Очаровательный Человек

В два часа дня в субботу в дверь постучали. На пороге Джон увидел мужчину с большим свёртком, перекинутым через плечо, и коробкой в руках. Одет он был так, словно явился в их апартаменты прямиком с королевского двора.  — Я от Освальда, — произнёс он и бесцеремонно вошёл в квартиру, миновав Лоуренса. — Куда я могу положить платье? Александр, который также вышел в коридор, указал на дверь спальни. Мужчина кивнул и тут же ворвался и туда. Лоуренс и Гамильтон переглянулись, последовали за ним. Когда они вошли в спальню, свёрток уже лежал на кровати.  — Показать его вам? Работа превосходная! — не без тени гордости произнёс мужчина. Не дожидаясь ответа, он мгновенно ринулся развязать ленты на свёртке. Внутри оказалось несколько чехлов, которые мужчина разложил по всей кровати и из каждого, бережно и нежно, точно управляясь с собственными детьми, начал доставать множество юбок. В коробке оказалась пара туфель. Одноцветные блестящие ткани, цветочные узоры, кружева и ленты выглядели ещё величественнее и краше на фоне простой, обитой тёмным деревом комнатки.  — Это ваша работа? — спросил Джон, поражённо глядя на бесчисленные предметы ткани, которые каким-то образом должны были превратиться в платье.  — Нет, что вы! Такие платья шьёт одна талантливая дама, у которой я всего лишь работаю помощником.  — А что… что со всем этим делать? Лоуренс был совершенно растерян и более всего ошарашен непонятной полукруглой конструкцией из прутьев.  — Если пожелаете, я могу остаться и помочь его надеть. Это не так уж и тяжело, как может показаться. Но я бы посоветовал надевать его, когда причёска уже сделана — будет печально, если пудра или косметика попадёт на ткань и оставит пятна. —Мы не знаем, когда придёт парикмахер. Думаю, что вам придётся подождать…  — В этом нет нужды. Уверен, мы и сами справимся, — Гамильтон подошёл ближе к кровати, рассматривая ткани.  — Ты знаешь, как всё это надеть?  — Конечно. Не одной даме я помогал с утра одеваться, — он на мгновение повернулся к Джону и его губы тронула ухмылка. Лоуренс поражался, как женщины умудрялись носить такое не по особым случаям, на торжества и праздники, а ежедневно, на обычные прогулки и работу.  — Вы уверены, что помощь не нужна?  — Нет-нет. Разве что можете кратко всё показать и дать рекомендации — остальное, думаю, поймём по ходу. Мужчина кивнул. Он решил облегчить задачу и разложил все элементы в той последовательности, в которой они надевались, упомянул необходимые детали и дал коробочку с булавками, которыми некоторые части платья нужно было закрепить. У Джона глаза на лоб лезли.  — Они правда всё это носят? Каждый день?  — Настоящее robe à la française позволить себе могут немногие, — хмыкнул мужчина. — Большинство носит платья попроще. Порой, для удобства, без панье, — он указал на каркас из прутьев, который ранее вызвал недоумение у Джона. — Да и ткани у них дешевле.  — Но все эти юбки, корсеты — их надевают всегда?  — Да, конечно! Без корсетов, увы, никак. Они-то и держат все эти юбки, поддерживают осанку. Без них бедные женщины поголовно ходили бы с больными спинами.  — О, Господи, — Джон прижал ладонь ко лбу.  — Мне непонятна ваша реакция. Вы на женские платья смотрите, как на оружие пыток!  — Но это наверняка неудобно.  — Вы думаете, они бы носили то, что мешает им жить и стесняет движения? Работали бы в такой одежде?  — Возможно. Если уж в обществе так принято, и у них нет другого выбора.  — Конечно, за женщин многое решают мужчины, но вот мода — одна из немногих вещей, которые позволяют женщинам делать то, что им угодно. Посмотрите на эти ткани, ленты, пряжки, драгоценные камни — это тончайшая работа. Здесь важен каждый элемент, всё работает вместе, в определённом порядке. Убрать подъюбник — потеряется объём, панье — пропадёт силуэт, не надеть нижнюю юбку — платье будет выглядеть нелепо. Это настоящее искусство! Женщины уделяют такое внимание одежде не из-за того, что глупы и привязаны к побрякушкам. Это их способ самовыражения, который они используют, как могут.  — Довольно лекций! — Гамильтон хлопнул в ладони. — Лучше скажите, могу ли я пожертвовать силуэтом и не надевать панье? Боюсь, что я попросту в дверной проём не влезу.  — Боюсь, что тогда вы оскорбите прекрасную создательницу платья, раз представите его в свете не таким образом, как она его задумала.  — Боюсь, что свет и вовсе не увидит платье, так как я не смогу выйти из собственной квартиры. Мужчина оценивающе глянул на дверь спальни, которая явно не имела преимуществ в ширине.  — Не говорите глупостей! Повернётесь боком — и легко пройдёте. Ваше панье, между прочим, не самое широкое из возможных. Видели бы вы свадебное платье Марии-Антуанетты! Мужчина в последний раз всё разъяснил и удалился. Джон всё ходил вокруг, аккуратно проводил рукой по атласу. Цвета светлые, нежные, в основном оттенки розового. Верхнюю, главную часть распашного платья украшали рисунки мелких цветочных веток.  — Ты не передумал? Как Лоуренс и предполагал, на следующий день после вечера у Освальда своё решение Гамильтон встретил уже с меньшим энтузиазмом и весельем. Джон решил воспользоваться этим — опять пытался его отговорить от всей затеи. Александр хоть и сам прибывал в смятении, но пытался скрыть его за смехом и от обещания не отказывался. Лоуренс вновь учинил скандал по этому поводу, а Гамильтону пришлось его целый час успокаивать. С того самого дня Гамильтон начал тренировать «женский» голос. У Джона его первые попытки вызывали только смех. Александр упрекал его, что лучше бы тот помог. Так как у Лоуренса за плечами было скромное музыкальное образование, он начал распеваться с ним — что Гамильтону давалось с трудом — и пытался научить его таким образом делать голос выше и мягче. Соседи разбивали кулаки о стены, но заставить их замолчать всё равно не получалось. Сносно петь Александр не научился, но к субботе говорить тихим высоким голосом, который напоминал осипшую женщину, выходило уже весьма правдоподобно.  — Я не просто не передумал, я теперь предвкушаю! Джон, не стой с таким лицом. Будет весело, я это чувствую. Гамильтон взял руки Лоуренс в свои, оставил на его губах лёгкий поцелуй.  — Ты говорил, что придумаешь нам имена. Не забыл об этом? — спросил Джон, обвивая руки вокруг его талии.  — Как же! Для себя я имя быстро придумал. С фамилией и твоим именем уже было сложнее — больно выбор велик.  — И какое имя ты носишь в этот вечер?  — Тиресия*, — ухмыльнулся он. Лоуренс закатил глаза.  — Почему сразу не Жанна д’Арк?  — Иди к чёрту! — рассмеялся Гамильтон и толкнул его плечо.  — А что за имя ты выбрал для меня? Только не говори, что Патрокл. Или Гефестион, Адриан, Антиной…  — Саймон. Джон задумался, перебирая в голове все варианты истоков этого имя.  — Саймон Зилот? — хмыкнул Лоуренс. — Ревнитель? Ты меня совсем не жалуешь!  — Как по мне, оно тебе идеально подходит.  — И в каком же значении оно мне подходит?  — О, ты ведь так ревностно защищаешь свои интересы! — произнёс он и вырвался из его рук, чтобы вновь взглянуть на платье. Джон заметил, что Гамильтон, хоть и пытался казаться невозмутимым, не мог найти себе места и ходил от одной стены спальни до другой. Не было понятно, когда придёт парикмахер и придёт ли вообще. Но без него никак нельзя было обойтись. Ни Джон, ни Александр даже не попытались бы повторить те огромные, на вид неудобные, но безусловно красивые причёски, которые носили женщины на подобные приёмы. Но вскоре на порог явился молодой мужчина в парике и улыбкой до ушей. Лицо его прямо-таки святилось от предстоящей работы, в руке был значительных размеров чемоданчик. Мужчина сразу огляделся по сторонам, оценил обстановку. Джону показалось, что пространством он недоволен. — Пожалуй, расположимся в гостиной, — сказал он. — А нельзя ли в коридоре, перед зеркалом? — тут же спохватился Гамильтон. — Я хочу видеть, что вы будете со мной творить! Парикмахер выглядел оскорблённым.  — Всё с вами будет в порядке. Я знаю свою дело.  — Нет-нет! Я вам полностью доверяю собственную голову. Я из чистого любопытства, — улыбнулся он. — Понимаете ведь — первый опыт. Мужчина поджал губы, улыбка стёрлась, выглянул в коридор, а затем вновь повернулся к Гамильтону.  — Боюсь, что это невозможно. Там развернуться негде — стул едва влезет. Да и слишком темно.  — Вы уверенны? Мужчина кивнул. Гамильтон сложил руки на груди, задумчиво уставился в пол. Вскоре его лицо озарилось, а ещё через минуту он заставил Джона тащить вместе с ним трюмо в гостиную. Александр уселся перед зеркалом. Джон присел на кресло, которое тоже пришлось переместить подальше, и смотрел то на самого Гамильтона, то на его отражение. Парикмахер открыл чемодан, принялся доставать оттуда на столик трюмо коробочки и стеклянные баночки. Руки Гамильтона тут же к ним потянулись. Он разглядывал их со всех сторон, открывал и нюхал.  — Что же вы сегодня делаете с моими волосами? Что за причёску? — задорно говорил Александр. — И что это за подушка? Он указал на предмет, который в самом деле напоминал круглую диванную подушку. Мужчина разложил оставшиеся предметы, взял гребень и стал расчёсывать волосы Гамильтона.  — Она крепится на макушку головы и служит основой для причёски. На неё крепятся волосы. Такие подушки совсем недавно начали использовать. И как обычно, все новшества моды мы заимствуем у французов.  — Не мешало бы украсть ещё и их образ мысли и немного легкодумия, — сказал Гамильтон, недовольно шикая от боли — вычёсывать его кудри было не самым приятным занятием. — Знаете, я так не люблю все эти пудры! Могли бы мы обойтись без них?  — Ни в коем случае! Это ведь основа всего!  — Но я давно пудрой не пользуюсь.  — Возможно, вам она и не нужна, но в этой причёске она необходима. И вы ведь идёте на такой приём! Вас туда и не пустят, если волосы не будут покрыты пудрой.  — Александр, — сказал Джон, — в данном случае, тебе это будет только на пользу. Твой цвет волос привлечёт слишком много внимания. Тебе ведь не надо, чтобы тебя запомнили.  — И вам, мистер, тоже придётся либо надеть парик, либо нанести пудру! — сказал мужчина. Лоуренс знал это и уже давно смирился. Хотя он с трудом мог припомнить, когда в последний раз пудрил волосы. Расчёсанные кудри Гамильтона легли небрежными волнами до лопаток. Он держал в руке жестяную круглую коробочку с помадой.  — Она пахнет… — Александр поднёс её ближе к лицу, закрыл глаза и сделал глубокий вдох. — Гвоздикой! Парикмахер выхватил коробочку из его руки и взял небольшое её количество на пальцы.  — Это всё отдушки, — объяснил он. Взяв небольшую прядь волос Александра, мужчина стал стал густо смазывать её мазеобразной помадой.  — У нас стоит одна такая в спальне, да Джон? — хмыкнул Гамильтон. — Но не припомню, чтобы она использовалась по её прямому назначению.* Глухой смешок вырвался из груди парикмахера, а щёки Джона вспыхнули ярко-красным цветом. Руки парикмахера зачёрпывали больше помады, ловко покрывали всё новые и новые пряди густым жирным слоем. Джон рассматривал Александра в пыльном зеркале. В гостиной, на свету, стали видны десятки пятен, которые во мраке коридора нельзя было заметить. Пыльное отражение Гамильтона улыбалось, выглядело увлечённым действиями парикмахера и бесконечными шпильками, лентами и баночками. Сомнения и волнения пропали — остались любопытство и восторг. Смазав несколько прядей помадой, парикмахер брал большую пушистую кисточку, опускал её в пудру и покрывал ею медные волосы Александра, пока те полностью не приобретали серый, с розовыми отливами, оттенок. Он выполнял работу скрупулёзно, не оставляя и малейшего рыжего пятнышка. Процесс завораживал — частицы пудры разлетались, кружились в воздухе, оседали маленькими сугробами на плечах. Когда все волосы Гамильтона превратились в седые локоны, парикмахер взял ту самую подушку. В центре её виднелось отверстие. Мужчина приложил подушку к голове Александра и ловко прицепил её шпильками. Гамильтона рассмеялся от своего вида.  — Могу я пойти так? Мне уже нравится! От его комментариев парикмахер только закатывал глаза. Он вновь взялся за гребень, взял переднюю прядь волос и принялся её начёсывать у корней, явно получая садистское удовольствие от скривившегося лица Гамильтона. Когда прядь едва ли сама не стояла столбом, парикмахер обернул её вокруг подушки, пронизывая конец в отверстие и закрепляя шпильками. Эти нехитрые манипуляции он повторил с десяток раз, пока на голове Александра не образовалось объёмная причёска, повторявшая форму подушки. Парикмахер пригладил выбивавшиеся пряди и покрыл их новым слоем пудры из мехов. Он использовал уже вторую банку.  — Так просто? — произнёс Гамильтон, нагибаясь вперёд к зеркалу, вертя головой и разглядывая себя со всех сторон. — Я ожидал чего-то поинтереснее! Парикмахер хмыкнул и полез в бездонный чемодан. В руках его оказались пышные накрученные локоны серого оттенка — накладные волосы. Глаза Гамильтона загорелись.  — Вот это другой разговор! В причёску также вплеталась лента. Александр настоял на чёрной. Парикмахер прикрепил накладные волосы шпильками и причёска была готова. Джон подошёл ближе, чтобы рассмотреть Александра как следует. С каждой минутой его всё больше увлекала и поражала таинственная красота и очарование причёсок, которые прежде вызывали лишь смех. От Гамильтона сильно пахло цветочной помадой, но не только гвоздикой, как тот заметил. Лоуренс почувствовал аромат лимонного масла и тут же переместился в воспоминаниях в свою душную и тёмную комнату, где он семилетний лежал в постели, а мать, живая, из крови и плоти, сидела рядом и просила его вдыхать ароматные масла, чтобы быстрее выздороветь. Видеть Гамильтона без его характерных рыжих волос было странно, словно на его место посадили кого-то другого — и это не говоря уже о причёске. Он казался ещё бледнее, что, вероятно, для вечеринки было преимуществом. Александр при этом выглядел чересчур довольным. Оно и неудивительно — ему только и подавай новое и необычное. Но ведь, вероятно, именно так волосы Гамильтона будут выглядеть спустя десятки лет, когда лицо покроют морщины и нескончаемая энергия покинет тела. Джона серьёзно встревожил один вопрос: а увидит ли он такого Гамильтона?  — Я уже подумываю, не ходить ли мне так каждый день, — он не мог уняться и крутился у зеркала, как ребёнок в новом костюмчике. Причёска хоть я была объёмной, но не казалась тяжёлой.  — Мистер Норрис, увы, тебя не поймёт.  — Господа, мы ведь ещё не закончили! Остался макияж.  — Макияж? И мушку мне поставите? — восхищённо спросил Александр, подскочив с места. Джона поражало, как быстро он перешёл от волнения к безрассудной податливости.  — Если вы пожелаете, — пожал плечами парикмахер. — Где именно её разместить?  — Под глазом, — после коротких раздумий ответил он. В памяти Лоуренса всплыл разговор с Сарой, когда она утомлённо рассказывала о мушках и тайных смыслах, что они означали в зависимости от расположения. Тогда она ещё об этом не знала, поставила мушку в уголке губы и отправилась так на приём с мужем. В итоге на неё целый вечер косо глядели, а пара пьяных и безрассудных мужчин даже лезли с лобзаниями. Как оказалось, её мушка означала, что она любит целоваться. Теперь Джон пытался вспомнить, что сестра говорила про мушку под глазом.  — Ты знаешь, что на этот вечер тебе будут видеть, как «страстную особу»? Джон присел на колени у трюмо, положил на него руки и прилёг на них головой.  — Конечно! Я язык мушек выучил сразу, как стал посещать балы. Парикмахер вынудил Гамильтона отодвинуться от столика, чтобы ему было удобнее его красить. Новая партия бутылочек и коробочек появилась перед глазами. Парикмахер взял белила с пуховкой. В считанные секунды вся кожа лица и шеи, брови и ресницы стали цвета совершенно нового пергамента. Александр чихнул от возникшего облака пудры в воздухе.  — Должен заметить, сэр, — произнёс парикмахер с наигранной искренностью, — что вам весьма повезло с отсутствием даже малейшей щетины. Награди вас природа растительностью на лице — пудра ни за что не легла бы так гладко. Джон почти мог услышать, как заскрипели зубы Гамильтона. Лоуренс не сдержал смешок, из-за чего в его сторону полетел клубок спутанных лент. После белил парикмахер взялся за румяна. Нежно-розовый цвет на щеках придавал Александру вид искусственный, который имели дамы на портретах не самых лучших художников. Затем парикмахер подвёл брови Гамильтона тёмным оттенком. Александру на месте не сиделось, он то и дело расспрашивал про тот или иной предмет и средство. Затем взгляд его пал на Лоуренс:  — Джон, раз уж я иду на такие испытания, то и тебе следует выглядеть соответствующе. Галантные джентльмены косметикой не брезгуют! Он схватил пуховку, на которой оставались следы румян, и попытался дотянутся до лица Лоуренса. Джон быстро отскочил от трюмо, но пигмент успел попасть ему на щёку ярким небрежным пятном. Александр довольно улыбнулся, хотя в следующее мгновение пуховку вырвали из его пальцев.  — Он не то чтобы не прав, — вмешался парикмахер, который держал Гамильтона за подбородок и все силы прилагал, чтобы тот не дёргался. — У нас порой перенимают европейскую традицию и мужчины тоже ходят с макияжем. Хотя, конечно, в Америке это не так уж сильно прижилось.  — Воздержусь, пожалуй, — Джон подошёл к зеркалу и стал стирать румяна с щеки. Пятно в итоге стало бледнее, но лёгкий оттенок теперь был не только на щеке, а растянулся от подбородка до глаза. Парикмхер выделил тонкие губы Гамильтона алым цветом — и макияж был завершён. Осталась только мушка.  — Из бархата, шёлка или тафты? — спросил мужчина, открыв маленькую коробочку.  — Бархат — какая пошлость! Его всюду теперь пихают. Давайте мне мушку из шёлка. Парикмахер прикрепил её, как Гамильтон и просил, под левым глазом. Чёрный шёлк ещё сильнее подчёркивал выбеленное лицо. Взгляд Джона цеплялся за каждую деталь, каждую перемену в знакомом лице и наконец он взглянул на него полностью. Освальд Марлоу был прав — с причёской и макияжем Гамильтон был удивительно женственен. Видел бы кто его впервые, то и не подумал бы, что перед ним мужчина. Разве что резкие линии челюсти и подбородка могли натолкнуть на определённые мысли. Джон медленно отрекался от слов, что говорил раньше, жестоко протестуя всей авантюре. Холодную аристократическую красоту Александра не могли приглушить ни усталость, ни болезнь, ни толстые слои пудры. Он не был похож на банальную фарфоровую статуэтку, к чему стремилась знать европейских дворов. Он над этим возвышался. Свет его глаз не позволял перетянуть внимание на розовые щёки и выкрашенные брови.  — Тебе нравится? По-моему весьма неплохо вышло. И мне даже идёт, верно?  — Верно, — ответил Джон и не соврал. Гамильтон был создан для галантного изящества. Он вполне мог бы стать его лицом, окажись он в Версале в кругу напудренных париков и золотых одежд. Лоуренс честно признавал новое очарование, приобретённое благодаря киновари и гвоздике. Но куда дороже ему было очарование старое. Привычное, естественное и родное. Спутавшиеся рыжие кудри. Веснушки, что нынче скрыты под косметикой. Неидеальная кожа с крошечными несовершенствами. С большим трудом удалось оттащить Александра от зеркала. Джон сел на его место. Парикмахер ловко завил волосы Лоуренса, напудрил, зачесал назад и завязал чёрной лентой в хвост — незамысловато и обычно, что было вполне по душе Лоуренсу. Всё же не ему сегодня привлекать внимание. Квартиру парикмахер покинул в спешке — в напоминание оставил лишь пятна пудры на ковре. Джон всё удивлялся, как и парикмахер, и портной невозмутимо себя вели, словно вся ситуация была им знакома и ни капли не казалась дикой и неправильной.  — Уже пятый час, — сказал Гамильтон, взглянув на карманные часы. — Пойдём скорее, поможешь мне одеться. Буйство шелков и атласа в спальне всё так же мозолило глаза. Гамильтон вновь застыл перед кроватью, как перед шедевром Ренессанса. Джон закатил глаза, похлопал его по плечу, чтобы вернуть в реальность.  — Освальд и правда не поскупился на платье, — сказал Александр, проведя рукой по атласу. — Оно дороже всего моего гардероба.  — Уверен, он даже разрешит тебе его оставить. Сможешь носить по выходным, — фыркнул Лоуренс.  — Зилот, — нараспев протянул Гамильтон. Александр снял с себя всю одежду и взял в руки хлопковую, накрахмаленную сорочку. Он трогал её так бережно, словно хотел пальцами прочувствовать каждую нить, каждый крохотный шов, который в столь тонкой работе и незаметен. Обычная сорочка, непримечательный прямоугольник ткани, но даже над ним сидела женщина с исколотыми пальцами, следила за ровностью линий и прочностью изделия. Гамильтон надел сорочку через голову, стараясь не задеть причёску, и тут же потянулся за чулками — шёлковые, с ажурным узором на щиколотке. Присев на кровать, Александр натянул их на себя, небрежно задирая подол сорочки вверх. Чулки плотно облегали его стройные голени, словно были связаны точно под него. Джон взял подвязки — блестящие кремовые ленты — и опустился меж ног Гамильтон. Тот глядел с улыбкой. Лоуренс ловко завязал ленты над коленями, пальцы ненароком коснулись мягкой кожи, до которой не доставал шёлк чулок. Руки задержались на бёдрах Александра. Тот взял Джона за шею, пальцы нежно обводили линию челюсти. Сердце Лоуренса забилось чаще от вида перед его глазами: он смотрел на Александра снизу вверх, сидя между его раздвинутых ног, широкий вырез оголял напряжённую напудренную шею, румяное лицо таило в себе шарм и несомненный, наверняка намеренный, соблазн. Гамильтон поцеловал его. Отстранившись, Александр рассмеялся.  — С этим нам сегодня стоит быть поаккуратнее, — произнёс он, вытирая губы и подбородок Джона, окрасившиеся в красно-белые оттенки. Отпрянув от Лоуренса, Гамильтон встал с постели. Сорочка сразу же опустилась вниз и прикрыла ноги. Следующим лежал подъюбник. Александр скинул его на пол, вступил в центр отверстия, присел и подтянул его на талию, где туго завязал узел. Корсет вызывал у Джона много вопросов. Рядом с ним лежал непонятный треугольник из того же материала, что и корсет, но что с ним делать было не совсем понятно. Александр действовал уверенно — продел руки в лямки и принялся затягивать корсет спереди. Но быстро перед ним возникла проблема — было трудно продевать шнурок сквозь крохотные отверстия. Лоуренс вновь ринулся помочь — разве что он понятия не имел, как это правильно делается. Он мягко отстранил пальцы Александра от корсета, сам взял шнурок, продевая его сквозь металлические кольца. Гамильтон ему объяснял:  — Поочерёдно, с одной стороны, затем с другой и вновь то же самое. С каждым новым продетым кольцом, Джон всё больше увлекался процессом. Он не затягивал шнуровку чересчур туго — корсет и без того прекрасно сидел.  — Как Марлоу так угадал с размерами? — спросил Лоуренс как будто у самого себя.  — Полагаю, он не угадывал. Джон на мгновение отвлёкся от корсета и поднял на него глаза.  — И когда ты успел снять мерки для платья? — Давно. Правда не для платья. Он как-то по-пьяни обязался подарить мне костюм. А обещания он выполняет. Отвёл меня к портнихе, которая вдоль и поперёк меня измеряла и обращалась со мной, как с принцем Англии. Думаю, мерки сохранились и платье сшила та же женщина. Со шнуровкой было покончено. Лоуренс отступил, совершенно довольный работой. Но его всё ещё настораживал непонятный треугольник. Александр заметил его взгляд.  — Это стомак, — сказал Гамильтон и взял предмет в руки. — В данном случае, это просто подкладка, которая придаёт форму. Но вот тот стомак, — он указал на такой же по форме кусок ткани, разве что расшитый горизонтальными полосками кружев, — этот декоративный и крепится спереди. Александр вставил нижний стомак внутрь корсета. Форма действительно немного изменилась.  — Дышать можешь?  — Могу! Знаешь, даже осанку держать проще.  — Посмотрю на тебя, когда ты все эти юбки наденешь. И всё же Джону казалось, что элементы не работают на Александре так же, как они работали бы на женском теле. Плоский корсет на дамах позволял груди собираться вверх, создавая картину, приятную глазу большинства мужчин. Но Гамильтон — очевидно — обладал другим сложением, которое оказывалось приятно гораздо меньшему числу мужчин. И его худоба — острые ключицы, жилистая шея и руки… Джон опасался, что это станет их трагическим изъяном, который наведёт окружающих на мысли и выдаст их. Конечно, нередко встречались женщины худощавые, без ярких форм, но Лоуренса вряд ли могло успокоить хоть что-то в этот вечер. Один из самых интригующих элементов — панье, представлял собой два отдельных каркаса, напоминающих по виду половину купола, которые между собой соединялись тесьмой. Джону доводилось часто видеть дам в огромных широких платьях, поэтому с этим панье платье Александра и вправду будет не таким впечатляющим. На удивление приятно оказалось увидеть, что на постели осталось не так много вещей. Александр взял розовую, цвета нежного тюльпана, юбку из шуршащей ткани. Он обернул завязки несколько раз вокруг себя, прежде чем завязать юбку поверх панье. Наконец наступила очередь самого платья, подобного мантии. Гамильтон просунул руки в рукава, расшитые кружевами, и стал прикреплять переднюю часть булавками к корсажу. Цветочные узоры обезоруживали нежностью, кружева и блестящие ленты не могли оставить кого-либо равнодушным перед проделанной работой мастерицы. Александру остался только стомак.  — Давай, поможешь мне, — сказал он протягивая булавки и прижимая стомак к груди. — Я буду держать, а ты крепить. Джон растерялся, едва не уронил открытую коробочку. Он боялся уколоть Гамильтона, хотя это было практически невозможно, учитывая слои корсета и подкладки. Первую булавку он приколол криво — нужно было незаметно скрепить края стомака и распашного платья, чтобы создать вид целостности, а он оставил большой зазор между тканями. Дело пошло не сразу, Лоуренс значительно исколол руки, но в итоге плотно закрепил стомак и даже сделал это ровно.  — Стой, ещё бархатка! Александр взял атласную розовую ленту и протянул Джону. —Её надо завязать вокруг шеи, — произнёс Гамильтон и повернулся к нему спиной, наклоняя голову.  — У этого наряда есть конец? — вздохнул Лоуренс. Он завязал сзади обычный бант, получая удовольствия от того, как ткань ленты под пальцы была похожа на тонкую кожу шеи Александра.  — Не ворчи, я знаю, что ты вошёл во вкус, — ухмыльнулся Гамильтон. На ногах Александра оказались туфли одного цвета с юбкой со сверкающими серебряными пряжками, а от броши и колец он решил отказаться и оставил их в коробке. Гамильтон поспешил в гостиную, где всё так же стояло трюмо и зеркало. Сперва он едва не упал, минуя дверь, так как панье не пролезало в проём и задержало его. Джон хихикнул. Гамильтон поправил платье, развернулся боком и всё-таки вырвался к желанному зеркалу. Джон последовал за ним. Гамильтон крутился в шуршащих юбках, рассматривал себя со всех сторон с широкой улыбкой на алых накрашенных губах. Платье поражало не формой, не кричащим красками, жемчугами и драгоценностями — его преимуществом была лёгкость, юность и наивность. Цветочный узор и розовые цвета напоминали о мае, июне, когда в саду Пьермонта цветут яблони, вишни, распускаются дицентры, ландыши и тюльпаны. Прежде Джон и не мог представить Гамильтона в красном и любых его оттенках, включая розовый — его рыжие волосы потеряли бы очарование и выглядели бы попросту нелепо. Однако полфунта пудры сделал своё дело, и Александр слился с новым образом. Глядя на него, Джон всё равно не видел женщину, хотя перед всем этим маскарадом он предполагал, что не сможет нормально смотреть на Гамильтона. Но платье не меняло его. Перед Джоном был всё тот же Александр, разве что в другой маске. И маска, между словом, ему весьма шла.  — Знаешь, — сказал Гамильтон, — мне это начинает нравиться всё больше и больше.  — И что, станешь каждый день так ходить? Или зачастишь к Освальду?  — Ни то, ни другое, Джон. Но тебе не кажется, что довольно скучно всю жизнь ходить в кюлотах и камзоле? Неверно ль хоть единожды надеть корсет юбку, чтобы внести чуть разнообразия? Это ведь всего лишь одежда. Александр встретился с зачарованным взглядом Джона, который едва шевелился. Улыбнулся.  — Время поджимает! Иди и ты одевайся. Только в свой лучший костюм, чтобы мне соответствовать! Джон невесомо поцеловал его в нарумяненную щёку и вернулся в спальню к своему скромному гардеробу. Когда он возвращался в Нью-Йорк, то взял больше одежды, чем в первый приезд и даже захватил значительное количество нарядов для особых случаев. Только увидев платье Александра, Лоуренс сразу знал, какой костюм выберет — атласный, бирюзовый, больше уходящий в нежно-зелёный, с густой вышивкой. Одеться самому занимало куда меньше времени, чем одеть Гамильтона. Александр тем временем уже насмотрелся на своё отражение, вернулся в спальню. Как же странно он выглядел, с этой причёской и платьем, в столь неприглядной обстановке! Скрипящий пол, прохудившиеся доски, стопки книг на полу, узкая дешёвая кровать, десяток свечных огарков, низкие потолки и окно, из которого ужасно дуло по ночам, — и Александр, стройный, в очаровательном платье с кружевными рукавами и оборками, бледный и румяный, живой и искусственный одновременно. Он не принадлежал этой спальни. Он — герой незавершённой картины, автор которой не успел прорисовать достойный фон. Прочистив горло, Гамильтон произнёс:  — Саймон, этот вечер без всяких сомнений принадлежит нам, — голос его звучал хоть и тихо, но мягко, крайне напоминая женский. Не прошло много времени, как в квартире появился Освальд. Не трудно было предположить, что его вид будет бесподобен. Так и оказалось. Парик, пудра и румяна на лице, безупречный костюм, видневшийся из-под распахнутого пальто, — дьявол, а не человек. Слишком идеальный, чтобы оказаться простым смертным. Сложив руки перед собой, расправив плечи и задрав подбородок, Александр не подошёл, а подплыл к нему и сделал крайне официальный реверанс. С улыбкой Марлоу поклонился в ответ и шагнул ближе. Пальцы его прикоснулись к лицу Александра.  — Желание я зря не потратил, — полушёпотом произнёс он. Гамильтон отшатнулся от него, сместив брови к переносице.  — Следите за руками, сэр, — сказал Александр всё тем же мягким и тихим голосом. Освальд рассмеялся. Он вновь не сразу заметил Лоуренса.  — Казалось, ещё недавно вы ужасно противились этой затее. Какого же ваше мнение теперь?  — Разве у меня есть выбор?  — Вы можете сбросить груз ответственности на мои хрупкие плечи, — хмыкнул он, прекрасно зная ответ Джона, но всё равно желая услышать его.  — Сказал же, выбора нет, — пожал плечами Лоуренс. Освальд прищурил глаза, кивнул головой, довольный его словами.  — Как мне называть вас обоих в этот вечер? Алекс, если ты и придумывал, то готов поспорить — это что-то из классической древности. Гамильтон скрестил руки на груди, явно уставший от критики в свой адрес.  — Тиресия и Саймон Смит, — произнёс Александр, как будто в самом деле представлялся перед незнакомцем.  — В честь кого же это? Неужто я ошибся? Александру пришлось разъяснять контекст. Джон даже удивился — ему казалось, что Освальд обязан схватывать на лету подобные упоминания. Он и забыл, привыкнув к компании Александра, что не все провели детство и юность за горами толстых и старых книг, не всех отец вынуждал заучивать отрывки Библии, не все забывались за чтением Овидия и Гомера, сбегая от настоящей жизни. Джон даже удивился, что фамилией для них Александр избрал банальное «Смит». Но как Гамильтон разъяснил: чем проще и неприметнее — тем лучше для них. Освальд в очередной раз оценивающе взглянул на Александра. — Твои плечи кажутся чересчур широкими в этом платье. Да и вырез не играет тебе на пользу, — произнёс он, чем вызвал едва ли не возмущение на лице Гамильтона. — Но я сразу об этом подумал. Марлоу вдруг потянулся к небольшой сумке, что принёс вместе с собой. Он достал белую шёлковую шаль и протянул её Александру. — Возьми, это мой тебе подарок. — Ещё один? — хмыкнул Гамильтон, набрасывая ткань на плечи. — Боюсь, до конца дней своих мне придётся заглаживать вину за этот вечер. Джон пытался держаться холодно, хотя бы не выпускать свои эмоции наружу. Но только стоило Марлоу переступить порог квартиры, как тревога Лоуренса напоминала о себе с былой силой. Его успокаивало лишь то, что вряд ли Освальду удастся провести много времени с Александром в этот вечер. На самом приёме Гамильтону определено придётся постоянно ходить бок о бок с Лоуренсом. Марлоу вдруг хлопнул в ладони, сказал:  — Карета уже ждёт снаружи. Мы немного опоздаем, но так даже лучше. Вовремя на бал приходят люди, у которых нет занятий поинтереснее. Гамильтон некоторое время застыл перед своим черным пальто, размышляя, не слишком ли оно напоминает мужское, но за неимением лучшего, он быстро укутался в него. Александр всё так же с непривычки застревал в дверях, ругался как сапожник, а Освальд и Джон тихо посмеивались. Минуя лестничные пролёты, они добрались до первого этажа, где наткнулись на хозяйку дома. Та глядела на них троих, как на привидений. Особенно её взгляд задержался на Александре.  — Мистер Лоуренс, — возмущённо начала миссис Кэннон, — я полагала, что вы ознакомлены с правилами моих апартаментов: посторонним дамам здесь быть запрещается. Правила хозяйки — обычные условности, которые никто не брезгал нарушать. Женщин, мужчин, проституток сюда приводили постоянно. Разве что делали это в позднее время, чтобы хозяйка в лишний раз не читала нотации. Но Джон даже обрадовался возмущению миссис Кэннон. Она действительно приняла Александра за женщину. Она, которая встречалась с ним лицом к лицу едва ли не каждый день! А значит вероятность того, что точно так же подумают незнакомцы на приёме, была крайне велика.  — А я как раз даму отсюда увожу, — сказал Джон, не останавливаясь перед хозяйкой. — Хорошего вам вечера, миссис Кэннон! Взгляд её метал молнии, но она и слова больше не сказала, оставшись поражённой их видом — напудренные, разодетые. Перед зданием апартаментов уже ожидал экипаж — большая светлая карета, запряжённая тремя лошадьми. Гамильтон тяжело вздохнул, вновь преодолевая дверцу.  — Я в этом вообще сидеть смогу? — спрашивал он, оказавшись внутри.  — Садись и не думай об этом! — сказал проследовавший за ним Освальд. Гамильтон опустился на широкое сидение и панье со всеми юбками приподнялось вверх, как пузырь. Его платье занимало слишком много места, поэтому Джону пришлось сесть напротив него рядом с Марлоу, что его не совсем устраивало. Из окна виднелась миссис Кэннон, которую любопытство вытянуло на улицу. Она пыталась выглядеть сурово, мол в следующий раз такие шутки с ней не пройдут, но на самом деле сгорала от желания начать расспрашивать Джона о его непонятных знакомых. Карета тронулась. Колёса и копыта громко стучали о брусчатку, не давая покоя нервам Лоуренса. Его отношение к ситуации менялось едва ли не каждую минуту. Стоило оказаться в экипаже, с Освальдом под боком, как паника накрыла его с головой. Он осознал — да, они действительно едут на приём, где соберётся весь большой свет Нью-Йорка. Да, Гамильтон придёт туда в женском платье. Да, они действительно согласились на это. Голова начинала жутко болеть в висках.