***
Джон вскочил с постели, тяжело дыша и хватаясь за горло. Он трогал ладонями свою шею. На ней не было петли. Пальцы дрожали, воздуха не хватало, слёзы стекали по щёкам, по подбородку, пропитывали одеяло. — Джон, — Александр, который не мог не проснуться, положил руки ему на плечи, развернул к себе. — Джон, всё в порядке. Ладони Лоуренса легли на щёки Александра. Джон мог различить черты его лица во мраке комнаты. Он выглядел обеспокоенным, только и всего. На его губах не было крови. Из груди Лоуренса вырвался облегчённый вздох. — Тебе что-то приснилось? В голове Джона сон отложился в таких деталях и подробностях, словно это на самом деле произошло. Или произойдёт. Сны иногда сбываются. Лоуренс рассказал Александру всё, пока тот лежал на его груди, молча выслушивая рассказ. Джон трогал его волосы, чувствовал тепло его тела и от этого становилось спокойнее. — Ты веришь в вещие сны? — спросил Джон в конце. — Нет, — тут же ответил Гамильтон. — Сны ничего не значат. Забудь о нём. Попытайся. Голос его звучал сонным. Гамильтон добавил: — Если будешь волноваться ещё и из-за снов, то точно рехнёшься. Лоуренс вытирал с лица мокрые следы слёз, закрыл глаза. Он не знал, сможет ли заснуть, но понимал, что не хочет вновь окунуться в ночные кошмары, которые так точно угадывали его страхи. И Джон понимал, что Гамильтон был прав: если будет бояться своего собственного воображения, то здравый разум надолго не сохранит.***
Утром в квартиру совершенно бесцеремонно ворвалась миссис Кэннон. Джон успел выпустить Александра из объятий прежде чем она оказалась в спальне. — Мистер Гамильтон, мистер Лоуренс, мне бы очень хотелось, чтобы вы мне кое-что объяснили, — с самого порога заявила она. — Доброе утро, миссис Кэннон, — непринуждённо улыбнулся Гамильтон и подошёл к стулу: — Может присядете? Что стряслось? Женщина присела, её взгляд метал молнии. — Признаюсь честно, мне давно на вас жаловались: из-за шума в квартире, из-за ваших поздних пьяных возвращений посреди ночи, во время которых вы умудрялись перебудить все апартаменты. Но я всегда закрывала на это глаза. Однако теперь жильцы стали не на шутку беспокоиться. Все читали эту газету, они не хотят жить бок о бок с такими… — она замялась, пыталась подобрать нужное слово и в итоге просто вздохнула: — С такими людьми. На лице Гамильтона застыла улыбка. Джон непонимающе смотрел на него. Очевидно, что их хотят выселить из квартиры, а Александр стоял и улыбался! — Миссис Кэннон, как жаль, что и вы попали под влияние этой бездарной статьи, — женщина выглядела возмущённой, хотела что-то сказать, но Гамильтон ей не позволил: — Поймите, мы попали с мистером Лоуренсом в крайне неудобное положение… — Это уж точно. — Один человек решил оклеветать нас, чтобы испортить нам репутацию и лишить работы. Он выдумал всю историю от начала и до конца, в его обвинениях нет и слова правды. И именно он написал эту статью, чтобы обернуть больше людей против нас. Уверяю вас, что мы невиновны и в суде нас оправдают. — И что мне по-вашему делать? Ко мне люди приходят, грозятся съехать, если останетесь вы! — Дождитесь решения суда, и тогда никто вам ничего не скажет. Гамильтон улыбался ей своей самой очаровательной улыбкой. Миссис Кэннон долго смотрела на него, обдумывала сказанное, затем отвела взгляд и произнесла: — Хорошо. Если всё действительно так, то я попытаюсь убедить жильцов в этом. Она ушла. Джон сжимал переносицу. — Мне бы твою уверенность. Гамильтон лишь хмыкнул, садясь на стул и откидывая голову назад. — Это было несложно. Она просто нас любит. Сама сказала, что закрывала глаза на все жалобы. — Господи, это как снежный ком, — вздохнул Лоуренс. — С каждым днём проблем всё больше и больше. — Скоро всё закончится. — Конечно.***
До самого вечера Джон работал над переводами. Он работал медленнее, чем обычно, потому что в голову лезли ненужные мысли, но Лоуренс хотя бы был рад, что спустя дни апатии мог делать что-то. До суда оставалось два дня, потом надо будет возвращаться к обычной жизни, искать работу. Стоило уже начинать жить былой жизнью. Гамильтон почти убедил его, что всё действительно будет как прежде. Задув свечи, Лоуренс пошёл в спальню. Александр писал за столом, но, услышав открывающуюся дверь, весь дёрнулся, задел рукой чернильницу, которая опрокинулась и залила лист, над которым сидел Гамильтон. Джон тут же взял первый попавшийся кусок ткани и стал вытирать чернила, которые уже лились на пол и на кюлоты Гамильтона. — Прости, — тихо произнёс Александр, комкая испорченные листы и отбрасывая их в сторону. Лоуренс непонимающе посмотрел на него. Гамильтон отводил взгляд и выглядел бледным, взволнованным, встревоженным. — За что? Ты прости, что напугал. Надеюсь, там не было ничего важного. Александр отвернулся, вытирая оставшиеся пятна на столе и явно не собираясь отвечать. — Всё в порядке? Он начал кашлять, плечи дрожали. Джон ринулся к прикроватному столику, быстро развёл травяную настойку, и протянул Гамильтону. Его кашель в последние дни стал реже, слабее. Лоуренсу казалось, что Александру становилось лучше, но то, как бледен он был в тот момент, как странно себя вёл, будто находясь в беспамятстве, заставили Джона вновь беспокоиться о его здоровье. Гамильтон недовольно посмотрел на настойку, но выпил её, хмуря лицо от горького вкуса. — Может тебе всё же стоит обратиться к врачу. — Брось, — отстранённо произнёс Александр. — Мне уже намного лучше. Лоуренс не понимал, что творилось у него в голове, о чём он думал, что его выражение было столь мрачным. — Пойдём в кровать, уже поздно. Тебе стоит отдохнуть. Руки Джона легли на его плечи. Он чувствовал, как напряжён Александр. Гамильтон мягко отдёрнулся от его прикосновений, встал со стула, снял камзол и сразу лёг в постель. Лоуренс даже не ожидал, что Александр так быстро согласится и не вернётся к работе. Переодевшись в ночную рубашку, Лоуренс лёг рядом с ним, провёл пальцами по его руке. Гамильтон лежал к нему спиной и не шевелился. — Что происходит? — прошептал Джон, обнимая Александра за талию и утыкаясь лицом в его волосы. — Ничего. Тон голоса Гамильтона был холодным, резким. Сердце в груди Джона дрогнуло. Он ничего не понимал. Александр вдруг перевернулся, положил ладонь на лицо Лоуренса и поцеловал. Быстро, почти отчаянно. Джон совершенно ничего не понимал.***
— Куда ты? Гамильтон долго собирался, даже уложил волосы, надел один из своих лучших костюмов. Джон видел, как он взял с собой деньги. Большую сумму, слишком крупную для обычного похода в лавку или бар. Целый день он был молчалив. Когда Лоуренс спрашивал, Гамильтон не отвечал, что беспокоило его. Александру всегда удавалось искусно прятать свои чувства, когда это было нужно, редко позволял тревоге проскользнуть на его лице, но теперь его волнение было чересчур явным, проглядывалось в каждом движении и сказанной фразе. — У меня дела, — произнёс Гамильтон, надевая пальто и шляпу. Всё это сводило Джона с ума. — Почему ты мне ничего не говоришь? — Лоуренс схватил его за запястье, не позволяя просто так уйти из квартиры. Взгляд Александра был серьёзным, он смотрел исподлобья, сжав губы. — Объясни мне, почему ведёшь себя так странно. Что с тобой? Лоуренс слышал, как отчаянно звучал его голос. В нём были непонимание, раздражение, злость. Его слова были похожи на мольбу. Гамильтон подался вперёд, попытался поцеловать Джона, но тот сразу отстранился. — Просто скажи, куда ты идёшь! — крикнул он. Взяв руку Лоуренса в свою, Александр в упор смотрел на него. Глаза были тёмно-синими, оттенка океана в грозу. — Я расскажу, — сказал он. — Но потом. Если всё удастся. — Что удастся? — Всё потом. Не беспокойся. Завтра суд, поэтому отдохни. Не дожидайся меня. Скорее всего, я буду поздно. Гамильтон выскользнул из прикосновений Лоуренса, направился к двери. — Я пойду с тобой. — Нет! — мгновенно отрезал Александр. — Я должен идти один. — Почему? — Ты сам потом узнаешь. Гамильтон захлопнул за собой дверь, грохот отражался эхом от пустых стен.***
Уже смеркалось, Джона клонило в сон. Он устал от переводов, которым посвятил целый день, устал от бесконечных беспокойных мыслей и сотни версий, где пропадал Гамильтон. Тревожные мысли поедали его изнутри и никак не выходили из головы. Конечно, может он лишь выдумывал всё, искал проблемы там, где их нет. Так часто случалось. Воображение постоянно играло с ним, добавляло всё больше и больше тревог, создавало проблемы из воздуха. Если бы можно было избавиться от всех мыслей, заставить голос в голове замолчать хоть ненадолго, Джон бы без лишних размышлений сделал это. Джон не знал, во сколько пришёл Александр. К тому времени Лоуренс уже спал и проснулся от скрипа двери. Гамильтон пытался не шуметь, быстро сбросил с себя одежду и лёг в постель, лицом к Джону. Сонный взгляд Лоуренса встретился со взглядом Александра. Гамильтон провёл тыльной стороной ладони по его щеке. От него не пахло алкоголем, что уже радовало Джона. — Где ты был? — Мне кажется, сейчас не лучшее время это рассказывать, — ухмыльнулся Александр. — Серьёзно? — разъярённо произнёс Лоуренс. — А когда же это время настанет? — Не сердись. Я всё расскажу, правда. Но тогда, когда будет подходящий момент и я буду уверен, что ты нормально это воспримешь. Он поцеловал Джона, но тот не ответил и перевернулся на спину, приковывая взгляд к потолку. — Прости, — пошептал Гамильтон. — Но так правда будет лучше. — Не решай, что лучше для меня.***
— Мистер Лоуренс, могу я узнать, почему вы не пригласили в суд в качестве свидетеля мисс Мэннинг, о которой говорили в прошлый раз? — спросил Флойд сразу, как началось слушание и ему дали слово. — Она не живёт в Нью-Йорке, поэтому оказаться здесь ей было бы затруднительно. Но даже если бы она имела возможность приехать, я бы всё равно не захотел, чтобы она оказалась в суде. — Вот как, — он улыбался. — Почему же вы не хотите, чтобы она была здесь и подтвердила ваши слова, доказала всем, что вы не лжёте? — Всё происходящее в этом зале, то, в чём вы нас обвиняете — всё это низко. Я не желаю, чтобы больше людей было втянуто в это. — А я полагаю, что заявленное вами ранее — ложь. У вас была возможность доказать обратное, но вы её не использовали, что наталкивает на соответствующие выводы. — Даже если бы мисс Мэннинг подтвердила мои слова, вы бы навряд ли поверили. Флойд промолчал. Джон тревожно осматривал зал. Людей собралось намного больше, чем в первый раз. Толпа стала больше, громче и намного чаще Джон отдалённо слышал нелестные комментарии и грубые слова. Внимательно осматривая всех присутствующих, Лоуренс убедился, что хотя бы никто не принёс с собой камни или гнилые овощи. Флойду удалось сделать задуманное, получилось подогреть интерес к их делу. Наверняка он был безгранично доволен собой. — Прошлое слушание оборвалось на случае, рассказанном мистером Брекенриджем, — произнёс судья, всё тот же скучающий человек. — Мистер Гамильтон, как вы можете прокомментировать эту историю? — Ваша честь, признаюсь честно, я плохо помню тот вечер. Мы с мистером Брекинриджем много времени провели в таверне, много выпили и просто хорошо проводили время. Я уверен, что не мог к нему приставать, как было заявлено. Насчёт поцелуя я точно не могу сказать, но даже если я его и поцеловал, то это наверняка была лишь дружеская шутка, которая не влекла под собой никакого скрытого смысла. Я не сделал ничего дурного, что вызвало бы отвращение мистера Брекенриджа ко мне, ведь после того вечера мы продолжили общаться как прежде. Слова слетали с губ Александра быстро, чётко, разрушая все обвинения и не вызывая новых вопросов. Он звучал уверенно, и все в зале внимательно его слушали, даже прекратив обсуждения и насмешки. Что-то в было в самом его голосе, в том, как он произносил слова. Его интонации всегда были идеально подобраны, голос выделял те части в фразах, которые сам Гамильтон считал важными, на которые хотел обратить внимание. У Александра был талант и никто не мог это оспорить. Джон однажды видел, как Александр защищал клиента в суде. Никогда прежде вердикт суда не был так очевиден. Тогда Гамильтон превосходно убедил окружающих в своей правоте, завораживал каждым словом и движением, и обвиняющая сторона в суде блекла на его фоне. — Мистер Гамильтон, — произнёс Флойд, впиваясь в него взглядом, — вы утверждаете, что были крайне пьяны в тот вечер и едва ли можете вспомнить свои действия. Но разве не свойственно нетрезвому человеку делать то, что не хватало смелости сделать в чистом разуме? Обычно алкоголь открывает самые потаённые мысли и желания. Не думаете ли вы, что лишь сделали то, что подсказывало вам ваш внутренний голос? — Все люди разные и алкоголь на каждого влияет непредсказуемо, — говорил Гамильтон спокойно, но звонко. — Никаких потаённых желаний у меня нет, мистер Флойд. Если я и поцеловал мистера Брекенриджа, то наверняка для того, чтобы поддержать разговор, глупую шутку, которая весьма могла проскользнуть между нами в таком состоянии. Флойд ухмыльнулся: — Удобно ничего не помнить. Конечно, вы можете утверждать, что это была всего лишь шутка. Но факт остаётся фактом: вы поцеловали мужчину, — Хармон подошёл к Джеймсу, который был бледнее, чем на прошлом слушании. — Мистер Брекенридж, возможно, вы помните контекст вашей беседы, что предшествовало действиям мистера Гамильтона? — Нет, — он быстро качал головой, опустив взгляд. — Нет, я не помню. Джон не понимал, что творилось с Джеймсом. Изначально можно было полагать, что он не рад быть втянутым в судебный процесс, который затрагивает далеко не почитаемые в обществе вещи. Возможно, он чувствовал вину перед Александром и Джоном, не ожидал, что Флойд так раздует это нелепое дело. Это объясняло подавленность Брекенриджа, его отстранённость от происходящего в суде. Но неужто чувство вины в нём до того сильное, что от него прежнего не осталось и следа? Ни беззаботности, ни дерзости, ни слова лишнего, ни улыбки. Лоуренс вдруг почувствовал, что хотел бы поговорить с ним. Выслушать, что его тревожит, что творится в его голове. Лоуренс даже не знал, вернулся ли он к жене, где теперь живёт. Он хотел бы узнать. Но это мимолётное желание мигом испарилось, стоило здравому разуму взять верх. Это он, Джеймс, с самого начала виноват во всём произошедшем. Он задумал отыграться. Он пошёл с письмами ко всем, кто готов был его выслушать. Если Брекенридж и пожелает кого-либо винить в своём неважном духе, пусть винит себя. — Мистер Вагнер поддерживал с мистером Лоуренсом хорошие отношения, — говорил Флойд.— С его слов, их вполне можно было назвать доверительными. И находясь в столь тесной дружбе с обвиняемым, он может рассказать о его характере, личности, что он из себя представляет. В этом деле нам особенно важно понимать сущность обвиняемых, чтобы в полной мере оценить ситуацию и понимать, что они могли сделать, а что нет. Широко раскрытыми глазами Джон смотрел на Виктора, который становился за трибуну. Лоуренс не думал, что он будет выступать в суде против них. Джон надеялся, что хотя бы Виктор не будет втянут в это грязное разбирательство. Но, похоже, все коллеги решили обернуться против них двоих. Если бы в суде появился еще и мистер Норрис, Лоуренс не сильно бы удивился. Виктор выглядел уставшим. Не таким уставшим и подавленным, как Джеймс, но бледным, с тёмными кругами под глазами. Во взгляде не было знакомого блеска, но на щеках горел багровый румянец, который появлялся от любых эмоций, который испытывал Виктор: радость, смущение, печаль. — Мистер Вагнер, — обратился к нему судья, — расскажите о ваших отношениях с подсудимыми. Плечи Виктора вздрогнули от слова «подсудимые». Глядя куда-то сквозь толпу, он говорил тихо, едва слышно: — С мистером Гамильтоном мы работали продолжительное время бок о бок, мы неплохо общались, но… Но едва ли нас можно было назвать друзьями. Я просто хорошо к нему относился, вот и всё. А с мистером Лоуренсом, с самого его прихода в контору, у нас завязалась дружба. Мы часто проводили время за разговорами… — он замялся, румянец становился ярче. — И разговоры наши всегда затрагивали личные темы. Я был откровенен с Джоном, рассказывал ему всё, что волновало меня… Он вновь замолчал. Джон не сводил с него глаз и на один крохотный миг, на долю секунды встретился со взглядом Виктора, который тот тут же отвёл в сторону. Лоуренс чувствовал, как заныло у него в груди. Джон скучал по Виктору. Тосковал по их долгим вечерним разговорам в таверне, когда щёки Вагнера краснее как обычно, голос громче, а слова откровеннее, когда он говорит об Амелии, тысячу раз повторяет, что любит её. Лоуренс любил его слушать, выслушивать простые, наивные истории, поддерживать и убеждать, что всё будет в порядке. Лоуренсу стало так невыносимо тоскливо, что чувства отдались вполне настоящей болью груди. Молчание и растерянность Вагнера выводили из себя и без того нетерпеливого судью: — Мистер Вагнер, пожалуйста, продолжайте! Виктор сжал губы, поднял глаза, смотря поверх голов, тихо говорил: — Я делился с ним всем, горестями и радостями, планами, желаниями. Но я только недавно понял, что Джон… Он знал обо мне всё, а я не знал о нём ничего. Он всегда лишь выслушивал меня, но это не значит, что я не давал ему слова. Я постоянно пытался расспросить Джона о его жизни. Насчёт этого он всегда был скрытен… А когда речь заходила о его личной жизни, любви, женщинах, семье, он был абсолютно категоричен и не говорил мне и слова об этом. Что-то внутри Джона обрывалось. — Говорил ли он вам когда-либо о Марте Мэннинг? — спросил Флойд с холодным спокойствием на лице. — Не уверен, — он задумался, глядел в потолок. — Не помню. Наверное, нет. — Как вы отреагировали, когда увидели те самые письма? — Я удивился, — мгновенно произнёс Виктор и заговорил живее, чем прежде. — Я не мог и подумать об этом, но быстро понял, что это всё объясняло и ставило на свои места. Его скрытность, нежелание говорить о собственной жизни — всё вдруг стало так понятно… Удовлетворение Флойда читалось на лице так ясно, что Лоуренса тошнило. Его радовало, что толпа гудела и всё громче звучали слова «педерасты», «извращенцы». Разрушать чужие жизни вызывало в нём детский восторг. Он оборвал Виктора: — Спасибо за ваши показания, мистер Вагн… — Я не закончил! — в его голосе впервые слышалась смелость. — Я понимаю, что это ужасно, так не должно быть, но… Они лишь люди. Они хорошие люди, которым надо помочь! Наказание не сделает им лучше. Они запутались, их лишь надо направить в нужную сторону. Их надо спасать, а не губить. Ярость закипала в груди Лоуренса. Пусть Виктор и думал, что помогает им, он не делал лучше. Джона выводило из себя то, как Вагнер говорил про них. Словно они малые дети, которые провинились, но не осознают своей вины. Лоуренс не чувствовал вины, ведь ему было не за что её испытывать. Он не сделал ничего плохого. Они не причинили никому вреда. Они любили, и извиняться за это Джон не собирался. Гамильтон весь напрягся, на его скулах играли желваки. Он явно сдерживался, чтобы не начать кричать на Виктора. — Вы считаете, что им можно помочь? Что их можно исправить? — ехидно спросил Хармон. — Да! — отчаянно говорил Виктор. — Стоит дать им второй шанс. Не отбирайте у них надежду и возможность жить нормальной жизнью. — Если каждому преступнику давать второй шанс, боюсь, от нашего общества ничего не останется. Преступление должно быть наказано. А вы что на это скажете, мистер Гамильтон? Флойд видел состояние Александр. Он ожидал, что наконец вытянет из него что-то обличающее, что-то вырвется из него в порыве гнева. — Я считаю, — Гамильтон говорил чересчур спокойно, что совсем не вязалось с его разъярённым видом, красными щеками и горящими глазами, — об этом обсуждении не может быть и речи, ведь мы не виновны. Говорите об этом содомитам, настоящим преступникам, ищите спасение для них. Но я не собираюсь выслушивать эти разговоры, в которых вы уже считаете нас осуждёнными, признавшими обвинения. — Может мистер Вагнер прав. Вам стоит признать свои ошибки. Искупление может спасти ваши души. Никогда не поздно покаяться, — Хармон продолжал давить, говорил так, словно всем всё давно ясно, и их неминуемо ожидает виселица. — Нам не за что каяться, — сквозь зубы процедил Джон. Пожав плечами, Флойд отвернулся от них. Внутри Лоуренса всё сильнее разгоралось желание придушить его. — Есть ли у обвинения ещё какие-либо показания? — Я полагал, что могу пригласить ещё некоторых свидетелей, которые могут рассказать о распутном и бесчестном поведении подсудимых, но решил не тратить время суда для доказывания очевидного, что уже не единожды было оговорено. Пьяные драки, аморальное выходки — одни из главных их пороков, но далеко не единственные. Я лишь хочу сказать в заключение, что если мы будем закрывать глаза на грехи, на грязь, что происходит прямо у нас под носом — у нас нет будущего. Если преступники будут спокойно жить среди нас и считать, что всё может сойти им с рук, мы сами поспособствуем греху. Бездействие — вот то, что погубит наше общество. Горожане одобрительно зашумели. Судья потребовал тишины. — Хотят ли обвиняемые что-либо добавить? Гамильтон тут же вышел вперёд, плечи расправлены, голос звонок, и только Джон, стоящий рядом, видел пот на его висках. — Мистер Флойд сказал, что не вызвал свидетелей, так как не хотел тратить время суда. Но по моему мнения, весь этот процесс — бессмысленная трата времени. В своих личных интересах мистер Флойд сочинил всю эту историю с одной единственной целью — пошатнуть наше с мистером Лоуренсом положение в обществе. Каждое его обвинение не имело под собой фактов. И главное его доказательство, письма, не отражает того, что мистер Флойд о них заявляет. Он стремится опорочить нас, приписать нам низкие, отвратительные действия, которые я бы никогда не совершил в своей жизни. Меня глубоко оскорбляет, что наши отношения с Джоном Лоуренсом, дружбу, партнёрство, он хочет опорочить мерзким грехом. Мне отвратно, что человек способен на такую подлость. И я хочу обратиться к присутствующим в зале, чтобы они думали не о том, как бы оклеветать нас и насмехаться, а задумались о себе. Что если бы вы оказались на нашем месте? Вы невиновны, но вас обвиняют, даже не имея доказательств. Подумайте, что будет, если каждый человек, который пожелает избавиться от конкурента, будет действовать таким образом. Что если бы вас назвали содомитом, а искренней дружбе приписали «порочную связь»? Что бы вы чувствовали? Как бы себя вели? Моя душа чиста, я не чувствую вины, я никогда не делал ничего мерзкого. Я никогда не ложился с мужчиной и никогда этого не сделаю. И я не позволю мистеру Флойду обвинять меня в смертном грехе, к которому я не имею никакого отношения. Мне жаль, что приходится оправдываться за вещи, никогда мной не совершённые. Происходящее здесь — мерзко, отвратительно и унизительно. Суд должен судить настоящих преступников, суд должен быть справедлив. И никто не должен использовать суд как средство сведения личных счётов. Судья вышел из зала, чтобы вынести приговор. Разговоры, голоса смешались в какофонию звуков. Голова Джона гудела, пальцы начали дрожать. Он хотел взять руку Гамильтона, чтобы чувствовать себя чуть спокойнее, но понимал, что это был явно не лучший момент для проявления чувств. Лоуренс видел в толпе Виктора. Глаза Вагнера блестели, но не как обычно от восторга или радости. В них собирались слёзы. Джон и сам хотел бы разрыдаться. Никто не знал, сколько придётся ждать. Но ожидание было удушающим, давило на плечи, горло, сжимало виски. Гамильтон был спокоен. По-настоящему спокоен. Это не была маска уверенности и невозмутимости. Это была настоящая безмятежность, точно он уже вышел из здания суда безнаказанным. — Ты не волнуешься? — прошептал Джон. — Нет. И тебе не стоит. Побереги себя. — Конечно. Всё ведь так просто! Наша судьба ведь сейчас не решается. — Правда, успокойся, — отмахнулся он. Джон нервно ухмыльнулся, пряча лицо в ладонях. Становилось трудно дышать, в голове гудели мысли, всё тело накрыла дрожь. Лоуренс тяжело вдыхал воздух через рот. — Джон? — Гамильтон положил руку ему на плечу, во взгляде его появилась тревога. Лоуренсу казалось, что он умрёт. Именно там, в зале суда, где со всех сторон слышались смешки, проклятья, оскорбления, где Флойд стоял в паре футов, самодовольно ухмыляясь, где за соседней дверью судья выносил приговор. Кровь стучала в висках, живот скручивало от волнения, голова кружилась. Смерть никогда не казалась так близка. В глазах Джона потемнело, уши заложило. Он ничего не видел, не слышал, лишь чувствовал животный страх. Слова вокруг было невозможно разобрать, лишь шум, гудение. Но вдруг настала тишина. Она продлилась недолго. Голоса вернулись, громкие, ужасные. Стук молотка вернул Лоуренса в реальность. Расплывчатые образы перед глазами приобретали чёткость. Рука Гамильтона лежала на его плече, а сам он улыбался. — Я ведь говорил. — Что? Радость Александра быстро стёрлась с его лица, губы плотно сжались, брови были сведены к переносице. Он прошептал: — Всё закончилось. Нас оправдали. Мы невиновны. Жар пробежал по телу Джону и тут же сменился холодом. Приятным холодом, подобно ветру в душный летний день. Облегчение. Он не верил, не мог осознать, но вдруг стало так легко! Лоуренс не видел Флойда рядом, но видел толпу. Лица недовольные, непонимающие. Многие выглядели невозмутимыми, но взгляд цеплялся именно за мрачные негодующие лица. — Пойдём отсюда, — произнёс Гамильтон, двигаясь к запасному выходу, минуя растерянных горожан.