Богиня Лета До рассвета Всё искала лебедей. Смотри в окошко, Моя крошка, Там лебеди в окне. А бедняжка Лета Позабыла за всё лето, Где искала лебедей. Так усни же на кроватке, Может быть, она украдкой Посмотрит в твои сны. И тогда богиня Лета Увидит на рассвете Тени лебедей в твоём окне.
В тонкости своего плана Тсуна, однако, никого не посвятил. Он лишь сказал, что ему нужно немного времени, которое они могли бы для него выиграть, пока он занят приготовлениями. Реборн был не против, если его ученик что-то придумал, а Гокудера возмущался, говоря, что не хочет идти на поводу у Тсунаёши, придумавшего план, в суть которого никого не желает посвящать. На самом деле, он просто ни в чём не был уверен. Он придумал этот план ровно в тот момент, когда посмотрел на Реборна. Он вспомнил, что демон две недели заставлял его медитировать, как сумасшедший, и ни в какую не отступал от своего, и тогда-то Тсуна подумал, что это должно быть, неспроста. И вот когда он подумал обо всём об этом, к нему в голову пришла эта сомнительная идея. Он ведь начал мучить его всей этой медитацией именно после того, как хорошенько отругал его за то, что тот использует силы других тёмных владык, вместо того, чтобы открыть свои силы потенциального тёмного владыки. Так может ли быть так, что медитация как-то способствует открытию этих самых сил? Сейчас было совсем не время для экспериментов, и он, и демон отлично это понимали, но это действительно был хороший шанс попробовать! Отправив спутников своих отвлекать лиходея, он нашёл наиболее ровный и чистый участок земли, начертил самый обычный круг для защиты, достал из вещмешка белые свечи, поставил их, как нужно, сел в середине и поджёг. Дальше он достал один из кожаных мешочков с травами, достал маленький чугунный сосуд и горючее. Положил перед собою асбестовую сетку, поставил на неё чугунный сосуд, насыпал к горючему немного сухих листьев Ангелики и поджёг с помощью зачарованного огнива. Пожалуй, трава эта, которую иные называют «архангел», универсальна с точки зрения применения в магии — с помощью неё можно как изгонять зло, так и помогать свершиться делам греховным и непотребным. И в том, и в другом Тсунаёши был настоящим экспертом, уж он-то точно знал, когда эту траву лучше всего пустить в ход. Обычно он использовал её для изгнания нечистой силы, но сейчас она нужна была ему для того, чтобы защититься. Он сел в позу для медитации и стал ждать. Долгое время ничего не происходило. Было тихо и спокойно, даже ветер не колыхал пламень свечей и горящей в чугунном сосуде Ангелики. Над головою было серое небо, и даже птицы здесь не летали, это место было жутким от того, сколь оно, всё-таки, безжизненно. Внезапно, перед его глазами появился ворон. Он не осматривался, перебирая лапками, не искал чего съестного, как обычно делают птицы, снисходя с небес на землю. Он пристально глядел прямо ему в глаза. Ещё один способ снести иллюзии — поверить в них и разрушить изнутри. Также как разрушить здание изнутри можно, пройдя через дверь, разрушить иллюзии изнутри можно, поверив в них. Войдя в царство иллюзий, можно снести их все небывалой трансцендентной силой! Какое-то время они с вороном спокойно глядели друг на друга. Тсунаёши всё ждал, и он даже вспомнил нечто чем-то похожее, потому и усмехнулся.Но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда, Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?*
Сухие листья в чугунном сосуде с древним орнаментом на нём горели, но вскоре подул ветер, завыл в ушах колдуна, и сдул огонь, а тот погас. Ветер сдул и ворона — тот обратился пеплом, что тут же развеялся по ветру. Какой-то холод пробрал Тсунаёши, тело его покрылось мурашками, а сердце трепетало в ожидании чарующего действа. Впереди он увидел широкую тропу, которой, помнилось ему, раньше здесь не было, и по бокам от тропы этой стелился лёгкий, призрачный туман цвета сажи. Через некоторое время на тропе показались люди, и лица их были искажены болью, горечью и скорбью, тела же их будто бы скрывала тень — они были черны, и только в каких-то просветлениях можно было выделить от основной чернильной массы то руки, то ноги. Он нахмурился и всё никак не мог понять, почему толпа так плохо освещена, а подле них будто бы поселилась тень, но узнал ответ, когда перевёл взгляд выше, не меняя положение головы. В лесу воцарилась ночь. Небо постепенно становилось абсолютно чёрным, словно весь свет стремительно мерк, погружая землю в доисторический мрак и ужас. Это напоминало ему одновременно рассказы о зарождении мира и о его падении. О том, как в самом начале дрожащие тёмные существа с горящими лицами гибли от проникновенного сияния света жизни, а также о Страшном суде, о пришествии Антихриста, кому суждено повергнуть землю в пучину боли и страданий, бедствия запустения. Честно говоря, ему, тому, кто сам рискует пасть на Страшном суде и быть уничтоженным, проклятым самым жестоким способом, стало страшно, когда он глядел на чёрное небо и думал об этом. Он много раз видел фрески с изображением Страшного суда, и ему становилось тошно от той их части, где осуждённые грешники перебираются по телам друг друга, пытаясь сбежать из лодки Харона, везущей их на казнь, как извиваются мертвенно белые женские тела, как те слёзно просят пощады. Видел, как отчаяние их спорит с проникновенным, чёрт возьми, светом тех, кто не был осуждён, кто жил праведно и благочестиво. И хоть взгляд его оставался спокойным, из глаз невольно потекли слёзы, когда он смотрел наверх. Огонь в его чугунном сосуде потух, а кроме него больше ничего не могло осветить непроглядную темень. В конце концов, стало так темно и жутко, что ему начало казаться, будто это его глаза ослепли, вот и видят пред собой одну лишь тьму. И в темноте ему слышались нежные женские голоса. Они лишь красиво напевали какие-то звуки, но голос их казался плачущим, молящим, это было похоже на пение в заброшенном храме. Заброшенном и дотла сгоревшем вместе с погоревшими в нём заживо людьми. Пение было настолько проникновенным и чистым, настолько самозабвенно отчаянным и горьким, что казалось, будто сумасшедшие женщины, сохранившие в сердце в своём любовь и нежность не смотря на своё безумие, пели словно бы в мольбе, но вовсе не Господу Богу. В такие моменты Тсуна возвращался мыслями к самому нежному созданию в своей жизни — матери. Она с детства охраняла его, заботилась и окружала нежностью. В детстве Тсуна был пугливым мальчиком, и всего на свете боялся, но мать брала нежно его ладонь и вместе с ним боролась со всеми его страхами: с монстрами под кроватью, со страшными птицами за окном, со страхом огня и темноты.Не гуляй допоздна, иначе тебя съедят те, кто живут во тьме.
Глядя в непроглядную тьму, он вспоминал слова матери, а слёзы, что текли по его щекам, холодили кожу вместо того, чтобы быть горячими, как будто то была самая обычная вода. Стало холодно и в ушах стоял гул, словно то были завывания ветра, однако ни ветерочка не коснулось его кожи, только непонятная стужа охватила местность. Воздух был морозным, в нём как будто застыли кусочки льда, и Тсунаёши трясся всем телом. Но не долго ему суждено было сидеть во мраке — вскоре белые свечи вокруг него загорелись синим пламенем. Это проявление эффекта от сожжения Ангелики, синий огонь, древний символ связи между этим миром и миром потусторонним, ответная реакция на воздействие тёмных сил. Его тело находилось в реально существующем мире, но разум добровольно попал в ловушку — мир, который существует столько, сколько иллюзионист способен поддерживать его существование. Синие огни — это весточка из реального мира, связь, что напоминает ему о реальном мире, не даёт пропасть в омуте злых чар, заблудиться во тьме, потерять себя. Это как если бы он сидел где-то на чернильно-чёрном дне глубокого океана, где холодно и жутко, но к его телу привязана длинная верёвка, с помощью которой он может вернуться назад. Главное, чтобы верёвка не оборвалась, иначе он рискует потерять связь с берегом, навечно оставшись погребённым под толстым покрывалом ледяных вод. Не стоит надеяться на то, что огонь не угаснет, нужно стараться поддерживать его существование. Было тихо и долгое время ничего не происходило. Пространство немного осветилось светом синих огней, и когда он дышал, пар появлялся у его рта, как бывает на морозе. Пение совсем утихло, но ему на смену пришёл тихий, неразборчивый шёпот множества голосов. Ему чудилось, что за спиной его стоит целая толпа людей, что обвиняет его в чём-то осуждающим шёпотом, но он не смел обернуться, чтобы посмотреть, что там происходит. Казалось, что они приближаются, дабы шептать ему прямо над ухом, но шёпот всё равно оставался слишком тихим и неразборчивым, лишь некоторые слова, как «грешник», «отродье», «проклятый», можно было расслышать. Ему становилось всё яснее — эти голоса осуждают его за его собственное рождение. Иллюзионисты страшны тем, что способны выхватывать из сознания жертвы самые глубокие страхи и переживания, причём не важно, в полной мере та осознаёт их или нет. Дальше мастер преобразовывает их в зловещие иллюзии, но неужели он действительно переживает о чём-то подобном? Он думал об этом, когда неожиданно перед ним взревело пламя, подымаясь выше растущих на острове деревьев. Расширившимися от смеси страха и удивления глазами он смотрел на то, как чернильные силуэты деревьев обращаются крышами зданий и шпилями да очертаниями готический соборов. Создавалось впечатление, словно это не деревья обратились силуэтами города периода Среднего Средневековья, а ему всё это время казалось, что перед ним лес, хотя на самом деле был город. Помня о том, что сначала здесь появилась тропа, по которой шествовали люди с искажёнными лицами, он посмотрел в том направлении, и там тоже горел огонь. Он увидел, что там стоял длинный и толстый столб, к которому была привязана женщина с длинными рыжими волосами, под ногами её были дрова и ветки, а сама она нещадно горела. Однако она не кричала, а пела, и пение это было таким же, как то, что Тсунаёши слышал до того, как загорелись свечи. Она плакала, и слёзы текли по её лицу да пропадали в зареве огня, а её чистый глас звучал отчаянно и печально, это была песня смертника, который, не смотря ни на что, всё-таки хотел жить. Вокруг неё сгрудилась целая толпа народу, и она, очевидно, злилась: злилась на них за то, что они смотрят на неё, злилась за то, что эти люди останутся жить тогда, когда она умирает здесь, злилась за несправедливость. Наверняка она ничего плохого не сделала, просто была жутко красивой женщиной с огненно-рыжими волосами, мечтающей родить ребёнка, мечтающей любить. Но вскоре пламя от костра разрослось и охватило весь город, испуганные люди спасались бегством, но огонь всё равно пожирал их тела, поглощал их дома, в которых спали дети и старики. Те, кто мог, выбегали из дома, и если это были матери с детьми, первые закрывали собою последних. Матери плакали, ткань одежд, в которые они были одеты, немедля выгорали, волосы тут же таяли в огне, но и они не кричали, а лишь пели в страхе, в великом горе. Дети звали своих матерей, только и твердили «мамочка» да «матушка», цеплялись руками за горящие одежды, обжигая крошечные пальчики. Некоторые дети, с которыми никого не было, горели и плакали, а взрослые, не обращая на них внимания, спасались бегством, топча под ногами малышей и совсем младенцев. Маленький Тсуна всегда боялся огня, темноты и охоты на ведьм. Все предки его были колдунами, и страх перед жестокими истязаниями, перед священными кострами вжился ему под кожу с раннего детства. Ужасный страх пожарищ и костров нельзя было выжить из него никакими усилиями. Каким бы он ни был смелым, его страхи, хоть и не мешали ему в большинстве случаев, всё-таки жили в нём. Посреди горящих зданий и мечущихся людей, на фоне горящего готического собора с высоким шпилем, означающий руки паствы, тянущейся к небу, он заметил женщину с ребёнком. Она медленно брела, лица её отчего-то не было видно, словно она стояла спиною к предзакатному солнцу, и на руках её был ребёнок, которому она что-то тихо напевала. Её голос был еле слышен, но, в отличие от остальных, её голос не был плачущим, а её песня — печальной. Наоборот, приглядевшись, Тсуна заметил на её губах улыбку, а прислушавшись, понял, что пела она сыну своему колыбельную. Эта женщина укачивала ребёнка посреди пожарища! Либо это у парня странные иллюзии, либо разум Тсунаёши пытается обмануть его, подсовывая ложные страхи, образы, которые на самом деле не смогут заставить его отчаяться, дабы выбраться из-под его власти и нанести удар. Но что это тогда за образ? Женщина в лёгком платье привлекала к себе всё внимание, очевидно, её образ очень важен, а значит, Тсуна должен знать, кто она такая. — Так усни же на кроватке, — смог разобрать он слова, что произносил её мягкий, очень знакомый нежный голос. — Может быть, она украдкой посмотрит в твои сны… Глаза Тсунаёши расширились, и теперь он точно понял, что это была за женщина и что за ребёнок у неё на руках. — И тогда богиня Лета увидит на рассвете, — пела она с очаровательной улыбкой на губах, — тени лебедей в твоём окне. Это была его мать и пела колыбельную она своему единственному ребёнку — Тсунаёши-куну. Это может значить только одно — его сознание пытается обмануть иллюзиониста, чтобы с помощью разума своего пробраться в самую глубь иллюзий и одним ударом снести их. Но этого было мало, нужно пробраться ещё глубже, и теперь он нашёл способ сделать это — использовать образ матери, которая всегда была ласкова с ним, всегда нежно помогала ему справиться со всеми его страхами, со всеми опасностями, что готовит для маленького Тсунаёши этот тёмный и таинственный мир. Теперь, когда его разум окончательно настроил связь с миром иллюзий, он может это сделать. Его разум помогал себе вне зависимости от того, осознаёт ли это Тсунаёши, и в следующий момент картинка сменилась, перед ним вновь предстал лес, только другой, не тот, в котором он находился на самом деле. Здесь тоже стояла ночь, но она была ощутимо не так черна, как в предыдущей иллюзии, вокруг были зелёные деревья, а земля устлана тёмно-зелёной травой. Перед ним также был костёр, а вокруг него танцевали люди. Казалось, он тоже должен был принять участие в плясках вокруг костра, но почему-то лишь сидел и смотрел на него круглыми глазами, ничего не видящим взором. — Ты боишься огня? — спросил его задорный голос той самой женщины — его матери. Ему казалось, что где-то здесь должен был находиться он, только иллюзорный, как и его мать, но, похоже, обращались именно к нему, настоящему. Как будто иллюзия видела его так, как видят обитатели одного и того же мира. Но это было логической ошибкой, ибо Тсуна по-прежнему был реальным, а мать — мнимой. Этот хитрый приём часто используется для того, чтобы обмануть жертву, и если та ведётся, последствия могут быть катастрофическими — может оборваться связь между реальным миром и миром иллюзий. Если синие огни погаснут, его разум застрянет в мире иллюзий, тело же так и останется в реальном мире. — Не бойся, мой маленький сынок, — говорила она крайне ласково. — Танцуй со мной. Это были его воспоминания из детства, он когда-то точно также смотрел на огонь и на то, как люди весело скачут подле него. Он помнит, что боялся огня, и мама попросила всех своих друзей и мужа, которые в тот момент были рядом, потанцевать вокруг огня, чтобы показать этим, что огня не нужно бояться. Что кроме печали он может принести и радость, и веселье. Тсунаёши грустно улыбнулся. Он не пошёл за матерью к огню. Ни тогда, ни теперь. Она повернулась и, смеясь, прыгнула в огонь, перепрыгнула костёр с весёлым смехом, придерживая полы платья, и, перепрыгнув, пустилась в пляс. Она задорно притоптывала босыми ногами и кружилась, как бывает в славянских народных танцах. Не смотря на то, что это иллюзия, он был рад снова увидеть эту сцену из детства. И, к тому же, понял, что пора. Он собрал всю силу в кулак для того, чтобы без всякого круга попробовать использовать то самое, что помогло ему победить Реборна тогда, в школе, когда у него не получилось сделать это по закону людскому. Использовать тёмную силу внутри него.