу, полностью посвящая себя. У Джона не осталось времени по вечерам даже на переводы. Он искренне не понимал, как Гамильтон с таким же объёмом работы умудрялся продолжать редактировать и писать статьи. Он, казалось, спит от силы по два часа в сутки, а вечным его спутником стала кружка горячего чёрного кофе. Глаза его были вечно красными, быстро вернулись привычные чёрные круги, наличие которых стало неотъемлемой частью его внешнего вида. Лоуренс знал, что скоро это пройдёт. Количество времени, затрачиваемого на контору, совсем скоро вернётся к прежнему объёму, и Джон вновь сможет брать задания помимо неё и спать положенное ему время. Однако больше всего его во всей этой ситуации расстраивала одна вещь. Их общение с Гамильтоном сократилось до минимума. Они постоянно работали. Если Джон освобождался раньше, то Александр не мог оторваться от работы. А если у Гамильтона выдавалась редкая свободная минута, ставшая чем-то невероятным и чудесным, то Лоуренс совершенно не укладывался в сроки и из последних сил был вынужден оформлять дела и разбираться с бумажной волокитой. Они могли разговаривать в конторе во время выполнения всех дел, однако там постоянно находился кто-то третий лишний, препятствующий их разговорам на темы более личные, не касающиеся книг, музыки и судов. А их поцелуи и объятья за весь день можно было пересчитать по пальцам одной руки. И это усугубляло их уставшее, подавленное состояние в разы. Закончив разбираться после полуночи с делом своего подзащитного, слушание по делу которого должно было состояться уже сегодняшним утром, Джон решил пожелать Александру спокойной ночи перед тем, как с концами провалиться в сон. В это время Гамильтон никогда не ложился, а ещё несколько часов посвящал ненавистной ему газете. Не захотев взять даже свечу, Джон вышел из гостиной в коридор. Дверь в спальню была приоткрыта. С момента их приезда, Александр часто забывал закрывать её. Должно быть, своё брала бессонница, вызвавшая забывчивость и рассеянность. Лоуренс только хотел зайти внутрь, как ноги его оказались прикованы к полу. Он затаил дыхание. Через приоткрытую дверь перед глазами Джона представал вид непосредственно на старую кровать. Лоуренс чувствовал, как щёки его мгновенно покраснели. Он не имел намерения подглядывать или же вторгаться в чужое личное пространство. Всё само оказалось перед ним. Как будто специально. Лоуренс хотел сразу же уйти, но его ноги ему этого не позволяли. По крайней мере, он хотел верить, что всё дело было именно в ногах. Джон знал, что ему не следовало смотреть. Но взгляд его всё равно был устремлён внутрь открытой спальни. Александр лежал на кровати, повёрнутый спиной к Лоуренсу, в одной тонкой, почти прозрачной ночной рубашке. Спереди она была приподнята, Гамильтон тяжело дышал, а ритмичные движения руки возле паха делали очевидными его действия. Он старался вести себя тихо, как можно старательнее приглушая все звуки и шум, способные привлечь внимание. Но, похоже, об открытой двери Гамильтон забыл. Джон знал, что не должен быть застать Александр в такой личный момент. Он почувствовал жар, разливающийся по его собственному телу, и который в итоге концентрировался в паху. Вместо того, чтобы вернуться в гостиную, Джон оставался стоять на месте. Он чувствовал себя преступником. Однако не мог ничего с собой сделать, не мог сдвинуться с места, отвернуться и уйти. Движения Гамильтона становились быстрее, он уткнулся лицом в подушку, надеясь сделать своё дыхание тише. Он резко перевернулся на спину, представая совершенно открытым перед Джоном, от взгляда которого теперь ничего не было скрыто. Глаза Александра были закрыты, брови сдвинуты у переносицы, а покрасневшие губы были распахнуты. Его лицо, освещённое пламенем дальней свечи, было сосредоточенным и чувственным. От одного взгляда на столь интимное выражение, сердце Лоуренса стало биться ещё быстрее об его грудную клетку, в висках оглушительно стучала кровь. Дыхание Гамильтона окончательно сбилось, рука двигалась всё быстрее, и стон сорвался с его губ, оказавшись заглушённым подушкой. Джон быстро отошёл от дверного проёма, боясь быть увиденным. Грудь Александра продолжала тяжело вздыматься, пока Лоуренс бесшумно прокрадывался обратно в гостиную. В коленях его ощущалась лёгкая дрожь. Он медленно закрыл за собой дверь, сел на диван и откинулся на его спинку. Джон вздохнул и закрыл глаза, пытаясь успокоиться, чтобы жар в его теле утих. Но этого не случалось, потому что перед собой он всё ещё видел Александра. Лоуренсу было нечему удивляться. У Гамильтона, как у любого другого мужчины, были потребности, которые было необходимо удовлетворять. Он мог хоть сейчас отправиться в таверну, познакомиться с какой-нибудь девушкой и благополучно затащить её в постель. У него никогда не было с этим проблем. Джон наслышался о его похождениях и в их правдивости он не имел сомнений. Найти себе пассию Александр мог в любое время, хоть в час ночи, хоть в час дня. Но сейчас этого он не делал. У Лоуренса тоже были потребности. Хотя, их наличие он привык отрицать и подавлять. Всю жизнь люди вокруг убеждали его в низости подобных желаний, их греховности. Если ты поддавался им, то ты слаб и попросту отвратителен. Но слабость и отвращение — совсем не те слова, которые ассоциировались с Александром. Джон сразу начинал думать о свете, нежности и страсти. У него язык не повернулся бы назвать похотью то, что он чувствует. Это не было грубым желанием, вызванным легкомысленным порывом. Хотелось прикасаться к чужому телу, целовать его только чтобы показать, насколько дорог ему Александр. Хотелось быть рядом с ним, чтобы переплетались их руки и ноги, желания и мысли. Чтобы в столь искреннем акте они доказали подлинность своих чувств друг к другу. Голова Джона всегда была полна сомнений и страхов. Но чем дольше он находился рядом с Гамильтоном, тем больше он убеждался, что его склонности не могут быть ошибкой. Они были частью его. С самого начала. Возбуждение Джона не прошло. Он продолжал чувствовал жар в ноющем паху, всё тело нуждалось в разрядке. Лоуренс ослабил шнуровку своих кальсон, обхватывая ладонью член. Он медленно водил по нему рукой, сомкнув веки. Он видел перед собой трепещущие ресницы, мягкие алые губы, разбросанные по подушке рыжие волосы и извивающуюся худую фигуру с острыми ключицами, впалым животом и стройными ногами. Сильнее сжимая руку, Джон вздрогнул всем телом и из груди вырвался низкий стон, растворившийся в пустой комнате. Роящиеся мысли утихли на мгновение. Лоуренс взял платок, лежавший рядом на диване, вытер об него испачканную руку и сразу откинул в сторону. Некоторое время Джон сидел в том же положении на диване. На губах его появилась слабая, печальная улыбка. И он, и Гамильтон испытывали неподдельное влечение, но отталкивали друг друга. Джон в какой-то мере сожалел о том, что решил в начале держаться на дистанции. Он давно осознал свои настоящие желания, однако теперь уже Александр препятствовал их близости. Гамильтон хотел спасти Лоуренса от самого себя. Хотел избежать сожалений и упрёков, к которым Джон, в его глазах, был явно склонен. Но Лоуренс не нуждался в такой защите. Теперь он был уверен в своих чувствах и потребностях. Он хотел Александра, и его это больше не пугало. Вот только Джон не знал, как теперь разрушить стену между ним и Гамильтоном, возведенную его собственными руками. Разве не глупо всё это было? Разве не глупо было прятаться по разным комнатам, скрывая свою нужду друг в друге и самим удовлетворяя себя? Это было полным абсурдом. И Лоуренс всем сердцем хотел это прекратить.***
Джон с трудом волок за собой ноги, поднимаясь на четвёртый этаж, который он с недавних пор стал проклинать. Александр шёл впереди, чувствовал он себя не намного лучше. Эта неделя ощущалась невыносимо длинной. Казалось, что до её конца они и вовсе не доживут. Лоуренс впервые ощутил на собственной шкуре все самые ужасные рассказы Гамильтона об работе в Нью-Йоркской конторе. Хотя завтра у них и был выходной, а вся документация осталась заперта в тесном кабинете, в таверну они не пошли. Выпивка вряд ли смогла бы скрасить их настроение. Джон не был готов видеть вокруг себя толпу пьяных мужчин и слышать их весёлые голоса, хотя это всегда и поднимало его дух. Сейчас он хотел простого покоя и тишины. — Ты ещё собираешься работать? — спросил Джон, заглядывая в спальню. — Нет, — вздохнул Александр, падая на кровать. — Я дописал всё, что требовали от меня в газете за эти дни, а новых заказов на статьи не поступало. — И что ты собираешься делать? — Лоуренс зашёл внутрь, подходя к постели. Даже на этой неделе, в такой напряжённой атмосфере Александр не пренебрегал порядком и все его простыни были идеально застланы, а комната оставалась прибранной. — Я думал поспать. Но у тебя, похоже есть для меня другое предложение, — на губах его заиграла улыбка, когда над всем его телом навис Джон. — Действительно, есть, — он наклонился, невесомо целуя губы Александра. — И, как мне кажется, оно бы тебя заинтересовало. Гамильтон притянул его к себе, обхватывая руками шею и не давая больше произнести и слова. Тонкие пальцы потянули за кончик атласной ленты, распуская светлые волосы и запуская в них руку. Александр любил зарываться в его волосах. Это сразу же успокаивало. Язык Гамильтона неторопливо проникал в рот Лоуренса, пока тот пытался, не отрываясь от поцелуев, стянуть с себя ботинки и забраться на кровать. Александр улыбнулся его безуспешным попыткам и, ненадолго отстраняясь, помог снять обувь. Только избавившись от ненужного предмета гардероба, Джон залез на узкую кровать, вовлекая Гамильтона в новый поцелуй. Он медленно развязал узлы шейного платка Александра, отбросил в сторону и тут же принялся развязывать свой собственный. Пока он был занят этим, Гамильтон скинул с них обоих кафтаны и принялся расстёгивать пуговицы камзола Джона. Лоуренс резко отстранился от него, обхватывая в ладони его угловатое лицо и глядя прямо в глаза. — Ты сильно устал? — со сбитым дыханием спросил Джон. Во взгляде Александра читалось недоумение. — Бывало и хуже, — он мягко улыбнулся. — Но разве это важно? Гамильтон хотел поцеловать Джона, но тот отстранился ещё дальше. Лоуренс замер, рассматривая лазурные глаза, смотрящие на него с вопросом. Руки Александра остановились и отдернулись от камзола, но Джон быстро обхватил их собственными ладонями. — Что-то не так? — голос Александра звучал обеспокоенно и виновато. Лоуренс ненавидел это. Ненавидел, что Гамильтон был вынужден переживать из-за любой мелочи, опасаясь поторопиться, обидеть, причинить боль или неудобства. Джон терпеть не мог рамки, в которые загнал их обоих. Он только сейчас осознал, что находился между раздвинутыми ногами Александра. В груди разливался жар. Лоуренс наклонился к Гамильтону, прислоняясь к его лбу своим собственным и обжигая его распахнутые губы своим дыханием. — Я решил, — прошептал он. — Я готов к большему. Джон поцеловал его, проводя руками по чужим плечам и шее. Он расстегнул серый камзол Александр, проникая под рубашку, прикасался к его коже, чувствовал все ребра, позвонки и мог все их пересчитать лёгкими касаниями подушечек пальцев. Гамильтон резко выдохнул, затем мягко отстранил его от себя. — Ты точно уверен? — Уверен, — он вновь его поцеловал. — Это действительно то, чего ты хочешь? Щеки Александра пылали, он несознательно всё ближе прижимался к Джону, сердце громко колотилось, а губы были тёмными и искусанными. Глядя на его желающее выражение, рассудок Лоуренса помутился, а всё тело громче кричало о том, что нуждалось в близости. — Да, — мгновенно, не задумываясь, ответил он. — Больше, чем чего-либо ещё. Обхватывая лицо Джона своими руками, Александр на некоторое время задержал внимание на его глазах. Взгляд Гамильтона казался столь трепетным и беспокойным. Лоуренс опасался вновь получить отказ. Но затем Александр накрыл его губы своими, разрушая все барьеры и границы, стирая сомнения и страхи, привнося нежность и доверие. Вся одежда оказалась брошена на холодный деревянный пол. Никто не хотел спешить. Прикосновения Александра были осторожны, медленны, Джон всё время встречал его обеспокоенный взгляд, из раза в раз вопрошающий «Можно?», «Точно?», «Уверен?». Лоуренс совсем не ожидал от него подобной неторопливости и самоконтроля, предотвращающих сорваться в порыве эмоций и сделать всё, о чём думал бесконечно долгие месяцы. Джон чувствовал его возбуждение, чувствовал, как крепко ноги Александра обхватывают его талию, стирая расстояние, слышал трепещущее сердцебиение. И Гамильтон продолжал целовать его чувственно и мягко, страстно, но не безумно, не яростно. В его поцелуях не ощущалось похоти и чего-то порочного. Джону казалось, что Александр едва ли не боится к нему прикасаться. Гамильтон всё предоставил в руки Лоуренса. Все действия и движения, границы и линии, которые они пока не будут пересекать, обозначал именно он. — Джон, — в ночном сумраке комнаты звучал голос Александра, — если ты вдруг передумаешь, то… — Прошу, — молил Лоуренс, пока горячие губы Гамильтона прикасались к его шее, — не ставь под сомнения то, что мы делаем. — У меня точно такая же просьба к тебе, — он чувствовал, как бешено в артерии пульсирует кровь Джона. — Не сомневайся ни в чём. Руки Лоуренса скользили вдоль чужих ног, по голеням, коленям, бёдрам, пробираясь выше и прикасаясь к паху. Гамильтон обхватил своей ладонью твердую плоть Джона, срывая с его губ короткий стон. Александр разглядывал его лицо, всматриваясь в его выражение, прежде чем начать водить рукой вверх и вниз. Лоуренс накрыл его губы жадным поцелуем, заглушая собственное прерывистое дыхание. Александр податливо извивался под его прикосновениями. Движения руки Гамильтона были точными, уверенными, и никак не спешными, неловкими или неумелыми. Джон прекрасно знал, что для него это далеко не первый раз. Но было не время, чтобы задумываться вообще о чём-либо. Дыхание Александра было тяжёлым, поцелуи и прикосновения стали смелыми и чувственными. Он глубоко целовал Джона, второй рукой схватился за его спину, вдавливаясь в кожу ногтями и оставляя на ней следы. Он откидывал голову на подушку, закрывал глаза и из глубины его горла доносились глухие стоны. Лоуренс чувствовал, что один вид этого лица был способен довести его. Александр опустился к шее Джона, мягко оттягивал тонкую кожу у её основания, целовал места укусов и проводил языком по ним. Лоуренс был близок к концу. Он полностью тонул в поцелуях Гамильтона, его ускорившихся движениях и неразборчивом шёпоте. Александр издал гортанный стон и его тело полностью обмякло в чужих руках. Ещё несколько резких движений — и Лоуренс почувствовал приятную дрожь во всех своих конечностях. Он обессиленно опустился рядом с Александром, тяжело дыша и ощущая лишь пустоту в голове и мыслях. Он и забыл, какого это ни о чём не думать и не тревожиться. Выровняв дыхание, Гамильтон повернул голову в сторону Джона. Его кудрявые волосы растрепались, взгляд затуманен, щёки были багровыми в дрожащем пламени свечи, а к зацелованным губам хотелось вновь и вновь прикасаться. Глядя на него, вспоминая всё произошедшее, Лоуренс чувствовал, что наконец обрёл давно потерянную часть себя. Спустя столько времени, проведённого рядом, пока они избегали своих желаний, скрывались, после месяцев, полных утомительной работы и напряжения, после такого долгого ожидания, это было именно то, в чём нуждались они оба. Пустота в груди заполнилась чем-то тёплым, мягким, вселяющим спокойствие. И причиной тому был всего один человек. — Ты о чём-нибудь жалеешь? — спросил Александр. — Только не об этом.***
Где-то на лестнице апартаментов хозяйка громко ссорилась с одним из жильцов, чем, безусловно, разбудила всех обитателей ближайших квартир. Но это никак не портило настроение Джона. Ему казалось, если первым, что он увидел с утра, был Александр, то настроение плохим никоим образом быть не могло. Гамильтон проснулся в то же мгновение, с улыбкой глядя на Джона. — Доброе утро, — произнёс Лоуренс. Он убрал рыжие волосы со лба и скул Гамильтона лёгким прикосновением, чтобы видеть каждую чёрточку его лица. Александр приподнялся на локтях, оказываясь над Джоном и целуя его. Лоуренс мягко ему улыбнулся. Гамильтон вновь быстро поцеловал его и отдалился, проводя пальцами по контору нижней губы Джона, его подбородку, шее и груди. Взгляд и движения Александра прекратили блуждать вдоль и поперек и вдруг застыли в одной точке. Перед его глазами открывалось то, что трудно было заметить в сумрачной темноте, но сразу бросалось в глаза при утреннем свете. Гамильтон крайне осторожно, как к тонкому хрусталю, прикасался к руке Джона в области локтя. Лоуренс удивленно взглянул на то, что так приковало его внимание и почувствовал, как собственное сердце ушло в пятки. Обводя подушечками пальцев белые затянувшиеся росчерки семи линий разной длины, Александр спросил голосом, в котором нельзя было разобрать ни единой эмоции: — Откуда это? Он догадывался об ответе. Джон стал оглядываться вокруг, однако ни единого куска ткани, которым можно было прикрыться, он не наблюдал в зоне своей досягаемости. — Да так, — он положил ладонь туда, куда смотрел Александр. — Это глупость. Джон начинал чувствовать, как щеки его становятся красными. Ужасный стыд нахлынул на него волной. Он так смущался этих следов, напоминавших ему о слабости и своей дурацкой импульсивности. Как глупо это было и легкомысленно, Джон осознал на следующий же день после сделанного. А теперь, когда он почти и забыл о своём юношеском порыве, о котором никому не рассказывал, всепоглощающий стыд окутал его. Лоуренс не хотел, чтобы кто-то узнал. Особенно Александр. Особенно сразу после того, как они переспали. Получилось так неправильно и глупо. Джон чувствовал, что всё испортил. Александр убрал прикрывающую ладонь Лоуренса и вновь прикоснулся к шрамам. Джон отвернулся, не позволяя себе взглянуть на него. — Зачем? — брови Гамильтона были нахмурены. Лоуренс не ответил. Он закусил губу и сильно-сильно зажмурил глаза, надеясь что таким образом сбежит из всей этой ситуации. — Ты же больше так не делаешь? Джон почувствовал, что всё равно будет вынужден ответить. — Нет, конечно, нет, — быстро бормотал он, всё ещё глядя в сторону. — Это было всего однажды, после Фрэнсиса, — Лоуренс тут же запнулся и проклинал себя, что сболтнул лишнего. — В общем, это было ошибкой. Гамильтон продолжал трогать эти полосы на руке Джона, пока тот мечтал провалиться под землю. Он хотел начать извиняться за всё: за то, что Александр увидел то, чего видеть не был должен, за свою глупость и за испорченное к чёрту впечатление. Но что-то остановило его. И так, наверное, было даже лучше. Не убирая руки от Джона, Гамильтон быстро поцеловал его. — Чёрт, Джон, — с досадой в голосе говорил Александр сквозь поцелуи. — Зачем? Господи… Зачем? — Не знаю, — растерянно говорил он. — Я ведь даже не хотел… Ну… — Боже, — он говорил с безумным сожалением, как будто порезы нанёс именно он. — Ты ведь так прекрасен, — Александр стал покрывать поцелуями все лицо Джона, затем спускаясь ниже к шее, ключицам, плечам и наконец достигая изгиба руки. Он сначала внимательно рассматривал светлые полоски, проводил пальцем по их ребристой поверхности, а затем вновь стал лихорадочно целовать губы Джона, повторяя: — Ты ведь не понимаешь, как прекрасен. Джон был абсолютно ошарашен, чувствуя себя всё большим и большим ничтожеством. Ему казалось всё это лишь жалостью, а жалость он терпеть не мог. — Господи, — не прекращая, бормотал Александр. — О, Джон. Поклянись мне, что больше никогда этого не сделаешь Лоуренс молчал, чувствуя пальцы Гамильтона на своей руке. Он не мог поверить в искренность слов. Он ведь её не заслуживает. — Джон! — вскрикнул Александр, приковав к нему взгляд. Глаза Гамильтона блестели. — Не смей. Больше. Так. Делать. В этом взгляде был страх. Сам настоящий страх. И Джон с трудом мог поверить, что это был страх за его жизнь. — Нет, — он начал растерянно качать головой из стороны в сторону, — конечно нет. Лоуренс поцеловал Гамильтона, судорожно прижимая его к себе, пока тот всё ещё не отпускал шрамы из-под своего прикосновения. Они хотели забрать тревоги друг друга, спрятать все опасности и кошмары земного существования, сберечь от целого мира, только чтобы человек рядом был счастлив. Только чтобы его сердце не знало бед и страданий. Только чтобы он оставался рядом как можно дольше.