Иоланта
— Нет, ну ты представляешь? — засмеялась я в конце рассказа о том, как Майкрофт переделал формулу аромата миссис Биллок. — Я была просто в шоке. И самое главное, я бы ничего не поняла, не ткни он меня носом в эти его изменения. Я стала несколько невнимательна в последнее время. — У тебя просто в его присутствии в зобу дыханье спирает, — хмыкнула Феона. — И если не ошибаюсь, а я не ошибаюсь, тебе не слишком понравился этот его финт. — Ну знаешь, тебе было бы приятно как профессионалу, ткни кто-нибудь тебя носом в твою недоработку? — возмутилась я. — Но меня искренне восхитило, как он это заметил. Феона, он — гений. Без преувеличения. А жизнь с ним так обошлась. Феона потянула через трубочку свой любимый молочный коктейль со вкусом ванили. Для меня всегда было загадкой её пристрастие к этой непонятной массе то ли мороженного, то ли напитка, вкус казался приторным до отвращения. Да и вообще непонятно, и не попил, и не поел. Однако подруга даже глаза от удовольствия прикрыла. — Жаль, что нельзя их пить каждый день, — вздохнула она. — А насчет Холмса… Он гений не только в парфюмерии, так что не пропадёт твой бедняжечка. — Феона, — я укоризненно посмотрела на подругу. — Хочешь, я скажу, что именно тебя задело в этой ситуации? — спросила она. Я уставилась на неё с выражением лица человека, готового внемлить. — Проблема, Иоланта, в том, что ты подсознательно всё ещё надеешься, что он изменится. И порой тебе даже кажется, что он обычный, а потом он выкидывает очередной фортель и ты снова деморализована, звезда моя. Выдав эти свои выводы на гора, Феона с чувством выполненного долга откинулась на стул и снова потянула коктейль через цветную трубочку. — Ты права, — подумав согласилась я с Феоной, — мне действительно показалось, что он может быть, как ты сказала, «обычным», а на деле это очередной раунд его игры. А я как-то не привыкла играть в игры, особенно в те, правил которых я не знаю. — Вот об этом я тебя и предупреждала, — сказала Феона менторским тоном и подняла палец в подтверждение. — Сакраментальная фраза. А толку-то? — вздохнула я. — Феона, я не могу без него. С ним мне тяжело, но есть надежда, стимул, если хочешь. А когда он не рядом, руки опускаются. — Тогда прими правила игры и научись в неё играть, — Феона развела руками, — по-другому не получится. Мне жутко неудобно было говорить о нашей с Майкрофтом ночи даже Феоне, хотя раньше я могла спокойно обсуждать с подругой интимные дела со всеми подробностями. Но до этого это было совершенно по-другому, до вчерашней ночи секс был просто сексом, и больше ничем. А прошлая ночь была теперь моим нежным, светлым и очень личным событием, воспоминание о котором вызывает легкую улыбку и нежную сладость в груди, которое хотелось лелеять, прятать от всех, чтобы не опошлили, не отняли наконец наступившую в моей жизни сказку. Но мне так хотелось понять, как он смог быть таким настоящим со мной этой ночью. И я спросила. Стесняясь, глупо краснея и пряча глаза, я тихонько рассказала всё Феоне. Подруга умела слушать, ведь это было её хлебом, сейчас она слушала меня как профессионал, и так же профессионально ответила на мой вопрос. Лучше бы я ничего не спрашивала. — Мнение, что люди, лишенные обоняния, лишены эмоций совсем, в корне ошибочно, — пояснила Феона. — Да, их эмоциональный диапазон скуднее, но основная проблема в том, что они не могут испытывать долгосрочные эмоции. То, что мы называем чувствами. Любовь, ненависть… Но они способны испытывать сиюминутные эмоции, такие как удовлетворение, радость, сиюминутное желание. Они же не превращаются в роботов. Проблема в том, что эмоции эти кратковременны, они не дают такому человеку полного ощущения того, что он что-либо испытал. Я думаю, именно поэтому твой Майкрофт постоянно играет в игры, порой пляшет на лезвии ножа. Жизнь не даёт ему достаточное ощущение самой жизни. Но он умный человек, он знает, как наработать недостающее. В том числе и в сексе. Ночью, рядом с тобой, он чувствовал то, что и транслировал тебе, Иола. Только в жизни, обычной жизни, он так не сможет. Его удел — сиюминутные эмоции. Надо признать, раз у тебя закрались сомнения в его безнадёжности, старается он на славу. Но большего не жди, это то малое, что он может дать тебе, Иола. «Значит, придется довольствоваться малым», — решила Иоланта. Малое лучше, чем совсем ничего.Майкрофт
Я открыл газету и сразу же в глаза бросился огромный заголовок «Герой Рейхенбаха». Прекрасно. Маленький каприз моего братца начинает приобретать известность, а значит, и привлекать внимание. Будет больше расследований, соответственно, больше поводов для моего беспокойства. — Антея, — позвал я помощницу, которая незамедлительно появилась, — необходимо усилить наблюдение за моим братом. — И доктором Ватсоном? — спросила она. — Разумеется. Он является неотъемлемой частью жизни Шерлока. Его любимый домашний питомец. Губы Антеи тронуло лёгкое подобие улыбки. Мне вдруг подумалось, что она бы не стала улыбаться, если бы знала, чего стоила всей нашей семье, и мне в частности, прошлая его привязанность. Но Антея знать этого, разумеется, не могла и её очевидно позабавило моё определение для славного, в общем-то, доктора. Я перевернул страницу с недовольным лицом Шерлока, который усиленно делал вид, что его совсем не интересует свалившаяся на него сомнительная слава. Вот доктор Ватсон несомненно больше в этом преуспел. Может быть потому, что не врал ни себе, ни другим? Впрочем, несмотря на «приятный» бонус в виде появления братца на первой полосе, газета интересовала меня совсем по другому поводу и нужную статью я нашёл на следующей странице. О, мистер Атчингс добрался до второго разворота «The Sun». Прекрасно. Кажется я знаю, чем я буду заниматься в ближайшее время. Искоренять инакомыслие в стройных рядах нашего доблестного парламента. Меня ещё об этом не просили, но моя скромная должность предполагала дальновидность и умение предварять подобные просьбы задолго до того, как они будут высказаны. Поэтому вопрос, как повлиять на не в меру разболтавшегося Атчингса, передо мной не стоял уже как два дня. Я с нежностью посмотрел на коричневую кожаную папку, в которой дожидалось своего часа досье на Атчингса, изобилующее пикантными подробностями его омерзительных пристрастий к малолетним барышням преимущественно экзотической внешности. Невероятно, какие страсти кипят в мелочной, никчёмной душонке этого жалкого человечка, который так удачно нашёл себе влиятельных покровителей. Теперь им придётся искать себе нового гегемона, несущего в массы смятение и разруху, и на это у них уйдёт много времени, слишком много, чтобы добиться цели. Осталось дождаться только команды «Фас» и тот, кто вообразил себя колосом, рухнет, оставив от себя лишь ошмётки грязной глины. Я хочу посмотреть в глаза Атчингсу в момент, когда всё, ради чего он продался, так неожиданно рухнет. Не для того, чтобы позлорадствовать, нет. Я слишком хорошо понимаю, что это такое, потерять всё в одночасье, чтобы получать удовольствие от созерцания чужих страданий. Это необходимость, рабочий момент. Все по-разному воспринимают своё поражение, кто-то ломается и теряет человеческий облик, кто-то старается утащить с собой в яму как можно больше соратников, чтобы не так скучно было, а кто-то принимает поражение с гордо поднятой головой, у них ещё есть шанс подняться. Интересно, какой из первых двух вариантов выберет Атчингс? Надеюсь, что второй, это очень сэкономит мне время. Уже, ей богу, надоело возиться с этой ячейкой анархизма. Мой взгляд упал на тонкий ободок кольца, мгновенно отвлекая от мыслей о работе. Иоланта. Стоило её имени всплыть в голове и я не мог перестать думать о ней, о той ночи, о совместной работе. Эта женщина неожиданно внесла в моё размеренное существование долю смятения. Я перестал чувствовать себя абсолютно правым и перестал полностью управлять своей игрой, особенно после той ночи, когда мои сомнения в отношении её чувств ко мне окончательно развеялись. А ещё я стал ждать встречи с ней. Ждать для того, чтобы просто увидеть, а не для того, чтобы сыграть очередную партию. Я прекрасно понимал, что со мной происходит. Привязанность. То, с чем я давно боролся, но так и не смог победить. Я так или иначе выигрывал любые партии, которые мне предлагала судьба. Единственным моим соперником, которому я регулярно проигрывал, был я сам. Ещё я стал ловить себя на мысли, что хочу почувствовать её запах. Именно почувствовать. Эта мысль становится навязчивой идеей, всплывая в голове в самые неожиданные и совершенно не подходящие для этого моменты. Пока у меня получается легко переключаться на нужную волну, давя шальную мысль на корню, но что если вскоре она прочно обоснуются в моём разуме, мешая его чёткой и беспристрастной работе? От размышлений меня оторвал телефонный звонок, вызвавший удовлетворённую улыбку. Я знал, кто и зачем звонил. Что ж, как говаривала знаменитая героиня одного американского романа — жертва ветреной погоды — я подумаю об этом завтра. А сейчас меня ждёт новая интереснейшая игра.***
О, как же это, оказывается, трудно, довольствоваться малым. Майкрофт старательно подыгрывал Иоле, изображая «нормальные» отношения. Они вместе ужинали, проводили время, как настоящие влюблённые. Ей очень хотелось верить, что Майкрофт честен с ней в своих действиях и поступках, но сначала время от времени, потом всё чаще в голову к ней закрадывалась мысль, что именно так он и действовал, окучивая очередную женщину, которой захотел обладать. Внутри себя, против воли, Иола постоянно пыталась отличить, по-настоящему Майкрофту Холмсу сейчас хорошо или он играет, как с предыдущими своими пассиями. Вскоре после каждого его слова или действия, показавшегося Иоланте неоднозначным, в голове мисс Лорейн начинал происходить диалог, в котором доверчивая половина девушки пыталась убедить скептическую половину, что всё нормально и никаких игр нет. Получалось далеко не всегда. Иногда Иоле казалось, что она сходит с ума, перестав отличать игру от настоящей жизни. «Осталось только заработать раздвоение личности и жизнь удалась», — думала Иоланта, уже всерьёз рассматривая подобное развитие событий. — Я словно увязла в Матрице, — жаловалась она Феоне. — Иоланта, прости, но тебе нужно решить, ты живёшь в Матрице, где просто встречаешься с любимым человеком, или в реальном мире, где всё время разоблачаешь игры мистера Холмса. Какую таблетку ты выбираешь, Нео недоделанный? Красную или синюю? — Феона, ну я же не специально, — обиделась Иоланта. — Мысли сами в голову лезут. — Ещё немного и у тебя начнется психоз. А я не хочу навещать тебя в скорбном доме, подруга. Я предупреждала, что принять его таким, какой он есть, будет нелегко. Так хоть сама себе задачу не усложняй.***
И Иола решила не усложнять. Решила просто жить в Матрице, такой милой и привлекательной, в отличие от действительности. Выкинуть из головы дурацкие страхи, пока они не свели её с ума и просто встречаться с любимым человеком. И даже придумала, с чего начнёт. Благое намерение, не правда ли? Только вот благими намерениями вымощена дорога отнюдь не эдемский сад. Иола всегда помнила дату их первой встречи. И когда этот день наступил, решила отпраздновать эту своеобразную годовщину, устроив романтический ужин в доме у Майкрофта. Она вполне там уже освоилась, хотя поначалу дом любимого человека её пугал, казался слишком мрачным и патриархальным. Но часто выходило так, что оставаться у него было удобнее и вскоре девушка привыкла к специфичной ауре дома, как и к закидонам его владельца. Ждать Майкрофта пришлось долго. Это немного разозлило Иоланту, и платье, купленное специально для этого случая, оказалось безумно красивым и столь же неудобным. Длинное, бархатное платье любимого синего цвета, с глубоким вырезом на спине и небольшим шлейфом, расшитое по рукавам и низу серебряной нитью сидело на ней идеально, но почему-то кололось по швам и и сковывало движения. Однако его восхищённый взгляд всё компенсировал, резко поднимая настроение. — Вы великолепны, мисс Лорейн. Затмеваете свет всех небесных светил вместе взятых своим ослепительным сиянием, — рассыпался он в комплиментах. — Позволю себе предположить, что сей торжественный вид неспроста. — Конечно, нас ждёт романтический ужин. — Она схватила Майкрофта за руку и повела в гостиную. Ужин прошёл великолепно, несмотря на то, что Майкрофт был излишне задумчив. Однако пришёл черёд подарка. Иола притащила Майкрофта в гостиную, где подошла к камину и ловким движением сдернула цветную ткань, прикрывающую что-то, стоящее на каминной полке. Майкрофту был продемонстрирован круглый аквариум с двумя золотыми рыбками. — Правда, они великолепны? — спросила она. — Они успокаивают, если за ними наблюдать. — Я вроде бы на нервы не жалуюсь, — усмехнулся Майкрофт. — Всегда мечтала об аквариуме с рыбками, — сказала Иола, пропуская мимо ушей ехидное замечание, — даже в мастерской хотела оборудовать. Но потом подумала, что мне будет не до них, да и дома не вариант, я, бывает, остаюсь ночевать на работе, и могу забывать о рыбках. — Думаешь, в моем доме им будет лучше? — удивлённо спросил он. — Конечно, — кивнула Иола, — ты очень ответственный и… у тебя есть слуги. — Прекрасно, — хмыкнул Майкрофт. — А позволь поинтересоваться, по какому поводу подарок? Иола почувствовала напряжение в его голосе, словно натянулась невидимая нить. Неужели её подарок чем-то его задел? — Сегодня годовщина нашего знакомства, восемнадцать лет, — пояснила Иола, просияв слегка неестественной широкой улыбкой, — и поскольку ты об этом, разумеется, забыл, я решила преподнести подарок нам обоим. — Прости, я все время забываю об этой любовной праздничной шелухе, — обезоруживающе улыбнулся её любимый мужчина, — я слишком погряз в буднях. — Неправда, — слегка натужно засмеялась мисс Лорейн, — ты всегда всё помнишь, просто тебе в голову не пришло, что это надо отметить. — Ты права, — Майкрофт улыбнулся одной из своих неприятных змеиных улыбочек, — я действительно не понимаю, зачем отмечать эти непонятные даты. Но за подарок спасибо. «Да что с ним сегодня?! Нет настроения играть?» — промелькнула предательская мысль. — Зачем отмечать? — мгновенно почувствовав раздражение, переспросила Иола. — Потому что это мило, так делают все нормальные влюблённые. Выражают свою любовь, показывают, как много они друг для друга значат! — Эта мишура, Иоланта, не имеет никакого отношения к любви и никому ничего не показывает. — Да много ты знаешь о любви! — в сердцах крикнула Иола. И тут же об этом пожалела, наткнувшись на стальной взгляд Майкрофта. — Да, сейчас мне любовь недоступна, уж прости. И я считаю, что любовь — ничто иное как слабость. Но неужели ты думаешь, что я никогда никого не любил? — тихо спросил он. — Думаешь, нет никого, кто был бы мне дорог? — Не знаю я, что было раньше, — резко ответила Иоланта, — я вижу то, что сейчас. — Тогда к чему этот карнавал? — Я хотела сделать тебе приятное, — ответила она. — И пусть для тебя эта дата ничего не значит, для меня это важно. Потому что только я одна знаю, какой путь мне пришлось проделать к своей любви! На душе от происходящего, от этих его слов, было ужасно мерзко. Иоланта изо всех сил старалась не заплакать. Ещё не хватало разреветься перед Великим и Ужасным мистером Холмсом, показав свою слабость. Впрочем он и так знает все её слабости. — Прости меня, Иоланта, — помолчав, произнёс Майкрофт. — Не знаю, что на меня нашло. Обычно я… более сдержан в выражении своего ценного мнения. — О, да, твоя пугающая откровенность сегодня была излишней, — кивнула она, — но я не в обиде. — Что-то непохоже, — заметил Майкрофт, снимая пиджак и ослабляя галстук. Он стоял к Иоланте спиной, и всё же знал, что сейчас она отчаянно борется со слезами. — Тебе показалось, — ответила девушка. Он повернулся к ней, но на этот раз ему пришлось лицезреть её спину, очень красивую, надо сказать, спину, в глубоком вырезе вечернего платья. — Правда? — ехидно спросил Майкрофт. — Да, — твёрдо сказала она. Взгляд её был устремлён в сад сквозь панорамное окно гостиной. — Иоланта, послушай. Я, конечно, не чувствую запахи, но остальные четыре чувства при мне. И я прекрасно вижу твою напряжённо выпрямленную спину и покрасневшие уши, признаки твоего гнева и обиды, слышу, что твои губы дрожат, меняя твой голос, и думаю, что если прикоснусь к тебе, то узнаю, что дрожат не только они. А если поцелую тебя, то, возможно почувствую вкус соли на губах. Меня не так просто обмануть. — Ты когда-нибудь смотрел на солнце, Майкрофт? — вдруг спросила Иола. — Что? — удивлённо переспросил Майкрофт. — Нет. Не смотрел. Зачем? К тому же, это вредно для глаз. — Но ведь оно такое чудесное, дарит нам день, согревает нас. В детстве я любила смотреть на солнце. Но ты прав, у него есть один недостаток, на него нельзя смотреть широко открытыми глазами. Однако, если смотреть на него, сощурив глаза, то этого можно не замечать. — К чему ты это, Иоланта? — Так и с тобой, Майкрофт. Ты — замечательный человек, ты даже сам не представляешь, насколько. Я очень тебя люблю. Но у тебя, как и у солнца, есть один недостаток. Ты не можешь мне ответить, ты можешь только играть чувства. И если сощурить глаза, то можно этого не замечать. Но я так устала прищуриваться! Иола закрыла лицо руками, пряча взмокшие вмиг глаза. Словно так он бы не заметил её слёз. Майкрофт подошёл к ней, обнял за плечи и притянул к себе. Иола уткнулись ему в грудь лицом, наверняка пачкая рубашку и галстук слезами с примесью косметики. — Прости, Иоланта. Я стараюсь, но ты же знаешь, я мало что могу изменить. Боюсь, что прищуриваться придётся всю жизнь. И поверь, я никому не желаю такой судьбы. Особенно тебе. Ты очень дорога мне, я сам не представлял, что такое возможно, но ты всё же стала моей слабостью. — Звучит, как признание в любви, — усмехнулась мисс Лорейн. — Да, это что-то очень похожее, — кивнул Майкрофт. — Поверь, я понимаю, как тебе трудно, поэтому, если ты примешь решение уйти, я не стану держать тебя и пытаться вернуть. — Нет, — решительно помогала головой девушка, порывисто обнимая своего любимого мужчину, — нет, я не хочу уходить. Это просто минутная слабость. Я люблю тебя, Майкрофт, и буду бороться за тебя до конца. — Это похоже на мазохизм, мисс Лорейн, — усмехнулся Майкрофт, но Иола почувствовала, что он рад её решению, — вы не находите? — А с вами по-другому не получится, мистер Холмс, — лукаво ответила Иола и, решив сменить тему, задала давно мучивший её вопрос: — Однажды ты сказал, что помнишь мой запах. Как ты думаешь, почему он тебе так запомнился? — Он мне не просто запомнился. Он врезался мне в память, он был со мной все эти годы. Долгое время моей единственной настоящей мечтой было почувствовать этот запах. Потом я смирился. — О! — только и смогла произнести девушка. — Ты, очевидно, отлично помнишь день, когда мы встретились впервые, — заметил он. — Конечно, я его никогда не забуду. — Мне тогда очень понравился твой запах, меня это даже смутило, ведь ты была маленькой девочкой. А вечером этого же дня ЭТО произошло. Так что твой аромат — самое яркое мое впечатление о мире, отныне мне недоступном. — Господи, Майкрофт, — воскликнула Иоланта. — Значит, сегодня годовщина того дня, когда… — Да, когда я многое потерял. И уж конечно не стремлюсь его отмечать. — Я — идиотка. Прости меня, — расстроено произнесла Иола. — Ты не виновата, ведь ты не знала. Скорее тут моя вина. В этот день я всегда веду себя немного несвойственным мне образом. Именно поэтому стараюсь избегать в этот день принимать важные рабочие решения. «Боже, все ведь могло быть совсем по-другому, если бы ЭТО не случилось» — подумала девушка. — А что произошло вечером, Майкрофт? Расскажи мне. — Не думаю, что стоит. — Прошу, доверься мне. Я пойму, даже если ты совершил что-то ужасное. Я уверена, если расскажешь, тебе станет легче. — Очень в этом сомневаюсь. Но пожалуй, пока ты не напридумывала себе что-нибудь постыдное или не вообразила, что связалась с маньяком, я поведаю тебе свою печальную историю. Только если ты пообещаешь, что не расскажешь ничего Шерлоку, — строго сказал он. Иола, конечно, пообещала. — В детстве, как все маленькие дети, я мечтал о братике или сестрёнке. Когда мне было семь, моя мечта исполнилась. У меня появился братик, Шерлок. Я был очень рад. А ещё через год на свет появилась она. Моя сестра. — У вас с Шерлоком есть сестра? — удивилась Иола. — Была сестра. Когда родители показали мне её, она была такая маленькая, такая красивая. И она потрясающе пахла. Морским бризом, мимозами, жасмином, лемонграссом и чем-то ещё, чему название я тогда не знал. Потом узнал, что это пачули. Именно после её рождения я увлекся парфюмерным делом. Я просил родителей назвать её Белоснежкой, потому, что у неё была светлая, почти прозрачная, кожа и черные волосы. Хорошо, что они меня не послушали и назвали её Эвр. Богиня восточного ветра. Я ее очень любил, она была моей принцессой. Я постоянно возился с ней, укладывал спать, играл, учил говорить. Счастье, казалось, окончательно поселилось в нашей семье. Но через некоторое время Эвр начала вести себя странно, словно погрузилась в себя. Однажды мама застала её, когда она резала кожу у себя на руках. Когда я спросил, зачем она это делает, сестра ответила, что хотела посмотреть, что находится под кожей. Я спросил не больно ли ей. Она в ответ спросила, что такое боль? С тех пор я стал следить за ней, но я не мог быть рядом с ней и с Шерлоком все время. И когда Эвр было десять, она совершила убийство. — О боже! — воскликнула Иола. — У Шерлока был… пёс, Редберт. Однажды он пропал. Шерлок очень сильно его любил, Иола, он везде его искал, мы все искали, кроме Эвр. Она все время повторяла стишок, загадку, разгадав которую мы могли бы найти собаку. Так мы поняли, кто причастен к пропаже Редберта. Но никто из нас не смог разгадать её загадку и Редберта так и не нашли. Шерлок очень переживал, а сестру, казалось, по-настоящему забавляло происходящее. А потом Эвр устроила пожар, в котором мы все чуть не погибли. Мы едва выбрались из огня, а она стояла, смотрела на полыхающий дом и в её глазах было восхищение. После произошедшего дядя Руди, наш родственник, упрятал её в какое-то исправительное учебное заведение. Так это он нам представил. Но я знал, что за красивым пафосным названием скрывается обыкновенная психбольница. Я умолял его и родителей не делать этого, я знал, что там станет только хуже. Но родители боялись за Шерлока и не послушали меня. В тот день, когда ЭТО произошло, у меня впервые за долгое время было хорошее настроение после праздника. Ведь там наконец удалось расшевелить Шерлока и он впервые со дня пропажи Редберта улыбался. А ещё потому, что я встретил тебя. Но в этом я бы не признался и себе самому. А вечером пришёл дядя Руди и сказал, что в школе Эвр был пожар, в котором сестра и много других детей погибли. Этот пожар устроила тоже она. — Господи, какой ужас, — прошептала Иоланта. Взгляд Майкрофта был направлен мимо Иоланты. Он, словно не слыша её, продолжал свой страшный рассказ: — Мама очень плакала, у отца на глазах тоже были слёзы, а я не мог плакать, я словно впал в ступор. Потом, помню, ушёл в свою комнату, и там меня накрыл такой адский гнев, что я просто начал крушить всё, что под руку попадало. Я в эту минуту ненавидел и дядю Руди, и родителей, а сильнее всего самого себя. Это я её не уберёг, я не настоял, чтобы её не отправляли в спецшколу, я во всём был виноват. Вдруг у меня потемнело в глазах, помню только вспышку дикой головной боли, я, кажется, потерял сознание. Меня нашли родители, они прибежали на шум. Сначала я не понял, что что-то изменилось, мама бросилась успокаивать меня, обнимать. И тут я понял, что она не пахнет, вообще вокруг нет запахов. Я спросил, почему исчезли запахи и не кажется ли им это странным. Мама так испуганно на меня посмотрела, а дядя Руди закрыл лицо рукой. И я понял, что запахов не чувствую только я, для них ничего не изменилось. Я не помню, что было дальше, но говорят, была страшная истерика. Сейчас я с трудом могу представить, чтобы я впал в истерику, но тогда Руди и папа меня вдвоём еле удерживали. А затем на меня навалилась апатия. Мама успокаивала меня, говорила, что скоро все пройдёт, почти от меня не отходила. Я знаю, она жутко боялась, что я наложу на себя руки. Дядя Руди притаскивал каких-то врачей — светил психологии, но все оставалось по-прежнему. И до сих пор… по-прежнему. Иола сидела ни жива, ни мертва, боясь пошевелиться. По спине её от этого рассказа прошествовало стадо мурашек. Господи боже, да это представить страшно, не то что пережить! — Бедный мой, — прошептала она и осторожно погладила его по волосам. — Не стоит меня жалеть, Иола. Это моё наказание за то, что не уберёг сестру. Я научился жить с этим. — А почему нельзя об этом говорить Шерлоку? — спросила Иола, чтобы немного перевести тему со своей неуместной, по мнению её любимого человека, жалости. — Потому что он забыл, что у нас была сестра. В его реальности Эвр не существовало, — ответил Майкрофт. — Забыл? Как такое возможно? — прошептала Иоланта. — Психика человека — очень тонкая вещь. Каждый реагирует на стресс по-своему, — пояснил Майкрофт. — Теперь у меня две фобии: что с ним что-то случится и что однажды он вспомнит. Это и служит катализатором всех наших разногласий и ссор. Шерлок не мог понять, почему со мной случилась беда. Мама придумала какое-то нелепое объяснение, что-то про стресс из-за учёбы и, как ни странно, Шерлок принял эту версию. Но не желал понять, что привычного ему старшего брата больше не существует. Он пытался вести себя со мной как раньше, но регулярно натыкался на стену холодного равнодушия. Я был тогда не в себе, а Шерлок слегка избалован и не привык к игнорированию своей персоны. Он стал дразнить меня заучкой и психопатом, надеясь вывести меня из себя и получить хоть какую-нибудь реакцию. А когда реакция наконец последовала в виде злых едких замечаний про его умственные способности, жутко на меня обиделся. К тому же, включившийся у меня режим гиперопеки тоже не прибавил мне очков его глазах. Злобный старший брат, который не умеет любить, зато постоянно лезет с нравоучениями и мешает жить так, как хочется. Не лучший вариант, правда? Таким он меня видел тогда. И с тех пор мало что изменилось.***
Майкрофт был благодарен Иоланте, что настояла на рассказе. Ему и правда впервые за долгие восемнадцать лет удалось заснуть в памятную для него ночь. Пусть он рассказал и не всю правду, всю правду он не мог рассказать никому, даже своим родителям. Он один должен был оставаться хранителем этой страшной тайны. Он проспал почти до полудня, чего с ним не случалось с раннего детства. Разбудил его мерзкий назойливый звук, который настойчиво вгрызался в не желавший просыпаться мозг. Когда Майкрофт сообразил, что это звук его рингтона, телефон разрывался уже больше минуты. Слушая доклад взволнованной помощницы, Майкрофт чувствовал, как спокойствие, которое он обрёл этой ночью, рассыпается пеплом и уносится прочь шальным восточным ветром, напоминая ему, что расслабляться нельзя никогда.