Очаровательный Человек

Прогулки по городу отрезвляли Джона. Свежий воздух, голоса, суетящиеся люди, занимающиеся обычными делами — всё это помогало Лоуренсу забыться, отвлечься от мыслей и почувствовать, что жизнь идёт, мир такой же, каким он был всегда. Ему нравилось представлять, что однажды он сможет слиться с этой толпой, утонуть в приятной рутине и наконец обрести покой. Каждый день он выбирал разные дороги, заворачивал в переулки, где раньше не был, изучал лавки. Порой Джон гулял вместе с Александром, но чаще в одиночестве. Лоуренс понимал, что близится час, когда он расстанется с Нью-Йорком. За всё это время он полюбил этот город, его шум и суету, которых не было в Пьермонте. Тоска накрывала от осознания, что он навсегда потерял оба этих места. Поэтому Джон хотел насытиться Нью-Йорком, пока мог, изучить каждый его уголок, каждую улицу и дом. Хотя бы воспоминания могли навсегда остаться с ним. Лоуренс забрёл в книжную лавку на окраине города. Он прежде бывал здесь, в памяти всплывал этот мрачный интерьер и неровные стопки старых пыльных книг. Казалось, хозяин магазинчика не особо заботился о чистоте и уюте этого места. Джон подошёл к высокой полке, проводил пальцами по корешкам книг, наклонив голову и разглядывая обложки. На его пальце остался слой пыли. Большинство книг не были новыми. Лоуренс вытянул одну, потрёпанную и порванную снизу. Он стал перелистывать страницы, не вчитываясь в напечатанные строки. Вдруг Джон почувствовал: что-то не так. Он ощущал на себе чей-то взгляд. Лоуренс повернул голову и его сердце замерло. Трудно было описать, какие чувства разгорались в его груди, когда он встретился глазами с Брекенриджем. Они долго смотрели друг на друга, не шевелились и, казалось, даже не дышали. Пальцы Джона сильно вжались в обложку книги. Первая мысль, которая пришла в голову Джона после того, как ушло удивление: он хотел ударить Джеймса. Лоуренс никогда не считал себя злопамятным и тем более мстительным, но обида на Брекенриджа переходила все границы. Хотелось, чтобы он осознал, что именно сделал. Он разрушил их жизни, лишил их всего. Синяк под глазом или разбитый нос не сравнились бы с болью, которую ощутил Джон. Похоже, Джеймс не заметил ярости во взгляде Лоуренса и первый подошёл к нему. Даже в тусклом освещении лавки было нетрудно заметить, что выглядел Джеймс неважно. Он похудел, подбородок и линия челюсти стали чётче. Каштановые волосы выглядели так, словно их не расчёсывали несколько дней. Взгляд его был другим, тусклым, уголки губ были опущены. — Здравствуй, — глухо произнёс Брекенридж. — Как ты? «Как ты»! Так просто, как у старого приятеля, он это спрашивал! Джон поставил книгу на место, чтобы случайно не порвать её, прожигал Джеймса взглядом. — А ты как думаешь? — Лоуренс удивился, насколько его голос был пропитан желчью. Джеймс вздохнул, потирая рукой шею. Он то смотрел в глаза Джону, то куда-то в сторону. — Всё же вроде неплохо закончилось, вас оправдали, — едва ли не шептал он. — Неплохо? — хмыкнул Джон, а в голове чередой мелькали воспоминания, как «неплохо» он жил все последние недели. — Знал бы ты, через что мы с Александром прошли после суда. Джеймс тут же выпалил: — Мне жаль, Джон! Мне правда жаль. Я жалею, что из-за меня всё это случилось. Хотя Лоуренс продолжал прожигать его взглядом, он поверил Брекенриджу. Ещё во время слушаний любой мог заметить, как некомфортно Джеймс себя чувствовал, когда неохотно давал показания. — Понимаю, что извиняться бесполезно, но прости меня. Брекенридж был прав: о прощении не могло быть и речи. Но так странно было видеть виноватого Джеймса, сожалеющего о чём-то. Никак это не вязалось с его образом беззаботности и безразличия. — Может сходим в таверну? — вдруг спросил Джеймс. — Не помню, когда я в последний раз пил в нормальной компании. Удивление Лоуренса всё росло. Вот так легко, как в старые времена, Брекенридж предлагал вместе выпить. Джон и так в последнее время зачастил в таверны. Но глядя на Джеймса, он понимал, что самому Брекенриджу это действительно было нужно. Им обоим хотелось поиграть в обычную жизнь, забыть о проблемах и вести себя как ни в чём не бывало. — Ладно, понимаю, Джон, глупо о таком просить… — Пойдём, — прервал его Лоуренс, вызывая удивлённую улыбку на лице Джеймса.

***

На столе перед ними стояла бутылка виски, тарелки с едой, стаканы были наполнены, повисло неловкое молчание. Джеймс сделал глоток напитка, оглядывая помещение. Джон крутил свой стакан на неровном деревянном столике. И почему он решил, что это была хорошая идея? — Так как… — начал Брекенридж, но тут же осёкся. — Ты нашёл работу? — Нет, — хмыкнул Джон. — Никто не хочет нас нанимать. Брекенридж посмотрел на него исподлобья, одним глотком осушил стакан. — Так странно… Я думал, что раз вас оправдали, но у вас всё должно наладиться. — Флойд хорошо постарался, чтобы этого не случилось. — Ах, Флойд, — Джеймс качал головой, наливая виски. — Если бы не он, то всё было бы нормально. Эти слова возмутили Джона. Конечно, Флойд значительно повлиял на процесс, но винить его одного было нелепо. Лоуренс считал, что вина Джеймса была куда больше. — Флойд выполнял работу, которую ему доверили. Не он начал всё это. — Джон, если ты пришел сюда, собираясь целый вечер лишь обвинять меня, то я не держу тебя, можешь просто уйти, — раздражённо произнёс Джеймс. — Измываться над собой я могу без твоей помощи. Лоуренс чувствовал, как горели щёки, и процедил сквозь зубы: — А что ты ожидал? Что выпьешь со мной, и всё будет как прежде? Попросишь прощение, как будто это загладит то, что я лишился работы, семьи, уважения в обществе? — Говорю же, Джон, мне жаль! Я не хотел этого… — Мне казалось, именно этого ты и добивался. С твоих же слов, содомия — преступление, за которое стоит наказывать. — Я был тогда зол на тебя, поэтому и взял эти письма, показал Флойду… Я уже не хотел идти в суд, но он настоял. А я… Я согласился. Но я понимал, что не желал по-настоящему навредить тебе или Алексу. Я знаю, я не могу уже что-то изменить, и если ты считаешь, что я не сожалею об этом каждый день, то ты ошибаешься. Его голос срывался, стакан в руках дрожал. Он продолжил: — Если бы я мог вернуться в прошлое, я бы не пошёл в суд. — Какой смысл об этом говорить теперь, когда всё сделано? Джеймс молчал, отводил взгляд. Джону было тошно от слов Брекенриджа, от своих собственных. — Давай поговорим о чём-нибудь другом, Джеймс. Вряд ли мы к чему-нибудь придём, обсуждая это. На губах Брекенриджа мелькнула улыбка. — Ты помирился с женой? — Она всё так же не хочет меня видеть, — покачал головой он. — Не понимаю, что я должен сделать, чтобы она меня простила. И я не то чтобы горю желанием каждый день видеть её и детей. Мне просто надоело ночевать в съёмных комнатах, когда за стенкой кто-то постоянно трахается, а этажом ниже веселятся, пьют и шумят. — Твоя жена не может злиться всю жизнь. Это ведь не будет продолжаться вечно. Джеймс ухмыльнулся: — Боюсь, что она как раз-таки может. Та ещё химера. Пока Джон допивал первый стакан виски, Брекенридж выпил уже три. Он даже не морщился, едва прикасался к еде на тарелке. Наверное, он выпивал ещё чаще, чем Лоуренс, что уже сильно пугало. Не у одного Джона жизнь разваливалась. — Как дела в конторе? — Лоуренс пытался хоть как-то поддерживать беседу. — Клиентов хватает, без дела не сижу. Но после вашего ухода все стали какие-то нервные. Флойд всегда был странным, а сейчас он не каждый раз с нами здоровается, не то что общается. О чём я только думал, когда принял его предложение о помощи в суде? Он жуткий, правда. Перед слушаниями Флойд уговаривал меня сказать, что Алекс меня не просто поцеловал, но ещё и пытался изнасиловать. Уже тогда я понимал, в какую грязь ввязался. Плечи Джона напряглись. Вполне можно было ожидать и таких обвинений от Флойда. — Вагнера тоже суд подкосил, — продолжил Брекенридж. — Он даже просил нас отозвать обвинения, но всё же решил пойти на слушание в качестве свидетеля. Думал, что поможет вам. — Он делал только хуже, — мрачно произнёс Джон. — Только ему об этом не говори, — хмыкнул он. — Вагнер скучает. Он не раз говорил, что в конторе всё сильно изменилась после того, как вы ушли. Ему не хватает Алекса, а тебя особенно. Мы с ним можем изредка поболтать, но я вижу по нему, что это не то, что ему нужно. Лоуренс тоже это чувствовал, тоже скучал. Хотел бы он вновь поговорить с Виктором, целый вечер слушать о его восхищении Амелией, планах и страхах, которыми он так охотно начинал делиться после бокала вина. Очередной стакан Джеймса был опустошён. Джон поражался, как быстро и много он пил. Слова Брекенриджа уже начали путаться, щёки окрасились в пунцовый цвет. — Какой же я идиот! — похоже, он сам не мог отпустить тему суда. — Ты был так… добр ко мне, а я повёл себя к-как свинья. — Джеймс, успокойся. Уже ничего не сделаешь. — Ну и что, что вы с Алексом трахаетесь? — Джон побледнел, невольно огляделся по сторонам, в надежде, что никто не обернулся на голос Брекенриджа. Но Лоуренс всё-таки поймал несколько косых взглядов. — Какое мне дело? Все творят плохие вещи! Я изменяю жене, это ведь тоже плохо. Они сидели рядом на скамье, Лоуренс наклонился к его уху: — Может не будешь кричать об этом на всю таверну? — Прости, — рассеяно произнёс он. Очередной полный стакан. — Могу я задать вопрос? — Задавай, — Джон напрягся, не ожидая ничего хорошего. — Почему ты решил быть с мужчиной, а не женщиной? Сердце Джона забилось чаще, он холодно произнёс: — Не понимаю, о чём ты. — Джон, пожалуйста, передо мной играть не надо. Знаешь, как в суде я устал от ваших «Это ложь. Это мерзость. Я бы никогда такого не сделал!». Тошнит уже, правда, — раздражённо сказал Джеймс. — Либо отвечай честно, либо молчи. Лоуренс вздохнул, потирая пальцами переносицу. — Но зачем ты такое спрашиваешь? — Мне просто интересно. Я не имею в виду ничего плохого, правда! Но раз ты сделал такой выбор, значит на то были какие-то причины. — Я не выбирал, Джеймс, — он осушил стакан. — Разве? Ты мог выбрать женщин, но нет, ты выбрал то, что все осуждают, за что могут повесить. Проще ведь было бы быть с девушкой, у тебя бы не возникло всех этих проблем. — Но я никогда не хотел быть с женщиной. Брекенридж смотрел на него поражённый, точно Лоуренс говорил что-то совершенно немыслимое, что никогда не приходило ему самому в голову. — Я знаю, что Алекс спал с женщинами, — голос его звучал растеряно, говорил он медленно. — Но, похоже, он не был против связей с мужчинами, не пытался побороть это влечение… Он не побоялся опасности, которая за этим следовала. Но он такой человек! Алекс постоянно идёт на риск. А ты? Я никогда не считал тебя готовым рисковать так многим. Неужели я ошибался? Похоже, Брекенридж слишком много выпил, его слова едва имели смысл. — Я не понимаю, что ты говоришь, Джеймс… — Раз ты не хочешь это делать с противоположным полом, может с мужчиной это приятнее? Нервы Лоуренса едва ли выдерживали эти разговоры. Он не смог бы долго терпеть это. — Джон, я лишь хочу понять! Мне интересно узнать, почему кто-то выбирает женщин, а кто-то мужчин. — Повторяю, я не выбирал, — холодно произнёс он. — Стой, ты правда никогда не хотел женщин? Джеймс нахмурился, подпирая голову рукой. Вид у него был чрезвычайно серьёзным и сосредоточенным. Лоуренс произнёс, скрещивая руки на груди: — Точно так же, как ты никогда не хотел быть с мужчиной. Джону казалось, что эти слова должны были всё прояснить, но Брекенридж выглядел ещё более растерянным. Он молча наполнил стакан и пил виски, уставившись в стену. Лоуренс тоже был в полном замешательстве. Он совершенно не понимал, что творилось в голове Джеймса, что его так удивляло. — То есть… — тихо сказал Брекенридж. — То есть ты… не выбирал? Из груди Лоуренса вырвался вздох бессилия. Он с самого начала об этом и говорил! — Никто не выбирает. Ты либо чувствуешь это, либо нет. Джеймс удивлённо ухмыльнулся: — Интересно. Джон пытался говорить с ним о чём-то отвлекающем, но всё время казалось, что Джеймс больше увлечён своими собственными мыслями, а не разговором. Перед глазами Лоуренса всё расплывалось, тело ощущалось слишком лёгким, он перестал наливать себе виски. Но Брекенридж хоть и был намного пьянее, продолжал пить, словно не мог себя контролировать. Лоуренс даже обрадовался, когда бутылка наконец опустела, а значит Джеймс не мог налить себе ещё больше. — Я тебе уже надоел, знаю, — Джеймс жалобно улыбался, словно стыдился своих слов, — но можешь ответить честно: ты когда-нибудь спал с женщиной? Джону уже надоело отвечать на вопросы, суть которых оставалась одинаковой. Он раздражённо выпалил, чересчур откровенно, в чём винить хотелось алкоголь: — Я даже никогда не испытывал влечение к ним. Я не спал с женщинами, потому что не хотел этого, никогда. Так всегда было и так, похоже, будет. Я просто не могу полюбить девушку. Не думай, что я не пытался. Я пытался! Но я просто не могу и не в силах с этим что-либо сделать. Локти Джеймса утыкались в поверхность стола, лицо скрывалось в ладонях. Его плечи вздрагивали, Джон решил, что он смеётся. Щёки Лоуренса мгновенно покраснели, он корил себя за чрезмерную честность. Джеймсу он был смешон, жалок. Но стыд мгновенно сменился шоком, когда он отчётливо услышал не смех, а всхлипы. — Джеймс? Всё в порядке? — Лоуренс осторожно положил руку на его дрожащее плечо. Брекенридж убрал руки от лица, обнажая мокрые щёки и припухшие глаза. Его дыхание было коротким, словно он задыхался. Джеймс посмотрел прямо в глаза Джону и вдруг бросился к нему, обхватывая талию и утыкаясь лицом в его воротник. Руки Лоуренс застыли в воздухе, он не сразу догадался положить руки на его спину. — Господи, какой я идиот, — всхлипывал Брекенридж. — Если бы я знал… Если бы я знал! — Что знал? Джеймс пытался что-то произнести, но лишь громче всхлипывал. — Всё в порядке, — Лоуренс гладил его по спине, едва ощутимо к нему прикасаясь. Шейный платок Джона промок, неприятно прилипал к коже, но Брекенриджа он не отстранял. Вечер продолжаться уже не мог, надо было расходиться. — Уже поздно, Джеймс. Мне надо идти. Брекенридж чуть отстранился, руки плавно соскользнули с талии, дрожащая ладонь легла на бедро Джона. Грудь Джеймса быстро вздымалась, из горла непроизвольно вырывались сдавленные всхлипы. — Ты с-сможешь меня провести? — тихо произнёс он, жалобно глядя на Лоуренса красными глазами. Джон вздохнул. Он и сам понимал, что оставлять Брекенриджа одного в таком состоянии не следовало. Вряд ли он сам смог бы идти. — Ты далеко отсюда живёшь? — К-квартал… В квартале о-отсюда, — он выпирал лицо рукавом, голос вздрагивал. Едва ли не забыв оставить плату за выпивку и еду, они вышли на улицу, рука Джеймса лежала на плечах Джона. Лоуренс надеялся, что свежий воздух хоть немного отрезвит Брекенриджа. Но не было заметно, что ему становилось лучше. Когда Джон поворачивал голову в его сторону, Джеймс прикусывал губу, заглушая всхлипы, слёзы всё ещё стекали по лицу. Лоуренс оставался в замешательстве, не понимал, что творилось с Джеймсом. Проще всего было винить алкоголь, это могло всё объяснить. Но Джону казалось, что это не так просто. Неужели его так грызла совесть из-за суда? — Джон, — произнёс Брекенридж, дрожа всем телом, — знаешь, почему я считаю содомию грехом? Он сделал паузу, а Лоуренс молчал, уже решив внутри себя пропускать слова Джеймса мимо ушей, ведь ничего внятного он всё равно произнести не мог. — Я всегда её сравнивал с искушением. Как… знаешь, как прелюбодеяние, кража, убийство. Любой может это сделать, но мы должны… не подчиняться этим желаниям. Мы все порой хотим этого, но не делаем, потому что это неправильно. Мы все, люди, сами решили, что это неправильно. Приравнивание содомии к убийству выбило Джона из колеи. Но он пытался не злиться: это просто Брекенридж, пьяный Брекенридж, который никогда не отличался скромностью высказываний. — Я ненавидел содомитов, потому что они казались мне чересчур… чересчур распутными, — он говорил слишком медленно, но даже так постоянно запинался. — Если хочешь трахаться, зайди в первый попавшийся переулок, сними шлюху… Но нет, они выбирают мужчин. И меня это злило. Они не пытаются противостоять этому влечению, просто поддаются ему, как будто в этом нет ничего такого. Меня злило, как спокойно они делают этот выбор… Или не делают… Ты ведь сказал, что никто не выбирает. Ничего не понимаю… — Ты не выбираешь человека, к которого тебя тянет, — спокойно произнёс Джон, скорее желая прервать поток мыслей Брекенриджа, чем разъяснить ему что-то. — Но, очевидно, ты решаешь, будешь ли с понравившимся человеком, или притворишься, что никакого влечения и не было. — Ты когда-нибудь так делал? Притворялся? — Конечно, — ухмыльнулся Лоуренс. — Таким, как я, часто приходится притворяться. Кто-то притворяется всю жизнь. Я думал, что тоже смогу так, но я ошибался. — Не получилось бы всю жизнь бороться с желанием? — Джеймс произнёс это чересчур тихо, почти шёпотом. — Нет, борьба не так уж сложна. Я просто понял, что буду несчастен, если не приму свою природу. Принятие — вот, что по-настоящему трудно. — Значит, это всё не просто похоть? — его вопрос был адресован куда-то в пустоту. — Нет, — Джон покачал головой. — Нет, это не просто похоть. Только казалось, что Брекенридж успокоился, как вновь послышались всхлипы, он спотыкался, едва держался на ногах. — Джеймс! — Джон встряхнул его, взял за подбородок и развернул к себе. — Да что с тобой? — Я… Я… — слёзы мешали ему говорить, он задыхался. — Я жалок! Я ужасен. Джон, прости. Я просто трус… Я так злился, так ненавидел, хотя сам… Сам… Он разрыдался, не смог закончить предложение. Вдруг Лоуренс накрыло осознание, накатило волной, обдало холодом. Осознание, пугающее и его, и Джеймса пришло к ним одновременно. Всё вдруг стало так понятно. Почему Брекенридж целый вечер говорил об этом, задавал сотню вопросов, был сам не свой. Он просто потерян, как однажды был потерян сам Джон. Ноги Лоуренса подкашивались. У такой ненависти всегда есть причины. Чаще всего она растёт из страха и зависти. Страх, что ты можешь стать тем, с чем борешься. Зависть, что кто-то может позволить себе что-то, чего ты сам боишься. Ненависть сбивает с толку, затмевает разум. Она хочет завладеть тобой, но не хочет быть понятой, поэтому до причин так трудно докопаться. Джон чувствовал себя менее пьяным. Его отрезвила правда, сотни мыслей проносились в голове, но ни за одну не получалось ухватиться, обдумать от начала и до конца. Он молчал, не понимал, что говорить. Он только и мог произнести: — Долго нам ещё? Джеймс вытирал лицо, пытался восстановить дыхание. — Здесь надо завернуть, — указал он пальцем. Не произнося больше и слова, они шли по ночной улице. Редко проезжали повозки, иногда встречались пошатывающиеся фигуры, напоминавшие их самих. С каждым шагом тело Джеймса становилось всё тяжелее, Джону казалось, что он просто тащит его на себе. Наконец они оказались у нужной таверны, зашли внутрь. Людей внутри было немного, но они все обернулись, когда Джеймс с грохотом споткнулся о порог, упёрся рукой в дверь и Лоуренс чудом удержал его на ногах. Люди о чём-то зашептались. Джон быстрее направился к лестнице, которая вела к съёмным комнатам. Каждая ступенька казалась невероятной преградой, они целую вечность поднимались на второй этаж. Они дошли до двери, Джеймс стал долго рыться в карманах, шепча проклятья себе под нос. Когда он всё же нашёл ключ, Джон выхватил его из руки Брекенриджа, сам открыл дверь, решив, что так будет куда быстрее. Они зашли в комнату, в темноте Лоуренс разглядел очертания кровати, потащил Джеймса к ней. Тот сразу повалился на жёсткий матрас и Джон, с его рукой на плечах, тоже оказался на кровати. Он быстро присел, отстраняясь от Джеймса, но его руки тут же обхватили плечи Джона, нос прижимался к шее. Лоуренс уже приготовился к очередной истерике Брекенриджа, но тот не плакал. Он прошептал: — Не хочешь остаться? — Что? — ухмыльнулся Джон. — Зачем? Послышался тихий смех Джеймса, дыхание его обожгло шею Лоуренса. Но от веселья Джона быстро не осталось и следа, когда рука Брекенриджа соскользнула с плеча, медленно оказалась под его пальто, следуя по груди, вниз по животу и остановилась на бедре, настойчиво его сжимая. — Джеймс, нет, — твёрдо произнёс Джон. Он попытался выскользнуть из-под его прикосновений, но Брекенридж навалился на него всем телом, Лоуренс оказался прижатым к матрасу. Кровь стучала в висках, он не мог заставить себя пошевелиться, сердце бешено билось в груди и пока он оправлялся от удивления, Джеймс уже расположился между его ног, пальцы оттягивали его воротник, губы прижимались к горлу. Холодный ужас сковал Джона, тело Брекенриджа было чересчур тяжёлым, он удерживал Лоуренса с такой силой, о которой он и не подозревал. Когда Джеймс потянулся к его паху, расстёгивал кюлоты, к Джону наконец вернулся контроль над телом, он попытался оттолкнуть его. Брекенридж быстро схватил его руки, резко прижал ногу к его промежности, заставляя Лоуренса болезненно сморщиться. Он не понимал, откуда у Джеймса столько силы, когда несколько минут назад он едва мог подняться по лестнице. Или это было небольшое представление, чтобы затянуть Лоуренса сюда? — Один раз, Джон, — сказал Брекенридж, наклоняясь к его лицу и обдавая запахом алкоголя. — Всего один раз. Я лишь хочу узнать, какого это. Джеймс поцеловал его, пытался обхватить губы Лоуренса своими, но он не шевелился, не открывал рот. Брекенридж продолжал держать его руки, не позволял вырваться. Он стал двигаться между его ног, причиняя боль, но никак не удовольствие. Джон чувствовал его твёрдый член, который прижимался к его собственному бедру. — Да что ты ведёшь себя как недотрога? — он отстранился от его губ, сильнее сжимая его запястья, давил на пах, продолжил двигать бёдрами, надеясь получить от Лоуренса хоть какую-то реакцию. — Никто не узнает. Алексу будет всё равно. Он сам наверняка кого-то на стороне трахает. Джон хотел звать на помощь, закричать, но Джеймс тут же подался вперёд, проникая языком в его рот и заглушая его голос. Лоуренс тяжело дышал, дрожал, его воротило от отвращения, он чувствовал себя беспомощным. Мысли мелькали в голове вспышками, Джон пытался хоть в одной из них найти спасение. Джеймс продолжал терзать его губы, и Лоуренс вдруг ответил на поцелуй. Он почувствовал улыбку Брекенриджа. Джеймс стал целовать настойчивей, тёрся о бедро Джона, но не отпускал его руки. Из горла Брекенриджа сорвался стон, Лоуренса полностью накрыло омерзение. Надо было скорее заканчивать с этим. Джон обхватил нижнюю губу Джеймса своими и вдруг со всей силы впился в неё зубами. Брекенридж вскрикнул, Джон тут же вырвался из его ослабшей хватки, ударил коленом в пах, оттолкнул его. Лоуренс вскочил с кровати, Джеймс попытался схватиться за его рукав, но он быстро отдёрнулся, ногти Брекенриджа поцарапали его руку. Дыхание было коротким, сбившемся. Джон, ничего не видя перед собой, выбежал из комнаты, захлопнул дверь. Сбегая вниз по лестнице, он на ходу застёгивал кюлоты, но его всего трясло, пуговицы не поддавались. Лоуренс слышал унизительные насмешки от посетителей таверны, ведь слишком много шума он наделал, а его вид не играл ему на пользу: залитое румянцем лицо, опухшие губы, растрёпанная одежда, расстёгнутые кюлоты. Джон как можно быстрее выскочил на улицу, шёл и истерично поправлял одежду. Только когда щёки начал колоть холод, Джон понял, что из глаз текли слёзы. Он вытирал рукавом губы, в ничтожных попытках стереть из памяти воспоминания о поцелуях Джеймса.