***
— Ты сегодня особенно весел, — произнёс Лоуренс, сидя за столом и внося завершающие правки в переведённый текст. Гамильтон в самом деле был на удивление бодрым, без умолку говорил, стоило Джону оказаться в комнате. — Я чувствую себя хорошо! Разве ты этому не рад? Лоуренс беспомощно улыбался. — Рад, конечно. — Может у тебя есть лишняя работа? Я хотел бы помочь. — Если ты сохранишь силы до завтра, то я возьму новые переводы и поделюсь с тобой, — хмыкнул Джон. — Договорились. Отложив перо и бумаги, Лоуренс встал из-за стола и подошёл к шкафу, чтобы переодеться в ночную одежду. Накинув на себя чистую рубашку, он потушил свечи и лёг в постель. Гамильтон тут же к нему наклонился. — Думаю, что через недели две я буду в полном порядке, — задорно говорил он. — Александр, чахотка не проходит за пару недель. — Мне кажется, что это не чахотка. Ты никогда не думал, что Пирси ошибается? Изучив десятки книг и трактатов, Джон понял, что многие болезни, поражающие лёгкие, были схожи по симптомам. Часто ранние стадии чахотки принимали за простуду и наоборот. Глубоко в своих мыслях Лоуренс надеялся, что у Гамильтона была лишь пневмония, может и в запущенной стадии, но не чахотка. Основываясь на учебниках и на личном опыте, чахотку можно было приравнять к смертному приговору. Одни больные иссыхали за месяц-другой, другие жили с болезнью годы, пока она не приводила к кончине. И мысль о том, что Гамильтон болеет именно чахоткой, никак не хотела уживаться в голове Лоуренса. — Думал. И я правда надеюсь, что он ошибается. — Я с самого начала не хотел ему доверять, — хищно ухмылялся Гамильтон. — Особенно с того момента, как он решил пустить из меня кровь. — Ты до сих пор припоминаешь ему то, что сделал бы любой врач на его месте? — Ты бы вскрыл мне вену? Смотрел бы, как моя кровь наполняет чашу? — Я не врач, Александр, — серьёзно произнёс он. — О, это ненадолго, Джон, — даже в темноте Лоуренс мог различить его улыбку. — Уверен, ты уже знаешь больше, чем все эти безмозглые лекари. Я вижу кипу медицинских книг на столе, которые ты изучил от корки до корки. Правда, не думаю, что Пирси прочитал и половину этого. — Откуда в тебе столько злобы к нему? — ухмыльнулся Джон. — Говорю же, не люблю, когда мне режут вены и прописывают настойки, от которых меня тошнит. — Благодаря этим настойкам ты сейчас смеёшься, а не мучаешься от лихорадки! Гамильтон хмыкнул, лёг обратно на подушки. — Джон, — произнёс он тихим и серьёзным голом, — ты правда хочешь поехать в Бостон? — Мне кажется, что у меня нет выбора. — Брось, выбор есть всегда. Что ты в самом деле думаешь по этому поводу? — Если ты считаешь, что в Бостон у нас есть шанс и едешь туда, то я поеду с тобой. Гамильтон молчал. Это было странное молчание, тишина давила на плечи и поселяла в груди волнение. Джон не понимал, почему вдруг Александр стал говорить в этом ключе. Гамильтон переплёл их пальцы, прошептал: — Но ты ведь не можешь так зависеть от моего выбора. Его слова внезапно укололи. — Почему ты это говоришь? — холодно спросил Джон. — Мой выбор в том, что я хочу быть с тобой. И Бостон не самое худшее место, где это возможно. Или ты сам уже этого не хочешь? — Хочу! — он поцеловал его щёку, продолжил целовать и говорить: — Джон, даже не думай об этом. Я хочу быть с тобой больше всего на свете. Просто… — Просто что? — произнёс он, когда Гамильтон замялся и замолчал. Александр вздохнул: — Просто столько всего может случиться. И я не уверен, что при всех обстоятельствах ты согласишься остаться со мной. Я боюсь, что ты не останешься. — Я не понимаю, о чём ты! И что это за обстоятельства, из-за которых я могу тебя оставить? Гамильтон в упор смотрел на него, глаза блестели в темноте. Внутри Джона всё переворачивалось, затаилось дурное предчувствие. — Александр, — Лоуренс провёл рукой по линии его челюсти, — что ты хочешь сказать? Опустив взгляд, Гамильтон мягко отстранился от прикосновения Джона, медленно развернулся к нему спиной. — Ничего, Джон. Не бери в голову. В груди Лоуренса расползалась непонятная пустота. Он что-то упускал. Что-то такое очевидное, но при этом недоступное. Картинка не складывалась, ускользала, не позволяла увидеть себя полностью. Недосказанность, оборванные фразы — всё это наваливалось в один момент, стягивало горло, не давало дышать. Джон не понимал, что именно вызывало в нём такую тревогу, почему он вдруг напрочь лишился сна и чувствовал себя глупцом, который не видел очевидного. Но он пытался успокоить себя. Он вечно тревожился без повода, часто его опасения были беспочвенны. И он искренне надеялся, что это был очередной раз, когда он ошибался и на самом деле не было причин беспокоиться.***
Недостающие кусочки мозаики обнаружились совсем скоро. В обычный день, когда погода была на удивление приятной, никакой бури и грозы, когда всё шло своим чередом и не было и намёка, что что-то должно пойти не так. В мартовском ветре уже угадывалось весеннее тепло, горы снега у дороги блестели под лучами солнца. В воздухе стоял тонкий, едва ощутимый запах чего-то нового и хорошего. Ранняя весна всегда давала надежду, ассоциировалась с чем-то нежным и беззаботным. В такое время плохие вещи не могли случатся. Было просто несправедливо происходить чему-то ужасному. Джон не мог противостоять улыбке, которая загоралась сама по себе, пока он возвращался в таверну с целой пачкой бумаг, которые нужно было перевести. Последние пару дней были на удивление светлыми. Александр хорошо себя чувствовал, шутил, смеялся, рвался работать, и Лоуренс больше не мог противостоять его желанию. Всё налаживалось, всё должно было быть хорошо. Спустя столько мучительных недель Джон наконец был счастлив, а улыбка на лице была искренней, а не натянутой и дрожащей, готовой сорваться в любой момент. Оказавшись в таверне, Джон подошёл к Маккею, который махнул ему рукой в подзывающем жесте. — Мистер Лоуренс, вам принесли корреспонденцию, — Дэниэл протянул ему через стойку два письма. — Вы, как я посмотрю, в хорошем духе. Джон взял письма, даже не взглянув на них. — Не сидите целый день в таверне, — улыбался он. — Сегодня такой хороший день, хоть прогуляйтесь, мистер Маккей! — Боюсь, что вынужден отказаться от этой идеи. Именно сегодня мне предстоит разбираться с горой документации. — Вы многое упускаете. Маккей лишь пожал плечами, сделал глоток чая из кружки, что стояла перед ним. Уже давно Джон заметил особое пристрастие Дэниэла к чаю, который он мог пить целый день напролёт. — Как ваш подопечный? — Вы так называете мистера Гамильтона? — ухмыльнулся Джон. — Надеюсь, вас или его это не обижает. Сами понимаете, я едва ли говорил с ним за всё время вашего проживания здесь, узнаю о нём только с ваших слов. Так как его самочувствие? — Мне кажется, что он идёт на поправку. — Значит, скоро вы оставите это место? В ваших планах Бостон, верно? Лоуренс не помнил, что рассказывал об этом. Возможно, поделился в одну из ночей, когда сидел за стойкой с бутылкой виски. — Да, Бостон, — чуть рассеянно произнёс Джон. — Не в обиду вам, но я бы хотел, чтобы это произошло как можно скорее. — У вас там есть, где остановиться? В воспоминаниях всплывали слова Александра о каких-то друзьях, но Лоуренс сомневался, что они вдвоём останутся у кого-либо. Конечно, это было бы очень удобно, значительно уменьшило бы их траты, но сам Джон не хотел бы стеснять кого-либо и жить бок о бок с незнакомцами. В последнее время его доверие к людям значительно пошатнулось. — Полагаю, что сначала нам придётся снимать комнату в месте, подобном вашему. Маккей рассмеялся. — Тогда не понимаю ваше рвение поскорее оставить Нью-Йорк, раз ваши условия не особо изменятся. — Изменится окружение, — холодно сказал Джон, обдумывая, стоило ли продолжать. Он всё же произнёс: — В Нью-Йорке нам не место. Вы знаете о суде, как и многие здесь. Наша репутация в этом городе значительно пострадала, возникло слишком много проблем, поэтому в Бостоне есть шанс начать всё с чистого листа. — Думаете, в Бостоне о вашем деле никто не слышал? — Хотелось бы думать, что меньше людей, чем здесь. — Не желаю вас разочаровать или поселять в вас сомнение, но как человек, который поневоле тут и там слышит все сплетни и новости города, я скажу вам, что слухи разлетаются слишком быстро. У наших людей какая-то особенная страсть перемывать косточки любого, даже незнакомого, человека. Джон нахмурился. Конечно, Гамильтон и сам говорил, что некоторые его знакомые говорили о суде, но это не могло сравниться с количеством людей, обсуждающих их в Нью-Йорке. — Надеюсь, что на деле это окажется не так. — Я тоже на это надеюсь, — вдруг улыбнулся Дэниел. — Поверьте, я вам желаю лучшего. Вы значительно скрасили мои будни в этом затхлом месте. — Вам явно не стоит так говорить о собственной таверне, — рассмеялся Лоуренс. — Предпочитаю честность и здравый взгляд на вещи. Но, знаете, меня такое положение не угнетает. Сомневаюсь, что был бы счастлив каждый день слышать крики десятков пьяных посетителей и лицезреть их драки. Парочки удручённых, сонных людей здесь мне вполне хватает. — Вы не хотели бы видеть больше посетителей, больше зарабатывать? — На жизнь мне хватает, поэтому не могу жаловаться. — Разве не принято всегда стремиться к большему? — Некоторым в самом деле всегда нужно больше и больше. Признаюсь, такие люди меня пугают. Как бы далеко они ни продвинулись, каких бы высот ни достигли, этого недостаточно. Мне кажется, они глубоко несчастны. — Может, их счастье именно в том, чтобы постоянно двигаться вперёд. — Но тогда их счастье весьма кратковременно. Эйфория от победы быстро проходит, ведь всегда есть непокорённые вершины, к которым идти и идти. Вся их жизнь — это борьба, которой нет конца. Для меня счастье выглядит совершенно по-иному. — Возможно, говоря так, мы лишь оправдываем собственное бездействие, — ухмыльнулся Джон. — Сам я не стремился ни к чему великому и большому. Мне всегда хотелось покоя. Но вдруг это лишь потому, что я слаб? — Но ведь для всех счастье выглядит по-разному. Одни мечтают о семье, другие — об успехе и славе, третьи отдают себя помощи людям. Но кто из них счастливее всего? Я могу лишь предполагать. Однако я твёрдо уверен, что если ваши желания осуществятся, и вы получите свой покой, то будете одним из самых счастливых людей. А знаете почему? Покоя всегда будет достаточно. А тот, кто постоянно гонится за чем-то большим, так и останется недоволен и всю жизнь проведёт в борьбе, из которой невозможно выйти победителем. Слова Маккея поселили в груди Джона тревогу, в голову закрались беспокойные, совершенно ненужные ему мысли. Но он отгонял их и, чтобы отвлечься, взглянул на письма в руках. Верхнее было от Марты. Лоуренс невольно улыбнулся. Как же давно он от неё ничего не слышал! Джон решил, что прочтёт письмо сразу, как вернётся в комнату. Он взял другое письмо, держал его перед глазами и замер. Оно было адресовано Александру, пришло из Бостона. Джон помнил этот адрес, не один раз он мелькал на письмах Гамильтона, он узнал и фамилию отправителя, но имя… Инициалы Лоуренс видел и прежде, но на белой бумаге аккуратным закруглённым почерком впервые было указано полное имя. И это имя было женским. В голове проносились все разговоры, все рассказы Александра о Бостоне и друзьях оттуда. Но Джон не мог вспомнить и единственного раза, когда Гамильтон упоминал бы имя этой женщины. Имя женщины, которая писала ему и которой отправлял письма он. Имя женщины, о которой Александр молчал. Джон пытался натянуть улыбку, отмахнуться от нелепых мыслей, из-за которых сердце начинало биться чаще, а в животе разливалось жгучее неприятное чувство. Это было нелепо. Лоуренс корил себя, что такое даже пришло ему в голову. Он ведь доверял Александру, как какое-то имя могло поселить в голове Джона столько сомнений? Нет, это было совершенной глупостью! — Всё в порядке? — раздался обеспокоенный голос Даниэля. Лоуренс поднял голову, растерянно кивнул головой. — Да-да, конечно… Почему вы спрашиваете? — Вы уже минут пять не моргая глядите на это письмо. — Всё в порядке, правда, — произнёс Джон, не понимая, хотел ли убедить Маккея или самого себя. И вновь Лоуренс уставился на письмо. Он вглядывался в эти тонкие чёрные буквы, выведенные скрупулёзно и при этом с неуловимой лёгкостью. Никакой угловатости, резкости в этом почерке, не как у Гамильтона. Теперь Джон смотрел на имя Александра, такие аккуратные, чёткие буквы. Джон перевернул письмо, рассматривал печать, изображающую окружённую мелкими завитками заглавную букву фамилии этой женщины. Фамилия казалась до боли знакомой. Может из газет, может из светских разговоров, но он определённо слышал о ней. Но в воспоминаниях Джона словно возникла трещина, затянувшая все подробности, которые могли подсказать, откуда он был знаком с этой фамилией. Объяснение происходящему можно было легко придумать. Трудно было в него поверить. Джон мог не мучиться, подняться по лестнице и спросить Александра, но тут же закрадывались сомнения: а захочет ли он говорить? Расскажет ли правду? Или Лоуренс услышит скомканную историю, подлинность которой он никак не сможет проверить? Джон поражался, сколько в нём было недоверия. Но в мыслях всплывали все перемены настроения Гамильтона, его размытые фразы, недосказанности. Прежде Александр уже скрывал от него важные, серьёзные вещи. Если он не рассказал Лоуренсу о взятке судье из желания защитить, он мог обмануть ещё один раз. Хотя, возможно, Джон лишь искал оправдание своей подозрительности. Никогда в своей жизни Лоуренс не вскрывал чужие письма. Он натыкался порой на письма Сары, которые ей писали многочисленные влюблённые мальчишки, но переписка эта открыто лежала на столе сестры. Джон подшучивал над ней, та злилась. Было неправильно читать её письма, но Лоуренс хотя бы их не вскрывал. Наверняка Александр будет оскорблён таким поведение Лоуренса, но он уже не мог выдержать этих томительных мыслей. Джон набрал воздух в грудь, надломил сургучную печать и развернул лист. Его глаза быстро бегали по ровным строчкам, пока в груди то разгоралось пламя, то пульсировала пустота. Письмо дрожало в пальцах Джона, он пытался взять себя в руки, но не мог. Он перечитал написанное несколько раз, убеждаясь, что всё верно понял. В голове раздавалась звенящая пустота. Теперь всё было понятно. Поведение Александра, все недосказанности — абсолютно всё казалось таким очевидным. Он поражался, что не заподозрил всего раннее. Но так происходит всегда. Только когда обнажается истина, удивляешься, как был слеп до этого. В горле стоял ком, а пустота сменилась яростью и непонимание. Почему, почему Александр провернул всё это? К чему были эти лестные обещания, красивые слова? Зачем нужна была эта сказка про Бостон, предназначенная только для них двоих? Чем он заслужил такую жестокость? — Мистер Маккей, — Джон слышал свой голос словно под толщью воды, — дайте мне виски… или ром, или бренди… хоть что-нибудь. Дэниел удивлённо посмотрел на него, тихо произнёс: — Мистер Лоуренс, сейчас полдень… — Пожалуйста, — отчаянно взмолил он, — пожалуйста, просто налейте мне что-нибудь! Маккей сжал губы, развернулся к шкафу, достал бутылку рома, наполнил стакан тёмно-коричневой жидкостью. Джон залпом выпил содержимое, сморщив лицо. Он поднял глаза, встретившись с ледяным взглядом Дэниела. Тот нахмурился, вновь наполнил стакан. — Хотите поговорить… О том, что прочли? — Явно не сейчас, — покачал головой Лоуренс. В одной руке Джон держал стакан, в другой — письмо, которое он перечитывал вновь и вновь и всё надеялся, что ему лишь показалось, разыгралось воображение и он придумал то, чего не было. Но он не был идиотом, не был до того наивен. Всё лежало на поверхности, каждое слово кричало об очевидном. И вновь Лоуренс перечитывал письмо, углубляя рану, делая себе всё хуже. «Мой дорогой Александр, Я начала серьёзно беспокоиться, когда ты не ответил на моё последнее письмо, отправленное несколько недель назад. Я уж было подумала, что наскучила тебе и ты потерял ко мне интерес, и это безгранично ранило моё сердце. Но получив твоё последнее письмо, я осознала, как глупо себя вела. Искренне надеюсь, что твоё самочувствие улучшится, и буду молиться за это. Моя семья передаёт тебе самые лучшие пожелания, и они тоже желают твоего скорейшего выздоровления. Я понимаю, что именно по этой причине ты откладываешь поездку, но ничего не могу с собой поделать и беспрестанно грежу о нашей встрече. Я с нежностью вспоминаю ту неделю, когда мы виделись каждый день. Прошло больше месяца, а я помню всё в таких деталях, словно это было вчера. И я не могу поверить, что вскоре нас уже не будут разделять мили и мы сможем встречаться в любое время! Прошу, обязательно напиши мне, когда именно планируешь перебраться в Бостон, потому что ожидание поедает меня изнутри. И хотя моя нетерпеливость может показаться чересчур требовательной, но дай себе время полностью восстановиться, и только тогда планируй поездку. Со своей тоской я справлюсь, ведь в приоритете у меня стоит твоё здравие…» Дальше Джон не читал, остановил себя, сложил письмо и осушил стакан. Лоуренс не просто ненавидел мойр, что пряли нить его судьбы. Он проклинал их, презирал и не мог дождаться, когда же одна из них возьмёт в руки ножницы.