— Мистер Лоуренс, куда вы щемитесь в самый край? Неудобно же. Не бойтесь, я ведь не кусаюсь, — лепетал Освальд идеальным баритоном, хлопая ладонью по сидению кареты.
Джон скрестил руки на груди, закинул ногу на ногу и сдвинулся вбок, пытаясь создать ощущение, что делал это по собственной воле, а не по просьбе Марлоу. Ему не нравилось, что щёки его краснеют и с ним чересчур трепетно обращаются. С наигранным безразличием, он сказал:
— Вы задолжали одну историю, помните?
— Какую же?
— Про ваш… брак. Был бы признателен, если бы вы разъяснили, как это вообще получилось.
— История довольно заурядная, что для меня даже обидно — заурядности я не терплю. Если Вам доводилось слышать хоть одну историю о знакомстве, последующей любви и женитьбе, то вы знаете и мою историю.
— Но вы ведь… с мужчиной. Хотя это ведь явно не официальный, не настоящий брак.
— А что для вас настоящий брак, Джон? Поставить подпись в городской книжечке? И тридцати лет не прошло, как ввели эти бумажки, а все уже помешались и молятся на них!
— Ненужные бумажки заволокли всё вокруг, — говорил Гамильтон, всё пытаясь совладать с платьем. — Уверен, в будущем каждый свой шаг придётся заверять письменно.
— Не понимают люди прелестей жизни! Вечно всё усложняют непонятно для чего. Настроят сотню ненужных заведений, придумают свод глупых законов, усложнят естественные и приятные вещи прагматичным подходом — и всё! Истинное счастье уйдёт!
— Рассуждай все, подобно вам, то люди бы не строили школ, судов, госпиталей…
— Рассуждай все, подобно мне — люди бы стремились к прекрасному, к искусству и знаниям, к земным удовольствиям, которыми нас наградил Всевышний. Но нет, люди гоняться за бумажками и деньгами, которые якобы их существование упростят и принесут удовлетворение жизнью.
— К чему же ты тогда эти деньги так бережно копишь и зарабатываешь, Освальд? — произнёс Гамильтон, наконец найдя удобное положение для себя и этого панье.
— Я всего лишь подстраиваюсь под условия, в которых мне выпало существовать, — пожал плечами он.
— Мы можем вернуться к вопросу? Как ваша… женитьба произошла?
— Как вы нетерпеливы!
— Небось для личных целей интересуешься, — Гамильтон приподнял чёрную, тонко подведённую бровь.
Джон закатил глаза, в надежде, что они не заметят его пылающих щёк.
— Алекс мне крайне помог в этом деле. Видите ли, я и мой спутник желали заключить наш союз не перед местным чиновником в разодранном кафтане, а перед Богом. Решили обвенчаться. Но, как вы можете догадаться, с таким заявлением из любой церкви нас в лучшем случае выгонят, а в худшем — сдадут в руки городского правосудия. До сих пор поражаюсь, как Алексу удалось отыскать для нас священника.
— Всего-то нужно знать правильные места.
— О, кому как не тебе их знать! — усмехнулся Марлоу и мягко толкнул его ногу, выглядывающую из-под юбок.
В ушах Лоуренса звенели колокола.
— Я ещё и шафером его был, Джон. Венец держал. Бывал ли ты когда-нибудь на венчании с двумя шаферами?
— А с двумя женихами?
— И вас пустили в церковь? — недоумевающе спрашивал Джон. Ему казалось, что над ним просто издевались, рассказывая небылицы.
— К сожалению, на такое мы не рискнули. Провели церемонию у меня дома.
Лоуренс так и видел перед собой гостиную, переделанную под игровой зал, причащающегося Освальда и священника с Библией в руке. И всё это в месте, которое к вечеру того же дня утонет в табачном дыме, алкоголе и вседозволенности.
— И ваш супруг живёт с вами?
— Естественно. Хотя он и не любитель шумных вечеров, как я, он совершенно не против наших собраний, если они ему не мешают.
— Но это ведь нелепо! Неужели в городе не ходят разговоры, раз вы делите дом с мужчиной?
— Напомните, Джон, где вы проживаете последний год?
Он захлопал глазами.
— Это другое.
— Нет, почти одно и то же, — закачал головой Освальд. — К нашей большой удаче, в сей час галантности, изящества и кокетства появилось такое прекрасное понятие, как amitié amoureuse. В Европе нынче это обычное дело! Друзья — мужчины, женщины, кто угодно — ведут нежнейшую переписку, подражая канонам любовных писем, не брезгуют прикосновениями, порой живут вместе и спят в одной кровати… Но всё это не имеет под собой плотского влечения. По крайней мере, они так говорят. И окружающие не хотят чего-либо додумывать и сомневаться в истиной природе этой «дружбы». Гораздо приятнее верить в светлые и чистые намерения, уважение и восхищение между людьми, нежели выступать с подозрением и обвинять кого ни попади в грязной содомии.
— Ну не может же быть всё так просто. Люди не глупы.
— Вы удивитесь, но людям искренне плевать на кого-либо кроме них самих. Ну, возможно ещё не плевать на самых близких в окружении. Незнакомцы не полезут в ваш дом, в вашу переписку, в ваши мысли. Все страхи в вашей голове, помните об этом.
— Вы неправы, Освальд. Вы забываете обо всех казнённых, повешенных людях, которых предсмертно возненавидела огромная толпа обычных прохожих.
— Вы адвокат, как и Алекс, верно? Конечно, вы знакомы с делами о мужеложстве как никто другой. Тогда уж вы мне и напомните, кто подаёт в суд на всех этих людей?
Джон плотно сжал губы.
— Незнакомцы? Случайные прохожие, заглянувшие в окно в неверный момент? — нагнетал Освальд.
— Жёны. Родители. Родственники. Друзья, — сухо перечислил Лоуренс.
В воспоминаниях его тут же всплыло заплаканное лицо Сары. Она боялась за него. Она собиралась рассказать.
— А что насчёт разгневанной толпы — на то она и толпа. Выведи на площадь убийцу, вора, содомита, пьяницу или гуляющего мужа — их возненавидят в равной мере, независимо от того, насколько схожими пороками обладают городские зеваки с осуждёнными.
И всё же Джон не желал полностью принимать правоту Освальда.
— Вы сами говорили мне о рейдах в молли-хаусы. Это уж точно не вписывается в вашу теорию. Полицейские, религиозные люди, моралисты — они месяцы тратят на выслеживание таких мест, вторгаются туда, а всех причастных без разбора сажают в тюрьмы.
— Любое правило имеет исключение. Исключение обычно составляют помешанные и сумасшедшие. Зачастую это одни и те же люди. Они полагают, что делают благое дело, работают ради общества. Признайте, что любому покажется соблазнительной идея о всеобщем благе. И эти люди видят проявление добродетели именно в таком ключе.
— В итоге страдают невинные люди. Всё не так гладко, как вы об этом говорите.
— Молли-хаусы — совершенно отдельный разговор. Люди ошибочно приравнивают их к публичным домам — к главным разрушителям морали этого общества, по их мнению. Никто не станет вникать в природу явления, разбираться в истинных мотивах посетителей таких мест. Ведь они ожидают увидеть там лишь проституцию. А проституция, парадоксально, хоть и самая востребованная, но и самая гонимая людьми деятельность. В каком же аморально-моралистическом обществе мы живём!
— А в отношениях двух мужчин они видят извращение, — произнёс Джон, приковав свой взгляд к шее Александра — такая тонкая, изящная, а под пудрой проглядывались веснушки.
— О, а я умело который год скрываю это
извращение за дружбой! И не один я, между прочим.
— Но ведь не каждая близкая дружба на самом деле скрытая любовь.
— Разумеется, я такого не утверждаю. Но согласитесь, для нас с вами это весьма удобное обстоятельство, которым просто грех не воспользоваться.
— Возможно, — нахмурился Джон.
Скрываться. Постоянно. Бесконечное притворство и маски, игра и враньё. Но возможно ли притворяться всю жизнь?
— Джон, — строго сказал Гамильтон, отвлекая его от мыслей, — ты знал на что шёл, возвращаясь в Нью-Йорк. Я говорил тебе, что всё не так просто, как могло показаться. Даже если ты сам изменил отношение ко многим вещам.
Ни намёка на былые забавы и издёвки не было в его голосе. Он говорил серьёзно. Чересчур серьёзно. И говорил то, чего Джон не пожелал бы озвучивать в компании Освальда.
— Я знаю, — ответил он и не смог ничего добавить.
— Не нужно меланхолии! — воскликнул Марлоу и схватил обе руки Джона в свои. — Вам ведь невероятно повезло! Одни всю жизнь проводят, так и не встретив любви. А вы так молоды, прекрасны и влюблены в столь чудесного человека, как Алекс! Да, конечно, нам троим куда больше повезло бы родиться в другое время, но где гарантия, что все мы встретились бы? Вот вы, Джон, хоть представляете, как много Провидение подстроило обстоятельств, чтобы Вы оказались в этой карете? Судьба прекрасна! Куда бы она вас ни завела, в какую пучину ни бросила бы — всё на благо. И если уж нам приходится мириться с невежеством американцев и скрывать подлинные чувства, так давайте брать из этого всё, что имеем! Нужно встряхнуть этих прагматиков, показать, что они на самом деле упускают. Сегодня, в этот вечер мы будем сиять, как никогда. И остальные будут завидовать, мечтать оказаться на нашем месте — на месте свободных и безразличных к свету людей.
Джон улыбнулся. Наверное, впервые искренне рядом с Освальдом. Оптимизм его не то чтобы обнадёживал, но хотя бы поднимал настроение. Ладони Марлоу были горячими, парфюм заволок всё тесное пространство. Лоуренсу вдруг стало хорошо. Стало спокойно.
Разговор перетёк в обыденное русло, в незначительные шутки о платье Гамильтона и предвкушения о вечере. Когда за окном стемнело, экипаж наконец прибыл.
Только увидев особняк, спокойствие Джона вновь улетучилось, пальцы задрожали, живот скрутило.
— Может вернёмся, пока не поздно? — Лоуренс не узнал свой собственный голос, настолько глухо и подавленно он прозвучал.
— Поздно отступать, Джон, — произнёс Освальд, осторожно взяв его за руку, и потянул его наружу.
Огни из окон слепили, размеры особняка поражали. Это уже был не Нью-Йорк, а дальняя окраина с несколькими одинокими домами, которые компенсировали свою небольшую численность огромными участками, колоннами, дорожками и садами, которые в это время года, к сожалению, не могли поразить красотой.
— У меня замечательное предчувствие, — воскликнул Гамильтон, без происшествий выбравшийся из кареты и глубоко вдыхавший холодный воздух.
— Пойдёмте же, — сделал шаг вперёд Марлоу, отпуская дрожащую ладонь Джона. — Но не торопитесь. Мы даже на час не опоздали.
Гамильтон прижимал к себе руки в надежде согреться, но его походка и осанка ничуть от того не страдали. Освальд оглядывался на Александра и Джона, как вдруг резко остановился, развернулся и выпалил:
— Как ужасно вы оба себя подаёте! Вы ведь супруги, забыли? Конечно, забыли. Джон… или как там вас теперь… Саймон! Саймон возьмите… — новое имя Александра он так и не припомнил. — Её возьмите под руку, ей Богу. Всему вас учить надо!
— Ты к чему так взвёлся? — спросил Гамильтон, подхватывая локоть Лоуренса.
— Развлечения я, конечно, ставлю на первый план, но я не желаю, чтобы веселье обернулось для вас не самым лучшим образом. Помните, куда мы пришли и к кому. Вы — аристократы, такие же, как люди вокруг. Манеры, слова, обращения и прикосновения друг к другу — ничто не должно вас выдать. Понятно?
В горле Джона встал ком. Голова болела так, словно по ней несколько раз ударили молотом, в ушах раздавался оглушающий звон.
Шагая по дорожке, ведущей прямо ко входу в особняк, Лоуренс с десяток раз повторил своё новое имя, судорожно прокручивал в голове «Тиресия, Тиресия, Тиресия…». Всё происходящее — не шутки. Нельзя себя выдать. Нельзя выдать Александра. Всё же огромная доля ответственности лежала именно на Гамильтоне. Ему на самом деле не так весело и легко, как он привык показывать. Джон знал это, выучил его эмоции, жесты, малейшие движения, которые выдавали волнение. А волнение Александр терпеть не мог, поэтому не всегда показывал его даже Джону. Но в тот момент Лоуренс прекрасно видел, что Александра сполна накрыла тревога. А уж если тревожится Гамильтон, то для этого определенно есть весомый повод.
— Джон, — произнёс он, — возьми себя в руки. Ты можешь выдать нас своей паникой.
Если бы Лоуренс и хотел что-то ответить, то вряд ли смог бы. Ему казалось, что стоит произнести единое слово — и содержимое его желудка окажется вывернуто наружу. Переступив порог особняка, к ним мгновенно подлетели одетые в шелка слуги, взяли их верхнюю одежду. Прямо перед глазами, в центре светлой комнаты, погруженной в мрамор и золото, стояли мужчина и женщина лет сорока, безупречные в каждом аспекте — одежда, осанка, волосы, улыбки. Хозяева. При виде Освальда на их лицам проступила радость, причём явно не та наигранная, которой они встречали каждого пришедшего. Когда Марлоу уже вовсю вёл с ними беседу и представлял их с Гамильтоном, мысли блуждали где-то далеко, освобождая Лоуренса от отягощающий реальности. В какой-то момент в глазах потемнело, а колени задрожали так, словно под ногами Джона разразилось крохотное землетрясение. Теперь в голове его крутилась одна единственная мысль — не упасть в обморок.
Не понимая, сколько времени прошло, Джон обнаружил себя уже посреди огромного зала с десятками людей вокруг и играющей музыкой, а Гамильтон пихал ему в руку бокал вина и бесконечно повторял его имя. В глазах его была паника. Настоящая паника.
— Джон, чёрт возьми, ты можешь хоть что-то сказать? — шептал он, нервно оглядываясь по сторонам.
— Что случилось? — растерянно пробормотал он. — Они что-нибудь заподозрили?
— Нет, нет, всё в порядке… Разве что они забеспокоились, что ты можешь потерять сознание в любую минуту. Ты стоял там бледный как смерть. Я правда думал, что тебя там удар хватит.
— Ну, а ты? Они не смотрели косо, не задавали вопросов? — он залпом опустошил бокал.
— Джон, косо смотрели на твоё измученное лицо.
— А где Освальд?
— Хозяева не хотят с ним расставаться, — улыбнулся Гамильтон. — Болтает с ними.
Джон пытался привести мысли в порядок. К нему медленно приходило осознание: их пропустили. Хозяева и не подумали, что перед ними мужчина в платье. Или в крайнем случае решили не высказывать свои подозрения. Понимание этого позволило нервам Лоуренса хоть немного успокоиться.
Освальд показался в зале и сразу же ринулся к Джону:
— О, вы кажетесь уже куда живее! — произнёс Марлоу, положив руку ему на плечо. — Каковы ваши первые впечатления? Как вам обстановка, контингент?
— Думаю, что это последнее, что заботит меня в данный момент.
— Дорогой мой, не надо! — тоном заботливого родителя говорил Освальд, мягко проводя пальцами вдоль спины Джона. —У вас есть превосходная возможность провести весело время в роскошном месте. Пожалуйста, не позволяйте вашим тревогам отнять у вас лучшие моменты.
Джон отшатнулся от его руки, которая остановилась у самого основания позвоночника. Губы Освальда искривились, готовы были произнести очередную издёвку, но вдруг рядом оказался высокий черноволосый мужчина, ведущий за руку миловидную женщину, которая всем своим обликом — веснушчатым лицом, круглыми карими глазами, длинными ресницами и маленьким заострённым носом — напоминала лань.
— Мистер Марлоу, — произнёс мужчина холодным низким голосом, слегка поклонившись, — как мы рад встретить вас здесь. В последнее время вас мы вовсе трудно заметить в светских кругах.
— Я вас и вовсе видела только прошлым летом! — высоким звонким голосом произнесла женщина, улыбаясь тонкими губами.
— Ах, я слишком погружён в работу. Какие тут приёмы?
Как Лоуренсу сказал Гамильтон, Освальд работе уделял единственный день в неделю, да и то занимался тем, что полдня рассылал поручения и письма в конторы, разбросанные по всем колониям. Марлоу занимался торговлей и прибыль его была столь внушительной, что позволяла нанять огромный штат квалифицированных сотрудников, которые были в состоянии самостоятельно распределять задачи между собой.
— Может познакомите нас со своими друзьями? — проговорила женщина, переводя взгляд на Гамильтона и сильнее впиваясь пальцами в предплечье супруга.
Джон вдруг сообразил, что и ему стоит взять руку Александра. Он тут же переплел из руки в локтях.
— Конечно, — пролепетал Освальд. Он прочистил горло, медлил — Джон сразу понял, что он вспоминал их имена. Наконец Марлоу сказал: — Позвольте представить вам мистера Саймона Смита и миссис Тирезию Смит. Мистер и миссис Смит, это мои хорошие друзья мистер Гарри Винтер и миссис Камилла Винтер.
Пары обменялись реверансами и словами о радости знакомству. Камилла произнесла:
— Вы, должно быть, не из Нью-Йорка. Я права?
— Всё верно. Мы прибыли сюда из Филадельфии, — сказал Гамильтон, тут же прочищая горло. — Простите, подхватила какую-то простуду, голос потеряла уже вчера.
— О, надеюсь, ничего серьёзного, — обеспокоенно залепетала женщина. —Вы из Филадельфии, говорите? Мы были там этим летом! Город чудесный. Мистер Смит, чем вы занимаетесь?
Её слова долетали до него только спустя время и в голове вновь был бардак. Он пытался вспомнить историю, которую накануне отрепетировали в квартире, но в памяти образовалось чёрное пятно. Джон почувствовал, как Александр сильно сжал его руку и в то же мгновение произнёс:
— Саймон занимается международной торговлей. Экспортирует ткани, пряности — вы и сами знаете, что нынче востребовано.
— Довольно прибыльное дело, — кивнула Камилла, странно глянув на молчаливого Лоуренса. — Ах, знаете, Гарри ведь тоже задумывался перейти от политики к какой-нибудь торговле…
Не прошло и минуты, как Камилла и Александр заговорили подобно давним подружкам. Мистер Винтер оставался немногословен, холоден, и тепло просачивалось наружу только в его взгляде на жену. Джон всё пытался успокоиться, и с каждой секундой, наблюдая, насколько естественно Гамильтон слился с окружением и новой ролью, тревога отступала. Лоуренс даже ответил на несколько вопросов очаровательной Камиллы, которая поражала совмещением в себе холодного величия и располагающей доброжелательности.
Короткие комментарии порой срывались с уст Освальда, который над этой простой светской беседой возвышался, наблюдал с заинтересованностью учёного, препарирующего лягушку. Его увлекало, как разговор развивался, какие темы всплывали, но в особенности — Гамильтон, отыгрывающий знатную даму, которая делилась многолетним опытом званых ужинов и деловых поездок по всем Колониям. Джон и сам поражённо наблюдал за Александром. Естественность его слов и манер приводили к одному здравому выводу — уличить Гамильтона во лжи невозможно.
У Лоуренса складывалось полное ощущение, что Александр проговорит с Камиллой весь вечер напролёт, но Марлоу вдруг завёл разговор о некоем общем с Винтерами знакомом, тема оказалась довольно щепетильной, а поэтому супруги отошли вместе с Освальдом в сторону. Оказавшись наедине, — если возможно быть наедине в набитом людьми доме — Джон произнёс:
— Ты просто превосходен. Они полностью поверили.
— Конечно, — пожал плечами Гамильтон, плотнее обматываясь шалью, — я им столько всего нарассказывал, что сам едва не поверил в безбедную жизнь в Филадельфии. Я так боялся сказать что-то не так. Господи, как же у меня ладони вспотели!
Джон оглядывал толпу и лелеял сумрачную надежду, что больше ни единая душа не пристанет к ним с разговором. Но Лоуренс и сам понимал невозможность подобного исхода. Он смотрел на блестящие камзолы, сапфировые и гранатовые серьги, жемчуг в волосах и на платьях — его наблюдаемое не поражало. За свою жизнь он посетил столько приёмов, что увидел уже все возможные ткани, украшения и драгоценные камни. Конечно, в этом месте увешенной рубинами была не одна дама на дюжину, а каждая первая, но всё равно его взгляд замылился и не был способен по достоинству оценить блеск, окружающий их в тот вечер. Только на мгновение в голове его что-то взбудоражилось от осознания, что на день они вырвались из рутины пыльной конторы и грязных шумных таверн в место столь роскошное, в обитель мрамора и шёлка. Но чувство это быстро прошло — его место заняли параноидальные мысли.
Вопреки здравому смыслу, Лоуренс хотелось вжаться в стену от ощущения, что все взгляды в комнате направлены на них с Александром, что каждый так и ждёт момента, чтобы уличить их в обмане и безнравственности. Он одновременно хотел сбежать и ударить себя по лицу за беспомощность и ребячество.
— Я не могу отделаться от чувства, что все на нас смотрят. Как будто они догадываются, — произнёс Джон, заведомо зная ответ Гамильтона.
— Глупость, — как Лоуренс и предполагал. — Даже если они и смотрят, то разве ты видишь в их взгляде осуждение?
— А что же ещё?
— Восхищение, — ухмыльнулся Гамильтон. — Почему ты привык думать, что за спиной у тебя говорят отвратные вещи? Предположи хоть раз, что незнакомцы смотрят на тебя с замиранием сердце.
— И к чему это?
— К тому, Джон, что если ты продолжишь вести себя, как загнанный в угол зверь, на тебя так и будут смотреть — либо с жалостью, либо с хищным оскалом.
Перечить Александру Лоуренс не имел никакого желания.
— Добрый вечер, — раздался глухой голос. — Восхитительный приём, не правда ли?
— Да, действительно, — сказал Гамильтон, глядя на сорокалетнего мужчину, что возник прямо перед ним.
— Марк Джозеф, к вашим услугам, — он поклонился, в упор глядя в глаза Александру, который начал энергично размахивать веером.
— Тиресия Смит. Позвольте вам представить моего супруга — Саймона.
Широкие плечи Марка вмиг насупились, а взгляд узких глаз стал настороженным.
— Рад знакомству, — сказал он Лоуренсу, явно не имея этого ввиду.
Джон видел, как Гамильтон едва сдерживает улыбку и вот-вот готов разразиться смехом. Самому Лоуренсу было куда менее весело.
— Подарите ли вы, Тиресия, мне следующий танец? Конечно, если ваш супруг не будет против.
— Саймон? — Гамильтон повернулся в сторону Лоуренса, улыбаясь и пряча половину лица от глаз Марка Джозефа за веером.
— Конечно, — Джон тяжело сглотнул.
В глазах Александра сверкал ехидный огонь. Марк оказался ответом глубоко удовлетворён, расплылся в улыбке, вновь поклонился и покинул их компанию.
— Что это было? — недоумевающе прошептал Джон.
Гамильтон разразился звонким заразительным смехом. Лоуренс и сам тихо засмеялся.
— А о чём я тебе говорил? — победоносно произнёс Гамильтон. — Какое презрение и осуждение? Восхищение! В его чистейшей форме!
— И тебя не смущает, что он старше тебя на десяток лет, и что подступился к тебе, зная о твоём супруге?
— Ах, Саймон, Саймон! Не знал, что зеленоглазое чудовище настолько тобой овладело. Это бал, дорогой, здесь танцевать приходится со всеми, кто пригласит.
— Тогда поспешу ухватить у тебя второй танец, пока очередной джентльмен его не потребовал.
Гамильтон прятался за веером, и лишь взгляд его издевательских глаз позволял догадаться об ухмылке, скрытой за простеньким ажурным узором. Александр получал всё больше удовольствия от происходящего вокруг, успешно сживался с обретённой ролью и, с первого взгляда, не волновался ни капли. Часть его уверенности постепенно переходила к Джону.
С каждой минутой, присматриваясь к голым тонким рукам в кружевном обрамлении, чёткому изгибу челюсти, вишнёвым губам и серебристым локонам, Джон нехотя принимал поражение. Он отчаянно смирился — Гамильтон в платье выглядел обескураживающе. Лоуренсу вдруг самому стало смешно от былых слов о достоинстве и чести. Красота — вот самое могущественное достоинство, которым обладает человек. Конечно, оно не самое великое и важное, но в силе своей оно превосходило все остальные. И Александр был красив в юбке, с напомаженным лицом и убранными вверх волосами, а поэтому все остальные обстоятельства ненароком забывались и теряли вес.
Музыка оборвалась, пары разбрелись в разные стороны по всему залу. Марк в мгновение ока оказался рядом с Тересией и уж вёл её под руку в центр помещения. Джон остался подпирать стену, глядя им вслед и нервно кусая губы. Он до того был увлечён скрывающимся из виду тонким силуэтом Александра и высоким крупным Джозефом, что не сразу обратил внимание на юную девушку, что смущённо глядела на него исподлобья и что-то лепетала, делая реверанс.
— Что, простите?
— Не желаете потанцевать, сэр? — произнесла она, опуская глаза цвета февральского неба.
Она была совсем юной, лет семнадцати, и в глазах Джона казалась ребёнком. Его почему-то совершенно растрогало её предложение.
— Конечно, — произнёс Лоуренс, взяв её холодную ладошку.
Девушка засмущалась ещё больше, уголки губ дёрнулись в удивлённой улыбке. Среди пар Джон решил расположиться поблизости от Александра. Ему хотелось иметь Гамильтона в поле зрения.
Огромное удовольствие Лоуренс получил, встретившись со взглядом Александра, обращённым сначала на него, а затем на девушку. Сдержанная ухмылка, которая скрывала удивление.
Заиграла музыка — десяток пар закружились в танце.
— Вы не назвали своего имени, — сказал Джон, невесомо касаясь руки девушку. Он боялся в лишний раз дышать в её сторону, словно она могла в любой момент залиться краской и треснуть, как бокал.
— Полли, — коротко ответила она.
— А я Саймон, — Лоуренс уже даже привык к этому имени и произносить его больше не доставляло былого дискомфорта.
Они медленно кружились под оглушающие звуки скрипки и ропот толпы. Джон то и дело поглядывал в сторону. Гамильтон танцевал превосходно, словно всю жизнь исполнял женскую партию, посмеивался, выслушивая что-то от Марка.
— Девушка, с которой вы пришли, — произнесла Полли едва слышным голосом, — кто она вам?
— Моя супруга.
Девушка коротко кивнула. Пухлые розовые губы исказились в улыбке.
— Она красивая. И вы красивы. Вы хорошо вместе смотритесь.
Теперь засмущался Джон.
— Полагаю… спасибо.
Девушка тихо засмеялась, приподняв чёрные брови. Сознание Джона вдруг атаковала следующая мысль: услышит ли он подобные слова ещё когда-либо, помимо этого вечера?
— Вы любите её? Ой! — она вдруг приложила ладонь ко лбу. — Простите, что-то я…
— Всё в порядке.
— Я слишком много говорю. Не отвечайте, не стоит. Я совершенно бестактна!
— Я люблю её, — перебил Джон нелепые оправдания.
Девушка замолчала.
— Это ведь прекрасно, — задумчиво пробормотала она. — Любовь ведь так прекрасна.
— А вы любите?
— Я хотела бы любить.
Очередное прикосновение руки, поворот, гремящая виолончель.
— Только любить? А что насчёт ответных чувств? Боюсь, что в таком случае вас надолго не хватит.
— Нет, конечно же я хочу быть любимой. Если чувства не взаимны — это никакая не любовь.
— Похоже, что о любви вы много знаете.
— О, я знаю далеко не так много, как хотелось бы.
— Как и все мы.
Она улыбнулась.
— Чем вас так зацепила любовь, что вы только о ней со мной и говорите?
У Полли загорелись глаза, точно она ожидала этот вопрос.
— Любовь — величайший дар, данный нам Богом. Она основа всего прекрасного, что окружает нас с вами. С любви жизнь начинается, к любви мы стремимся каждый день своего существования.
— Вы уверены, что абсолютно каждый мечтает о любви?
— Конечно! Пусть многие не признают, но все ищут любви в той или иной форме. Любовь многогранна, — что является очередным её чудом — каждый её по-своему понимает и постигает. Я верю, что любовь всегда вокруг нас, порой в мелочах, но она всегда рядом. Я люблю за любовью наблюдать, видеть разные её грани и проявления.
— Но все ли проявления любви вы принимаете?
— Безусловно. Я раба этого прекрасного чувства и преклоняюсь перед любым её воплощением.
— Даже аморальные воплощения?
— Вы о близости? — покрываясь густым румянцем, прошептала она. — Полагаю, что именно близость между влюблёнными является самым ярким проявлением любви.
— Вы не осуждаете плотские желания и утехи?
Полли улыбнулась, обнажив слегка выступающие передние зубы.
— Любовь — моё Божество, а Бога не судят.
Её слова заставили сердце Джона лихорадочно биться о грудную клетку.
— Вы по этой причине так заинтересовались нашими взаимоотношениями с супругой?
— Полагаю, что так. Я уже говорила, что мне нравится наблюдать за любовью.
— Похоже, вы очень много думаете о любви.
— Конечно! Меня безумно увлекает эта идея. Это ведь удивительно, что возможно в мире встретить человека, который заботится о тебе в большей мере, чем о самом себе. Я мечтаю о любви, правда. Я хочу ощутить её в полной мере на собственном опыте. И я думаю, что это не слепая прихоть, а самая настоящая нужда. Мне нужен кто-то, кто будет помнить обо мне. Мне нужно, что-то больше, чем рутина и ничтожное бытие, что-то ценнее самой жизни. Я хочу обладать этим, держать в руках и понимать — оно принадлежит мне! И человек — он мой!
— Боюсь, что даже любя взаимно, вы не всегда сможете обладать человеком. Некоторые не желают быть в рабстве.
— Но если человек вам не полностью отдаётся, а вы не полностью отдаётесь ему, то долог ли будет ваш союз?
— А вы считаете, что необходимо отдать всё, что имеешь, во имя любви? Это грозит болью, ужасной болью, уж поверьте.
— Боль? Она возможна лишь в случае, если один из вас не полностью отдавался другому. Для меня настоящая любовь — это когда ты отдаёшь свои чувства другому человеку, а он отдаёт свою свободу вам. И наоборот. Это совершенное доверие, на котором всё и строиться.
— Вы так юны, но говорите подобно престарелому монаху, — ухмыльнулся Лоуренс. — Ваши представления о любви крайне идеализированы. В жизни всё не может быть так гладко.
— Я понимаю это. Пока любовь для меня непостижима. И оттого я, подобно физику, способна лишь выводить идеальные формулы любви, но на практике наверняка возникнет погрешность и результат окажется непредсказуем!
— Но по вашей идеальной формуле, раз уж мы с супругой не вручили друг другу собственную свободу, то любовь наша обречена на конец?
— Я бы никогда не сказала чего-то столь ужасного. Кто я такая, чтобы выносить подобные вердикты, которые вполне могут посеять в вас семя сомнения?
— Хорошо, не будем обо мне и супруге. Давайте допустим, что какие-то потенциальные влюблённые не решились на самопожертвование во имя чувств… Неужто их чувства угаснут в конце концов?
— Необязательно. Существует два способа, как сохранить чувства на века, запечатлеть их в вечности. Первый предполагает полнейшее доверие и понимание, жертвы и уступки ради друг друга. Такие отношения продлятся хоть сотню лет. А второй способ куда проще и требует одну вещь — ранняя смерть одного из влюблённых.
— Действительно проще! — хмыкнул оторопевший Джон.
Полли смущённо засмеялась.
— Увы, такова правда. Если человек рано уходит из жизни, то любовь не успевает остыть между людьми. Для партнёра это полнейший шок, трагедия, которую он пронесёт в сердце всю оставшуюся жизнь. И он будет думать только о счастливых моментах, которые прошли и которые могли бы наступить, если бы не злой рок. Часто такие несчастные никогда больше не влюбляются, потому что верны идеализированному образу почившей любви.
— Ваши взгляды на мир граничат с отроческим романтизмом и меланхоличным реализмом. Совмещаете несовместимое.
Музыка плавно утихла. Джон взял Полли под руку и увёл из центра зала.
— Ах, не воспринимайте меня слишком серьёзно. Я и сама понимаю, что взгляды мои меняются едва ли не каждый месяц, а оттого мои нынешние слова спустя полгода я буду вспоминать с ужасом.
Они встали у стены. Девушка сложила руки, повернула голову вбок и с улыбкой глянула на Лоуренса.
— Спасибо за танец. И за компанию. Было интересно беседовать с вами.
Обмен реверансами — и Полли скрылась в толпе в тот же момент, как на глаза показался Гамильтон. Расправив плечи, как всегда с превосходной осанкой, он плавно шествовал в платье, словно родился в корсете и в десятке юбок.
— И как твой спутник? — спросил Джон, прислоняясь к холодной стене, чтобы остудить тело после танцев. — Не наступал на ноги? О чём болтали?
— О, Зилот, тебе об этом лучше не знать! И не смотри так на меня! Сам тоже молодец — сразу нашёл какую-то молодую леди, стоило мне на мгновение отойти.
— И кто из нас ещё Зилот? — закатил глаза Лоуренс.
— Как проходит ваш вечер? — поинтересовался Освальд, ослепляя доброжелательностью и весельем.
— На эшафот пока не отправили, — произнёс Гамильтон, раскрывая веер.
— А вы Джон? — рука легла на плечо. — Успокоили нервишки?
«Нервишки» Лоуренс успокоил, но ровно до того момента, как пальцы Марлоу вновь к нему не прикоснулись.
— Уймись, Освальд! Не докучай ему.
Марлоу фыркнул, закатил глаза.
— Хочу вам сказать, что у меня уже не раз поинтересовались, что за интересную пару и привёл с собой, — его ладонь соскользнула с плеча Джона, и он одну руку спрятал в карман, а другой упёрся в бок. — К счастью, вы не привлекаете слишком много внимания, но всё же новые лица весьма увлекают местных богачей-бездельников.
— Не будь я в платье, этот вечер мог бы вполне превознести меня в обществе и карьере, — расстроенно пробормотал Гамильтон.
— Ты глубоко заблуждаешься, если думаешь, что каждый из присутствующих не имеет личного семейного юриста.
— Я мог бы стать достойной заменой любому из них.
Пары разбивались для следующего танца, и Джон поспешил взять Александра за руку и увести к шеренге гостей, подальше от Освальда. Вновь, всё та же ухмылка исказила лицо Гамильтона. Лоуренс уже устал от этого и готов был завыть.
По огромному залу разнеслась трель скрипки, пары пустились в пляс.
— Может поделишься, чем же тебе так неприятен Освальд? — соединив их ладони, спросил Александр.
— Он мне не неприятен.
— Неужели?
— Он мне безразличен.
— Ах, конечно! Именно от безразличия люди корчат гримасы и напрягаются, как натянутая струна.
— Прошу, к чему этот допрос? — шептал Джон, чтобы людям, кружащиеся рядом, не услышали и звука.
— К тому, что меня оскорбляет твоя ребяческая ревность!
— Уймись. Никакая это не ревность.
Лоуренс в какой-то мере даже не лукавил. Рядом с Марлоу Джон чувствовал себя беззащитным кроликов в обществе удава. Дрожь пробегала по позвоночнику, и в голове крутилась лихорадочная мысль убраться подальше от этого человека. Это не ревность. Это животный страх.
— Тогда не веди себя, словно в любой момент готов придушить Освальда или меня, Отелло.
Джон закатил глаза, взял руку Александра в свою и быстро поднёс её к своим губам, не нарушая порядка танца.
— Я постараюсь.
Гамильтон поднял на него взгляд, из которого быстро пропало напряжение. Он улыбнулся.
— Я бы поцеловал тебя, — прошептал с ухмылкой Александр. — Но, боюсь, что даже переодевание в платье не позволит мне проявлять чувства столь пылко в светском обществе.
— Ах, где же наши пыльные таверны, где на скамьях и столах едва ли не сношаются, — тихо засмеялся Джон.
Джон заворожённо смотрел, как Александр плыл в танце, был мягок в движениях и нежен всем своим видом. Он никогда не танцевал так мужские партии. В нём проявлялись совершенно новые качества, которые ранее показывались лишь в редких жестах и фразах. Лоуренс сомневался, что этот дух поселился в Гамильтоне за пару дней подготовки к приёму. Нет, он был в Александре всегда. Но он его тщательно подавлял.
То и дело от них обоих звучали фразы: «Как хорошо, что мы репетировали минуэт прежде», «Никогда бы не подумал, что будем танцевать на людях, в огромном зале с десятком людей», «Как хорошо! Как же хорошо!». Эти фразы звучали вперемешку со смехом, а улыбки и вовсе не сходили с лиц. Джон не был любителем танцев. Но в тот момент он желал, чтобы музыка не прерывалась. В животе порхали бабочки и сердце трепетало, словно Лоуренсу вновь было пятнадцать и каждое прикосновение чужой руки было чем-то волшебным. Как Гамильтон смотрел на него, с чистой радостью и задором, трепетом и увлечённостью, обезоруживали Джона и бесконечно радовали.
Будучи окружёнными сотней свечей в переливающихся люстрах, в огромном особняке с шёлковыми обоями и мраморными полами, в толпе политиков и богачей, их привлекало далеко не богатство помещений и золотые наряды гостей. Пусть бы они были в худшей таверне Нью-Йорка, окружённые пьяницами и проститутками, но если бы играла музыка и они могли танцевать, они были бы не менее счастливы. Главное быть среди людей, с хорошей акустикой и живой атмосферой, а не в тёмной каморке, забившись в угол, подобно пугливым мышам, и страшась произвести единый лишний звук.
С горящими глазами, полыхающими лёгкими, красными щеками и пульсирующими венами, они подошли к служанке, держащей поднос с вином. Джон и Александр взяли по бокалу, отошли в сторону. Гамильтон залпом выпил напиток.
— Господи, — восхищённо вздыхал он, — как же здорово!
Джон взял его руку, крепко сжал пальцы. Ему не нужно было ничего говорить — всё было написано на его сияющем лице. О, как он желал поцеловать Александра!
— Дорогие Смиты, — опять, как из пустоты, появился Освальд, — ко мне всё продолжают подходить и интересоваться вами! Вы производите фурор.
— Что же они спрашивают? — чуть настороженно произнёс Джон.
— Ах, да так! Говорят, что вы очаровательная пара, спрашивают, где я вас откопал и хотят узнать ваши имена. О, вот и одни из них!
К ним подошла пара, похожая на любых других супругов на этом приёме: мужчина лет тридцати и женщина чуть моложе. Они симпатичны и отлично одеты. Признаться честно, Джон уже с трудом различал людей вокруг — все на одно лицо, с напудренными волосами, в париках и блестящих одеждах.
— Мистер и миссис Смит, это мистер и миссис Робинсон. Мистер Робинсон — прекрасный юрист, пожалуй, лучший в Нью-Йорке!
Джон заметил, что бровь Робинсона странно дёрнулась, когда тот перевёл взгляд на Александра. И он не спешил отводить глаза, а уставился прямо на Гамильтона, не дёргаясь и не моргая. Лицо Александра осунулось, губы плотно сжались под тяжёлым взглядом. Джон сначала подумал, что Марлоу попросту задел самолюбие Гамильтона словами о лучшем юристе Нью-Йорка, но когда Александр раскрыл веер, принявшись обмахивать и прятать лицо, опустил взгляд, плотнее закутался в шаль и начал нервно вертеться из стороны в сторону, сердце Лоуренса пропустило несколько ударов.
Миссис Робинсон завела непринуждённую беседу, явно не заметив катастрофы, произошедшей только что у неё под носом. Джон пытался говорить как ни в чём не бывало, лелея надежду, что ему всё показалось и на самом деле ничего кошмарного не произошло. Но Гамильтон не произносил и слова, а мистер Робинсон не сводил с него взгляда. Вдруг он наклонился к супруге и долго шептал ей что-то на ухо. Внутри Джона всё похолодело. Женщина бодро кивнула, ринулась к Освальду, взяла того под руку, начала тараторить и увела его в сторону. Повисло молчание в образовавшейся компании из трёх человек. Когда Марлоу с женщиной вышли из зала, Робинсон произнёс:
— Я, конечно, всегда знал, что ты необычный человек, но чтобы настолько… Я поражён, Гамильтон.
Сердце Джона заколотилось так, что в груди проступила боль. Тело накрыла мелкая дрожь. Перед глазами он уже видел здание суда, виселицу и палача, накидывающего петлю ему на шею.
Но картины кричащей и презирающей толпы быстро стёрлись, когда раздался громкий смех Робинсона.
— К чёрту тебя, Крис, — воскликнул Гамильтон, захлопывая веер. — Что ты своей жене сказал?
Робинсон глядел на него и начинал смеяться ещё громче, голос вздрагивал и переходил на визги, на которые рядом стоящие гости то и дело оборачивались.
— Господи, заткнись, — сквозь зубы шипел Александр.
— И где ты платье такое нашёл, а? — не прекращая смеяться, говорил Крис. — Небось Марлоу одолжил. Я слыхал, что он со склонностями! Не знал, что и ты…
— Я проиграл в карты, — прервал его Гамильтон.
— Ах, старый добрый Алекс! Совсем как в колледже… Помню, ты целый месяц за меня все работы писал после парочки партий в покер.
— Ты сказал жене, что знаешь меня?
— И зачем мне это делать? Я же специально попросил её отойти вместе с Марлоу, чтобы она тут не мешалась.
Вдруг взгляд Робинсона упал на Джона.
— А вас, сэр, как судьба сюда занесла в такой компании? — хмыкнул он. — И как вас зовут? Уверен, что не Смит!
Лоуренс только открыл рот, как Гамильтон сказал:
— Он, как раз-таки, и Смит. И он тоже проиграл желание Марлоу.
Не совсем понимая, к чему скрывать его настоящее имя, Джон всё же не стал поправлять Александра.
— Знатно же он над вами поиздевался! Я тебя даже не сразу узнал. Неплохо тебя приукрасили.
— Надеюсь, ты понимаешь, что ты не смеешь никому рассказывать об этом.
— Конечно-конечно! Можешь мне довериться, — он хмыкнул, вновь оглядывая Гамильтона с ног до головы. — Господи, сколько лет прошло! Как ты? Как жизнь?
Пока Лоуренс продолжал молча стоять, сложа руки за спиной, и отходил от шока, Александр и Крис говорили о работе, каких-то общих знакомых и погружались в воспоминания. Джон всё пытался выровнять дыхание и унять дрожащие конечности. О, если он переживёт этот проклятый вечер — дотянет до глубокой старости, ведь всё самое страшное позади. До его ушей долетали редкие фразы и одна из них резанула по слуху:
— Ещё не женился?
— Шутишь? Какая мне женитьба! Разгуливал бы я сейчас в женском платье, если бы омрачил своё существование сварливой супругой?
— До сих пор никого себе не нашёл?!
— Нет. И даже не думаю об этом.
— О, Алекс, если так и продолжишь довольстоваться шлюхами — недолгими окажутся твои дни из-за какой-нибудь заразы.
— Ах, иди к чёрту! — хмыкнул Гамильтон.
— Нет, правда, нельзя же так всю жизнь, — его голос вдруг стал тихим и серьёзным. — Неужто всё из-за неё страдаешь?
— Да брось! — он прижал руки к груди и Джон заметил, что на мгновение Гамильтон взглянул на него.
Робинсон кивнул и быстро произнёс:
— Пойдём сходим за напитками. Мистер Смит, вы с нами?
— Нет, спасибо, — впервые за весь разговор подал голос Джон.
Александр и Крис скрылись в толпе, а Лоуренс всё так же стоял на месте. Он вздохнул, закрыл глаза, прижался спиной к стене, задирая голову.
— Остались одни? — глубокий мягкий голос прозвучал под ухом.
— Как видите, — сказал Джон, открывая глаза и поворачиваясь к Марлоу.
— Знаете, я давно хотел с вами поговорить с глазу на глаз, без Алекса.
Освальд тоже прижался к стене, обращая взгляд на суетящуюся толпу и пытаясь говорить громче музыки. Лоуренс опять хотел сбежать.
— Что вы хотите мне сказать? — настороженно спросил Джон, не желая даже глядеть на это угловатое лицо.
— Вы, вероятно, думаете, что во мне нет никакой морали и я думаю лишь о том, как затащить Алекса или вас в постель… Да-да, вы ведь именно такого обо мне мнения, мистер Лоуренс! Вы смотрите на меня, как на хищника, что меня безгранично веселило по началу. Я думал, что со временем вы измените отношение ко мне, но, увы, вы всё больше сторонитесь меня.
— Всё в порядке, не стоит…
— Джон! — раздражённо перебил Марлоу. — Пожалуйста! Поговорите со мной начистоту.
Лоуренс замолк. Он чувствовал себя пристыженным ребёнком и это чувство хотелось ножом вырезать из груди.
— Если вам трудно говорить — это могу делать я. С самого начала хочу вас уверить, что совершенно не заинтересован в том, чтобы отнимать у вас Алекса и разбивать вам сердце. Для меня в этом нет никакого интереса, уж поверьте. Я знаю, что мои слова зачастую воспринимаются как бесстыдные заигрывания, — чем они, откровенно говоря, и являются — но сказанное мной зачастую не несёт за собой никакого тайного смысла и не предполагает, что я хочу переспать с каждым встречным. Заигрывания лишь забавляют меня. Поверьте, нет ничего более увлекательного, чем люди, подобные вам, которые начинают ужасно краснеть и смущаться при каждом комплименте и намёке!
— Я понимаю, — тихо произнёс Джон. — Александр такой же. Для него заигрывания — основа беседы с любым человеком.
— Конечно, это ведь ещё и прекрасный способ достижения целей, — улыбнулся Марлоу. — Ты либо вгоняешь человека в краску и он, такой беспомощный, оказывается полностью в твоей власти, либо очаровываешь его и можешь из него верёвки вить.
— Не считаю такое общение весьма искренним.
— Общение очень редко можно назвать искренним! Особенно при знакомстве. Вы никогда не бываете собой настоящим, когда встречаете нового человека. Вы либо из кожи вон лезете, чтобы показаться в лучшем свете, или же смущаетесь и не раскрываете и четверти своих достоинств. Именно поэтому я считаю, что первое впечатление — дрянная штука. Вот вы, что первым почувствовали, когда меня увидели? Настороженность? Ревность, когда Алекс кинулся мне в объятья? Презрение?
— Восхищение.
Короткий и прямой ответ мгновенно заглушил тираду Освальда. Тот повернулся в сторону Джона и встретился с его глазами своим холодным блестящим взглядом. Губ Марлоу касалась лёгкая удивлённая улыбка.
— Ревность и настороженность вышли на сцену позже, — продолжил Джон.
— А что же сейчас вы видите в моём образе?
— Неопределённость. Я не понимаю вас до конца. Не понимаю, что вы за человек и чего от вас можно ждать.
— Надеюсь, вы вскоре найдёте ответы на эти вопросы.
Джон открыл рот, но тут же сомкнул губы и опустил взгляд. Он чувствовал, как жар приливает к щекам.
— Вы хотели что-то сказать?
Лоуренс не знал, произносить ли вопрос, который крутился в голове с самой первой встречи.
— Вы не боитесь откровенных расспросов?
— Я их обожаю, — смешок и мефистофельская улыбка запечаталась на тонких губах.
— Вы хотели бы переспать с Александром? Или со мной?
Не долго думая, без удивления и тени смущения, Марлоу произнёс:
— Если бы я получил предложение — я бы не отказался ни от того, ни от другого.
Освальд остался невозмутим, а в животе Джона скрутился узел.
— Но ваш супруг… Вы бы изменили ему?
— А что такое измена, в вашем понимании? Для меня это обман. Но мы изначально решили, что и я и он можем спать с кем захотим, если открыто будем говорить о намерении и другой не будет против. Для нас существует довольно чёткая граница между любовью и сексом. Секс — это не любовь, точно так же как и любовь не всегда равняется сексу.
— И часто вы практикуете секс без любви?
— По настроению, — добродушно улыбался Освальд, пока щёки Джона всё больше и больше наливались цветом. — Но вы не подумайте, я вас склонять ни к чему не намерен. Всё зависит от вашего желания.
Лоуренс взглянул на него исподлобья, удивлённый, что Марлоу вообще смеет предполагать, что Джон заинтересуется его предложением.
— В любом случае, мой адрес вы знаете!
Освальд отпрянул от стены, коротко кивнул Джону, развернулся и направился к выходу из зала. Лоуренс смотрел ему вслед, на его идеальную, как у Александра, осанку, манерность в каждом шаге и изящество в развивающемся блестящем кафтане. После разговора Джон хоть и чувствовал себя чуть спокойнее, но ощущение загнанности в угол не покидало его. Он взял с подноса очередной бокал вина и залпом опустошил его.
В нём вдруг возникло желание осмотреть другие комнаты. За целый вечер он так и не покинул зал, а распрощаться с таким роскошным домом, ничего толком не увидев, было бы досадно. Джон огляделся по сторонам — Александра и Криса не было видно поблизости. Лоуренс двинулся к арке в самом конце зала, которая вела в следующие покои. Звонкий смех перепивших гостей резал слух, от шёлка болели глаза. Джон миновал музыкантов и наконец оказался в комнате, обрамлённой мягким светом редких свеч. Это было что-то вроде гостиной — вокруг было несколько диванов, кресел, пол устилал персидский ковёр, а стены украшали портреты людей со строгими лицами. На одном из диванчиков бессознательно лежала женщина, а вокруг неё суетилось несколько мужчин, обмахивали её веерами, ударяли по щекам — упала в обморок во время танцев, обычное дело.
Джон проследовал в следующую распахнутую дверь. В ней было ещё темнее, чем в предыдущей комнате. Полдюжины женщин и парочка мужчин окружили что-то, загораживая Джону обзор. Лоуренс медленно прошёл вперёд, подошёл сбоку и наконец рассмотрел, что так привлекло внимание этих людей. Женщина лет сорока сидела за столом, перетасовывала колоду карт, а напротив неё на стуле сидела молодая девушка, посмеивалась и что-то рассказывала. Но она, как и все присутствующие, тут же замолкла, когда женщина принялась вытягивать карты по одной и раскладывать их на столе понятным только ей образом. Она выложила последнюю карту, отложила колоду в сторону и широко улыбнулась:
— Ох, девочка моя, — тёплым и заботливым голосом, начала говорить она, — у вас, похоже, очень строгая мать. Она-то вас на брак и толкает, верно?
Девушка широко распахнула глаза и кивнула.
— Но ты сама в этом пока не заинтересована, — женщина глядела на карты, подносила их ближе к себе и продолжала говорить: — Ты ничего не ожидаешь, может даже боишься и предпочитаешь закрыть глаза на женихов, которые тобой интересуются. Но видишь эту карту? Рыцарь кубков! О, моя дорогая, любовь придёт в твою жизнь! А затем… четвёрка жезлов, милая! Похоже, в ближайший год ты выйдешь замуж.
Девушка вдруг удивлённо засмеялась и начала обмахиваться веером.
— Ах, ну смотрите, если не сбудется, я на вас очень обижусь! — игриво говорила она, явно довольная гаданием, и встала со стула.
— Кому-нибудь ещё погадать, леди и джентльмены? — спрашивала женщина, собирая карты со стола в колоду и вновь их перемешивая.
— Здесь уже каждый свою судьбу услышал, — рассмеялся мужчина в толпе.
— А вы, мистер, не желаете узнать что-нибудь? — гадалка посмотрела прямо на Джона. — Вы верите в предсказания?
— Я верю в судьбу, — произнёс он и сел напротив неё. — Признаюсь, никогда ранее не имел дело с Таро. Неужто правда сбывается?
— Не сбывалось бы — люди бы этим не интересовались.
— Но ведь гадания — грех, — Лоуренс постарался сказать это без упрёка.
— А кто из нас свят?
Джон хмыкнул и, недолго думая, произнёс:
— Ладно уж, гадайте.
— А на что гадать?
— На что угодно.
Женщина тщательно и долго перемешивала колоду. Она дала Джону снять первую карту и тут же выложила её на стол:
— Двойка кубков, мой дорогой! Похоже, в вашей жизни есть любимый человек. И между вами полное взаимопонимание. Это ваш человек.
Затем гадалка вытянула ещё четыре карты, выкладывая их крестом вокруг первой. Лоуренс с любопытством разглядывал рисунки, римские цифры и подписи на некоторых из них: Жрец, Дьявол, Башня.
— Похоже, что религия важна вам, она играет большую роль в вашей жизни. Может она влияет на ваши отношения, раз уж эти карты выпали рядом, — произнесла она с серьёзностью и без былой эмоциональности оглядела оставшиеся карты. — Что ж, похоже…
— Саймон! Вот ты где! Я тебя везде обыскалась. Пойдём лучше потанцуем!
Александр с наигранной улыбкой — Джон видел, что она наигранна — взял его за руку и попытался поднять со стула.
— Не хотите дослушать? — спросила гадалка у Лоуренса, копируя наигранную улыбку Гамильтона.
— Пожалуй, нет, простите, — ответил Джон, подозревая, что не всё гладко, раз Александр ведёт себя так странно. — Может как-нибудь в другой раз.
Женщина лишь кивнула головой, пока Лоуренс под руку с Гамильтоном покидал тёмную комнату.
— И что же тебе успели нагадать? — неестественно сухим голосом спросил Александр.
— Немного, если честно, — говорил Джон, чувствуя, как медленно подступала тревога.
— Мне однажды сказали, что на меня в молодости свалятся несметные богатства, — хмыкнул он. — До сих пор жду.
Они вновь оказались в танцевальном зале. Гости только-только начали танцевать гросфатер, поэтому оставалось лишь ждать следующего танца.
— Что случилось, Александр? — Джон видел его бегающий взгляд и плотно сжатые губы и уже предполагал худшее.
— Ты о чём?
— Ты весь как на иголках! Твой друг что-то тебе сказал?
— Джон, всё в порядке. Не выдумывай, — резко и раздражённо отрезал Гамильтон.
— Но зачем ты меня искал?
— Я не хотел быть один здесь. Не хватало мне ещё одного заинтересованного сорокалетнего джентльмена.
Лоуренс замолчал. На протяжении всего вечера к нему из раза в раз возвращалось беспокойство. Он понимал, что самое худшее, что могло произойти, миновало их, но его разум отказывался это принимать. Заглушить какофонию мыслей получалось только алкоголем.
Очередной слуга нёс очередной поднос с очередными наполненными бокалами. Джон и Александр в очередной раз пили вино. Обычно на официальных приёмах Лоуренс почти не пьёт, но весь этот вечер был большим исключением из правил, а оттого от выпитого голова Джона уже пустела, а взгляд застилала трепещущая полупрозрачная пелена.
— И вновь здравствуйте, — улыбнулась миссис Робинсон, подошедшая и без мужа, и без Марлоу. — Мне Кристофер сказал, что познакомился с вами, миссис Смит, её когда в колледже учился.
— Да-да, это было очень давно!
— Выходит, что вы раньше жили в Нью-Йорке?
Гамильтон настороженно кивнул головой.
— Надо же, а я вот никогда прежде не слышала, хотя прожила здесь с самого рождения! Можете сказать вашу девичью фамилию? Возможно она мне что-нибудь скажет.
— Очень сомневаюсь, — Гамильтон придавал своему голосу столько уверенности, что и Джон едва мог уличить волнение. — Я бывала здесь только в летнее и порой в осеннее время, когда моя семья гостила у друзей.
— О, тогда всё ясно, — она сладко улыбалась и говорила тягучим мягким голосом. — Вы теперь живёте в Филадельфии, верно? И как вам? Хорош ли город так, как о нём говорят?
— Безусловно, — произнёс Джон, осознавая, что и ему стоит вступать в разговоры, а не стоять с испуганным лицом. — Филадельфия прекрасна тем, что в ней легко можно заработать состояние. Да и просто город красив! Наше поместье стоит на окраине, и, уверяю вас, более живописного места вы не видели.
— Ну раз вы так говорите, то стоит заехать к вам в гости, — улыбнулась миссис Робинсон. — Большой у вас дом?
— Он не столь огромен как тот, в котором мы находимся, но по убранству он точно не уступает.
— Вот как! А живёте вы одни? Или у вас есть дети?
Джон опешил, но затем отрицательно покачал головой.
— Мы с Кристофером тоже пока не преуспели в этом деле. Но вы ведь планируете в скором времени?
Если про чудесную Филадельфию и загородные дома Джон мог кое-что напридумывать, то тема детей его ввела в ступор. Лоуренса вдруг накрыло осознание совершенной невозможности этого в его жизни.
— Конечно планируем, — произнёс Гамильтон, расплываясь в улыбке, подобно большинству женщин, когда разговор касался продолжения рода. — Лично я всегда мечтала о большой семье.
— А кого бы больше хотели: мальчиков или девочек?
Джон видел, как загорелись её глаза, когда она увидела в Александре соратника в семейных планах.
— Полагаю, что мальчиков, хотя и девочкам бы была безгранично рада, — быстро и уверенно отвечал Гамильтон. — Просто мне кажется, что мужчинам в наше время жить свободнее и проще, чем женщинам. А мне хотелось бы, чтобы мой ребёнок знал как можно меньше лишений. Вы ведь понимаете, о чём я?
— Безусловно! Мне понятны ваши мысли, правда.
Джон продолжал молчать, думая о сказанных Александром словах и о чувствах, которые они вызывали. Покинуть приём хотелось всё сильнее и сильнее.
***
Танец за танцем, бокал за бокалом — и Джон обнаружил себя прижатым к стене в каком-то тёмном коридоре, где Александр жадно целовал его губы. Руки Лоуренса обхватывали талию Гамильтона, затянутую в плотный корсаж, и все мысли были только об одном:
— Целый вечер хотел сорвать с тебя это дурацкое платье.
— Я тебе больше нравлюсь в камзоле? — ухмыльнулся Гамильтон, отрываясь от его губ.
— Скорее уж без него, — рассмеялся Джон.
Александр вновь подался вперёд, развязывая галстук и прижимаясь горячими губами со смазанной на них помадой к шее Лоуренса. Тот запрокинул голову, закрыл глаза, а руки его продолжали следовать вверх и вниз по кружевам и шёлку. Джон опустил ладонь ниже, меж ног Александра, сжал его пах сквозь многочисленные юбки. Из горла Гамильтона вырвался сдавленный стон.
— Нас к чертям отсюда выгонят. И это в лучшем случае, — шептал Джон, ухмыляясь их несдержанности, пьянству и нетерпению, которые и привело их в безлюдный коридор второго этажа.
Джон жутко боялся разоблачения, наказания, но идея заняться любовью посреди приёма в укромном уголке его даже привлекала. В студенческие годы они не раз испытывали судьбу с Фрэнсисом. Существовало негласное правило, по которому все относились к нетерпеливым влюбленным осужадюще, но зачастую снисходительно, особенно если им удавалось не попадаться на глаза. К тому же Лоуренса успокаивало, что если кто-то их и увидит, то Гамильтон в платье создаст впечатление, что они — самая обычная пара. В суете, темноте и с дюжиной слоёв юбок, никто ничего не разберёт.
— Тогда нам надо скрыться, — тяжело дышал Александр, делая длинные паузы между словами. — Чтобы на нас никто случайно не наткнулся.
Он отшатнулся назад, хватая руку Лоуренса и стремясь к ближайшей комнате. Гамильтон распахнул дверь — это оказалась маленькая спальня. Место подошло бы им идеально, если бы с узкой кровати не вскочила встревоженная фигура, вопрошающая в темноте хриплым голосом:
— Кто здесь?
Александр тут же захлопнул дверь и помчался вперёд.
— Служанка какая-то. Главное, чтобы она за нами не пошла.
Они вторглись в следующую комнату — никого внутри. Рабочий стол и крохотная кровать, даже меньше той, что в их квартире. В двери оказался ключ. Гамильтон тут же заперся. Стоило замку щёлкнуть во второй раз, как Джон развернул к себе Александра, обхватил руками его лицо и впился поцелуем в губы. В коридоре слышались тихие, осторожные шаги, но Лоуренсу уже было всё равно. Алкоголь и желание сделали своё дело.
Гамильтон кусал его губы, пальцы проникали под кафтан, теребили пуговицы камзола и медленно их расстёгивали. Джон расположился между раздвинутых ног Александра, плавно двигал бёдрами, и нарастающее возбуждение заставляло их обоих всё ближе прижиматься друг к другу. Гамильтон наконец расправился с камзолом. Его руки проникли под рубашку, обжигая холодом горячую плоть Джона. Александр целовал его так, что Лоуренс забывал обо всём. Казалось, что Джон мог целую ночь довольствоваться одними поцелуями и прикосновениями ледяных пальцев к его обнажённому телу и ему бы хватило. Но…
— У нас нет целой ночи, — прошептал Гамильтон.
Лоуренс подхватил его бёдра и Александр обернул ноги вокруг его талии, а руками обхватил шею. Юбки задрались вверх, обнажая стройные голени. Джон опустил Александра на поверхность близстоящего стола и вновь поцеловал. Не желая и на минуту отрываться от Гамильтона, Лоуренс принялся нащупывать ящики стола и искать какую-нибудь мазь или помаду. В верхних ничего не оказалось. Джон нехотя отпрянул от Александра и опустился на колени, чтобы заглянуть в нижние ящики.
— О, ты сильно расстроишься, если ничего не найдёшь! — ухмылялся Гамильтон, задирая выше платье и опираясь одной рукой на стол.
— Уверен, в таком случае мы придумаем иное решение для нашей проблемы.
В ящиках ничего не оказалось. Джон оглядел комнату. Его взгляд зацепился за крошечный туалетный столик в другом конце комнаты. Лоуренс тут же ринулся к нему. В кромешной тьме на дне одного из ящиков Джону удалось нащупать жестяную баночку. Он быстро раскрыл её — в нос ударил цветочный аромат. Внутри была помада для волос.
Довольный собой, Лоуренс быстро вернулся к Гамильтону, который всё так же сидел на столе. Джон поставил раскрытую баночку сбоку, взял Александра за талию и рывком притянул к себе, вовлекая в поцелуй. Тот стянул с Джона заранее расстёгнутые кафтан и камзол, небрежно сбросил их на пол, а развязанный галстук так и оставил висеть на шее.
Лоуренса злило, что из-за этого платья он не мог полностью прикоснуться к коже Гамильтона, ведь снимать и заново надевать юбки и корсеты заняло бы не менее получаса. Злило, что из-за причёски он не мог зарыться пальцами в мягкие кудри, скрытые под пудрой и накладными волосами. Конечно, может на один вечер было и забавно устроить маскарад, но наряжайся Александр так ежедневно — Джон бы выл от невозможности по-настоящему прикоснуться к дорогому телу.
Но вот Гамильтон касался Лоуренса везде, куда дотягивались руки. Он царапал ногтями голую спине под рубашкой, проводил языком вдоль шеи, оставляя после себя огненный след с винным ароматом.
Александр потянулся к кюлотам Джона. Сначала лёгкими, невесомыми прикосновениями, словно дразнил, он водил рукой вдоль его промежности и медленно целовал губы. Затем он резко надавил на его пах ладонью, продолжая двигать ею вверх и вниз, и прикусил нижнюю губу Джона, вытягивая из него стон, граничащий с коротким вскриком. Гамильтон расстегнул кюлоты. Лоуренс с вожделением касался голой кожи бёдер Александра, до которой чулки не доставали. Он переместил Гамильтона в удобное для них положение, взял немного помады, и его рука скрылась под хлопком нижних юбок. Александр вздрогнул, пальцы впились в плечо Джона. Гамильтон наклонился вперёд, прошептал ему прямо в ухо:
— Не трать на это много времени. У нас его и без того немного.
— Уверен?
— Я в порядке.
Джон всё равно не спешил. Он не хотел причинять боль Гамильтону. Лоуренс накрыл ладонью рот Александра и вошёл в него. Гамильтон издал стон, закрыв глаза и нахмурив лоб. Джон поцеловал его, чувствуя, что тот улыбнулся. Лоуренс боялся делать резкие движения. Он чуть подавался вперёд и тут же замедлялся, в то время как Александр обернул руки вокруг его шеи, покрывал поцелуями лицо Джона и в нетерпении сам двигался навстречу его бёдрам.
— Не останавливайся, — его голос звучал как мольба.
В лёгких Лоуренса не хватало воздуха. Он начал двигаться чуть смелее. Жар волнами разливался по всему телу. Александр низко простонал прямо в губы Джона, резко подаваясь бёдрами вперёд. Одно это могло довести Лоуренса до кульминации. Желание в нём возрастало. Он подался вперёд резко — удалось сорвать с губ Гамильтона очередной стон.
— Быстрее, — всё таким же нуждающимся охрипшим голосом проговорил Александр.
Больше слов Джону не нужно было. Слова и вовсе были бесполезны. Ногти Гамильтона впивались в его спину, стук стола о стену наверняка мог кого-то разбудить, особенно в совокупности со звуками соприкасающейся плоти и тяжёлого дыхания, но было уже всё равно. Лоуренс прижимался лбом ко лбу Гамильтона, вновь и вновь целовал его и прикасался к голой коже под платьем. Они беззвучно, на одном выдохе произносили имена друг друга — единственные слова, которые не разрушили бы их шаткое мироздание, созданное только для двоих.
Лоуренс заключил в тесные объятья всё тело Александра, продолжал двигаться, судорожно целовал его щёки и линию челюсти. Гамильтон запрокинул голову, его дыхание участилось, веки сомкнуты, а ресницы дрожали. Джон достал из кармана кюлот платок и сжал руку вокруг члена Александра. Несколько движений вверх и вниз — бёдра Гамильтона вздрогнули и он заглушил стон, утыкаясь в плечо Лоуренса. Джону не потребовалось много времени, чтобы оборвать сладкую истому и почувствовать судорогу, накрывающую тело. Он впился поцелуем в губы Александра и ещё сильнее прижал его к себе. Они оба замерли, не спешили отрываться друг от друга. Комнату заполняли жар их тел и прерывистое дыхание. Джон медленно целовал лоб, веки, нос Александра, прижимался к нему щекой, проводил ладонью по затянутым в чулки ногам, хватался за тонкую кожу бёдер и всё не мог выйти из волшебного транса, в который его погружало вино и теплота чужого тела.
— Нас, наверное, уже ищут, — говорил Гамильтон, веки которого едва размыкались. Его клонило в сон.
Джон медленно отпрянул от Александра. Тот резко разочарованно выдохнул. Лоуренс вытер себя и его платком, который тут же поспешил плотно завязать и выбросить в урну для бумаг. Александр издал смешок, наблюдая за ним. Гамильтон спрыгнул со стола, опустил юбки, пытаясь их привести в порядок. Во мраке комнаты едва ли можно было это сделать должным образом. Лоуренс застегнул кюлоты, заправил в них рубашку. Александр попытался помочь ему с галстуком, но пальцы его дрожали, поэтому Джон решил справляться в одиночку. Затем он поднял с пола камзол, кафтан, отряхнул их и поспешно надел на себя.
Джон оглядел комнату: видимых следов — помимо скомканного платка в урне — они не оставили. Пришлось немного выровнять стол, но в остальном всё осталось в первозданном виде. Они подошли к двери, Лоуренс потянулся к ключу в замке, как вдруг Гамильтон обхватил руками его лицо и притянул к себе для поцелуя. Губы Александра мягко прикоснулись к губам Джона, нежно и совершенно невинно. Лоуренс отстранился. Он не мог разглядеть лазурь в его глазах, но отчётливо видел в них блеск. Джон хотел сказать, что любит Александра, но быстро передумал. Обычно эти слова появляются в его голове в самый неподходящий момент. И этот раз он посчитал таким же.
Они бесшумно спускались по лестнице на первый этаж. Джон повернулся к Александру, когда огни зала уже касались их лиц. Он нервно усмехнулся. Помада была размазана, розовый отпечаток румян растёрся вдоль лица, а пудра теперь лежала пятнами. Джон подозревал, что часть косметики была на его собственных губах. Сойдя с лестницы, Лоуренс отвёл Гамильтона в сторону и попытался привести его лицо в порядок. Подушечками пальцев он распределял остатки пудры равномерным тонким слоем, отчаянно вытирал помаду, окрасившую подбородок и поправлял скомканное платье. Сам Александр вытирал влажными пальцами губы Джона.
— Сплошные неприятности с этим нарядом, — усмехался Гамильтон, смахивая пудру со щёк Лоуренса.
Джон посмотрел на результат своей работы: Александр всё ещё выглядел потрёпанно, но с первого взгляда это не бросалось в глаза. Лоуренс вздохнул, сложил руки за спиной и направился в зал вслед за Гамильтоном. Александр вступал не так уверенно, как целый вечер до этого. Он шёл рассеянно, точно ноги его, скрытые под платьем, дрожали. Дело было не в алкоголе — Гамильтон мог выпить хоть литр виски, а всё равно продолжал бы ходить с грацией короля Людовика. Тут дело было в другом. Лоуренс ухмыльнулся.
Гостей было уже намного меньше: было глубоко за полночь и все разъезжались. Но кто-то всё ещё танцевал под аккомпанемент уставшего оркестра, который звучал без былой помпезности.
— Ах, вот и вы! Я вас обыскался! Где вы… — Освальд подошёл ближе, взглянул на Гамильтона, и губы его тронула понимающая улыбка. — Неужто так невтерпёж было?
Джон почему-то даже остался равнодушен к его комментарию. Гамильтон вовсе закатил глаза.
— Думаю, нам уже пора ехать, — быстро произнёс Освальд. — Становится всё скучнее и скучнее, поэтому не вижу смысла в нахождении здесь. Вы ведь не против?
Джон не был против с самого начала этого вечера.
***
Миссис Кэннон, как и все нормальные жители, уже давно спала к моменту приезда Гамильтона и Лоуренса. Они медленно доползли до четвёртого этажа, открыли скрипучую дверь и быстро вошли внутрь. Пальто были скинуты прямо на пол. Александр прижался спиной к стене, сползая по ней на пол.
— Буду спать здесь, — обессиленно пробормотал он. Хотя Гамильтон успел немного поспать в карете, ему это не особо помогло.
Джон зажёг свечу на трюмо. Узкий коридор заволок жёлтый свет. Лоуренс присел перед Гамильтоном на корточки, положил ладонь на холодную щёку. Александр глянул на него уставшим выжидающим взглядом. Джон поцеловал его.
— Боюсь, что тебе будет очень неудобно спать в корсете, панье и с такой причёской, — мягко проговорил он.
— Были бы у меня силы всё это снять!
Лоуренс улыбнулся, взял руки Гамильтона в свои и вынудил того подняться. Он взял подсвечник в руку, другой держал Александра и вёл за собой в спальню. Джон усадил Гамильтона на кровать, а свечу поставил на рабочий стол. Без помощи рук Александр стянул с себя туфли, подбрасывая их в воздух. Джон вновь присел меж его ног и поднял юбки. Глядя в глаза Гамильтону, он осторожно развязывал шёлковые подвязки. Он отложил ленты на пол. Его тёплые губы коснулись обнажённой кожи. Под его поцелуями Гамильтон покрывался мурашками. Джон стягивал чулки и покрывал открывающуюся кожу всё новыми и новыми поцелуями.
Гамильтон вынимал булавки из корсажа, складывая их на прикроватный столик. Он поднялся на ноги, чтобы снять с себя распашную часть платья и положить её на стул. Джон встал сзади него, развязывая узлы юбок и сбрасывая полосы ткани на пол. Он снял бархотку, медленно целовал заднюю часть шеи Александра, вдыхая стойкий мускусный запах, который совсем Гамильтону не подходил.
Лоуренс помог развязать корсет, стянуть оставшиеся юбки. Александр остался в одной сорочке. Джон разделся сам, принёс таз с водой и сел напротив Гамильтона на кровати. Он взял хлопковую ткань, смочил её, выкрутил и стал нежно вытирать оставшиеся белила и киноварь. Гамильтон прикрыл глаза, ресницы трогательно дрожали. Он готов был вот-вот провалиться в сон.
— Когда эта женщина спросила о семье, — тихо начал Лоуренс, удивлённый, что осмелился произнести этот вопрос, — ты придумывал на ходу? Или говорил искренне?
Гамильтон медленно распахнул веки, безэмоционально посмотрел на него.
— Почему ты спрашиваешь?
— Мы с тобой никогда об этом не разговаривали, — Джон замялся. — Мне показалось, что ты говорил правду и…
Он вздохнул. Сердце его тоскливо затрепетало. Александр обязан был всё понимать.
— Не знаю, зачем тебе это.
— Прошу, просто ответь на мой вопрос.
Гамильтон поджал под себя ноги, глядел прямо в глаза Джону.
— Я сказал ей то, что думаю.
Лоуренс молча продолжил вытирать косметику. Одно пятно на виске особенно не желало поддаваться, и он усиленно тёр его уже минуту. Александр в упор смотрел на Лоуренса, губы которого были плотно сжаты, а взгляд пуст.
— Разве ты никогда не задумывался о семье? — тихо спросил Гамильтон.
Джон истерично усмехнулся, опустил голову и прикусил губу. Он не знал, говорит ли Александр это под влиянием алкоголя или нет. Гамильтон отвёл взгляд.
— Я не задумываюсь становится отцом в ближайшие годы, уж поверь. Какой из меня отец, если я едва сам успеваю пообедать, погружённый в работу? — он попытался улыбнуться. — Но меня всегда привлекала идея семьи. Не той, что была у меня — это какая-то её печальная пародия. Но даже так, не имея того, что имеет большинство, я искренне люблю свою мать. И в этом, по моему мнению, и есть главное чудо семьи: вы все разные, неидеальные и должны эту неидеальность принимать, учиться любить людей за то, что в вас одна кровь, одна история, учиться принимать и понимать.
— Далеко не всегда это так, Александр. Ты сам знаешь немало примеров, — сухо произнёс Джон.
— Но я не собираюсь так поступать. Когда… если у меня будут дети, я сделаю всё возможное, чтобы они видели во мне поддержку, опору. Они не будут ни в чём нуждаться, у них будет всё. Что бы они ни сделали, как бы ни провинились, я буду любить их. И я не понимаю, как может быть по-другому… Не понимаю, что творится в голове у этих людей.
Лоуренс взглянул ему в глаза. И хотя он ожидал увидеть там печаль, он увидел злость.
— Ты правда так хочешь стать отцом?
Александр понимал, он всё прекрасно понимал. Он провёл пальцами по ладони Джона.
— Я хочу быть с тобой честен, — прошептал Гамильтон, в глазах которого отражалась дрожащая свеча. — Может во мне играет эгоистичное желание исправить ошибки собственного детства, не знаю... Но да. Я хочу этого однажды.
Джон давно закончил вытирать лицо Александра и теперь нервно крутил в руках кусок ткани, окрасившийся в черный, розовый и белый. Тишина ночи душила, заставляла задыхаться. Они не шевелились. Лоуренс смотрел на свои руки, Гамильтон устремил взгляд в окно.
— Не думай об этом, — разрезал молчание голос Гамильтона. — Это всего лишь мои мысли, коих у меня слишком много.
— Но если это то, чего ты хочешь, то как же… — Джон не мог заставить себя продолжить.
Александр улыбнулся. Он пододвинулся ближе к Лоуренсу, положил руку ему на щёку. Джон закрыл глаза, наклонил голову и накрыл ладонью руку Гамильтона на своём лице. Лоуренс не хотел его отпускать.
— Я люблю тебя, Джон. Сейчас ты — самое важное и значимое, что есть в моей жизни. Думаешь, что я готов в любой момент от этого отказаться? — он убрал руку, несмотря на сопротивление Джона, а затем сел ещё ближе. Они соприкасались лбами, Александр шептал ему прямо в губы: — Ты самое дорогое, что когда-либо у меня было. На данный момент я думаю только о тебе. И пусть в моей голове время от времени появляются те или иные мысли, но значение имеет только то, что ты рядом со мной. Я не знаю, какие планы на нас уготовило Провидение, но если мне суждено быть с тобой и не иметь семью в том плане, которое принято в обществе, я с радостью и благодарностью приму эту судьбу.
Гамильтон целовал губы Джона, его уставшие веки и впалые щёки. На языке оставался солёный вкус. Лоуренс помнил, что в этот вечер точно признался Гамильтону в любви. Не помнил только сколько десятков раз это сделал.
От накладных волос, лент и подушек в волосах Александра они избавились. Помаду и пудру решили отмыть с утра. Они потушили одинокую догорающую свечу, легли в кровать, укутались в одеяло. Лоуренс прижимал Гамильтона к груди, боялся ослабить хватку и потерять его. В тот вечер этот страх неизменно его преследовал.
— Давай сходим в театр сегодня, — говорил Александр, пока они медленно засыпали.
— Ты ведь уезжаешь, — сказал Джон, приняв слова Гамильтона за полусонный бред.
— Крис дал мне два билета на представление. Понимаешь, у него возникли дела и он с женой пойти не может.
— И ты так просто согласился? Как будто у тебя дел нет.
— Мне ведь в Бостон не срочно. На первый день у меня нет встреч, поэтому ничего страшного не произойдёт, если я приеду на день позже.
Джон хмыкнул. На Гамильтона это не было похоже. Это было странно. Хотя, что в этот вечер было не странно?
— Так сходишь со мной? Прощальный вечер, прямо перед моим отъездом…
Разве мог Лоуренс отказаться?
