***
— Вы будете что-нибудь пить? — спросил Джон, когда напротив него сел Нортон. — Нет, нет, мы ведь здесь не для этого. — Тут Вы правы, — он откинулся на спинку старого стула. — Мистер Нортон, раз уж мы наконец находимся в благоприятной обстановке, то попрошу Вас рассказать, как получилось так, что против Вас выдвинули обвинения. Аллан посмотрел на него исподлобья и сжал губы. Он отвёл взгляд, совсем как это делают провинившиеся дети. И ведь в самом деле он напоминал ребёнка с его пухлыми щеками и без всякого намёка на щетину на них. Джон вздохнул: — Мистер Нортон, я знаю, что Вам сложно, но мне действительно надо знать обо всём. Абсолютно обо всём. Можете не торопиться, если Вам надо собраться с мыслями. Но только говорите. Аллан попытался слегка расслабить свои напряжённые плечи и наклонил голову вбок. — Говоря коротко, мой отец и мать застали меня за половым актом с мужчиной в нашем доме, — его попытки звучать непринуждённо и уверенно терпели неудачу. — Как зовут второго мужчину? — Джеффри Роуд. — Можете рассказать про него? — Мы учимся вместе с ним в колледже, знакомы несколько лет, но подобные… отношения у нас начались недавно. — Как получилось так, что Вас застали? Неужели Вы не знали, к чему это может привести? — Знал, но… — он запнулся и закусил губу. — Чёрт! Мы напились и вообще ни о чём не соображали, не то что думали о последствиях! Аллан ударил ладонью по столу, но не от злости, а от досады и мыслей о собственной глупости. Он закрыл лицо руками и из груди его вырвался непроизвольный вскрик. — Какой идиот! — кричал Нортон на самого себя. Джон чувствовал себя ужасно, наблюдая за Алланом. Он хотел помочь. Правда, хотел помочь. — Незачем себя винить, — осторожно произнёс Лоуренс. — Вам легко говорить, — процедил сквозь зубы он. — Вас за содомией не застали! Аллан огрызался, как любой другой юноша. Джон видел, что перед ним никак не состоявшийся мужчина, а обычный подросток, который агрессию использует в качестве защиты. Он не знал, как справиться с собственными эмоциями, а тут на него свалилась угроза смертной казни. Очевидно, что он не сможет здраво на всё это реагировать. — Мистер Нортон, очень глупо с Вашей стороны срываться на мне, человеке, который хочет Вам помочь. И чтобы я смог хотя бы попробовать это сделать, мне нужно Ваше сотрудничество. Брови Аллана сдвинулись у переносицы, его дыхание становилось размеренным и сам он на вид был спокойнее. — Вы думаете, что правда сможете помочь? — Я не могу быть уверен. Но я действительно буду стараться и находится рядом до самого конца, — спустя мгновение он продолжил: — Вы не пытались поговорить со своим отцом, объясниться? Возможно Вы могли бы договориться с ним и не доводить всё до суда? — Я пытался, — пожал плечами Нортон. — Но он не хотел слушать, а лишь кричал, проклинал меня, осыпал целым изобилием ругательств и вышвырнул из дома. Теперь я даже не могу забрать оттуда свои вещи и одежду. В груди Джона всё сильнее сжималось сердце, а в голове возникали тревожные мысли. Как будто всё это могло произойти и с ним. — Он сказал, что в меня вселился сам Сатана, можете поверить? — он попытался усмехнуться, но ухмылка его лишь исказила его лицо. — Насколько я слышал, он втягивает во всё это ещё и своего брата, моего дядю. Чтобы и он давал показания против меня. Не знаю, что он собирается там говорить. То ли солгать, что был третьим свидетелем, то ли просто подлить масла в огонь, рассказывая какая нечисть во мне обитает, — Аллан стал потирать свой правый висок. — Но почему Ваш отец хочет отправить на виселицу собственного сына? — Он сказал, что только таким образом я смогу искупить все свои грехи, — голос его эхом отразился в сознании Джона. — Только покаявшись в содеянном, приговорённый к смерти, душа моя обретёт покой и я очищусь от всей грязи, которой себя замарал. — Вы… — Лоуренс прочистил горло, чувствуя как холодно становится всем его конечностям. — Вы тоже так считаете? — Нет конечно, — тихо ответил Нортон. — Я вообще не очень-то во всё это верю. — А что насчёт другого мужчины? Его, должно быть, тоже обвинили. Лицо Аллана стало мрачнее тучи, ладони вновь сомкнулись в кулаки и он вжался в собственные плечи. Не глядя на Джона, он произнёс: — Он стал всё отрицать и говорить, что я насильно склонил его. — Но это ведь… — Конечно это неправда! — не дал ему договорить Нортон. — Он струсил, просто, чёрт возьми, струсил и решил спасти свою шкуру, подставив под удар меня! Эти обвинения в якобы «изнасиловании» ещё глубже меня в могилу загоняют, не так ли, мистер Лоуренс? Джон взглянул на него с сожалением и вздохнул: — Да, это делает всё только хуже. Аллан понимающе кивнул, кусая губы. Лоуренсу до этого казалось, что тот не понимает всю тяжесть своего положения. Однако он ошибся. И Джон не знал, делает это его задачу легче или же труднее. Когда он вновь посмотрел на Нортона, то глаза юноши блестели и он быстро поспешил стереть мокрые дорожки со своего лица. Джон испугался, что его слова могли как-то задеть Аллана. — Мистер Нортон, если я что-то не так сказал, то… — обеспокоенно произнёс Лоуренс. — Вы тут не при чём, — он имел ужасную привычку перебивать на полуслове. — Я из-за… А, чёрт, Вы всё равно не поймёте! — Я могу попытаться. Насухо вытирая щёки, Аллан взглянул на него с грустной улыбкой: — И вряд ли у Вас это получится. — Я — тот человек, которому Вы можете говорить всё. Иметь секреты от своего адвоката — себе дороже. — Но к моему делу это вовсе не относится. — И всё же я готов выслушать. Джон не хотел говорить с ним лишь о предстоящем суде. Он желал в первую очередь поддержать Аллана. Он не хотел оставлять этого человека без последней надежды, в полном одиночестве и с грузом на сердце. Хотя Лоуренс и мог заняться работой и другими, целесообразными клиентами, как посоветовал Гамильтон, он решил принять на себя роль священника, который выслушивает последнюю исповедь. — Вы будете смеяться, а может скривитесь от отвращения, — лёгкая грустная ухмылка появилась на губах Аллана, — но, полагаю, это меньшее унижение, которое я испытаю в ближайшее время. Мне терять нечего, верно? — Не говорите так обречённо, не всё ещё кончено, — Джон не знал, кого пытался ободрить, себя или Нортона. — Лучше расскажите, что Вас только что так расстроило. — Да глупости всё это, — махнул он рукой. — Мне просто обидно стало. — Из-за чего обидно? — Что дурак я. Мне ведь правда казалось, что Джеффри ко мне что-то чувствует, а у меня есть чувства к нему. Но ведь так не бывает, скажете Вы, — в голосе его звучала насмешка над самим собой, над своими эмоциями и переживаниями. — Наш мир — удивительное место. И чем больше я о нём узнаю, тем больше я убеждаюсь, что всякое может случиться. Даже то, о чём не подозреваешь. — И Вам не тошно от меня? — Как видите, я всё ещё перед Вами, мистер Нортон. Оскорблять Вас, плеваться ругательствами и уходить я не собираюсь. — Ваши снисходительные ответы и реакции наводят меня на довольно неожиданные предположения, — он тихо посмеялся. Джон лишь улыбнулся. Ему казалось, что от Аллана он мог себя особо не скрывать, ведь был точно таким же. Да и не стал бы Нортон использовать эту информацию против него. Не в его случае. — Так Вы не считаете абсурдом то, что между людьми одного пола возможны отношения? — Аллан почувствовал азарт и решил точно узнать, верны ли его догадки. Но Лоуренс не собирался юлить, как подумал он. — Вовсе не считаю, мистер Нортон, — он самодовольно улыбнулся, когда лицо Аллана вытянулось от удивления. Тот не ожидал получить прямолинейные ответы. — И Вы не опасаетесь говорить этого мне? Если бы обрывки их фраз услышал бы кто-то посторонний, то его смысл вряд ли оказался бы очевидным и понятным. Однако между ними двумя всё было предельно просто и очевидно. — Лично Вам — не опасаюсь. Вы бы не предприняли ничего, что нанесло бы мне вред. — Действительно, — он откинулся на спинку стула. Казалось, что Аллан наконец расслабился и его напряжение немного спало. И как мало для этого потребовалось — лишь одно откровение. — Теперь-то Вы точно уверены, что можете говорить мне всё и я пойму? — спросил его Джон. — Да, это многое меняет, — задумчиво протянул он. — Вы поэтому решили взяться за моё дело? — Отчасти. Аллан вновь кивнул головой. — Есть ещё что-то важное, что мне следовало бы знать, мистер Нортон? — Я рассказал всё, что мог. — Хорошо. Джон дал себе минуту, чтобы всё обдумать и решить, что делать дальше. Волнение и страх неизвестности не прекращая давили на него, заставляя все его мысли сплетаться и путаться. Он с трудом представлял, как ему поступать и что предпринимать для защиты Аллана. Оправдать его было задачей практически невозможной, не с такими законами и не в этом обществе. Но всё же Лоуренс не хотел отступать и сразу сдаваться. Он решил приложить все свои силы, чтобы хотя бы попытаться что-то сделать, а не пустить всё плыть по течению.***
— Александр, ты знаешь, который час? — лёжа на кровати и спрятав лицо в своём локте, бормотал Джон. — Сейчас, сейчас, мне немного осталось, — он сидел за столом при догорающей свече и безумно водил пером по бумаге, выводя предложения одно за другим. — Тебе свет мешает? — Твоё «сейчас» было час назад. Иди спать. Немедленно. — Да, только ещё одна статья — и всё. — Три, чёрт возьми, часа ночи! — протянул Лоуренс. — Ты себя в могилу загонишь с таким недосыпанием. — В могилу я попаду скорее, если окажусь на улице, когда не смогу платить аренду за квартиру. Пожалуйста, Джон, спи и не обращай внимания на меня. — Так, мне это надоело, — произнёс он и вскочил с кровати, направляясь к Александру. — Нет, нет! Я должен хотя бы эту дописать! — Ты должен спать, — Джон задул свечу, стоящую на столе, и вся комната погрузилась во тьму. Он тут же обхватил Александра своими руками, поднимая со стула и притягивая к себе. — Мне ведь правда немного оставалось, — бормотал Гамильтон, пока Лоуренс волок его прямо в кровать. — Это «немного» доделаешь после того, как поспишь, — он повалил Александра на смятые простыни и сам лёг рядом, предварительно накрывая его губы поцелуем. — Может ты мне предложишь что-то более интересное, нежели просто сон? — даже в кромешной темноте Джон видел его дьявольскую улыбку. Гамильтон поцеловал его, запуская руку ему под ночную рубашку, и проводя пальцами от его груди вниз к животу. Хватая ртом воздух, Лоуренс произнёс: — Ты разве не хочешь отдохнуть после целого дня, проведённого за работой? — А разве это не лучший способ отдыха? — его губы прижались к шее Джона. Лоуренс чувствовал себя слабым перед прикосновениями и поцелуями Александра. Он не мог отказать. Его руки опустились на спину Гамильтона, отодвигая в сторону грубую ткань сорочки. Александр раздвинул колени Джона, пальцы скользили выше, мягко сжимая бёдра. Лоуренс постоянно чувствовал, что ему нужно больше и больше этого человека. Больше прикосновений, больше объятий, больше поцелуев. Он желал взять от Гамильтона всё, что тот позволит. И сам был готов полностью отдать себя Александру, без остатка, без сожалений. Лоуренс обхватил Гамильтона, крепко прижимая к себе. Он хотел стереть все оставшиеся границы между ними, разрушить воздвигнутые стены, показать Александру своё абсолютное доверие. Джон целовал его пылко, чувственно, сгорая от желания. Он изгибался, подавался вперёд навстречу телу Гамильтона, чересчур нетерпеливо, слишком смело, не так, как обычно. Лоуренс каждым своим движением показывал, что хочет большего, чем прежде. Александр понимал его без слов. Рука его зарывалась в светлых волосах, он нехотя отстранился от губ Джона, прошептав: — Ты хочешь, чтобы я… — Да, — тут же ответил он, стремительно избавляя их от остатков одежды. — Правда хочешь? — Да, чёрт возьми! — Джон рассмеялся, глядя на Гамильтона над ним, рыжие пряди которого небрежно спадали вниз и щекотали лицо Лоуренса. Александр сразу же подался вперёд, покрывая его шею поцелуями и укусами, следы от которых утром останутся в качестве воспоминания о ночи, проведённой в объятьях друг друга. Джон двигался в такт движениям Александра, дыхание обоих было тяжёлым, поцелуи жадными, порой неуклюжими, торопливыми и ненасытными. Лоуренс приглушал все свои стоны, опасаясь был услышанным другими жильцами. Гамильтон, в свою очередь, подобных опасений явно не имел. Его ногти впивались в кожу на бёдрах Джона, оставляя следы в форме полумесяцев. Александр один за другим оставлял красные пятна на его шее. Благо что галстук, являвшийся неотъемлемым атрибутом одежды, полностью их скрывал на людях. Лоуренс не прекращая повторял имя Гамильтона. Он то вязко протягивал его, то оно отдавалось рычанием глубоко в горле, то превращалось в короткий выдох. Александр. Разве было слово, безупречнее этого? Каждый звук в этом имени был мелодичным, как симфония, ярким, как изрисованное полотно, гладким, как мраморная статуя. Пока Джон усиленно пытался отдышаться и унять трепещущее сердце, пока на груди его лежал Гамильтон, пока на губах всё ещё таяло заветное имя, он ни о чём не жалел. *** Посреди рабочего дня со своего места подскочил Брекенридж, подбегая к Лоуренсу с громким смехом. — Стой, стой, стой, подними-ка голову! — собственными руками он заставил озадаченного Джона вытянуть шею вверх и задрать подбородок. — Боже, Лоуренс, что я вижу! — Джеймс прикоснулся к его коже прямо под челюстью. — Нет, мне не кажется. Лоуренс, колись, что за счастливица тебя пометила? Джон округлёнными глазами смотрел на Брекенриджа и имел определённые догадки насчёт того, что вызвало столь бурную реакцию. Отходя от него и открывая один из ящиков в столе, Лоуренс нашёл маленькое круглое зеркальце. Поднося его к своему лицу, он заметил успевшее стать багровым пятно под своим подбородком. Шейный платок не достигал до той точки. — Я весь сгораю от любопытства, кто же она? — всё ещё смеясь, подошёл к нему Джеймс. Взгляд Джона оказался обращён в сторону, где он видел еле сдерживающего улыбку Гамильтона, который опустил глаза обратно к своему письму в тот самый момент, как почувствовал на себе недовольное выражение Лоуренса. *** — До слушания по Вашему делу остаётся всего два дня, мистер Нортон, — спокойно произнёс Джон. — Не изменилась ли как-либо Ваша ситуация с отцом? Может Вы всё же поговорили? Аллан, выглядевший ещё более потрёпанным, чем пару дней назад, отрицательно покачал головой. — Но я узнал, что местный судья — старый знакомый моего отца. И в этом, очевидно, мало хорошего. — Да, — вздохнул Лоуренс, потирая ладонью лицо. — Дело дрянь, — быстро заключил он. — Но Вы ведь еще не полностью отчаялись? — Ни в коем разе. Я приложу все усилия, чтобы помочь. — Может не будем обо всём этом? — размеренным голосом предложил Аллан. — Как не будем? Это ведь и есть цель нашей встречи. Да и познакомились мы лишь по воле Вашего несчастного случая. — Знаю, знаю, но Вы не представляете, какую тоску на меня меня нагоняют эти разговоры, — его локоть покоился на столе, а щека прислонилась к раскрытой ладони. — Простите, мистер Нортон, — покачал головой Джон. — Но я не могу вот так бесцельно тратить своё время. Если у нас нет вопросов по предстоящему слушанию, то я обязан оставить Вас и вернуться к работе с другими моими клиентами. — Прошу, останьтесь! Вы единственный человек, с которым я могу поговорить. Лоуренс слышал его жалобный молящий голос и видел печальные стеклянные глаза. Он ведь и сам в первую очередь хотел поддерживать Аллана. Джон закрыл глаза, глубоко вздыхая и сжимая руки в замок. — Думаю, что лишние полчаса в моём графике найдутся. Лицо Нортона вмиг озарилось улыбкой. — Вы хотели поговорить о чём-то конкретном? — спросил Лоуренс. — И да, и нет, — он небрежно дёрнул плечами. — Видите ли, довольно редко встречаются люди, похожие на меня и Вас. И когда мне удаётся их встретить, то мне становятся до неприличия любопытны все аспекты их жизни. Понимаете? — Более чем, — мягко улыбнулся Джон. — Я постараюсь ответить на все Ваши вопросы. — Отлично. Свободно разместившись на стуле, Аллан выпрашивал у Лоуренса чуть ли не всю его биографию. Мальчишеское любопытство горело в его глаза, когда Джон высказывал ему своё мнение по поводу законов, принижающих права невинных людей, рассказывал о древних цивилизациях, имевших совершенно иные взгляды на подобные отношения, озвучивал предположения со своей трактовкой рассказов и преданий и просто делился личными историями. Нортон, хоть и вёл себя как бушующий подросток, в общении мог быть приятен и, на удивление Лоуренса, умел слушать. Джон не любил, когда кто-то едва знакомый лез в его личную жизнь, но тут сам не мог остановиться, делясь своими мыслями, обычно скрытыми за плотной ширмой. Так он мог поговорить только с Александром, однако и в компании Аллана он чувствовал себя легко. Лоуренсу становилось невыносимо грустно, когда он осознавал, какой редкостью для таких, как они людей, были подобные светские беседы. Побывав в своей жизни на сотне приёмов, он видел, что одной из главных тем для обсуждения всегда являлись любовные отношения, брак и дети. В колледже его ровесники каждый день обсуждали девушек, свои чувства и желания, которые они к ним испытывали. При походе в таверну, Брекенридж не замолкая говорил о своих былых похождениях и с большим интересом слушал чужие такие же истории. И Джон всегда выпадал из разговора. Он не мог произнести и слова, чтобы поддержать беседу. Он не мог рассказывать друзьям из колледжа, как ему нравятся глаза Фрэнсиса и серое небо, которое он в них видел, как приятно было чувствовать его прикосновения и объятья и как он хотел бы всегда быть рядом с ним. Он не мог рассказывать за званным ужином о том, какие светлые чувства он испытывает к Александру, сколько сил ему придаёт один единственный взгляд на его улыбку и как счастлив он стал благодаря нему. Он не мог вступить в пьяные глупые обсуждения, хвастаясь как чертовски хорошо целуется Гамильтон, какие у него мягкие губы, как ему безумно нравится чувствовать его тело рядом, как легко Александр заставляет все его мысли раствориться и испытывать лишь опьяняющее наслаждение от близости с ним. Он не мог сесть с отцом за длинный обеденный стол, поговорить по душам и рассказать об одном единственном человеке, который днями занимает все его мысли, сказать что он, кажется, нашёл родственную душу и не хочет видеть рядом с собой никого, кроме него. Он не мог свободно говорить о своих чувствах, как любой другой человек. И только потому, что чувства эти были к мужчинам. В очередной раз будучи окружённым людьми и желая поделиться с ними своим счастьем, Джон подумывал рассказать всё в точности так, как оно есть, то, что действительно лежит на сердце, но только заменить имя на что-то вроде «Эммы» или «Элизабет». Тогда бы он мог говорить обо всём, как ни в чём не бывало. Но Лоуренс не мог заставить себя так сделать. Потому что это была ложь. Самая большая ложь, которая только могла сойти с его уст. Поэтому он предпочитал молчать. Всегда, во всех компаниях он не произносил и слова, не делился историями о своих вчерашних пассиях, из-за чего ловил на себя лишь жалостливые взгляды. А в тот момент, сидя перед Алланом и рассказывая о своём первом поцелуе, первых отношениях и прочих приятных мелочах, с губ его не сходила улыбка. Так приятно было видеть человека, который с интересом его слушал, в ответ рассказывал о себе, понимал его и не осуждал. Лоуренс чувствовал себя… обычным. Он никогда не имел возможности говорить о подобном с другом. Джон хотел делиться своими мыслями с целым миром, с незнакомыми и посторонними людьми, чтобы все знали о его чувствах. И хоть целому миру у него никогда не получится открыться, хотя бы ещё один человек, Аллан Нортон, будет знать о его счастье. Ему казалось невообразимым, насколько подобные разговоры, которые другие люди ведут днями напролёт, могут доставлять столько простой радости и оставлять в сердце приятный отпечаток. Лоуренс и не понимал, как может быть важно озвучивать то, что творится в его голове. Открывать то, что он носит в себе изо дня в день, храня глубоко внутри и пряча от окружающих. Высказывать размышления, которые созревали долгое время, задевая все уголки сознания. Джон не имел даже представления, как ему это было нужно. Лоуренс просидел в таверне больше, чем ожидал. Он задержался там на целый час, но даже не заметил, как пролетело время. — Знаете, мистер Лоуренс, — произнёс Аллан, вставая из-за стола и направляясь вместе с ним к выходу, — в какой-то момент я даже забыл о суде и всём предшествующем ему кошмаре. Наверное, впервые с момента, как всё это началось. — Мне тоже было приятно поговорить с Вами, — Джон приоткрыл ему дверь, пропуская вперёд. — Вы мне нравитесь, мистер Лоуренс, — он улыбнулся, оказываясь на улице и вдыхая свежий воздух полной грудью. — И я бы очень хотел Вас встретить при других обстоятельствах, а не в данный момент своей жизни. Кто знает, как бы тогда сложилось наше общение? На губах Нортона была грустная улыбка, он задрал голову, устремляя взгляд к небосводу, переливающегося жёлтыми, красными и розовыми оттенками в лучах заходящего алого солнца. Он попрощался с Джоном, положил руки в карманы и медленно зашагал по каменной дороге, разглядывая непримечательные однотонные здания окраины Нью-Йорка. Лоуренс смотрел ему вслед, а на душу его вновь опустилась тревога.***
— Как твой клиент? — спросил Александр, пока лежал на кровати, повернувшись лицом к Джону и убирая своими пальцами его светлые волосы со лба. — Который из? — Безнадёжный. — Не говори так, — Лоуренс нахмурил брови. — Он подавлен, что неудивительно. Но я правда пытаюсь ему помочь. — Ты хоть сам-то веришь, что завтра на суде его могут оправдать? — голос его звучал холодно, в нём слышалась обеспокоенность. Но Джон сомневался, что Александр переживал за судьбу Нортона. Скорее он волновался за самого Лоуренса. Из груди Джона вырвался обречённый вздох: — Там всё ещё хуже, чем казалось с начала. Мало того, что двое свидетелей самого акта, так ещё второй мужчина будет утверждать об изнасиловании. — Твой клиент его изнасиловал? — лицо его приобрело шокированное выражение. — Нет, — покачал головой он. — Он просто хочет избежать наказания. На лбу Александра проступили морщины. На лице его были смешаны отвращение и недоумение. — Это же каким надо быть ублюдком, чтобы поступить так подло? — процедил сквозь зубы Гамильтон. — Не знаю. Это всё ужасно, — он перевернулся на спину, прижимая ладони к глазам. — Ко всему прочему, отец Нортона — человек влиятельный. И с большей вероятностью, он может подговорить судью наверняка вынести смертный приговор. Воображение Лоуренса само рисовало ужасные картины предстоящего слушания, воплощая самые ужасные предположения и ожидания. Джон больше всего на свете хотел, чтобы всё это быстрее закончилось. — Я поэтому и не хотел, чтобы ты брал его дело, — голос его прозвучал на удивление мягко. — Я не хотел, чтобы ты себя накручивал. — Александр, мне плевать на себя, — вздохнул он, глядя в потолок. — Этого человека собираются казнить. Я был бы последним подонком, если бы отверг его, как это сделали все остальные. — Но ему и вправду никто не может помочь. И это не твоя вина. В любом случае он понесёт наказание. — Что плохого в том, что я хочу дать человеку надежду напоследок? Он ведь ни в чём не провинился. Он не грабил, не убивал, а просто был собой, просто таким родился. Разве он не заслуживает поддержки в столь ужасный этап? Александр поцеловал его, обхватив лицо ладонью. Отстранившись, он произнёс: — Не бери на себя слишком много. Он — не первая и не последняя жертва наших несправедливых законов. И ты не должен, да и не можешь, им всем помочь. — Я не хочу, чтобы он чувствовал себя одиноко в последние дни своей жизни, — прошептал Джон, чувствуя, как жуткая горечь разливается по всему его телу. Александр нахмурился, глядя на него. — Твоего сердца не хватит на каждого несчастного в этом мире, — холодно произнёс он. — Прибереги его хотя бы для себя.***
Утром следующего дня, перед тем как Джон отправился в здание суда, Александр поцеловал его в губы и произнёс: — Не переживай ни о чём и игнорируй всю грязь, которую будешь слышать. Лоуренс хотел бы последовать его совету, однако собственные эмоции и чувства отказывались слушаться его в тот день. Аллан не выглядел как двадцатилетний студент, жизнь которого только начинается. Он выглядел, как одичалый путник, на которого свалились и голод, и жажда, и непогода. Джон ведь и не знал, в каких условиях всё это время проживал Нортон. Складывалось полное ощущение того, что во рту Аллана не было и крошки пищи уже с неделю точно, ведь кожа его была сухой и бледной, взгяд пустым, а щёки впалыми. Он казался не тем человеком, который ещё пару дней назад весело беседовал с Лоуренсом. Нортон едва выдавил из себя приветствие, увидев его. И это приветствие требовало половины его оставшихся сил. Скрывая очевидную жалость и страх, Джон поздоровался с ним в ответ, перекинулся парой фраз и пожелал удачи, когда они стояли перед высокими деревянными дверями зала, в котором и будет решена судьба Нортона. Всё происходящее внутри во время заседания, Лоуренс мог описать лишь одним единственным словом. Безумие. Отец Аллана кричал так, словно совершал какой-то древний ритуал по изгнанию демонов. И не то, чтобы это не было его целью. Слова о Боге, Дьяволе, бесах и грехах составляли большую часть речи всех присутствующих. Миссис Нортон рыдала, когда рассказывала о том, как застала своего сына за действом «отвратительным, низким и немыслимым», как она выразилась. Целая толпа горожан пришла посмотреть на происходящее. Джон заметил, что посещение судебных заседаний — чуть ли не главное занятие для местных зевак, превосходящее уровнем интересности даже театры. И сейчас людей было не больше, чем в другие дни, но вели они себя крайне шумно. Из стороны этой толпы всё время доносились непристойные высказывания и оскорбления в адрес Аллана. Джон всё сильнее вжимался в свои плечи, потому что его не покидало ощущение, что все эти «содомит», «педераст», «извращенец», «выродок» были адресованы именно ему. Кто-то из горожан притащил с собой с улицы камень, который оказался брошен через весь зал и попал прямо Нортону в плечо. Лоуренсу это показалось окончательной точкой и он попытался возмутиться, попросил вывести посторонних. Однако его просьба оказалась даже не услышана. Судье было абсолютно плевать на всё, происходившее перед ним. Это не было похоже на заседание, это был самый настоящий городской рынок, где отовсюду слышны крики, ругань, в мгновение ока толпой затевались драки и публичные унижения какого-нибудь несчастного. Джон чувствовал, что попал прямиком на страницу журнальчика с карикатурами, потому что всё происходящее было слишком безобразным и нелепым, чтобы быть правдой. Ведь даже судья, человек, который не должен допускать, чтобы происходило подобное безобразие, был отчуждён от всего этого. Джон чувствовал себя пустым местом каждый раз, когда судья давал слово защите. Он напрягал свои голосовые связки, чтобы его голос звучал громче этой дикой симфонии ужаса, но никто не слушал, все продолжали кричать о своём, абсолютно пренебрегая Лоуренсом. Он говорил ещё громче, уже выкрикивая подготовленные аргументы, разбирая детали происшествия, цеплялся за мельчайшие шансы, пытаясь убедить присутствующих в том, что выносимые обвинения — клевета и сговор. Его горло начало болеть, голос пропадал, но Джон не останавливался, а продолжал до того самого момента, пока судья не останавливал его. Кто-то из толпы был готов накинуться на Лоуренса за то, что он защищает Аллана. Эти люди как будто не имели представления о процессе, на который пришли поглазеть, и не понимали, в чём состоит работа адвоката. Когда Джону в очередной раз дали слово, кто-то крикнул: «Сам, небось, такой же! Дружок его!». Лоуренс окоченел в тот же момент, а в горле встал ком, не позволяющий говорить. Не то, чтобы его кто-то до этого слушал, но он чувствовал вину перед Нортоном за то, что не может произнести и слова. И он знал, что брошенная фраза ничего не значит, что это пустые слова. Но холодный ужас сковал его с головы до ног. Не было понятно, как долго длилось действие этой трагикомедии. Джон не знал, сколько простоял на своём месте, что происходило вокруг него и как скоро всё закончилось. Очнулся он только после слов «приговорён к смертной казни через повешение». Лоуренс часто моргал глазами, оглядываясь вокруг себя, словно выходил из транса. Вокруг него слышались радостные возгласы. Правосудие свершилось. Грешник наказан. Праведная толпа ликует. Отец радуется смерти сына. Джон подошёл к Аллану. С лица Нортона стёрлись последние черты, по которым в нём можно было бы разглядеть юношу. В выражении его не осталось человечности. — Мне жаль, — Лоуренс не узнавал свой голос, ставший сухим, обессиленным. Аллан молчал, потирая плечо и рассматривая носы своей ободранной обуви. Он выглядел так, словно вот-вот упадёт в обморок. В глазах его мелькал взгляд безумца, Нортон не был собой. Джону было больно смотреть на этого поникшего, обречённого человека, жизнь которого вот-вот должна была оборваться на глазах сотни, а то и тысячи осуждающих глаз. Аллан поднял голову, заставляя дрожь пробежать по всему телу Лоуренса от ледяного выражения в его глазах. — Вы даже не пытались сделать так, чтобы было не жаль, — хрипло бросил он, в отвращении морща лицо. Нортона взяли под руки двое мужчин, уводя его в камеру, где он и будет дожидаться своего последнего дня. Сначала Аллан хоть и медленно, но был способен передвигать ногами, но спустя футов десять его тело просто висело на плечах охранников, тащивших его за собой. Он потерял сознание то ли от голода, то ли от волнения. Лоуренс не мог сдвинуться с места. Он смотрел вслед Нортону, пока его не завели за угол и он скрылся из виду. Но Джон продолжал смотреть в ту точку, не в силах отвести взгляд. Он не знал, что ему чувствовать. В груди была пустота, он не знал, какими эмоциями её следует заполнить. Рядом с ним оказался один из горожан, стоявших в толпе. Глядя на Лоуренса, он скорчил такое выражение лица, словно его должно было вырвать. Он презрительно выплюнул «педераст», отшатнулся от Джона, как от прокажённого, и мгновенно исчез. Джон наклонился вперёд, словно его ударили по животу, хватал воздух ртом, чувствуя, как по лбу и шее стекал пот и пустота в груди заполняется жгучим чувством отвращения. «Педераст», «содомит» — все слова по определению относились к нему. Люди ненавидели его, для церкви был грешником, для общество — бесполезным звеном. Глядя на то, с каким рвением горожане вокруг него требовали смерти Нортона, как радовались приговору, какое удовольствие получили, принижая его, дышать Лоуренсу становилось всё сложнее. Воображение само меняло образы и камни бросали теперь не в Аллана, а в Александра и в самого Джона. Хватаясь за голову, Лоуренс поспешил покинуть стены, пропитанные людским невежеством.***
Джон зашёл в контору, но его фигуре никто особого внимания не придал. Не поднимая голову от своих записей, Брекенридж спросил с ухмылкой: — И как там твой содомит? Когда повесят? Александр, как обычно сидящий за столом, бросил исподлобья на него испепеляющий взгляд, показывая всем своим видом, что шутка не удалась. — А что такого? — невозмутимо пожал плечами Джеймс. — Просто спросил. Лоуренс снял шляпу, закидывая её на вешалку и усаживаясь напротив Гамильтона. — Послезавтра, — ответил Джон. Голос всё ещё был сиплым. — Схожу, если будет время, — по тону Брекенриджа можно было подумать, что он собрался посетить какую-то ярмарку. Глаза Александра встретили растерянный взгляд Джона. Лицо Гамильтона выражало сожаление и тревогу. Сожаление о судьбе Аллана и тревогу о состоянии Лоуренс. — Возможно тебе пойти сейчас в апартаменты? — спокойно произнёс Александр, выпуская перо из руки. — У тебя был тяжёлый день. — О, а гнилые овощи из толпы кидали? — воскликнул Брекенридж. Ситуация его явно забавляла. — Хотя, по-моему, они недавно запретили их приносить. Отмывать уж очень большая морока, я-то знаю. В меня тоже однажды прилетело… — Ради всего святого, заткнись, Джеймс! — прорычал Гамильтон. — Джентльмены! — прервал их Клиффорд Норрис, безнадёжно пытавшийся работать. В помещении наступило молчание. Брекенридж опустил взгляд к своему рабочему месту, прочищая горло. — Так кидали что-нибудь? — уже тише повторил он. — Джеймс! — повышать голос Лоуренс был не в состоянии, поэтому он своей интонацией указал на неуместность подобных вопросов. — Ладно, ладно, — пробормотал Брекенридж. Гамильтон выглядел раздражённым поведением Джеймса. Сжав руку Лоуренса под столом, он произнёс: — Иди домой и отдохни как следует. — Я останусь работать. Джон тут же освободил руку из хватки Александра и достал из сумки стопку бумаг. Работа поможет ему отвлечься. Лоуренс знал, что окажись он совершенно один в квартире наедине со своими мыслями, они съедят его заживо. Он не хотел погружаться в пучину тревог и размышлений о вещах, которые никогда не случатся, но заставят его сомневаться во всех принятых решениях. Джон решил, что куда лучше будет полностью раствориться в работе. Вечером в апартаментах было холодно, что являлось крайне странным для жаркого июня. — Как именно всё прошло? — спросил Гамильтон, только они оказались внутри квартиры. — Людей было много? — Достаточно, — вздохнул Джон, вновь представляя перед собой ту ужасную картину. — Все кричали, вопили, чуть ли не дрались, а меня никто не слушал. Я кричал, но на меня всем было плевать. — Это твоё первое дело по содомии? — Ну… Да. — Там всегда так. Бывает, какие-то помешанные проповедники приходят и посреди процесса начинают читать молитвы, обрызгивая подсудимых святой водой. И это даже не шутки и преувеличения. Я стал свидетелем такого дважды. Они вместе зашли в спальню и Джон сразу же присел на край заправленной постели. — В конце всего этого, Нортон явно винил меня во всём, — произносить эти слова оказалось трудно не только морально, но и физически. Живот его сжался от колющей боли. — Он вообще в своём уме? — брови Гамильтона сдвинулись у переносицы. — Ожидать от тебя, что ты спасёшь его шкуру из проблем, в которые он сам себя загнал, а потом винить тебя, это… — Не думаю, что он в тот момент мог здраво мыслить, — Джон перебил его разъярённую речь. — Спустя минут он уже упал в обморок. Гамильтон выглядел всё ещё разъярённым, скрестив руки на груди и ходя из стороны в сторону по маленькой комнате. — Я правда надеюсь, что ты не принял его слова близко к сердцу, — он говорил чётко и холодно, как генерал армии, раздающий поручения. — Нет, — он покачал головой, рассматривая свои ногти, — думаю, что нет. Александр остановился посреди комнаты. Это «думаю» выдавало подлинные мысли Джона. Противоположные, сказанным им. Гамильтон вздохнул, опускаясь на кровать рядом с ним. — Джон, ты не мог выиграть это дело. Никто не смог бы, — он взял руки Лоуренса в свои. — Ты сделал больше, чем было в твоих силах, сделал больше, чем от тебя требовалось. Его прикосновения скользнули выше по запястью и предплечью Джона, останавливаясь у изгиба руки. Александр задержал там своей взгляд, проводя пальцами по мягкой ткани рубашки, преграждающей доступ к коже. Глаза Лоуренс расширились от осознания. Мотивы подобного беспокойства со стороны Гамильтона стали очевидны, как и его стремление успокоить Джона, поддержать и не позволить винить себя в чём-либо. Он захотел отдёрнуть руку, обрывая этот акт жалости, но в последний момент передумал. Пусть Гамильтон и дальше видит себя доблестным рыцарем, спасающим Лоуренса от демонов и призраков, если ему этого так хочется.***
Главная площадь собирала всё больше народа. Люди теснились, прижимались друг к другу, потому что все хотели быть как можно ближе к месту действий. Если посмотреть сверху, то они выглядели бы, как кучка муравьёв, окруживших упавший сладкий плод. Вот только плодом этим был эшафот, пока пустой, но уже с медленно раскачивающейся петлёй на нём. Лоуренс и Гамильтон находились в десяти футах от возвышающегося подиума. Александр настаивал на том, чтобы они остались в апартаментах. Он умолял Джона не идти смотреть на казнь Нортона. Хотел защитить. Однако Лоуренс не слушал. — Мы ещё можем уйти, — говорил Гамильтон, теснясь в толпе, — пока всё не началось. — Я останусь. Иди, если хочешь, — холодно ответил Джон. — Я уйду только с тобой, — его брови нахмурились. — Зачем ты это делаешь? Тебе так нравится всё глубже погружаться в собственные страхи? — Я пришёл сюда ради Аллана. — Сомневаюсь, что он хотел бы, чтобы вообще кто-либо его сейчас видел. Здесь и без нас полно зрителей. — Я пообещал ему быть рядом до конца. — Он этого не оценил, судя по его обвинениям в твой адрес, — Гамильтон скрестил руки на груди. Джон закрыл глаза и выдохнул. Воздуха было мало. Сотни людей вокруг стояли под палящим солнцем, плотно прижавшись друг к другу, дышать было тяжело. Запах людского пота, лошадей и грязных городских улиц усугубляли положение, вселяя всё большее отвращение к происходящей несправедливости. Крики и голоса оглушали. Смех, вопли, чтение Библейских отрывков, отвратительные шутки и миллионы презрительных слов смешались в одну тошнотворную какофонию, которая, Джон был готов поспорить, наверняка звучала бы для него в Преисподней. Хотя ему уже и так казалось, что он угодил прямиком в Ад, проходя один из его последних кругов, переживая искусно придуманную самим Сатаной пытку. Когда на эшафот вывели Аллана, толпа зашумела ещё громче. Нортон еле взобрался по ступеням, бледное лицо блестело, как снег, в лучах солнца, и сливалось с рубашкой, небрежно накинутой на его истощённое тело. Если бы Джону сказали, что перед ним стоит Аллан Нортон, двадцатилетний студент, который заканчивает колледж и вот-вот вступит в совершенно новый, волнительный и чарующий этап своей жизни, он ни за что не поверил бы. Этот человек уже умер. Его душа загублена. Было только бренное тусклое тело, которому тоже недолго осталось волочь себя по земле. Какая-то дама прошлась через толпу с громким завлекающим голосом, а в руках её была корзина гнилых овощей и фруктов. Желающих швырнуть их в «преступника» было много. Чуть ли не каждый присутствующий. Те, кому не хватило овощей, подбирали с дороги камни и в ход пошли уже они. Публичная казнь — одно из главных мероприятий, скрепляющих дух горожан. Ни на какой ярмарке, ни на каком собрании нельзя услышать настолько сплочённых мужчин и женщин, кричащих в унисон, таких схожих во взглядах, преследующих единую цель. И ведь верили они, что цель их благородна, укрепляет общество и заботится о жизни будущих поколений. Они так свято в неё веруют. Джон чувствовал себя чужим. Чувствовал себя призраком, на которого не обращают внимание, смотрят и проходят сквозь него. Чувствовал себя жалким шпионом, спрятавшимся в сердце вражеского штаба. Чувствовал себя уродом, лишним в обществе и этой толпе. Приговор зачитывался громко, на всю площадь, горожане продолжали гудеть. Петля оказалась туго затянута на тонкой шее Нортона. Глаза его были зажмурены, на лбу проступили морщины, а губы быстро двигались, шепча молитву. Он не смотрел на толпу. Не смотрел на тысячу глаз, пронзённых ненавистью, злобой и жестокостью. Последних слов он не произнёс. Жизнь была циклична. Лоуренс видел её в виде спирали, кольца которой дублировали предыдущие. События повторялись. Второго его друга казнили за содомию. Аллан был повешен совсем как Бенедикт Раш, его добрый друг детства, на главной городской площади, окружённый людьми, презирающими всё его жалкое существование. Джон вновь встретил человека, прекрасного и внешне и внутренне, очаровывающего с первого взгляда, того, кто заставлял его забывать обо всех ужасах мира, об отрекающемся от него обществе, об осуждении окружающих, о запретах церкви и о страхе перед Богом. Рядом вновь оказался кто-то, разделяющий его мысли и чувства, дающий покой и веру в лучшее. Его лишь мучил вопрос о том, как всё закончится на этот раз. Вся его жизнь казалось чередой одних и тех же событий и ошибок. И вновь он оказался вдалеке от дома, предоставленный самому себе в компании дорогого человека. И вновь он хочет бунтовать, идти против отца и наконец осуществить своё давнее рвение, преследовавшее его всю жизнь — стать врачом. И вновь он оказывается заперт внутри собственных мыслей, опасаясь проживать каждый следующий день. Неужели так и будет всю его жизнь? Из раза в раз он будет наступать на одни и те же грабли, терять близких по одному сценарию и из раза в раз наблюдать, как остаётся один? Неужели всё будет так? Неужели вновь он всех потеряет? Неужели тело очередного человека будет раскачиваться на толстой верёвке под строгим взором незнакомцев? Или же эта участь настигнет его самого? Джон отвернулся, когда опустился люк. Страшные конвульсии обуздали всё тело Нортона. Слышались крики, молитвы, вопль женщины. Когда тело Аллана прекратило корчиться в боли, всё вокруг загудело ещё сильнее. Джон чувствовал себя погружённым в воду, где все звуки искажались, время замедлялось, а он не мог дышать. Александр взял Джона за руку, пока они молча выбирались из толпы. Все стояли слишком плотно друг к другу, никто бы их не заметил. И всё равно Лоуренс чувствовал стыд, страх и желание истошно кричать.