***
Джон не выпускал из головы мысль о враче, но из-за появившихся заказов на переводы ему удавалось выходить за пределы таверны только по работе. Он купил некоторые лекарства, но понимал, что этого недостаточно. Медицинского образования у него не было, он не мог с уверенностью поставить диагноз, да и не собирался так рисковать. Если бы по его вине с Александром что-то случилось, он бы себе этого не простил. Некоторые свои заказы Джон отдавал Александру, ведь тот совершенно изнывал от безделья. Наверное, впервые в жизни Гамильтону было нечем себя занять. С ранних лет он начал зарабатывать деньги и мог положиться только на себя. Сам Александр был ответственен за своё благополучие. Не было даже семьи, к которой можно было обратиться в трудную минуту. Судьба никогда не была к нему особо благосклонна, но теперь всё было хуже, чем обычно. Если раньше Александр хватался за решение возникающих проблем, преодолевал трудности, то теперь происходящие события стали до того неконтролируемы, что сделать с этим что-либо было невозможно. И Гамильтону, и Лоуренсу теперь приходилось полагаться на случай, надеяться, что всё наладиться. И Джон видел, как трудно было Александру с этим смириться. Сначала Лоуренс даже не осознал, как мало места для двоих человек в их новом жилье. Они сдвинули две кровати вместе, так как единственный стол пришлось поставить посреди комнаты, чтобы у них двоих было рабочее место. Гамильтон стащил один стул из таверны, решив, что им он куда нужнее, да и пропажи никто не заметил бы. Но стол был до того узким, что бумаги Александра и Джона постоянно путались, а их ноги не могли не переплетаться. Обычно Гамильтон зажимал ногу Лоуренсу между своими и мог не менять такое положение хоть целый день. Джон расценивал это не только как проявление привязанности, но и как простое желание согреться в сырой, холодной комнате.***
Одним днём Джон был в городе, отдавал выполненные переводы и получал новые. Погода была отвратной: шёл снег, разбушевался ветер, ледяные крупицы больно кололи лицо. Лоуренс чуть ли не бежал к таверне. Когда он достиг заведения, то быстро захлопнул за собой дверь и облегчённо выдохнул. Его всего трясло, Джон едва чувствовал свои руки. — Замёрзли? — окликнул его хозяин таверны. Это был мужчина чуть старше Лоуренса, звали его Дэниел Маккей. Он всегда был на удивление дружелюбен по отношению к любому постояльцу или посетителю. — Немного, — снимая шляпу и оттряхивая с неё снег, Джон присел за стойку. — Тогда вы точно не откажетесь от чашки чая, мистер Лоуренс. На губах Маккея дрогнула улыбка, и он тут же пропал из виду. Совсем скоро Дэниел вернулся с подносом, на котором стояли две полные чашки с горячим чаем. — Спасибо, — Джон тут же положил ладони на фарфор в попытке согреться. — Вы ведь здесь уже неделю, верно? Вас всё устраивает? — Да, мистер Маккей, всё отлично. Лоуренс не привык жаловаться. Условия не были превосходными, но достаточно приемлемыми для таверны. — Посетители не сильно мешают? Джон невольно улыбнулся: — Вовсе нет. Не то, чтобы здесь их когда-либо было достаточно много, чтобы создать неудобство. Джону нравилось, что таверна не была популярной среди горожан, даже по вечерам там не набиралось и десятка посетителей. Этот относительный покой его радовал. Лоуренсу вдруг заволновался, что его слова могли показаться издёвкой, но Маккей лишь рассмеялся. — Да, согласен, тут редко бывает многолюдно. Отпивая из своей кружки, он встретился со взглядом Джона. Лоуренс при первой же встрече заметил, какие необычные у Дэниела глаза. В разном освещении они казались то лазурными, то изумрудными. В этот момент его глаза имели зелёный оттенок. Но не в цвете была их главная особенность. В его глазах всегда, неизменно таился необъяснимый блеск, из-за чего взгляд Маккея казался ненастоящим, стеклянным, словно у статуэтки или дурно написанного портрета. Это и отталкивало, и притягивало одновременно, потому что хотелось понять, что же в самом деле таилось за этим взглядом. — Если посетителей так мало, то разве вам удаётся покрывать расходы? — Покрывать получается, хотя порой остаюсь без прибыли. Возможно, это изменится. Может и нет, не знаю. Остаётся лишь молиться Богу, чтобы в скором времени дела шли лучше. — Должно быть, такая неизвестность очень утомляет, — Джон прекрасно понимал, как страшно жить, не зная, что готовит грядущий день. — О, вовсе нет, я предпочитаю не унывать. Я верю, что несчастья обойдут меня стороной. И, знаете, до сих пор Провидение было ко мне благосклонно. Лоуренс поднёс чашку к губам, сделал небольшой глоток. Он чувствовал, как жар напитка согревает тело, и это ощущение было на удивление успокаивающим. — Значит, вы полагаетесь на судьбу? — Скорее на Бога. Судьба предполагает, что всё предопределено. Как бы мы ни пытались, её не изменить. Но мне не нравится эта идея. Мне не нравится думать, что я не имею никакой власти над собственной жизнью. Поэтому я с большим желанием верю в Бога. Он не управляет мной, все решения принимаю именно я, а не силы надо мной. Но Бог может направить меня в моменты, когда я нахожусь на распутье. Я верю, что именно Он помогает мне делать правильный выбор. — А если сделанный выбор привёл вас не к лучшему исходу? Будете те ли в таком случае винить Бога? — Я предпочитаю никого не винить. Ни Бога, ни других людей, ни себя. Если так сложилось, то я ничего не могу изменить. Значит, так надо было. Как правило, самые ужасные вещи, что происходят с нами, преподносят нам самые лучшие уроки. Вы так не считаете? — Порой мне кажется, что за плохими событиями ничего не следует. Они просто происходят, но не дают ничего, никакого урока, лишь забирают часть тебя, твоей жизни. — Такие мысли не идут вам на пользу, мистер Лоуренс. Если вы не видите смысла в происходящих вещах, то у вас не останется ничего кроме уныния. Лоуренс взглянул на него исподлобья, отчаянно произнёс: — Но я правда пытаюсь найти этот смысл. Однако как бы глубоко в ситуацию я ни смотрел, ничего нет. — Возможно, плохие события — это ответ Бога на ваши действия? Понимаете, как наказание? Джон горько ухмыльнулся. Конечно, можно было ожидать такого исхода их разговора, но на мгновение Лоуренс почувствовал себя слишком легко и спокойно и надеялся получить от Маккея поддержку. Но это оказался лишь сладкий самообман. — Вы ведь знаете о суде? — выпалил Джон. — Знаю, — спокойно произнёс он, кивая головой. — Но если Вы думаете, что я начну читать вам морали, то вы глубоко ошибаетесь. Я не священник, я не должен просить вас исповедаться в грехах и угрожать вам адским пламенем. Мне кажется, что такие разговоры наоборот только отдаляют человека от веры. Ведь зачем верить в то, что сулит тебе вечные муки? — Вы так говорите, но на самом деле всё равно желаете упрекнуть, заставить меня усомниться, направить на верный, по вашему мнению, путь. — Не придумывайте то, чего нет. Я лишь пытаюсь поговорить с вами, узнать ваше мнение. Я не считаю свою позицию единственной правильной. Самым большим грехом мне кажется именно гордыня, беспрекословная уверенность в своей правоте и стремление доказать её каждому встречному. В конце может оказаться, что все мы заблуждались, а я не желаю оказаться идиотом, который потратил всю жизнь на то, что убеждал людей во лжи. — Тогда почему вы заговорили о наказании? Почему вы считаете, что всё плохое, что случилось со мной — это попытка Бога сказать, что я выбрал неправильный путь? — Я лишь предполагаю. Возможно вы удивитесь, но я мало что знаю о вашей жизни, — Дэниел ухмыльнулся. — Я не знаю, что творится у вас в голове, не знаю, что вы делали. Возможно, Бог наказывает вас вовсе не за то, о чём вы в первую очередь подумали. Вы сами чувствуете себя наказанным? — Нет, — мгновенно ответил Лоуренс, и это было правдой. — Я не считаю путь, который выбрал, неправильным. Наоборот, я считаю, что это единственный правильный путь. Я чувствую, что это правильно. И раз я полностью и совершенно уверен, что не сделал ничего дурного, разве мой выбор может быть неверным? Дэниел смотрел его с улыбкой на губах, что-то странное сверкнуло в его взгляде. Он произнёс: — Я всегда считал, что в любой ситуации следует полагаться на чувства. Мне кажется, что чувства непосредственно связаны с Богом, — он задумался ненадолго, затем продолжил: — Скажите, когда вы совершали какой-нибудь действительно плохой поступок, обижали кого-то, ранили, вы чувствовали вину? — Конечно, как и любой человек. — Отлично, значит совесть у вас всё-таки есть, — ухмыльнулся Маккей. — Но когда вы делали то, в чём вас обвиняли в суде, за это вы вину не чувствовали и не сомневались в себе? — Я знал, что не сделал ничего такого, за что меня следовало судить! Я и сейчас так считаю. И нет, совесть меня не грызла. По моему собственному мнению, я не сделал ничего, что назвал бы грехом. — Понимаю. И всё же это довольно шаткая позиция. Кто-то может убить человека, ограбить, изнасиловать и посчитать это правильным. — Но всё, что вы описали, задевает других людей, приносит кому-то вред. Мои же действия не навредили ни одному человеку, ни одному живому существу! — Интересно, — он приковал к Джону свой светлый взгляд и сделал глоток чая. Отставив чашку, Дэниел произнёс: — И как вы относитесь к тому факту, что вещи, которые правильны для вас, неправильны для всех остальных? Неправильны для Бога? — Кто-то ошибается. Возможно, ошибаюсь я. Возможно, ошибается Бог. — Разве Бог может ошибаться? — Вполне. Он создал меня таким. Дал мне желания, которые сам порицает. Я не верю, что эти желания — испытания, соблазн, которому я должен противостоять. Если бы это был соблазн, то у меня был бы выбор. Но у меня его нет. Это просто моя природа, то, кем я всегда был. — Тогда может в этом ваше предназначение? Следовать своему пути, идти наперекор всем вокруг? Если Бог действительно создал вас таким, то вы правы, что не противостоите своей природе. Вы следуете замыслу Бога, и я не вижу в этом ничего плохого. — Вы не ненавидите меня? — А я должен? — рассмеялся он. — Христос говорил любить ближнего своего. Христос учил не осуждать. И весьма печально, что в наше время люди стали забывать эти главные истины. Они говорят, что выполняют волю Бога, но разве Бог хотел, чтобы люди восставали друг против друга, презирали любого, кто не похож на них? Нет, он хотел, чтобы мы учились любить. Возненавидеть намного проще, чем полюбить. Поэтому большинство выбирает путь к Богу через ненависть и даже не понимают, что таким образом отдаляются от правды. — Но раз вы верите в Бога, значит и повинуетесь его заповедям. Разве вам не противно то, что Библия осуждает? — Я могу судить грех, но не так называемого грешника. Поверьте, я не вижу в вас Люцифера. Вы далеко не самый плохой человек, которого я встречал. Мне куда противнее люди, которые бьют своих жён, оставляют семьи. Но даже их я не сужу. Я осуждаю их поступки, но не их самих. — По-моему, это лицемерие. Вы говорите, что не судите их, но это ведь невозможно, если их действия противоречат вашей морали. Где-то у вас в сердце наверняка есть презрение к ним. — Возможно. Я не утверждаю, что я свят. Но если во мне и есть ненависть, я не позволяю ей взять верх. Жизнь была бы слишком скучна, если бы я мог в одно мгновение искоренить в себе все плохие чувства. Это путь, долгий путь принятия и прощения, который никогда не заканчивается. Поэтому я сижу здесь, пытаюсь понять вас. Это ведь увлекательно, узнавать новое, слышать то, о чём я сам бы никогда не задумался. Я думаю, что смысл моей жизни в том, чтобы узнать людей. Мне нравится выслушивать их точки зрения, их мысли, их мотивы. Нет ведь ничего более интересно, чем посмотреть на мир под другим углом, глазами человека, который встречался с совсем другими обстоятельствами и проблемами. И мне всегда нравилось размышлять, как сотни возможных дорог, событий привели к встрече с этим конкретным человеком. Это увлекательно. Сами задумайтесь: как много всего произошло, чтобы мы теперь сидели с вами и вели этот разговор! Джон улыбнулся. — И правда, поразительно. Он уже допил чай, разглядывал мелкие чёрные листки, оставшиеся на дне. Дэниел крутил свою чашку на деревянной поверхности, напевал себе под нос, о чём-то размышлял. — Знаете, — произнёс Маккей, — я ведь даже не спросил о вашем отношении к Богу. Забавно, если мы так долго рассуждали о том, чему вы не придаёте особого значения. — Я сам не понимаю, во что верю, а во что нет. Меня растили в боязни перед Богом, мой отец очень религиозен. Раньше я был как он. Но сейчас… Не знаю, право. Мне трудно сформировать чёткую позицию, ведь я столько вещей ставлю под сомнение. Могу ли я верить в Бога и при этом делать то, что Он осуждает, и считать это правильным? — Не вгоняйте себя в рамки, мистер Лоуренс. Лично я не люблю, когда веру представляют в виде свода строгих правил. Вера и религия — совершенно разные вещи. Религия похожа на список, в котором указано, что позволено, а что под запретом. Если меня спросят, религиозен ли я, мой ответ будет «нет». Большинство людей в наше время не религиозны. Они себя таковыми называют, но на самом деле глубоко заблуждаются. Крайне трудно встретить человека поистине религиозного, который полностью следует Священному Писанию и совершает все церковные ритуалы. Поверьте, даже не все священники этим занимаются. Но если меня спросят, верующий ли я, то отвечу «да», точное и уверенное «да». Возможно меня осудят, если услышат, но я скажу вам одну вещь: религия отравляет вашу душу и забирает жизнь из вашего распоряжения, а вера даёт вам силы проживать каждый новый день. — Вы не первый человек, от которого я слышу подобные мысли, — ухмыльнулся Джон. — Приятно, что кто-то разделяет мои взгляды, — искренне улыбнулся Дэниел. — В любом случае, не буду больше вас задерживать. Спасибо за разговор. — И вам спасибо, — Лоуренс улыбнулся в ответ, вставая из-за стойки. — Если станет скучно, приходите в любое время. Порой тут становится довольно тоскливо. Джон кивнул головой и направился к лестнице. Он медленно поднимался по скрипящим ступенькам, проводил пальцами по периллам. Мысли его были на удивление светлыми, чувство лёгкости было во всём теле. Определённо, он ещё не раз поговорит с Дэниелом. Лоуренс распахнул дверь в комнату. Гамильтон сидел за столом, но ничего не писал. Он держался за голову, лица не было видно за спадавшими волосами. — Александр? — спросил Джон. — Всё в порядке? — Да-да, просто… В глазах потемнело. Джон подошёл к кувшину, чтобы налить воды. Он слышал за своей спиной скрежет стула по полу, а затем кашель и глухой грохот. Лоуренс мгновенно развернулся и увидел Александра, лежавшего на полу. Джон сорвался с места, подбежал к Гамильтону, упал перед его неподвижным телом на колени. — Александр! Он приподнял его, развернул к себе. Гамильтон был ужасно бледен, белее пергамента, губы были синими, и ярким пятном на них выступали капли крови. Сердце Джона отчаянно билось в груди, он тряс Александра, повторял его имя, бил по щекам, чтобы привести в чувства. Лицо Гамильтона нахмурилось, веки задрожали, и он медленно распахнул их. Он вновь начал кашлять, прижимая ладонь ко рту. Лоуренс мигом взял его на руки и положил на кровать. Джон наполнил стакан водой. Он сел на кровать рядом с Александром. Его кашель прекратился, он убрал руку от лица и вся его ладонь была испачкана в крови.***
Тело Джона дрожало, и как бы он ни пытался, он не мог унять эту дрожь. Он молча наблюдал, как мистер Пирси, ближайший найденный в округе врач, осматривал Александра. Казалось, что это длилось целую вечность. Бледность Гамильтона пропала, вместо неё на лице его горел чересчур яркий румянец. — Значит, вы потеряли сознание? — произнёс глухой голос врача. — Я просто плохо себя почувствовал. Заложило уши, в глазах потемнело… — И это именно то, что случается с людьми перед тем, как упасть в обморок. Джон встал со стула, подошёл к им. Он прижимал к себе руки, чтобы скрыть дрожь. — Как вы считаете, что это? — спросил Лоуренс, поражаясь как тихо звучал его голос. — Очень похоже на чахотку. Лицо Гамильтона исказилось в непонятной эмоции, опустело. В ушах Джона стучала кровь. Он больше не мог себя заставить что-либо произнести, спросить, но врач сам продолжил, обращаясь к Александру: — Болезнь не так уж и сильно развилась. Я уверен, при правильном лечении она может пройти. Я бы посоветовал вам чаще гулять на свежем воздухе, подальше от города, но учитывая погоду, понимаю, что это ещё какое-то время будет невозможно. Я предоставлю вам список лекарств, которые облегчат ваше состояние. Постарайтесь не заниматься работой, больше отдыхайте, — он вдруг развернулся к Джону: — Вы проживаете в этой же комнате? Он кивнул головой. — Я бы посоветовал вам уменьшить количество контактов, потому что вы рискуете заразиться от мистера Гамильтона. Джон знал, что не сделает этого. Особенно теперь, когда убедился, что в любую минуту с Александром могло что-то случиться. Уходя, врач оставил несколько баночек с настойками и травами, пообещал прийти через неделю. Джон заплатил за лекарства и осмотр, закрыл за ним дверь и прижался спиной к стене, закрывая глаза. — Надеюсь, ты не будешь вести себя со мной так, словно я при смерти, — послышался голос Александра. Джон нахмурился, раздражённо глядя в его сторону. — Надеюсь, ты перестанешь говорить, что «всё в порядке» и начнёшь относиться к этому серьёзно! Гамильтон хмыкнул, скрестил руки на груди. Джон присел на кровать, положил ладонь на его руку. — Александр, пообещай, что будешь говорить мне правду. Если у тебя будет что-то болеть, ты скажешь мне об этом. Если что-то будет тревожить тебя, ты не будешь об этом молчать. — Я не хочу становиться обузой, — с отвращением сказал Гамильтон. — Я не хочу, чтобы ты умер! — голос Джона дрогнул, рука сильнее сжала руку Александра. — Александр, если ты продолжишь так безразлично к себе относится, я боюсь того, что с тобой может случиться. Я не хочу наблюдать, как с каждым днём тебе становится всё хуже, как ты ослабеваешь, бледнеешь, теряешь сознание… Прошу, пообещай мне, что будешь мне всё рассказывать. Гамильтон исподлобья смотрел ему в глаза. Взгляд был мрачным и уставшим. Он медленно поднял руку, положил ладонь на щёку Лоуренса, вытирая большим пальцем его слёзы. Александр тихо произнёс: — Обещаю.