***
Утром Джон спустился на первый этаж, зашёл в тёплую, наполненную паром кухню. — Доброе утро, Мириам. Он улыбнулся кухарке, но лицо той и не дрогнуло. Она смотрела на Лоуренса серьёзно, в глазах её было что-то нечитаемое. Сердце Джона ушло в пятки. — Что-то случилось? Та молчала, она опустила глаза к столу, на котором лежала газета. Лоуренс тут же схватил её, взгляд быстро бегал по строчкам. На первой же странице заголовок одной из колонок гласил: «Суд над Александром Гамильтоном и Джоном Лоуренсом по делу о содомии». Он быстро прочитал статью. Лицо Джона покраснело, он взглянул на Мириам. — Это всё неправда, — произнёс он, голос его звучал сухо и безжизненно. — Вас не судят? На вас не заведено дело? — быстро спросила она, отводя взгляд. — Судят, но… Все обвинения ложны. Нас хотят оклеветать. Женщина коротко кивнула головой. — Хотелось бы вам верить. — Пожалуйста… Верьте. Она даже не смотрела в его сторону. Аппетит у Джона быстро пропал. Он взял газету и направился в квартиру. Александр одевался и испугался, когда в спальню ворвался взволнованный Лоуренс, протягивающий ему дрожащими руками газету. Лицо Гамильтона исказилось так, что стало очевидно: он всё сразу понял. Читая газету, Александр хмурился, что-то приговаривал, а Лоуренс сидел на кровати и готов был рвать на себе волосы. — «Джеймс Брекенридж, друг обоих подсудимых, совершенно случайно наткнулся на их переписку…» — зачитывал Александр с отвращением в голосе. — Случайно! Флойду хватило наглости написать «случайно наткнулся»! — Тоже думаешь, что это Флойд написал? — Конечно, ему ведь больше нечем заняться. Нет бы работал, так находит время писать такую чушь и пропихивать её в газеты! Как они только позволили это опубликовать? — Всем нужны громкие заголовки, — пожал плечами Джон. — Ты ведь тоже порой пишешь про судебные процессы в Нью-Йорке. — Да, иногда приходится, хотя заниматься подобным ненавижу. Я ведь не могу знать наверняка, виновен ли человек, про которого я пишу. Вдруг я только усугубляю его положение, оборачиваю общественность против него? — А дела о содомии ты часто освещаешь? — Всего один раз, когда только начинал и очень нужны были деньги. Потом я отказывался, даже если вместо этого приходилось писать об открытии новой церкви или выжимать из себя посредственное стихотворение. Гамильтон продолжил читать, тряс газету в руках, готов был её разорвать: — «На протяжении всего процесса лишь слепой не заметил бы волнения подсудимых. Пусть они и отрицали все обвинения, ни одного разумного человека они обмануть не смогли», — Александр так напряг голос, что случился очередной приступ кашля. Он продолжил, негодуя: — Так не пишут в газетах! Это уровень какого-нибудь паршивого памфлета, но не газеты. Сколько он заплатил, чтобы это опубликовали? — Не скажу, что эта газета заботится о своей репутации. Когда я раньше её читал, она в основном из сплетен и состояла. — Конечно, это не «Oxford Journal» и даже не «The Connecticut Courant», но должны же они иметь хоть какое-то достоинство! Лицо Гамильтона стало каменным, когда он дочитал статью. Он подошёл к Джону, указывая на отрывок. Лоуренс вновь прочёл: «…Однако, к сожалению, то, что очевидно обычному гражданину, не всегда очевидно суду. Так как не было непосредственных свидетелей акта мужеложства, самая серьёзная и справедливая мера наказания не может быть вынесена. По этой причине, если суд не может осуществить правосудие, его стоит осуществить народу. Подсудимые не признают вины, ведь наверняка то, что мы все считаем мерзостью, они считают нормальным. В этом их угроза. Нельзя допустить, чтобы грех разрастался на улицах Нью-Йорка. Необходимо пресекать любой намёк и любые предпосылки нравственного падения. Подумайте о наших детях, о будущем, которое их ждёт, если мы будет закрывать глаза на ужасные извращения, которые совершают подобные люди. Это наш с вами долг перед Богом и перед каждым из нас положить конец распутству и беречь священный институт брака. Второе, завершающее слушание по этому скандальному делу состоится одиннадцатого января, на Мэйпл стрит. Заседание открытое, любой желающий, любой неравнодушный человек может прийти и приложить свою руку к благому делу. Не бойтесь говорить об этом, ведь только молчание позволит греху безнаказанно плодиться и отравлять наши жизни…» — Он открытым текстом требует вершить «правосудие» руками народа. Ещё и дату второго заседания упомянул, — хмыкнул Гамильтон, пока внутри Лоуренса всё леденело. — Да кем он себя возомнил? Он правда считает, что этими нелепыми словами обернёт целый город против нас? — Целый город — нет. Но даже парочки безумцев будет достаточно, чтобы… — Нет-нет-нет! — оборвал его Гамильтон. — Даже не смей произносить это! — Александр, довольно делать вид, что всё под контролем! — резко крикнул Джон так, что Гамильтон вздрогнул. — Всё не в порядке. Мы не избежим всех проблем. Мы не сможем притворяться, что ничего не произошло! — Мы всё уладим, — глухо говорил он. — Нью-Йорк не пойдёт по наши души, люди не настолько мелочны! — Сомневаюсь в этом. Ты видишь на что идёт Флойд, чтобы отыграться? И я уверен, что он далеко не единственный человек в этом городе, которому ты перешёл дорогу. — Не такой уж я злодей, как ты думаешь, — холодным тоном произнёс Гамильтон, нахмурив брови. — Не в тебе главная проблема! Все знают, что люди готовы творить с содомитами в суде, у виселицы. Для них это правильно. Для них это забава! И боюсь, что увидев разъярённую толпу, которую подзадорил Флойд, суд в угоду ей может приговорить нас если не к смерти, то к позорному столбу точно. И не могу сказать, что это лучше, чем быстрая кончина на эшафоте. Гамильтон сверлил его взглядом, от которого у Джона внутри всё переворачивалось. — Что бы я ни говорил, ты всё равно ожидаешь худшего. Лоуренс отвернулся от него, вздохнул: — Да. Я не могу по-другому. Особенно в нашем положении, в котором невозможно ожидать чего-то хорошего. И я не в силах больше изображать спокойствие. — Хорошо, — пожал плечами Гамильтон. — Если тебе проще изводить себя и строить в голове самые кошмарные исходы… Хорошо. Развлекайся. Александр подошёл к шкафу, достал кафтан, надел его и направился к двери. — Куда ты? — Прогуляться, — сказал он и захлопнул за собой дверь.***
Джон с десяток раз перечитал статью. Он боялся выходить из квартиры. Голос в его голове твердил, что все уже видели газету, все обо всём знают. И теперь, стоит показаться ему на улице, каждый встречный будет коситься на него, обходить стороной и плеваться оскорблениями. Когда раздался стук в дверь, Джон замер, затаил дыхание. Стук продолжался. Лоуренс заставил себя подойти к двери. Это всего лишь почтальон. Джон забрал из его рук корреспонденцию, сразу стал её просматривать. Несколько писем Александру: пару писем из Нью-Йорка, одно из Бостона, подписанное аккуратным каллиграфическим почерком, который напоминал Джону его собственный. Имя отправителя не было написано полностью, инициалы он не узнавал. Наверняка это насчёт типографии. Было письмо и Лоуренсу, от отца. Джон мгновенное его вскрыл, быстро пробежался взглядом по написанным строчкам. Обычное письмо, где Генри интересовался его делами. Похоже, до Пьермонта вести ещё не дошли. Лоуренс положил письма на стол Александра. Джон гадал, где тот мог пропадать, волновался, пусть и был зол на него. Гамильтон требовал от него невозможного. Лоуренс не мог быть как он, не мог постоянно играть невозмутимость и холод. В суде Джон ещё пытался, но после заседания маска мгновенно спала с лица. Он не мог подчинить свои эмоции, заглушить тревогу. Это невозможно. Невозможно для него. Прошло несколько часов, а Александра всё не было. Лоуренс видел перед собой сотню сцен, совершенно неутешительных и жутких. Игра на скрипке немного успокоила его, отчистила мысли, но тревога не отступала полностью.***
Когда уже давно стемнело, часы показывали десять часов, Гамильтон вернулся. Джон не спал, пытался читать Шекспира и мгновенно схватил подсвечник, вышел в коридор, услышав скрип открывающейся двери. Без помощи рук Гамильтон во мраке стягивал с себя ботинки, одной рукой опираясь о стену, а в другой держа полупустую бутылку рома, которую всё же пришлось поставить на трюмо, когда нужно было снимать пальто. Он пошатывался, от него несло алкоголем. Джон молча стоял перед ним, наблюдал за его неуклюжими движениями и понимал, что не было смысла спрашивать, где он был и что делал. Сняв верхнюю одежду, Александр взял бутылку, сделал большой глоток и посмотрел на Джона. Глаза его блестели в янтарном свете свечи. Он протянул ром Лоуренсу. Джон ухмыльнулся. — А как же «не время затуманивать разум»? — произнёс он и взял бутылку. Напиток обжигал горло, Лоуренс поморщился. — К чёрту, — пробормотал Александр, направляясь в спальню. — Я сойду с ума, если всё время буду трезвым. Джон последовал за ним, поставил бутылку на пол, присел рядом на кровать, поражаясь, как быстро Гамильтона настигли те же мысли, что и его: если не забываться хоть ненадолго, назойливые мысли уничтожат тебя полностью. Александр повернулся к нему, положил руку ему на щёку и произнёс охрипшим и чересчур громким голосом, который он, видимо, не мог контролировать: — Мне жаль. И ты, и я находимся в таком дерьме… Трудно не обращать внимание, трудно притворяться, что нам всё равно. Похоже, я не до конца понимал, что ты и вовсе не можешь этого сделать. Ты всё время тревожишь и… Видимо, ты просто такой. Всегда был и всегда будешь. Но я хотел убедить себя, что ты изменился. Конечно, ты изменился, но есть вещи в тебе, во всех нас, которые перекроить нельзя. И мне лишь надо с этим смириться. Прости, — он подался вперёд, поцеловал его и сразу отстранился. — Прости, Джон, прости. Хотя Гамильтон говорил правду, Джону стало не по себе. Лоуренс вновь поцеловал его, надеясь, что это чувство пройдёт. — Всё в порядке, — произнёс он, пытаясь утешить то ли пьяного Александра, то ли самого себя. Джон сделал несколько глотков рома. Его взгляд упал на рабочий стол. — Тебе письма пришли. — От кого? — спросил Гамильтон чересчур настороженно. — Не знаю. Там какое-то письмо из Бостона. — Понятно. В комнате повисло молчание, от которого Джона трясло. — Когда ты был в городе… Ничего плохого не случилось? Гамильтон не сразу понял, что он имел ввиду, судя по его пустому взгляду. Но вдруг он закачал головой, повторяя: — Нет-нет, ничего такого, — он сжал губы, отвёл взгляд в сторону. — Хотя в таверне Моррис начинал говорить что-то про суд. Но я сразу отмахнулся, сказал, что это чепуха и даже вникать в это не следует. Джон облегчённо выдохнул. Лёгкость от алкоголя уже накрывала тело, лишние мысли покидали разум. — Ты ведь не позовёшь Марту на слушание? — спросил Гамильтон, уже зная ответ. — Конечно нет. Я не хочу вовлекать её в это безумие. Не хочу, чтобы Флойд донимал её своими отвратительными вопросами. Я не допущу, чтобы она испытывала это унижение. — А если он это использует против тебя? — Он так и поступит. Хотя уверен, что если бы Марта и явилась в суд, Флойд стал бы настаивать, что я её попросту подговорил. — Очень похоже на него, — хмыкнул Гамильтон, допивая остатки алкоголя. — Как думаешь, что он ещё нам предъявит? — Флойд может выдумать что угодно, исказить факты так, как ему надо, но мне плевать, — произнёс он, пытаясь подавить приступ кашля. — Пусть хоть скажет, что я его изнасиловал, мы всё равно выиграем дело. — Ты так в этом уверен? — Да, абсолютно уверен. И в этот раз я даже не притворяюсь, а правда так думаю. Я знаю это. Губы Джона дрогнули в улыбке. Поверить в это он сам сможет только тогда, когда весь этот жуткий процесс завершится.