***
Джон слышал тихое сопение Гамильтона, уснувшего на его груди, но сам не мог спать. Только он закрывал глаза, как видел над собой лицо Джеймса, чувствовал его влажные губы и настойчивые резкие прикосновения. Вспоминая об этом, Джон тут же распахивал тяжёлые веки и погружался в собственные мысли. В какой-то момент он пробовал оправдать действия Брекенриджа. Так долго Джеймс был его другом, а насчёт их конфликта и суда искренне раскаивался! Не мог же он в здравом уме решить, что всё произошедшее было хорошей идеей. Джон винил алкоголь и растерянность от неожиданного для самого Брекенриджа осознания. Но оправдания разрушались, не выдерживали малейших размышлений: к моменту, когда они оказались в той комнате, Джеймс уже значительно протрезвел. Будь он так же пьян, как в таверне, у него не было бы столько силы удерживать Джона в своих руках, он бы легко его оттолкнул. А то, что Джеймс был потерян и пытался разобраться в себе, не давало ему права использовать в этих целях первого попавшегося мужчину. Со стыдом Лоуренс осознавал, что едва ли не поступил как Брекенридж, когда искал спасения в объятьях Марты. Но Джон отдёргивал себя от этой мысли. Мэннинг ведь не была против. Она хотела этого. И хотела намного больше, чем сам Лоуренс. Но всё равно, такие параллели неосознанно проводились и чувство отвращения к самому себе накрывало Джона. Будет ли Джеймс чувствовать себя виноватым утром? Вспомнит ли вообще? А вдруг для него такое было не впервой? Кто знает, сколько женщин из длинного списка Брекенриджа на самом деле не желали ложиться с ним в постель. Ни на один из вопросов нельзя было получить ответ, и Джону лишь оставалось смотреть в потолок, мучая себя неизвестностью. Сон Александра не был спокойным, он постоянно вздрагивал, всё ближе прижимался к Джону. Лоуренс гладил его рукой по спине, надеясь подарить таким образом покой, которого не было у него самого. Только Джону казалось, что он начинал засыпать, как звуки снаружи заставляли его вновь распахнуть глаза, сон ускользал. На улице шумел ветер, оконное стекло дрожало, а в коридоре апартаментов слышались голоса, шорохи. Лоуренс не понимал, кому же ещё не спалось в такое время. Он заставил себя сомкнуть веки, очистить разум, но заснуть не удавалось. Джона отвлекал треск, что слышался из коридора. Но хоть голоса стихли. Гамильтон дёрнулся во сне, надавил локтём на живот Лоуренса. Джон едва сдержал болезненный стон. Нет, этой ночью он точно не уснёт. Непонятный треск не прекращался, вызывал всё больше и больше раздражения. Лоуренс пытался понять, что же это было. Он мог выйти из квартиры и посмотреть, но тело Гамильтона полностью лежало на нём, прижимало к кровати. У Джона не получилось бы подняться, не разбудив его при этом. Он не хотел нарушать его сон. Пусть хоть Александр отдохнёт. Но шум становился всё громче. В один момент сердце ушло в пятки, Лоуренс широко распахнул глаза, сбросил с себя руки Гамильтона, вскочил с кровати. — Джон? — сонным голосом произнёс он. Но уже через мгновение Александр точно так же вскочил на ноги, сонливость испарилась, когда он тоже почувствовал отчётливый запах дыма. Лоуренс выбежал в коридор, Гамильтон прямо за ним. Клубы дыма заполонили пространство, в темноте сверкали тонкие языки пламени, охватившие края входной двери. Глаза слезились, Джон прикрыл рот и нос ладонью. Картины, звуки проносились мимо, за них нельзя было ухватиться. Не было времени на размышления. Всё происходило слишком быстро. Кашель Гамильтона, его крик, крики за охваченной пламенем дверью, вода, много воды из кувшинов, вся что была в квартире. Время приобрело странную тягучую форму, не позволявшую определить, продолжалось ли всё долго или слишком коротко. Мгновение — и всё погрузилось во тьму. Распахнулась обугленная снаружи дверь, зашли растерянные мужчины, их соседи. Кто с пустыми вёдрами, кто с тазами. От их громких голосов болела голова. Они задавали вопросы. Джон не помнил свои ответы, не помнил, отвечал ли вообще. Затем тишина. Оглушающая тишина и мрак. Гамильтон сидел на полу, прижавшись спиной к стене, из груди вырывался кашель, от которого он задыхался. Джона не отпускала дрожь, раскалывалась голова, в лёгких не хватало воздуха. Он опустился рядом с Александром. Кашель утих, Гамильтон прятал лицо в ладонях. Джон потянулся, чтобы обнять его. Александр тут же бросился к нему, зажимал меж пальцев ткань его рубашки, прижимал к себе с такой силой, что Лоуренс едва мог дышать. Их сердца бешено бились напротив друг друга, в отчаянном созвучии. Молчание было правильным. Оно было необходимо, ведь любые слова казались бесполезными.***
Миссис Кэннон взволновано осматривала дверь со всех сторон, запуская в квартиру холодный воздух. После бессонной ночи под глазами Джона виднелись тёмные круги, в конечностях ощущалась слабость. Александр тоже не смог заснуть. Всю ночь они прислушивались к каждому шороху, боялись сомкнуть веки. Это уже не была беспочвенная тревога. Их накрыл животный страх за собственные жизни и ужас перед людской жестокостью и ненавистью. До самого утра они размышляли, кто мог это сделать. Предположений было множество. Подозрения сразу пали на Брекенриджа. Но Лоуренс сомневался, что он был до того зол, что желал их смерти, хотел, чтобы они задохнулись от дыма или сгорели заживо. На подобную жестокость он не был способен. Хотя глядя на фиолетовые синяки от рук Брекенриджа на своих запястья, Джон уже и представить не мог, что только творится в головах людей. Лоуренс думал о тех, кто видел его тем вечером в таверне. Их могли привлечь чересчур громкие речи Брекенриджа. Или же это были мужчины, которые видели Джона, поднимающегося в комнату с Джеймсом, а затем выбегающего оттуда с расстёгнутыми кюлотами. Кто-то мог следовать за Лоуренсом, он бы и не заметил этого. Ему было не до того, он едва помнил, как возвращался в апартаменты. Той бессонной ночью они не пришли к чему-либо. Совершить поджог мог кто угодно. Любой, кто не был доволен решением суда и пожелал совершить собственную расправу. Александр даже предположил, что это сделали их собственные соседи. Может, кто-то питал к ним личную неприязнь по ряду причин и таким образом решил избавиться от присутствия Лоуренса и Гамильтона в апартаментах. И эта мысль приобретала смысл, когда они видели выражение лица миссис Кэннон и уже обо всём догадывались. — Вы сами понимаете, в каком положении я нахожусь, — вздохнула она, сидя на диване в гостиной. — Я слишком долго вас защищала, но вы видите, что происходит! Пока вы проживаете здесь, вы подставляете под удар всех, кто живёт рядом с вами. Это может повториться. Кто знает, что ещё случится? Джон видел: она не была настроена против них, а даже сопереживала их положению. Несмотря на её любовь к нотациям, миссис Кэннон в этот раз обошлась без них. Даже Гамильтон не перечил, не пытался задобрить её и уговорить. В этой ситуации она была абсолютно права. Они и сами не желали оставаться в месте, где их жизнь была под угрозой. — Я дам вам три дня, чтобы вы собрали вещи, нашли себе новое место, — она поднялась на ноги, добавила: — Ближе к вечеру я выставлю вам счёт за принесённый ущерб. — Принесённый ущерб? — холодно произнёс Гамильтон. — Не мы это сделали, миссис Кэннон. — Но кто-то должен за это заплатить. Пострадали дверь, пол, стены — мне придётся всё это заменить. Если вы найдёте виновных и заставите их заплатить, то я не буду против. Виновные не нашлись бы. С самого утра Александр опрашивал каждого человека в апартаментах, но никто ничего подозрительного не видел. Не было следов, не было свидетелей. Джон попросил даже не звать констебля. В последнее время у него появилась особая неприязнь к судам и прочим органам, связанным с ними. Миссис Кэннон ушла, оставив после себя напряжённую тишину, которая болезненно впивалась в кожу. Джон откинулся на спинку дивана, закрыл глаза. Слишком много всего, чересчур много навалилось на их плечи и этот груз становился всё больше и больше с каждым днём. Разве мог человек нести на себе всё это? — Одевайся, Джон, — устало произнёс Гамильтон, оставляя поцелуй на его щеке. — Пойдём искать новую квартиру.***
Открытие стало для Джона шокирующим, но оказалось, что в Нью-Йорке не так много апартаментов, где можно снять недорогую квартиру. В городе полно студентов и приезжих работать, которые и занимали самые сносные места. Большинство предложенных квартир были чересчур дорогими. Много где просто не было свободного жилья. А самые дешёвые квартиры скорее напоминали сырую, промозглую конуру, где легко было замерзнуть до смерти в такой февральский холод. По сравнению с ними, их квартира казалась настоящим дворцом. — Но нам ведь не нужны особо комфортные условия, — говорил Гамильтон после очередной неудачи. — Да и к тому же… Полагаю, теперь мы точно отправимся в Бостон. Нам лишь нужно место, где мы сможем переждать пару недель. — Если ты со своим здоровьем будешь жить в подобном месте, то Бостон, пожалуй, никогда не увидишь. — Да брось! Со мной всё не так плохо. Джон не верил его словам. Целый день Гамильтона беспокоили приступы кашля, сильнее и дольше, чем обычно. Невозможно было смотреть, как он мучился. И Лоуренс проклинал всё на свете, что Александр в таком состоянии был вынужден блуждать в мороз по городу. Казалось, что абсолютно всё шло против них. — Раз с квартирами нам не везёт, можем просто снять комнату в таверне, — сказал Гамильтон, пряча замёрзшие руки в карманы. Джон вздрогнул, в голове тут же возникла таверна, тесная комната Джеймса. Он быстро отогнал эти мысли, произнёс: — Можем. Но давай ещё поищем квартиру. Вдруг нам повезёт? Гамильтон кивнул. Полчаса они блуждали, расспрашивали людей, где поблизости можно найти апартаменты, и наконец набрели на старое, неухоженное здание. Однако чудо не произошло. В очередной раз все квартиры были заняты. С тавернами всё оказалось куда проще. Уже в первом заведении им предложили комнату, позволили всё осмотреть. Мебели было мало: две узкие кровати, прикроватный столик, шкаф, стол, шатающийся стул. У Джона и Александра не было высоких требований, им было вполне достаточно этой тесной комнаты на несколько недель. Да и уже был вечер, они устали от бесконечных поисков и хождения по всему городу, поэтому сразу согласились, заплатили за месяц вперёд, им выдали ключ. Осталось только собрать все вещи, перевезти сюда — и это место ненадолго станет их пристанищем. По дороге в апартаменты Джон спросил: — Значит, на этом всё? — О чём ты? — Теперь это точно конец. С Нью-Йорком всё кончено. Гамильтон молчал, сжав губы. Для него это тоже было непросто, куда сложнее, чем для Джона. Вся жизнь Александра крутилась вокруг этого города. Лоуренс помнил, с какой любовью он говорил о Нью-Йорке, видел столько возможностей и строил головокружительные планы. И теперь всё это рушилось. Их буквально выдворяли из города, им здесь были не рады. — К сожалению, — тихо произнёс Александр. — Похоже, нам даже не оставили выбора. Кто бы мог подумать… — А вдруг в Бостоне дела не будут лучше? — Стоит попробовать. У нас есть надежда, что там всё будет по-другому. — Надежда — опасная вещь, — ухмыльнулся Джон, припоминая слова Гамильтона. — Но только она у нас и осталась. У Гамильтона уже не хватало сил на его наигранную уверенность и оптимизм. Осознание этого больно укололо Джона. Он не мог наблюдать, как гаснет свет в глазах Александра, пропадает желание что-либо делать, ведь все попытки исправить их положение заканчивались провалом и всё становилось только хуже. — Ты не думаешь порой, — начал Гамильтон совсем тихо и неуверенно, — что стоит закончить всё, что между нами? Сердце Джона забилось чаще, в голове стёрлись все мысли, осталась лишь звенящая пустота. — Ты о таком думаешь? — Да, — вздохнул он и тут же добавил: — Но я не хочу этого! Просто иногда кажется, что это единственный выход. Тогда все эти проблемы исчезнут, ты будешь счастливее, не будет этого постоянного страха, тревоги… Лоуренс истерично качал головой из стороны в сторону, глухим голосом произнёс: — И у меня были такие мысли. Время от времени они проскальзывают, но я пытаюсь заглушить их. Они кажутся правильными, но в реальности всё не окажется так просто. Я точно не буду счастливее, если останусь один. Гамильтон взглянул на него, тёплая улыбка застыла на его губах. — Значит, так просто я от тебя не избавлюсь? Джон невольно улыбнулся в ответ. — Только если ты сам этого не захочешь. — И почему я должен этого захотеть? — более серьёзным тоном спросил Александр. — Не знаю, — Лоуренс улыбался, его веселило, как серьёзно Гамильтон воспринял его слова. — Вдруг ты встретишь кого-нибудь, кто подарит тебе больше счастья, чем я когда-либо смогу? Александр не разделял веселья Джона. Он вытянул руку из кармана, переплёл их пальцы вместе, огляделся по сторонам и встал на месте, заставив остановиться и Лоуренса. Гамильтон положил ладонь на его щёку, сказал: — Ты дал мне то, что другие никогда не смогут. Он быстро поцеловал Лоуренса, согревая дыханием и теплом собственного тела. Джон улыбался, обернул руку вокруг талии Гамильтона, наклоняясь к нему и углубляя поцелуй. Гамильтон вдруг отстранился и произнёс, сдерживая смех: — Мы на улице, Джон. — Нам уже нечего терять, — сказал Лоуренс и вновь его поцеловал.***
— Она выставила такой счёт, словно спалили целую квартиру! — возмущался Лоуренс, держа перед лицом бумагу с написанной суммой. Гамильтон целовал его лицо, осторожно взял из его рук лист и отложил его в сторону. — Её можно понять, — произнёс Александр, затягивая Джона с собой в постель. — Понять?! Эта дверь не стоит и половины этих денег! Она знает, в каком мы положении, и всё равно просит с нас такую сумму. — Ты как-то говорил, что у тебя есть накопленные деньги. Возможно, стоит заплатить с них? Джон усмехнулся. Он решил, что было подходящее время, чтобы открыть правду. Он корил Гамильтона за то, что тот не всегда был откровенен с ним. Может стоило начать с себя? Раскрыть свои секреты, чтобы Гамильтон с большим желанием поделился своими? — Боюсь, что у меня их не осталось. — Почему? — спросил Гамильтон развязывая галстук Джона и отбрасывая его в сторону. — Я… Я оставил все эти деньги тебе. — Что? — его руки замерли в воздухе. — Я откладывал их в твои накопления для типографии. Гамильтон застыл, смотрел прямо в глаза Лоуренсу. Джон видел в его взгляде удивление, даже злость. — Зачем ты это делал? — Это были деньги моего отца, я не хотел тратить их на себя, поэтому посчитал, что если и надо было с ними что-то делать, то лучшим решением было помочь тебе. Тебе они были нужны. — Значит, ты посчитал, что я захочу тратить чужие деньги. — Было бы лучше, верни я эти деньги отцу? У него их столько, что ему некуда их девать! Говорю же, тебе они были куда нужнее. Александр вздохнул, спрятал лицо в ладонях, отстранился от Джона, откинулся спиной на матрас. — Ты расстроен? — Джон, я не просил об этом. — Я лишь хотел помочь тебе, — он попытался улыбнуться. Гамильтон смотрел на него, сведя брови к переносице. Джон наклонился к нему, провёл пальцем по щеке. Александр резко отвернул голову, чересчур манерно, чтобы воспринять действие как искреннее. Нет, он точно не злился. По крайней мере, не так сильно, как хотел это показать. Джон тихо рассмеялся. Лоуренс стал покрывать поцелуями лицо Гамильтона, его волосы. Губы Джона коснулись его шеи, и он почувствовал, как тонкая кожа покрылась мурашками, Александр дёрнулся, насупив плечи, и звонко засмеялся. Он искоса посмотрел на Лоуренса, закатил глаза и положил руку ему на затылок, притянул к себе, поцеловал. Гамильтон быстро оказался над Джоном, расположился между его ног, целуя шею и грудь, рука прижалась к его паху. Лоуренс вздрогнул, схватился за запястье Александра. Гамильтон замер. — Что-то не так? — Я… — произнёс Джон, тут же зажмурил глаза. Над ним навис образ Джеймса, его болезненные прикосновения всплыли в памяти, едва ли не чувствовались на коже. — Можем мы ничего не делать сегодня? На несколько секунд Александр приковал к нему взгляд. Затем он слабо улыбнулся и оставил короткий поцелуй на губах Лоуренса. — Конечно. Гамильтон положил голову на его плечо, обернул руку вокруг Джона. Лоуренс закрыл глаза, стиснул зубы. Ему хотелось кричать от того, что ничего уже не было как прежде. Он не мог чувствовать прикосновения Александра и не вспоминать о тех нежеланных руках, которые его держали против воли. Он не мог спать, не мог даже на пару часов выпасть из этой ужасающей реальности, ведь страх задохнуться от дыма и оказаться в постели с перерезанным горлом был куда сильнее желания уснуть. Всё уже не было как прежде. И вряд ли настанет день, когда та далёкая и счастливая жизнь вновь станет принадлежать ему.