***
В конторе Гамильтон показался всего минут на десять — его ждали ещё одно заседание и встречи с клиентами. Но Джон успел вручить ему записку, в которой упомянул об ужине с Флойдом. Александр ничего не сказал, пока на ходу допивал ледяной кофе и пробегал глазами по строчкам, начерканным на клочке бумаги. Но брови его были нахмурены. Лоуренс его понимал — предчувствие было не из лучших. Наигранное дружелюбие Флойда не давало надежды на что-то хорошее. До трактира добирались в тишине, обменялись лишь парой реплик о морозной погоде. Заведение, как Джон и ожидал, было чистым тихим местом, где редко можно видеть толпящихся пьяных посетителей, кричащих разные непристойности. Флойд выбрал неприметный столик у стены, уверенным жестом подозвал белокурую девушку в белом фартуке и попросил принести картофель, котлеты, бекон, яйца, хлеб, кусок пирога и кружку пива. Лоуренс вытаращился на него. — Поймите уж, не ел целый день, — непринуждённо произнёс Флойд. Джон коротко кивнул. Аппетита не было — он заказал только выпивку, хотя и подумывал из вежливости взять что-нибудь ещё. — Я заметил, мистер Лоуренс, что вы в последнее время не особо разговорчивы. От вас и слова не услышишь! Джон и вправду упрямо избегал лишних бесед из-за затянувшегося непонимания и недосказанности между ним и коллегами. Раньше он часто перебрасывался парой фраз с Джеймсом и Виктором, но теперь с обеих сторон появилось нежелание лишний раз вступать в разговор. Боялся, что вновь собеседники вступят на поле ненужных бесед. Уж слишком жёстко Джон реагировал на любые вопросы, затрагивающие его отъезд. — Вам кажется, — холодно ответил Лоуренс. — Работы много — некогда болтать. — Нет, я настаиваю! Вас наверняка что-то расстроило. Какая-нибудь неприятность или... какой-то человек. Девушка поставила на стол поднос, заваленный едой, и две кружки пива. Неторопливо взяв столовые приборы, Флойд приступил к ужину. Джон лишь раздражённо смотрел в его сторону, потягивая холодное пиво. — Мистер Лоуренс, даже теперь вы мрачнее тучи. Не пытайтесь отрицать очевидное. — Единственное, что омрачает моё настроение — ваши невнятные предположения. Хармон хмыкнул. — Зачем так грубо? — невозмутимо, не отвлекаясь от еды, сказал он. — Возможно, я именно тот человек, который в данный момент вам необходим. — В каком смысле? — Я могу вас выслушать. Вы можете рассказать мне всё, что пожелаете, что не можете рассказать другим. Джон откинулся на спинку стула, уставившись на Флойда прожигающим взглядом. Неизвестная тревога закралась в голову Лоуренса. Хорошим это всё точно не кончится. — Вы забываетесь, мистер Флойд. Я не имею понятия, что вы пытаетесь мне сказать. — Напротив, вы прекрасно понимаете, о чём я говорю. Мы оба это знаем. Плечи Джона напряглись. Это не ускользнуло от внимания Хармона. Губы искривились в улыбке. — Вижу, вам трудно начать. Я помогу. Расскажите о настоящей причине вашего отъезда. — К чёрту вас с такими вопросами, — прошипел Лоуренс и полез в карманы кафтана в поисках платы за свой скромный заказ. — Не спешите уходить. Говорю же, я не рою под вас, а хочу помочь, — равнодушно произнёс он, уничтожая остатки мяса на тарелке. — Я предлагаю сотрудничество. — Ни в сотрудничестве, ни в помощи я не нуждаюсь. Джон оставил деньги и встал из-за стола. — Гамильтон — опасный человек, — резко бросил Хармон, заставив нескольких людей в таверне обернуться на его громкий голос. — Вы всё за старое? — глухо произнёс он. — Вы помешались, мистер Флойд. Не можете смириться, что Гамильтон лучше вас ведёт дела? Завидуете, что девушки им интересуются? Ради всего святого, займитесь своей жизнью, а не лезьте в чужие дела. Джон направился к выходу. Любопытные взгляды, прежде с увлечением наблюдавшие за разворачивающейся сценой, устремились ему в спину. Но не успел Лоуренс повернуть ручку двери, как его грубо схватили за запястье. — Прошу, — сквозь зубы процедил Флойд, — вернитесь за стол, мистер Лоуренс. — Мне хватило вашей компании. Всего доброго. Он попытался вырваться, но Хармон с большей силой сжал руку. Джон болезненно шикнул. — Я попрошу у Вас лишь одного — дослушать меня. После можете не соглашаться, уходить — не важно. Делайте, что пожелаете. Только дослушайте. Взгляд Лоуренса встретился с тусклыми глазами Флойда. В выражении их нельзя было ничего прочитать. Джон чувствовал, что на его собственном лице очевиднейшим образом выступали ярость и презрение. Он не имел желания слушать очередную клевету в адрес Александра. Но еще больше он не хотел унижаться и разыгрывать громкую сцену на потеху местной публике. Джон сел обратно за стол. Хармон устроился напротив, тут же хватаясь за вилку и вонзая её в золотистый тыквенный пирог. Лоуренс чувствовал, как его собственные щёки становились всё краснее, в груди закипала ярость. Мгновение назад Хармон ему едва руку не сломал, безумно желая поговорить, а теперь уделял несчастному пирогу больше внимания, чем собеседнику. — Можно ближе к делу? — произнёс Джон, скрестив руки на груди и отстукивая ногой судорожный ритм. Флойд смаковал пирог и в сторону Джона даже не смотрел. Издевался. Лоуренс так и хотел остатки пива в кружке выплеснуть ему прямо в лицо. Наконец тарелка опустела, и Хармон соизволил поднять взгляд на Джона. — Мистер Лоуренс, вы не станете отрицать, что ваш внезапный отъезд вызвал чересчур много вопросов. Ворваться с самого утра в пустую контору, забрать все документы, включая лицензию... — Я спешил, мой отец… — Конечно, конечно, я уже слышал эту историю. Отец серьёзно заболел. Джон замер, уставился на него. — Не смотрите так на меня. Мистер Вагнер со мной поделился. Но неужели болезнь отца — убедительная причина навсегда сбежать из Нью-Йорка? Что ещё более странно, Гамильтон за время вашего отсутствия даже не упомянул о болезни вашего отца. Сказал только, что вы не вернётесь. Шестерёнки в голове Лоуренса перестали крутиться. Видимо, сочинять убедительные истории — не его талант. Стоило догадаться об этом ещё после случая с Сарой. Но Джон оставался спокоен, потому что Флойд не имел тех же обрывков картины, которыми обладала сестра, присутствовавшая рядом всю жизнь. Хармон, как Брекенридж и Вагнер, понимал, что что-то не сходится, но на руках были лишь крупицы информации, которым существовали миллионы и миллионы возможных трактовок. Правды им не узнать. И Флойд понимал это. Поэтому и позвал Лоуренса. — Скажите, — в голосе слышалось взволнованное предвкушение, которое присуще детям перед распаковкой подарка, — ведь всё дело в Гамильтоне. Он что-то сделал, верно? Что-то ужасное. Из-за этого Вы рассорились. Вы решили уехать. Искали безопасности, мистер Лоуренс? Джон чувствовал себя как на допросе, но не смог сдержать ухмылку: — Использовали бы Вы своё бурное воображение в работе — принесли бы больше пользы. — Гамильтон — не невинное дитя, — не обращая внимания, продолжил Флойд. — Не всё, далеко не всё, что он говорит, должно быть правдой. Истории из прошлого, обещания, клятвы — всё это для Гамильтона пустые слова, поверьте. — Прекратите нести чёрт пойми… — Вас используют, мистер Лоуренс. Гамильтон знает Ваши слабые места, знает куда надавить. Я-то понимаю, он только так в суде и выигрывает — благодаря проницательности и хорошо подвешенному языку. — Теперь Вы осуждаете его за успехи в работе? — Я осуждаю его бесчеловечность, холодный расчёт и готовность идти по головам. — По Вашему описанию — превосходный адвокат. — Откройте наконец глаза, — с меньшим энтузиазмом произнёс Флойд. — Он всего-навсего использует вас в собственных целях. — И в каких же, позвольте поинтересоваться? — Вы мне скажите! Может это деньги, может связи, может для собственного статуса — Вы ведь человек состоятельный. — Гамильтон у меня не взял ни пенни. — Говорю же, он может действовать просто из-за Вашего положения. Его замыслы трудно понять. Возможно, он действует в целях какой-то особой, личной выгоды. Брови Джона были сведены к переносице. Он не желал даже отвечать на беспочвенные догадки Флойда. — Будьте любезны, расскажите, что заставило вас уехать? И почему это так повлияло на Гамильтона? — К чему Вам всё это, чёрт возьми?! — Правосудие должно свершиться. Кто-то должен поставить Гамильтона на место, чтобы он не испортил жизнь очередной доверчивой девушке, чтобы его праздность и наглость были усмирены. — Или чтобы Вы отомстили за потерянных клиентов и неудавшийся брак? Хармон дёрнул бровью. — Почему Вы его защищаете? — спросил он. — Потому Вы обвиняете человека, который однажды перешёл Вам дорогу, едва ли не во всех смертных грехах. И теперь Вы пытаетесь через сплетни отыскать хоть что-нибудь, чтобы выставить его в дурном свете. Это низко, мистер Флойд. — Раз уж, по Вашим словам, у меня нет оснований сомневаться в этом человеке… Развейте мои последние подозрения! Скажите, почему на самом деле уехали. Ногти Джона впились в ладони. Придумывать очередную неубедительную историю значило медленно рыть самому себе могилу. Говорить правду — мгновенно совершить самоубийство. Но молчание не устроило бы Флойда, и он продолжит искать ответы. Неизвестно, как далеко он мог зайти в этом желании отмщения. Лоуренс встал из-за стола, и коротко взглянул вниз на Хармона: — Живите своей жизнью, мистер Флойд. Джон вышел из трактира, пока вслед ему доносился низкий голос: — Вы летите всё глубже в пропасть, мистер Лоуренс.***
— Я тебя и вовсе не вижу — ни в конторе, ни дома. Вечерние прогулки до апартаментов стали одной из немногих возможностей поговорить, да и просто встретиться лицом к лицу с Александром. Тот шёл, вскинув голову к небу, приковав взгляд к окнам, освещённым жёлтым светом. — Работы завалом. — Больше, чем обычно? — В последние месяцы мне везёт, приходит много состоятельных клиентов, а они за выигранное дело щедро платят. Я берусь практически за любое дело, которое мне предлагают. — А как же газета? Разве ты успеваешь писать ещё и статьи? — Успеваю. Чудом, — хмыкнул он. — Пишу, правда, чушь полнейшую, но редакции именно это нравится. — Не стоит себя изводить, Александр. Тебя надолго не хватит. Скончаешься прямиком в здании суда во время слушания. — Я просто пытаюсь хвататься за возможности, которые появляются. Не думаю, что мне будет постоянно так везти. Да и к тому же я не только работой занимаюсь в последние месяцы, — его лицо озарила внезапная улыбка, он опустил взгляд вниз, на ровную брусчатку. — Я оформляю бумаги. Для типографии. — Уже? — глаза Джона округлились. — Но мне казалось, тебе не хватало ещё огромной суммы. — Благодаря этим клиентам я смогу накопить деньги куда быстрее. Я недавно пересчитал накопленное в сундуке, рассчитал, сколько мне понадобиться на первое время. Остался примерно год, а то и меньше. Лоуренс беспомощно рассмеялся, а нужные слова не находились. Он хотел поздравить Александра, сказать, как рад за него. И Джон понимал, что сам тоже приложил руку к этому делу. Уезжая в Пьермонт, Джон положил оставшиеся деньги под шкаф в гостиной. Он надеялся, что Александр однажды наткнётся на этот мешочек случайно. Вручить прямо в руки или оставить на видном месте — безнадёжный вариант, так как Гамильтон деньги не принял бы ни в коем случае. А может Джон просто оставил себе послание в будущее: мол, ещё не всё кончено, ты вновь здесь окажешься и найдёшь деньги в том же месте, словно и не уезжал. Так и произошло. Мешочек Гамильтон не заметил, а поэтому Лоуренс продолжил традицию и вновь время от времени пополнял сундук. Вероятно, именно эта небольшая помощь позволила Александру чуть скорее приблизиться к мечте. — Я так близко, работы невпроворот, но это только придаёт сил, — продолжал говорить Гамильтон с горящими глазами. — Документы уже оформляются. Я знаю человека, у которого смогу дёшево купить оборудование. Даже помещение нашёл! Оно, кстати, недалеко от апартаментов. И денег хватит на год аренды точно. И это без учёта прибыли. — И что уйдёт первым из-под твоего печатного станка? — Не сборник сплетен уж точно. Меня вымотали эти бесполезные газеты с их бестолковыми редакторами. Будь я проклят, если хоть единожды опущусь до их уровня! Я хочу свободы! Свободы для себя и таких же, как я. Представь, к нам будут приходить молодые талантливые авторы, отвергнутые печатниками загнивающими, неспособными на что-либо новое и смелое. Наши памфлеты, стихи, журналы — всё это не будет похоже на то, что делают остальные. Про нас будет говорить весь Нью-Йорк… нет, все Колонии! Джон трогал энтузиазм Гамильтона и его искренняя вера в собственный успех. Лоуренс предполагал, что, если издавать шокирующую литературу, то типография долгое время не просуществует. Но ему не хотелось опускать Александра на землю и задавать вопросы о возможной цензуре извне. Намного больше его интересовал другой вопрос: — Говорить про нас? — Джон, я знаю, что в этом деле ты меня не оставишь!***
Воскресные дни были на удивление спокойным временем. Джон и Александр могли позволить себе никуда не торопиться. Солнечные лучи падали на многочисленные стопки книг на полу крошечной спальни, подсвечивали золотые заглавия на гладких кожаных переплётах. Аромат запечённого картофеля и куриных котлет, пожаренных Мириам на огромном количестве масла, заполонил помещение и наверняка уже впитался в одежду и ткань шерстяного покрывала. Гамильтон сидел на кровати, уплетая свою порцию и успевая в очередной раз рассказывать про типографское оборудование. Лоуренс слушал, сидел напротив него, на коленях была тарелка с порцией скромнее, чем у Александра. За едой всегда ходил именно Джон и каждый раз просил кухарку на одну тарелку накладывать больше, даже если по итогу его собственная доля оказывалась куда меньше. Джон всё ещё с тревогой вспоминал разговор с Флойдом. Конечно, он не имел никакого представления о том, что творилось в головах Лоуренса и Гамильтона и что послужило причиной отъезда. У Хармона не было ни малейшей зацепки, чтобы узнать правду. Но понимая это, Джон всё равно уже который день думал о встрече с Флойдом, о его настойчивости, его… — Джон? — Лоуренс почувствовал прикосновение к ноге и до него донёсся взволнованный голос Александра, который уже давно расправился с едой и убрал посуду в сторону. — Что случилось? Ты к своей тарелке не притронулся. И, похоже, меня ты даже не слушал. Лоуренс уставился на ладонь Гамильтона на своём колене. Видимо, только так Александру удалось привлечь его внимание. — Что-то не так? О чём ты думаешь? Брови Александра были сведены к переносице, губы плотно сжаты. Он словно ожидал худшего. Лоуренс заволновался. Стоило ли рассказывать о Флойде? Александр знал о встрече, но до сих пор не расспрашивал о теме их беседы. Если Джон выскажет свои опасения, заставит ли это Гамильтона засомневаться в решимости Лоуренса? Вдруг Александр подумает, что его вновь охватил страх и сомнения? Отдалится ли он ещё сильнее? Джон вздохнул: — Мой отъезд вызвал много вопросов в конторе. Разве что мистер Норрис не завалил меня расспросами по этому поводу. — Какая им, к чёрту, разница? Уехал и уехал! — Я тоже так думал, но… Я ведь не просто уехал. Всё случилось очень внезапно. Раз — и нет меня. И ладно б ещё это. Я выдумал какую-то историю про болезнь отца, чтобы хоть как-то оправдаться. Но… — он замялся. — Все заметили, как на тебя повлиял мой отъезд. Гамильтон опустил глаза, но выдавил из себя ухмылку. Он убрал ладонь с колена Джона. — И если я не особо беспокоюсь насчёт Виктора и Джеймса, то от Флойда ничего хорошего я не ожидаю. — И что он может сделать? Джон хотел произнести «докопаться до истины», но мгновенно осознал, что это невозможно без прямых объяснений Гамильтона или самого Лоуренса. — Не знаю, — произнёс он с облегчением в голосе. Александр посмотрел на него с мягкой улыбкой. — Ты и сам понимаешь, что Флойд не может нам ничего сделать. Пусть думает что хочет, не спит ночами, придумывая, что же между нами произошло. У бедняги нет своей собственной жизни, так пусть развлекается в своё удовольствие. Плечи Джона расслабились, он выдохнул, закрыл глаза и положил ладонь на лоб. — Ты прав. Ты снова прав. А я опять паникую из-за пустяков, — Лоуренс чувствовал, как загораются красным щёки. Он распахнул веки, встретился взглядом с лазурными глазами, — Прости. Я ведь обещал, что не будет, как прежде. Но… Прости! Это в последний раз… Пока сердце в груди Джона сжималось от чувства вины, в комнате раздался тихий смех Александра. Лоуренс удивлённо посмотрел на него. Не прекращая улыбаться, он прикусил губу, потянулся взять руки Лоуренса в свои. — Джон, к чему твои извинения? — Но я же говорил, что теперь всё будет по-другому! Александр вновь засмеялся, сильнее сжимая в своих горячих ладонях пальцы Джона. — Неужто ты ждал, что в один момент забудешь всё, через что ты прошёл, забудешь страхи и станешь совершенно другим человеком? Лоуренс молчал. — Я с самого начала знал, что мы не сможем жить, как обычные люди — без страха и осторожности. — И ты считаешь, что всё кончится так же, как и в прошлый раз? — глухо произнёс Джон. — А почему оно должно закончиться? — хмыкнул он. — Я не сказал и слова о том, что всё в точности, как раньше. Я чувствую, что ты изменился, Джон. Правда, — от этих слов внутри Лоуренса разлилось приятное тепло. — И кто знает, может со временем ты и вовсе перестанешь обращать внимание на любые мелкие неприятности. Но даже теперь, я не вижу проблемы в том, что ты беспокоишься за себя, за нас до тех пор, как… — До тех самых пор, пока я не перехожу границу, — продолжил за него Лоуренс. — В точку. Лоуренс смотрел в глаза Александру и его эмоции сплелись в клубок самых тёплых чувств и он не знал, где начинается, а где заканчивается благодарность, трепет, радость, спокойствие и любовь. Любовь. Это слово больше не вызывало у Лоуренса тревоги. Оно больше не казалось чем-то громоздким, тянущим за собой цепи обязательств. В нём не было чего-то запретного, недосягаемого. Джон не чувствовал, что не имел право это слово использовать. Теперь не казалось, что он его не достоин. Любовь — именно это слово лучше всего описывало его чувства. Он любил и теперь точно это знал. И Джон хотел произнести это. Глядя в лицо Александра, столь родное и прекрасное, он желал вновь признаться в чувствах. Но в этот раз сделать это правильно, а не так, как это было у них раньше. И только губы Лоуренса приоткрылись, как руки Гамильтона отпустили его ладони. Александр встал с постели, поворачиваясь к Джону, рука коснулась его щеки, а губы растянулись в улыбке. Казалось, он хотел что-то сказать. Но вот только прикосновение его оказалось весьма коротким, он изящно развернулся и направился к столу. — Я бы хотел поработать, пока ещё светло, — произнёс Александр, усаживаясь за стол. — Ты ведь больше ни о чём не хотел со мной поговорить? Джон покачал головой.***
Так как Гамильтон всё время тратил на благо типографии, Лоуренсу оставалось развлекать себя самостоятельно. Иногда он играл на скрипке, но чаще зарывался в книги. Джон прогуливался по Нью-Йорку и каждый раз, когда натыкался на книжный магазин, заходил внутрь, а выходил с очередным медицинским трактатом. За последний год он прочитал таких десятки, но самой любимой книгой неизменно оставалась «О строении человеческого тела» авторства Везалия. Лоуренс желал вновь и вновь перечитывать любимые главы о работе мозга, строении скелета и мышц, и ему ни на мгновение не становилось скучно. Интерес его был в большинстве своём даже не практическим, а естественным и скорее обывательским. Даже обычный просмотр детальных рисунков органов и мышц приводил в восторг и доставлял эстетическое удовольствие. Редкие вечера Джону удавалось полностью посвятить чтению. А точнее перечитыванию. Зажигался камин, свечи, а Лоуренс удобнее устраивался на диване — настолько удобно, насколько сие скрипучее недоразумение позволяло это сделать. Вот только спокойно почитать в тот вечер Джону не удалось. Дверь распахнулась, в гостиную вихрем влетел Гамильтон и запрыгнул на кресло, перебросив ноги через подлокотник. Поза его выглядела крайне неестественным образом. — Как ни зайду, Джон, а ты всё эту книгу читаешь, — бодро произнёс он, закинув голову назад и уставившись в потолок. — Уже наизусть её выучил! — От кого я это слышу! Я ведь не говорю тебе бросать Гомера, которого ты уже сотню раз читал. Гамильтон фыркнул. — Сравнил «Илиаду» и старый учебник по анатомии! — Я сам с превеликим удовольствием читал бы Гомера днями напролёт, но знания из «старого учебника» пригодятся мне в будущем. — Я бы тебе поверил, если бы ты и вправду прочитанное понимал, а так, похоже, ты лишь страницы листаешь. — К чем ты клонишь? — непонимающе спросил Джон. — Меня поражает, как ты умудряешься быть одержимым Везалием, но при этом считать неоспоримой истиной всё, говорит тебе священное писание. Джон посмотрел на него широко открытыми глазами. — Не думаю, что нахожу связь между двумя этими вещами. — Ну как же! Везалий смеётся над теми, кто буквально воспринимает историю о создании Евы из ребра Адама, — Александр изменил своё положение и сел в кресло привычным образом, впиваясь пальцами в подлокотники. — Многие считали, что у мужчин с рождения на одно ребро меньше, чем у женщин. Ведь им это казалось весьма очевидным умозаключением следуя из того, что Бог создал женщину из ребра Адама. Но, насколько мне известно, рёбер у меня с обеих сторон одинаковое количество. Лоуренс ухмыльнулся и открыл книгу на странице, у которой был загнут уголок. — Конечно, Везалий утверждает, что у обоих полов одинаковое количество рёбер, но не отрицает, что у самого первого из мужчин одного могло не доставать, — он нашёл нужный отрывок и прочитал его: — «Ведь если допустим, что кто-нибудь составил скелет костей Адама, и они были бы на какой-нибудь стороне лишены одного ребра, от этого, однако, не возникало бы необходимости всем мужчинам быть лишенными одного ребра». — Но все люди до Везалия, а некоторые и позже него, этот момент из Библии воспринимали всерьёз, прямым текстом. — Людям проще понимать буквально, а не осмыслять. Многие не осознают, что Библия полна метафор. Но это не делает всё написанное в ней неважной бессмыслицей. — Но именно из-за этих «метафор» церковь преследовала Везалия, — Гамильтон вытянулся вперёд и глядел прямо на Джона. — Преследовали не только его, но и других учёных, которые всего-то пытались понять этот мир. А скольких невинных погубила инквизиция? Лоуренс молчал, поджал губы. Ему было сложно смотреть в горящие глаза Александра, встретиться с его требовательным и уверенным взглядом. Джон смотрел в сторону, на дрожащее пламя в камине. — Церковь ошибается. Причём довольно часто, — прошептал он. Гамильтон поднялся с кресла и одним лёгким движением оказался на диване, продолжая прожигать Лоуренса своим взглядом: — Так стоит ли её покорно слушать и внимать каждому слову? Разрушать свою жизнь во благо тех слов, которые спустя века сами богословы признают ошибочными и уклончиво назовут «метафорой»? — Боюсь, что некоторые моменты невозможно назвать метафорой. Брови были сведены к переносице, он смотрел в пол. Джон холодно добавил: — Вряд ли слова «они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них» можно понять иначе. В выражении Александра смешались раздражение и сожаление: — Ты до сих пор убеждён, что эти слова верны? Джон не медлил с ответом: — Больше нет. Теперь мне плевать, — он встретился взглядом со светящимися лазурными глазами и ухмыльнулся: — Ведь если мне и суждено гореть в аду, то точно не в одиночестве. Александр рассмеялся. В его смехе облегчение и простая радость. Пока Лоуренс беспомощно любовался им, Гамильтон переместился на его колени, положил тёплые ладони на плечи, наклонился и прижался губами к губам Джона. Лоуренс удивился, но сразу ответил на поцелуй. Только в тот момент он осознал, насколько же соскучился по Александру. Гамильтон быстро отстранился, но Джон не хотел отрываться ни на секунду, притянул его к себе. Александр вновь медленно разорвал поцелуй. Лоуренс разочарованно вздохнул, откинулся на спинку дивана и заворожённо уставился на ухмыляющиеся красные губы и спутанные рыжие кудри. Пальцы Гамильтона нежно зарывались в чужих волосах, следовали ниже по щекам, челюсти и шее. — Не в одиночестве, Джон. И кровь твоя будет на мне, а моя — на тебе, — произнёс он и вновь поцеловал его пылающие губы.