***
Прошла неделя с того момента, как Лоуренс отправил Гамильтону письмо. Затем две, три недели. Ответа всё не было. Джон рассматривал все возможные причины его молчания. Он отыскал посыльного, который письмо и доставлял, расспросил обо всём, что происходило во время доставки письма в мельчайших деталях. Мужчина мало что помнил — у него таких писем за день десятки. Но сомнений в том, что письмо дошло, не было; непредвиденных ситуаций также не произошло. Путь из Нью-Йорка в Пьермонт занимает не так много времени — максимум двое суток. Да и дорога безопасная, время не военное, перехватывать письма причин нет. Если бы Александр написал ответ, Джон давно получил бы его. Но Гамильтон решил не писать Лоуренсу. Джон рассматривал такой вариант, внутренне готовился к подобному исходу. Ему казалось, что он быстро смирится с этим. Как он ошибался! На деле всё оказалось далеко не так просто. С каждым днём надежда покидала его, оставляя в груди щемящую пустоту.***
Сара с семьёй прибыла ранним утром прямо в день рождения Джона. Несмотря на ранний час, Лоуренсы встречали их на самом пороге. Служанки поспешили взять на руки уснувших в карете детей и отнести их в покои. Сара выглядела уставшей с дороги, но улыбка сияла на лице. — Джон! — она бросилась обнимать его и повисла на шее. — С днём рождения. Я и забыла, какой ты высокий! Как раньше до тебя дотянуться не могла, так и сейчас! Лоуренс смеялся, крепко обнимал сестру в ответ и зарывался носом в её пепельные волосы. И казалось, что они вновь дети, и не было их двухгодичной разлуки, не было женитьбы Сары, не было её отъезда. Они дети, и, значит, всё легко и просто, и главная проблема — выбрать игру, которая обоим понравится. Сара чуть отстранилась, посмотрела вверх, в глаза Джону. Лоуренс заметил морщинку на переносице сестры. Раньше её не было. Что же заставило её так часто хмуриться? К ним подошёл Генри. Сара, словно прежде его не заметила, поспешила обнять отца. Джон целое утро наблюдал, как дрожали руки и блестели глаза отца. Видел, как светилось его лицо, стоило показаться карете. Лоуренс твердил себе, что не стоит обращать на это внимание, однако ничего не мог с собой поделать. Натаниэль Паттерсон, супруг Сары, был немногословен. Ограничился рукопожатием и коротким приветствием, а затем сразу же извинился и удалился в свои апартаменты, чтобы отдохнуть с дороги. Взгляд во время разговора бегал, губы кривились в нервной улыбке. Джон, отлично понимавший его состояние, сочувствовал зятю. Он сам был таким же молчаливым и недолюбливал лишнее общение. А тут Натаниэль был вынужден провести целый месяц среди едва знакомых ему людей, в чужом доме. Не позавидуешь. В гостиной горел камин, пытаясь согреть огромную холодную комнату. Рэйчел принесла на подносе заварной чайник с ароматным напитком, три фарфоровые чашки и сахарницу. Джон и Сара сидели на широком диване, обитом гладкой тканью с растительными арабесками, а напротив в кресле расположился Генри. В воспоминаниях невольно всплыл скрипучий, жёсткий, потёртый диванчик, от которого так болела спина и шея. Джон себя одёрнул: пора гнать эти мысли. — По сравнению с Лондоном, у вас здесь прямо тропики, — смеялась Сара, кладя, как и всегда, три ложки сахара в чай. — Честно говоря, мне там не нравится. Совсем. Холодно, сыро. Лето прошло, а солнце я так и не увидела! — Зато прекрасные люди вокруг, — парировал Генри. — Интеллигентные, вежливые, скромные,… — Скучные, — произнёс Джон. — Точно, — она улыбнулась. — К тому же им абсолютно не интересен кто-то кроме них самих. Конечно, при встрече они завалят тебя вопросами «Как ваше здоровье? Как дела вашего мужа? Как ваши дети?», но спрашивать будут с таким лицом, будто тебе одолжение делают. — Сара, ты там уже не первый год, должна была привыкнуть, — с тенью упрёка сказал отец. — Восемнадцать лет я привыкала совсем к другому, — голос стал ледяным. Через мгновение она хмыкнула, — Но должна признать, что порой приходится вести себя подобно настоящей англичанке. Джон не мог отвести взгляд от Сары. Боялся, что та исчезнет, стоит ему отвернуться. Он глядел, убеждал себя, что она настоящая — вот, сидит перед ним, из плоти и крови. В последние месяцы его и вовсе преследовала навязчивая идея, чувство, что ни сестры, ни их детства никогда не существовало. Простота, беззаботность казались слишком прекрасными, чтобы оказаться реальностью. Они остались только в голове. Скорее уж Лоуренс выдумал игры днями напролёт, мягкую траву под босыми ступнями, прохладу лесного озера, лазанье по деревьям, аромат свежеиспечённого хлеба, вкус твёрдой, ещё зелёной сливы, сорванной в чужом саду, и маму с её туманными глазами и бледным лицом. Воспоминания о матери, Элеоноре, с каждым годом становились более размытыми и отдалёнными. Словно они больше не принадлежали Джону, будто он всё придумал, почерпнув идею из прочитанной книги или увиденной картины. Черты лица теряли чёткость, оставались лишь общие детали: цвет глаз, волос, оттенок кожи. Был портрет, написанный ещё до замужества, но он совершенно не соотносился с образом, запомнившимся Лоуренсу. В его памяти Элеонора не была той румяной круглолицей девчонкой со смешливым прищуром. Все подряд твердили, что Сара с матерью как две капли воды. Мол, тот же вздёрнутый нос, рост, вытянутое лицо, даже ладони такие же крохотные, с короткими пальцами. Один Джон сходства не видел. Схожесть для него — это не только похожие цвет волос и форма черепа. Главная схожесть — в манерах, во взгляде и движениях. Однако сейчас он смотрел на Сару, и по спине пробегал холодок. Разлука была долгой, и оттого перемены сразу бросались в глаза. Сара истощала, наверняка после родов. Улыбалась она по-другому, не так живо, не так беспечно. Лицо осунулось. Но самое главное - изменился взгляд. Стал таким же туманным, тусклым, отрешённым. Как у матери. И да, наконец он признавал поражающее, пугающее и тревожащее сходство.***
Вечером все собрались за праздничным ужином. Даже детей усадили за стол. Четырёхлетнюю Диану разодели в пышное розовое платье, тёмные волосы спрятали под чепчик. Джон радовался, что хотя бы корсет на девочку не нацепили. Посадили её рядом с Натаниэлем, подложив на стул три подушки. Дэвид, младший племянник, одет был скромнее: в расшитую кружевами рубашку, закрывающую ноги. Ребёнка пугали незнакомые люди, незнакомая обстановка, так что Сара не выпускала сына из рук, развлекала его, успокаивала. А вот Диана с любопытством оглядывала новую обстановку, новых людей, так как с прошлого визита успела всё забыть. Она болтала, смеялась, чаще всего обращалась к Джону, который находился прямо напротив. А Лоуренс себе места не находил. Не приходило ему осознание, что это дети Сары, что она мать, а он дядя. Но не молчать же от смятения! В итоге он говорил с Дианой о пирожных, деревянных лошадках и слушал её рассказы о подружках в Лондоне. От любой еды, кроме сладостей, она отказывалась, отчего от матери получила спокойный упрёк, а от отца строгий взгляд. Только взгляд. Джон чувствовал от Натаниэля ту же отрешённость, что испытывал сам. Очевидно, что до конца Паттерсон не осознавал вес этого отягощающего звания «отец». Лоуренса бросило в дрожь, когда он мысленно примерил на себя сей титул. Нет уж, слишком много ответственности! Воспитывать детей, отвечать за чужую жизнь... Одно неверное слово — и у ребёнка обида до конца дней твоих. Лоуренс на такое не был согласен. С Генри Паттерсон всегда находил точки соприкосновения. До Джона доходили обрывки их беседы об отличиях английского и американского рынка. Если с Генри всё понятно, то что зацепило Сару, Джон до сих пор, спустя столько лет, не понимал. Мрачный, нелюдимый, думающий только о работе — противоположность супруги. Допустим, его, родного брата, Сара умудрялась терпеть. Но вот почему она в мужья такого человека выбрала, было неизвестно. Может, дело во внешности? Вероятнее всего Сару пленили смуглая, идеально выбритая кожа, глубокие карие глаза, уложенные тёмные волосы, широкие плечи — об этом, ведь, девушки мечтают? После ужина Джон и Сара вновь оказались в гостиной, только сели не рядом, а друг напротив друга. Впервые за день появилась возможность поговорить с ней один на один. До этого она то отвечала на вопросы Генри, то постоянно отвлекалась на детей, а Джон не считал правильным превращать разговор в случайные отдельные фразы, оборванные криком ребёнка или комментарием Паттерсона. Лоуренс смотрел на неё, и внутри него боролись противоречивые чувства. С одной стороны, это была его сестра, с которой он вырос, видел её смех и слёзы, влюблённости и истерики. Уж вряд ли ему стоило смущаться рядом с ней, и не было тем, на которые он не мог говорить. Но что-то было не так. Сара была другой. Она изменилась. Причём Джон не видел перемен ни после женитьбы, ни после рождения Дианы. Они произошли недавно. Изменения были заметны со стороны, изменилась её внешность, поведение: теперь она ступала тяжело, постоянно морщина лоб, напрягала плечи. Не осталось и следа от былой лёгкости в разговоре и движениях. Лоуренс не знал, почему его так удивляли перемены в сестре. Он ведь тоже изменился. Так почему она не могла поменяться? Стук дождевых капель в окно дарил ощущение покоя, не позволял молчанию стать напряжённым. Сара вдруг громко хохотнула, разглядывая подлокотник кресла, в котором сидела. — Здесь до сих пор пятно, — она указала на испачканную обивку. — Не помню, что разлила. То ли чай, то ли кофе… — Чай, — мгновенно ответил Джон и рассмеялся: — А досталось, как обычно, мне! Потому что был обязан за тобой следить. — Ты всё время за меня получал. Как ты умудрился не придушить меня за всё это? — Если бы придушил, то сам бы со скуки умер. — Правда! Если бы не я, ты бы мира людского не видел. Так и сидел бы за своими книжками и на улицу не выходил. — Вовсе нет, у меня друзей хватало и без твоей помощи! — Да ну! Если бы не я, ты бы во всём Пьермонте одного Дарвина, нашего соседа, знал и общался с ним до старости. А я тебя то в город, то к озеру приведу, к ребятам постарше подтолкну. Ты ж стеснялся постоянно, а я для них слишком маленькая была. — Несмотря на это ты всё равно с ними дружила. — Не со всеми. Тот мальчик… Как его? Ах, Фрэнсис! Фрэнсис и его компания надо мной вообще смеялись. Говорили, что я бегаю за ними. А ведь он мне даже нравился. Джон выдавил смешок, граничащий с нервным, плечи напряглись. — Хотя это такой возраст был, — задумчиво протянула она. — Одновременно с ним мне ещё пять мальчишек нравилось. — Очередная головная боль отца, — Лоуренс хмыкнул. — Он себе места не находил, когда у тебя настал «этот возраст». Постоянно волновался где ты, с кем ты, ещё и меня еженедельно расспрашивал обо всех твоих друзьях. — Но ты должен был радоваться, что впервые доставалось мне. — И всем представителям мужского пола, которых отец видел рядом с тобой. Бедолаги! — Не все выдерживали его допрос. Потом меня за милю обходили, — Сара рассмеялась. — Зато тебя такая участь ни разу не постигала. А я так старалась! То с одной девчонкой познакомлю, то с другой. А ты, ведь, ни в какую. — С тех пор ничего не изменилось, — вырвалось у Джона, и он испытал ужасное желание прикусить собственный язык. — Неужели? А отец писал про какую-то Мэннинг. — Могу представить, что он там писал. — Так это правда? — восторженно произнесла Сара. — Я её плохо помню, видела всего пару раз. Она, должно быть, младше меня. Она хорошенькая? И давно у вас...? Сара вся засияла, ладони сложила вместе перед собой и всем телом наклонилась вперёд. Словно ей вновь четырнадцать, и она вот-вот услышит новые сплетни. — Спешу тебя огорчить, — вздохнул Джон, — отец лишь тешит себя надеждами о моей женитьбе, и все его предположения далеки от правды. Она нахмурилась и откинулась на спинку кресла, явно огорчённая ответом. — Джон, не в монахи же тебе идти! И вправду, нашёл бы себе кого-нибудь. — С чего вы с отцом взяли, что меня это интересует? Зачем постоянно мне твердить об этом? — он не рассчитывал, что произнесёт это так громко и резко. — Ну не злись! Не знаю как отец, но я тебя ни к чему не принуждаю. Я хочу, чтобы ты был счастлив. — Счастлив? — Конечно! Любовь прекрасна, Джон, а ты губишь себя в одиночестве. Лоуренсу хотелось возразить, спустить Сару с небес на землю. Он прекрасно знал, что такое любовь. Знал, что это далеко не бесконечная беззаботность, а тяжёлая работа. Но в этот раз он вовремя себя одёрнул. Что он собирался ей рассказать? О ком? О Фрэнсисе? Об Александре? Отличная идея! Только вот после этого с ним родная сестра больше не заговорит. Молчание было лучшим вариантом. — Влюбись, Джон! — не унималась она. — Только не женись. А если захочешь жениться, то подожди. Брак — тот ещё подарок, всю жизнь испортить может! — Ты это… о себе рассказываешь? — неловко произнёс Джон. Он тут же натянул улыбку, пытаясь обратить всё в шутку. Сара покраснела, вскинула брови. — Нет конечно! Но я знаю множество женщин, у которых всё сложилось не лучшим образом. — Ты, случаем, не о тех, кто чересчур быстро вышел замуж? — Джон сверлил сестру взглядом, наблюдая, как она всё сильнее вжимается в кресло. Сара глянула на его исподлобья, щёки залились краской, и она отвела глаза в сторону. — Что ж, есть и такая дама, — голос дрожал. Джон не знал, стоило ли продолжать. Тема была неудобной. Сара ужасно смущалась, будто её уличили в чём-то постыдном. Лоуренс знал, что она мало кому могла рассказать об этом. Наверняка приходилось молчать. Если Джон чему-нибудь и научился у Марты, так это тому, что порой стоит вылить тревоги и проблемы человеку, который выслушает и не осудит. После того, как выговоришься, как правило, становилось легче. — В чём же её проблемы? В супруге? Или в ней самой? — Трудно понять наверняка, — едва ли не шептала она. — Конечно, сначала ей казалось, что всё дело в муже, словно он изменился после свадьбы, на его месте оказался кто-то совершенно незнакомый. Она обижалась на него, на окружающих, на весь мир, потому что получила совсем не то, что ожидала. Не то, о чём мечтала. — Чего именно она ожидала? — Того, что ей с детства обещали книжки и рассказы старших: безграничной, безумной любви до гроба, заботливого и романтичного возлюбленного. Она за свою юность привыкла к постоянной любви и вниманию, думала, что так всю жизнь и будет. Но стоило оказаться в совершенно другом месте среди незнакомцев, как идеальный мир разрушился. Никто не обязан уделять ей внимание. Ей никто ничего не должен. — Но не стала же она изгоем в том новом обществе! С её образом это никак не вяжется. — Нет, конечно не стала. Но принимали её без особого тепла и интереса. Такие перемены пугали, а занятость мужа ситуацию не улучшала. — Он не обращает на неё внимания? — Нет, он уделяет внимание. Но меньше, чем ей хотелось бы. А после появления детей он стал ещё холоднее, хотя она предполагала, что всё будет совсем наоборот. Пока она говорила, Джон медленно поднялся на ноги, подошёл к сестре, присел на подлокотник её кресла и взял сестру за её тонкую руку с выступающими косточками. Сара замолчала, поджала губы, на Джона даже не глянула, но руку не отдёрнула. В груди Джон чувствовал ужасную тяжесть. Он был бессилен. Ничем не мог помочь. Но он мог выслушать, позволить выплеснуть эмоции, чувства наружу. Мог, в конце концов, понять сестру. — Так почему же… Почему она… — Лоуренсу было трудно подбирать слова. Он боялся задеть её. — Почему она, такая шумная, неугомонная, с постоянным желанием что-то делать и обсуждать… Почему она связала жизнь с человеком, которому важны уединение, тишина и работа? Что ею двигало? И почему столь важное решение приняла так быстро? Она прижала кулак к губам, молчала. Джон был готов к тому, что она не ответит, сменит тему или решит уйти. Лоуренс не выпускал её пальцев, перевёл взгляд на окно, за которым не прекращался дождь. Он усиливался и теперь не дарил чувство уюта, а вселял тревогу. В помещении становилось всё холоднее, всё тело Джона покрылось мурашками. Он чувствовал, что и Сара дрожала. Её голос, тихий и ровный, эхом отдавался в холодных стенах: — Мне было восемнадцать. Казалось, я уже всё понимаю. И людей, и отношения между ними. Мне надоел Пьермонт, я знала всех и каждого, стало попросту скучно. И тут появился Натаниэль, только что из Лондона, из совершенно другого, неизвестного мира! Я подумала: вот он, мой шанс. — Ты вышла замуж, только чтобы уехать? — поражённо спросил Джон, лицо которого вытянулось. — Это была лишь одна из причин. Если бы на месте Натаниэля был какой-нибудь мерзкий, грубый старик, я бы лучше провела всю оставшуюся жизнь в Пьермонте! Но я правда влюбилась. Он показался мне интересным, а его скромность была очаровательной. Я ему тоже понравилась, это было очевидно. И я чувствовала, что уж с ним всё будет по-настоящему, по-взрослому, не так, как у меня было прежде с ровесниками. Я не хотела больше ждать. К тому же времени не было — Натаниэль вот-вот должен был вернуться в Лондон. Даже месяца не прошло с нашего знакомства, а я уже тащила его к алтарю. Понимаешь, сама предложила ему жениться на мне! Ты, наверное, думаешь, что я полная дурочка. — Сара, — он обхватил её ладонь второй рукой, — я никогда о тебе так не подумаю. — Я не знаю, что теперь делать, — растерянно пробормотала она. — Мне кажется, что пройдёт ещё несколько лет, и Натаниэль со мной здороваться перестанет. И семья его меня терпеть не может… Я там одна, Джон, совсем одна! Она была готова вот-вот расплакаться, прижимала ладонь ко лбу, качала головой. — Но ты не одна. У тебя есть Диана и Дэвид. Ты их мать, ты нужна им. — Конечно, мать, — на её губах появилась грустная улыбка. — Только мать из меня никудышная. — Не говори глупостей… — Ты не понимаешь! — надрывисто крикнула она, из глаз ручьями хлынули слёзы. — Я не чувствую себя матерью, словно это… Это не для меня! И хотя у нас дом кишит гувернантками, и я детей едва за день вижу, это чересчур для меня. Я не могу, не могу проводить с ними время. Особенно с Дэвидом, он ещё такой маленький, постоянно плачет. А я хочу тишины, покоя, не хочу никого видеть! Джон уставился на неё, поражённый, не знающий, что делать. В доме наверняка уже спали, а крики могли кого-нибудь разбудить. Но Лоуренс не мог сказать ей вести себя тише, сдерживаться. Она и без того постоянно сдерживалась. Сара была права: он не понимает и никогда не поймёт её. Но он мог попытаться. — Мне жаль, Сара. Неужели так было всегда? Все эти годы? В твой последний визит ты и словом об этом не обмолвилась. — Тогда ещё было не так трудно. Всё стало ухудшаться, когда появился Дэвид. С самых родов всё пошло не так. Я чувствовала себя ужасно, я… — она громко всхлипнула, замялась. — Мне казалось, что я умру. И я вспоминала маму. Она тут же замолчала, опустила голову и зарыдала ещё сильнее. Джон опешил, застыл, в голове была путаница. Но он попытался взять себя в руки ради сестры. Лоуренс обнял её, рука осторожно поглаживала её волосы. — Тише, тише, всё хорошо, Сара, всё хорошо. — Я не хочу, как мама… — С тобой всё будет в порядке, с тобой такого не случилось и не случится. — Я не стану заводить ещё одного ребёнка. Я не хочу умереть, как она! Её руки обнимали Джона так крепко, что ему едва удавалось дышать, слёзы намочили его кафтан. Уже несколько слуг заглядывали в покои, услыхав шум, но Лоуренс всех их немедленно прогонял. Сара не хотела бы, чтобы кто-то ещё видел её в таком состоянии. Она доверилась только Джону. Наверное, единственному во всём мире. И он был обязан её успокоить и помочь. — Я вижу, тебе тяжело, ты сильно устала. Но здесь, дома, ты, наконец, сможешь отдохнуть. Ты никому ничего не должна, ты можешь быть собой и делать всё, что тебе захочется. Я сделаю всё, что ты попросишь. Если желаешь поговорить, прогуляться или побыть в одиночестве — только скажи. Можем попросить Рэйчел присмотреть за детьми. Опыт у неё есть, двоих разгильдяев вырастила, — он улыбнулся и услышал тихий хриплый смешок. — Вы здесь на целый месяц. Ты успеешь перевесит дух, развеяться. А если пожелаешь, останешься ещё на какое-то время. Натаниэль вернётся в Лондон, а ты ещё погостишь. Как тебе такое предложение? Подумаешь над ним? Всхлипывая, утыкаясь лицом в плечо Джона, она одобрительно промычала. — Всё наладится, вот увидишь. Ты замечательно проведёшь время. Отец так рад твоему приезду! Сама знаешь, он души в тебе не чает. А если домашние тебе наскучат, в Пьермонте осталось полно твоих знакомых. Сходишь к ним в гости, узнаешь последние новости. Все тебя с удовольствием примут. Ты, ведь, теперь лондонская леди, а не какая-то провинциальная девчонка! Джон не мог прекратить говорить. Казалось, если он остановиться, то Сара вновь зарыдает, и успокоить её уже не получится. Слова Лоуренса имели желаемый эффект: всхлипы прекратились, его сестра время от времени смеялась, слёз больше не было. Прошёл час, они уже во всю обсуждали планы на предстоящий месяц, в мельчайших подробностях продумывая каждый день. Джон был неимоверно рад, что сестре стало лучше. Порой он даже замечал огонь и нетерпение в глазах Сары, живой интерес, которые в последние сутки она не проявляла. Ей просто нужно было отвлечься и забыть о семейной рутине, в которую была погружена последние годы. Лоуренс верил, что всё будет хорошо. Это, ведь, Сара, всё под её контролем, обстоятельства подчиняются ей, а везение её верный спутник. Так всегда было и всегда будет. Послышался стук во входную дверь. Звук был глухим, отдалённым из-за дальнего расположения гостиной. Его было едва слышно из-за дождя. Лоуренс сначала подумал, что ему показалось, но затем стук повторился. Джон и Сара тут же замолчали. — Кого принесло в такой час? — спросила она шёпотом. Джон взглянул на часы, стоящие на камине. Было одиннадцать вечера. — Я открою. Подожди здесь, — произнёс Джон и встал с кресла. Его шаги, оглушающие, эхом отдавались в каждом зале, мимо которых он проходил. Лоуренс чувствовал покалывающее волнение в животе. Он не понимал, кого могло принести к ним в столь поздний час. В голове отсеивалось одно предположение за другим: гостей никто не ждал, посыльные в такое время не приходят, а воры не стали бы стучать. Джон нерешительно вышел в холл. Стук не прекращался. Лоуренс осторожно повернул ключ в замке, взялся за ручку и медленно открыл дверь. На пороге стоял укутанный в тонкий потрёпанный плащ и насквозь промокший под ледяным проливным дождём Гамильтон. Мокрые пряди спадали на лоб, лицо блестело в приглушённом свете. Он жадно хватал грудью воздух, никак не мог восстановить дыхание. Джон замер, уставился на него, как на призрака. Он даже не сразу догадался впустить Гамильтона внутрь. Лоуренс помедлил и только потом опомнился, отступил назад, шире открывая дверь. — Александр, — только и смог произнести Лоуренс, словно убеждая себя, что это действительно он. — С днём рождения, — произнёс Гамильтон, снял капюшон и растрепал влажные кудри, капли с которых звонко падали на паркет. Он принялся рыться в накинутой на плечо кожаной сумке, которую только сейчас заметил Джон. После непродолжительных поисков, сопровождаемых гробовым молчанием и стуком дождевых капель о пол, Александр протянул небольшой пергаментный свёрток, — Я не смел явиться без подарка. Лоуренс взял свёрток, но не спешил его разворачивать. Он в упор смотрел на Гамильтона, пока в голове его роилась сотня мыслей, а в груди разливались жар и волнение. Александр смотрел на него, слабая тень улыбки касалась его тонких губ, но в его нахмуренных бровях и прищуренных глазах проглядывалось беспокойство. — Что ты делаешь здесь так поздно? — голос Джона дрожал. Он не мог спросить что-то более важное, что тревожило его в тот момент. — Я был обязан тебя навестить и лично поздравить. Особенно после того столь любезного письма, которые ты отправил мне уже много недель назад, — спокойно произнёс он, а сердце Джона ушло в пятки, ком встал в горле. — Было бы грубо с моей стороны его проигнорировать. К сожалению, твой день рождения выпал на пятницу, на которую у меня было распланировано сразу два слушания. Так как утром и днём приехать я не мог, я вскочил на лошадь сразу, как вышел из здания суда. Я боялся не успеть до полуночи, гнал, как сумасшедший… — Александр, не стоило. Меня бы не капли не расстроило, если бы твои поздравления я получил днём позже. — Нет, тогда бы они вовсе не имели смысла! Я так спешил, а тут ещё и дождь! Бедная лошадь, как она только выдержала? Пока привязывал её снаружи, она просто валилась с ног. Никто из них даже не пытался сдвинуться с места, подойти ближе, прикоснуться друг к другу. Прежде Лоуренс пытался представить, как может произойти их встреча, если Гамильтон откликнется на письмо. Конечно, не было глупых надежд, что они сразу же кинутся в объятья друг друга. Но и не ожидал неловкости и скованности, которые теперь не позволяли сделать и шагу в сторону Гамильтона. Может, он и вовсе всё неправильно понял? Может, Александр явился только для того, чтобы отдать подарок, не более? Джон только сейчас заметил, что Александр дрожал всем телом, а зубы его громко стучали. — Тебе немедленно стоит переодеться в сухую одежду. Пойдем… — Что здесь происходит? — недоумевающе спросила Сара, стоящая на пороге. Руки она прижала к груди, её удивлённый взгляд был прикован к Гамильтону. Александр уставился на неё в ответ, часто моргая. Джон заметил пылающий румянец на его щеках. Внезапно Лоуренса накрыло осознание, какие мысли могли закрасться в голову Гамильтона, увидевшего незнакомую девушку в поместье посреди ночи. — Александр, — он сразу кинулся именно к нему, — это Сара, моя сестра. Сара, позволь представить моего друга, Александра Гамильтона. Лоуренсу показалось, что Гамильтон облегчённо выдохнул. Он вдруг улыбнулся, подошёл к Саре и поцеловал её руку. — Как же вас занесло сюда, в такой час и такую погоду? — она улыбнулась, хотя всё ещё была обеспокоена, взволнованно смотрела на Александра. — Долг дружбы, мадам. — Вот как! А Джон не посчитал своим долгом даже упомянуть о вашем визите, — рассмеялась Сара. — Не вините его, он и сам был не в курсе. — Дорога, должно быть, была утомительной. Для вас наверняка найдётся свободная комната… И одежда. — Это я возьму на себя, — Лоуренс положил руку на плечи сестры. — Разбуди, пожалуйста, конюха, пусть он позаботится о лошади мистера Гамильтона, а потом сама иди отдыхать. — Тогда доброй ночи, — сказала Сара им обоим и покинула помещение. Александр, сложив руки за спиной, проводил её взглядом, словно заворожённый, улыбка не сходила с его лица. — В чём дело? — спросил Джон. — У тебя замечательная сестра. К тому же удивительно на тебя похожая. — Спешу огорчить: у неё супруг и двое детей, Александр, — хмыкнул Джон. — Пойдём уже, ты ведь весь промок. Гамильтон глухо рассмеялся и последовал за Лоуренсом. — Какая досада! — театрально воскликнул Александр, поднимаясь по ступенькам. — Благо, этот дом ещё полон очаровательных Лоуренсов. Надеюсь, ты, Джон, не успел жениться в моё отсутствие? — Увы, но никак не преуспею в этом деле. — Ничего не изменилось, как я вижу. На душе Джона стало теплее и спокойнее. На мгновение ему показалось, что они и не расставались, всё как прежде. Но он тут же вспомнил, на какой ноте они прощались, и внутренности сжались из-за поглощающего чувства вины. К тому же, поведение Александра всё же выдавало нестабильность их положения. Он вёл себя как обычно, но его голос, сжатые движения и бегающий взгляд давали ясно понять, что не всё в порядке. Они молча зашли в покои Джона. Лоуренс положил подарок на стол, зажёг несколько свечей по всей комнате, направился к шкафу, пока Александр снимал мокрую одежду и оглядывался по сторонам. — Скрипка, — подметил Гамильтон, увидев инструмент у кровати. — Да, скрипка. Могу сыграть тебе завтра, если пожелаешь. Такое заявление вызвало у Александра удивлённый смешок. Джон ожидал подобной реакции и довольно улыбнулся. Из глубин гардероба Лоуренс достал чистые ночную рубашку и кюлоты. — Когда я в последний раз просил сыграть, ты меня едва не выгнал из дома! — Всё меняется, — пожал плечами Джон. Он положил одежду на застеленную кровать и отошёл к окну. Гамильтон аккуратно развешивал вещи на стуле, в надежде, что за ночь они высохнут. Лоуренс машинально отвернулся, когда Александр стал стягивать с себя рубашку. Он уставился на стекающие по холодному стеклу дождевые капли и чувствовал, как пылали щёки. Джон не понимал, почему вдруг так засмущался. С Гамильтоном они были близки, границы давно стёрлись. Но это было раньше. Как будто целую вечность назад. Он больше не мог позволить себе смотреть на Александра так, как делал это ещё несколько месяцев назад. И до конца не было известно, вернутся ли они к тому, что было прежде. Захочет ли этого Гамильтон? — На сколько ты приехал? — спросил Джон в тщетных попытках разрядить обстановку. По шуршанию одежды Лоуренс понял, что Гамильтон всё ещё переодевается, а поэтому не спешит поворачиваться к нему. — На выходные. Если, конечно, вы меня не выпроводите быстрее. — Почему ты раньше не ответил на письмо? Александр молчал. Посторонних звуков Джон больше не слышал и развернулся лицом к Гамильтону. Одежда Лоуренса висела на Александре сильнее прежнего. Гамильтон исхудал, хотя и прежде нельзя было сказать хоть о малейшей полноте его телосложения. Плечи заострились, ключицы сильнее выпирали, впадины скул углубились. Синяки под глазами всегда были отличительной чертой лица Гамильтона, но теперь к ним добавились огромные мешки, словно он не спал неделю. Джон не удивился бы, окажись это правдой. — Я не знал, что ответить, — тихо произнёс Александр и присел на кровать. — Я предполагал, что однажды ты напишешь, но на деле так удивился, так испугался и растерялся… — Испугался? — переспросил Джон, присаживаясь на противоположный край. — Да, я боялся, что скажу что-нибудь неверно и ты вновь уйдёшь! А я почти привык к мысли, что никогда тебя не увижу, даже весточки не получу. Лоуренсу стало тошно от самого себя. Он не мог поверить, что бросил Александра одного, совсем как это сделал с ним Фрэнсис, а с Гамильтоном Китти. — Я пытался написать ответ, но ничего не выходило. Да, я половину жизни посвящаю тому, чтобы писать тексты, но здесь был беспомощен! — А когда ты впервые прочитал письмо, что ты подумал, почувствовал? — Я не поверил. Осознание пришло только после десятка прочтений, — он умолк, поднял голову и взглянул на Джона. — Признаюсь, я не был уверен, стоило ли вообще отвечать. Стоило ли пытаться начинать всё заново. Сердце Лоуренса забилось чаще, дыхание спёрло. Это то, чего он так боялся — отказа. Что Александр решит оставить всё в прошлом, будет двигаться дальше. А Джон не смог бы двигаться дальше. Воспоминания пожирали бы его, не давали покоя, пока он окончательно не сошёл бы с ума. Но он не имел права отравлять Гамильтону жизнь из-за собственных страхов. — Я понимаю, — пробормотал Лоуренс. — Я обошёлся с тобой ужасно, ты не обязан меня прощать. И тем более пытаться вернуть отношения, которые тебе ничего, по сути, не принесли… — Джон, — резко и твёрдо оборвал его Александр, — прекрати это. Ты и сам знаешь, что всё на самом деле не так. — Так почему тогда ты сомневался? — Я не был уверен, что смогу помочь тебе, когда ты будешь нуждаться в этом. — Мне не нужна помощь, — брезгливо, словно услышав оскорбление, произнёс Джон. — Может, сейчас и не нужна, но прежде ты в ней нуждался. Из-за случившегося с Нортоном всё стало в разы хуже. А я ничего не смог сделать. — Но ты действительно не мог ничего сделать! — Точно так же, как и ты! — надрывисто воскликнул он. — Нортону ни один, даже самый знаменитый и опытный адвокат не смог бы помочь. А я это знал, но допустил, чтобы ты ринулся его спасать. Если бы я был убедительнее, настойчивее, ты бы не взял его дело, не привязался бы и не чувствовал вину за его смерть. Но это случилось. И в тот момент, когда ты винил себя, причинял себе боль у меня на глазах, когда тебе было плохо, я не понимал, что делать! Лицо Александра покрывалось красными пятнами, глаза блестели, а руки, прижатые к груди, дрожали. Джону было больно на него смотреть, истощённого, взволнованного и напуганного, словно он вновь переживал всё, о чём рассказывал. Лоуренс сел ближе, хотел прикоснуться к руке Гамильтона, но тот отшатнулся. Едва заметно, но этого хватило, чтобы Джон сам отдёрнулся. — Я струсил, Александр. Побоялся, что стану причиной, по которой с тобой случится то же, что с Алланом Нортоном. Поэтому я уехал. Из-за страха. И в моём страхе нет твоей вины. — Но страх всегда будет присутствовать в наших жизнях. Как ты собираешься с этим жить? В наших жизнях… Надежда загорелась в груди Джона. — Нет, теперь всё будет по-другому, — взволнованно и вдохновлённо говорил Лоуренс. — Я устал, я не хочу больше бояться. Только теперь я понял, что мне важно. Больше всего на свете я хочу быть с тобой, и плевать, что подумают другие! Я слишком долго терпел, боялся, всю свою жизнь жил в стыде, но с меня хватит! Мы можем быть вместе, просто жить, как все остальные, и не думать об осуждении со стороны, о том, подумают люди. Плевать! Гамильтон смотрел на него круглыми глазами, вскинув брови. Но удивление было единственной эмоцией на его лице. Внутри Джона всё похолодело: а хотел ли Александр того же, что и он? — Джон, мы никогда не сможем жить, как остальные. Союз семидесятилетнего старика и пятнадцатилетней барышни будет встречен с большей приветливостью, нежели чувства между людьми одного пола. Мы неугодны людям. Мы будем обязаны жить в тени, во лжи, в постоянных оправданиях, понимаешь? — Ты пытаешься меня отговорить? Из головы Джона не выходила картина растерянного Александра, который признавался ему в любви, только чтобы тот не оставлял его. Лоуренсу становилось тяжело дышать, вспоминая, как дрожали руки Гамильтона, лицо бледнело, когда тот осознавал, что уговоры не увенчаются успехом. А ведь Джон тогда едва сдерживался, чтобы не упасть на колени, молить о прощении клясться в ответных чувствах. Теперь они поменялись ролями: Гамильтон выступал в роли судьи с холодным голосом и безразличным взглядом, а Лоуренс в качестве подсудимого, который всем существом молил не забирать последнюю надежду. Не раз он представлял, как выскажет всё это Александру, вновь поцелует его и прикоснётся к любимым медным кудрям. Теперь Гамильтон сидел перед ним, губы его были близко, но они оба едва могли взглянуть друг на друга. — Вовсе нет, Джон, — уверенно ответил Александр. — Я хочу дать тебе понять, что нас ожидает. Не обнадёживай себя мечтами, что жизнь станет безмятежной и яркой. В ней навсегда останется страх, как бы мы ни старались его обуздать. — Но это будет не тот страх, что охватывал меня прежде. После суда над Нортоном я не знал ничего другого, как нескончаемой тревоги. Что бы я ни делал, где бы я ни был, она была рядом, нависала надо мной. Я забыл обо всём, обесценивал и мои, и твои чувства. Но я осознал свои ошибки. Я больше никогда не позволю себе ранить тебя. Джон с ликованием заметил, как дёрнулись уголки губ Александра, хотя тот мгновенно придал лицу прежнее ледяное выражение. — Ты готов всю жизнь прятаться? Хранить свои чувства в секрете от всего мира? — Только если ты готов, — ухмыльнулся Лоуренс. Александр прищурил глаза, его губы вот-вот должны были дрогнуть в улыбке, но тот быстро опустил голову и отвернулся. — Ты так и не открыл подарок, — произнёс Гамильтон, и по его голосу было очевидно, что он улыбается. — Похоже на то. Джон встал с кровати. Он взял со стола свёрток, обвязанный жёлтой атласной лентой, и медленно принялся его открывать. Предмет внутри был небольших размеров, довольно лёгким, значит вряд ли там было что-то на подобие часов, которые дарил Лоуренс. Он не хотел, чтобы подарок был дорогим — уж слишком хорошо было известно, каким кропотливым и тяжёлым трудом Гамильтону достаются деньги, и насколько ему важна каждая копейка. Джон не желал быть причиной нескольких бессонных ночей, проведённых за нудными статьями. Наконец Лоуренс небрежно отбросил в сторону остатки пергамента, и в руке оказался крохотный, раза в два меньше ладони, портрет. На тонкой пластинке из слоновой кости короткими штрихами крошечной кисти была в мельчайших деталях вырисована слегка повёрнутая боком фигура: пряди светлых волос, собранных на затылке; изогнутые в едва заметной ухмылке губы; безучастный взгляд светлых глаз, граничащий с надменным; и даже родинка на правой щеке, о существовании который он сам порой забывал. Джон с удивлением подмечал сходство, но позабавило его высокомерное выражение собственного лица. Лоуренс никогда не замечал за собой подобного поведения, подобных эмоций и предполагал, что Гамильтон допустил творческую вольность. Сомнений не было, что портрет написан именно Александром. В глаза бросался узнаваемый угловатый стиль, но поражала доскональность техники. Джон привык, что наброски его резкие, быстрые, часто небрежные, но именно здесь работа предполагала усидчивость и внимание к деталям. С сожалением он подметил, что Гамильтон всё же изрядно потратился: слоновая кость, кисти и акварельные краски его, конечно, не разорили, но явно были не самым дешёвым приобретением. — Я не знал, что ты умеешь работать акварелью. Это… восхитительно, — только и мог произнести Лоуренс. Увы, он никогда не мог поставить себя в ряды великих ораторов. Но Александру хватало и этих слов. Он довольно улыбнулся и задрал подбородок. — Я польщён, право! С акварелью я сталкивался всего пару раз, а за прошедшие годы ещё и навыки утратил. Приходилось заново учиться, однако процесс был весьма увлекательным. Этот портрет, как можешь догадаться, не единственный экземпляр, но определённо самый удачный. А сколько набросков было сделано в процессе, даже говорить не буду! При этом мне весьма пригодились все те сотни рисунков, сделанные во время нашего совместного проживания. — Сотни? Мне казалось, счёт шёл всего на десятки. — Ты чересчур увлекаешься посторонними делами и часто не замечаешь моего взгляда. Именно в такие моменты получаются мои любимые наброски. — Довольно грубо использовать натурщика, когда он об этом не подозревает! — наигранно возмутился Лоуренс. — Если бы я так нагло не пользовался положением, то вряд ли ты бы держал в руках так понравившийся тебе портрет, — Гамильтон вскинул бровь и прищурил глаза. — Он ведь правда тебе понравился? — Меня бы в разы больше порадовало твоё изображение. Моё собственное, знаешь ли, весьма приелось. Александр глухо рассмеялся. — Поработаю над этим. Джон аккуратно положил портрет на стол и повернулся к Гамильтону. Тот уже полулежал в постели, погрузив голову на кипу подушек, сцепив пальцы на груди, но оставив ноги свисать за пределами матраса, почти достигая пола. Его глаза слипались, дыхание становилось размеренным. Можно было представить, как он вымотался за прошедший день. Чудо, что он до этого момента дотянул, не провалившись в сон. Внезапно Лоуренс осознал, насколько же он соскучился по Александру. Ему не хотелось расставаться с ним даже на ночь. Джон присел рядом, любуясь расслабленными чертами лица и полуприкрытыми веками. Гамильтон словно пытался не уснуть. Внутри Лоуренса возникло безумное желание подразнить Александра, как тот сам обожал делать: — Помнится, моя сестра попросила обеспечить тебя спальным местом, — голос звучал серьёзным, без тени веселья. — Что ж, с этим могут возникнуть небольшие трудности. — Неужели? В чём же дело? — мгновенно подхватил Александр, при этом ехидно улыбаясь. — Гостевая комната, в которой ты обычно останавливался, занята детьми Сары. В её старой комнате располагается она сама с супругом. В итоге остаётся всего одна гостевая комната. Разве что она совсем крохотная, да и не уверен, что слуги там часто прибираются… — Какая досада! Уж извините, но я привык к лучшим условиям, — ему самому стало смешно от своих слов. — Как насчёт этой комнаты? Не против, если я вас потесню? Или вы не предпочитаете делиться? — Но как же я объясню всё сестре? Нас могут неправильно понять, — Джон продолжал держать холодное выражение и ледяной тон. — Увы, таким образом сложились обстоятельства. Не ютиться же гостю в тесных комнатушках. — Вероятно, ты прав, — Лоуренс издал театральный вздох. — Да и вряд ли кто-то обратит внимание на такую мелочь. Помнится, в мои прошлые визиты никто ничего особо не заметил. Александр удобнее расположился в кровати, забросил на неё ноги и закинул руки за голову. Лоуренс молча направился к шкафу. Он переоделся в ночную рубашку, а когда вернулся к постели, то увидел, что веки Гамильтона были сомкнуты, рот слегка приоткрыт, грудь равномерно вздымалась. Джон потушил все свечи и лёг на противоположную от Гамильтона сторону. Во мраке его фигура была едва различима, но Лоуренс ощущал тепло чужого тела в своей постели. Он и не понимал, как ему этого не хватало. Хотелось прикоснуться к Александру, оказаться ближе, зарыться рукой в волосы. Но вместо этого Джон ни на дюйм не приблизился, лежал едва не на краю и в итоге отвернулся. Он знал, что всё вернётся на круги своя. Что он будет каждый день видеть Гамильтона, целовать его, слушать долгие возмущения о надоедливом руководстве типографии. Но сейчас он не желал спешить. У них полно времени. Так зачем торопиться?