Зло как естественная сила

— Слушай, так ты говоришь, что демонов здесь не может быть? — за столом задал вопрос Пидор-кун. Прошло около недели с тех пор, как Пидор-кун и Тсунаёши встретились в этом весьма отстойном параллельном мире. Он поселился пока во временной штаб-квартире будущего Сатаны, который внимательно следил за тем, чтобы тот не наделал глупостей. Парень оказался дико любопытным, его тяга к знаниям поражала и восхищала, но… с его появления Тсунаёши практически не спал. Днём, на паршивых уроках, он чиркал постоянно в своей тетради круги и схемы, предположительные версии кругов для возвращения. В первые дни он отмечал себе на полях тетради всё, что помнит о перемещении между параллельными мирами, потом суммировал, обобщал их и делал какие-то логические выводы. По сути, он пытался заново создать путь обратно, но пока что, сколько бы он ни пробовал, ничего не выходило. А самое ужасное то, что оно может не выходить не только потому, что он делает что-то неправильно, но ещё и потому, что ошибка, вероятно, загнавшая их двоих сюда, просто ещё не устранена системой. А ночью он выбирался в какое-нибудь тихое место, которое мало тревожили люди: поляна или лес, заросли. Он чертил круг белым мелом, зажигал белые свечи и садился в центр. Поначалу он долго смотрел на небосвод: на Луну, на небо цвета железной лазури, на мелькающие вдалеке одинокие звёзды, такие же одинокие, как сам Тсунаёши ощущал себя вдалеке от родного дома. Он вдыхал глубоко ночной воздух, закрывая глаза, и ресницы его трепетали какое-то время, но вскоре успокаивались, и сознание его полностью погружалось в медитацию, которой научил его Реборн. Так, колдун чувствовал свой мир — магию, что текла по исходному миру и маленькими тёплыми потоками вливалась в эти одинокие параллельные миры, чувствовал силу ночи, её покровительственную заботу. Он чувствовал себя так, как будто разжёг огонь на дне колодца: вокруг темно, ничего не видно, пахнет сыростью и кажется, что он одиноко умещался где-то очень глубоко, и там, в одиноком холодном колодце огонь, что он разжёг, освещал его мир, напоминая ему о доме. Или как будто он сидел на Луне — на безжизненной планете, куда его забросил сломавшийся спутник, который он чинит для того, чтобы вернуться обратно. А вокруг лишь чёрная, непроглядная пелена чарующего лунного небосвода с голым, опустошённым пейзажем. — Да, здесь нет демонов, — подтвердил мрачный Тсунаёши, у которого от усталости и безысходности появились пугающие круги под глазами и кожа побелела. — Но в этом мире другой ты тоже что-то натворил, поэтому за тобой гонится мафиозная полиция. Скорее всего, здесь тоже были какие-то Эстранео, которые мучили людей, и тебя вылавливают за их убийство. — И здесь тоже? — мрачно заметил иллюзионист, невольно вздрогнув. У парнишки явно была травма на этот счёт, его тело прекрасно запомнило все те, должно быть, невыносимые мучения, которым подвергали его учёные. Оставалось только гадать, смогут ли годы счастья, которые наверняка будут ниспосланы системой или уже, излечить его разбитое сердце, залатать повреждения в его израненной страданиями душе. Но почему-то злой и циничный Тсунаёши подумал, что, если благополучие этого человека будет каким-то образом зависеть от него, он сделает всё, что в его силах, дабы помочь ему. Кстати, тот до сих пор не назвал своего имени. Не то, чтобы Тсунаёши спрашивал. Он надеялся, что тот не стерпит называться пидрилой и, в конце концов, скажет, как его следует называть, но, похоже, «Пидор-кун» его вполне устраивало. Видимо, он просто брал пример с Гокудеры-куна, который стоически терпел называться Изврат-куном. Тсуна пожал плечами. — Они не демоны, а люди, и сильно влияют на твою судьбу в «исходном» мире, поэтому должны быть здесь, — он задумчиво пожевал хлебушек с маслом, запил его чаем и добавил: — Не имеет значения, что влияет на твою судьбу в этом мире, оно не обязано появляться и в остальных. Но если что-то сильно влияет на твою судьбу в «исходном» мире, оно обязано проявится во всех параллельных мирах. — То есть ты хочешь сказать, что я обязан страдать, в каком бы из этих чёртовых миров ни оказался? — оскалился в бессильной злобе иллюзионист. — Во всём бесконечном множестве? — Смотри на эту проблему позитивнее, — с совершенно непроницаемым выражением лица человека, который не спал несколько ночей подряд, посоветовал Тсунаёши, вскидывая бровь и намазывая маслом ещё один ломтик хлеба. — Может, в одном из миров ты стал одним из них? Или они всю душу из тебя вытрясли, и ты стал беспомощным овощем? Есть разные вариации тебя и твоей судьбы, так что задумайся, ведь могло быть и хуже. Тсуна откусил от хлебушка, размышляя. Его бесил этот придурок там, в «исходном» мире, но сейчас Тсунаёши находит в этом пареньке единственную отдушину — в нём чувствовалось то родное, что объединяет жителей одного мира. Между ними больше не было вражды, потому что попали они в одну и ту же ситуацию, что сблизило их. — Но если здесь нет демонов, — иллюзионист внимательно на него смотрел, что-то выискивая в жующим напротив человеке, — как здешние знают об их существовании? Или о существовании богов, которых… тоже здесь нет? — Не то, чтобы они не могли сюда попасть, — задумчиво потянул Тсунаёши-кун, — просто им это не нужно, но дело даже в другом. О богах и демонах, в частности, об их именах, о некоторых их деяниях, люди параллельных миров знают из рассказов прибывших сюда путешественников из "исходного" мира. — Но… но ты же сказал, что этого делать нельзя, — опешил иллюзионист, немного опустив челюсть, как будто до этого подразумевалось, что слово Тсунаёши — закон. — Они сделали это, — пожал плечами колдун, прикрывая глаза, — и жестоко за это поплатились. — Как… — иллюзионист неуверенно поводил указательным пальцем по столу, создавая спиральный узор из хлебных крошек и просыпанного Тсунаёши сахара, — Иисус? Его собеседник вскинул бровь, глядя внимательными глазами. — Откуда ты знаешь это имя? — У нас в классе есть девочка, которая называет себя некой христианкой. Я задал ей вопрос, и она, изумившись моему незнанию, поведала мне отдельные вещи. Некоего Иисуса она назвала Мессией. Он же иллюзионист, Пидор-кун смог наиллюзорничать так, что теперь он учится в одном классе в одной с Тсунаёши школе, а все одноклассники помнят его, как ещё одного странного и умопомрачительно прекрасного (с чем колдун категорически не согласен) парня, вечно таскающегося за «никчёмным Тсуной». Не похоже, что с того дня, когда Тсунаёши явился в этот мир, кто-то сильно беспокоился насчёт подмены. У местного Тсунаёши не было друзей, которые бы сразу заметили изменения, мать его была с лёгкими признаками шизофрении, а отец всё это время либо где-то шлялся, либо и подавно мёртв. Так как «исходный» Тсунаёши тоже не отличался особыми успехами в школьных предметах («Задайте мне любой вопрос про колдовство, и я вас всех порву, уроды!») и спорте, для окружающих всё, что в нём изменилось, — это появление наглости, смелости, хитрости и острого языка. Тсуна не помнил имена своих одноклассников, что уж говорить об их ничего не значащих для него убеждениях, поэтому присутствие ревностно верующих в его классе было для него новым открытием. Тем более, он старался не привлекать внимание подобных личностей после одного случая в младших классах, когда на ознакомительном уроке по религиоведению он ляпнул, что учитель не прав, и на самом деле церковь специально подводила народ к охоте на ведьм, чтобы увеличить своё влияние. — Да, как Иисус, — тяжело вздохнул Тсунаёши. — Он не был колдуном, как я, и неизвестно, как он сюда попал. Скорее всего, из-за того, что не был колдуном, он не знал, что не стоит рассказывать местным всё, что знает о Боге. Очевидно, что не всё-то он знал об устройстве Светлого мира, но о Боге знал. Да и до него кто-то рассказал о Боге, и он… не видел в этом никакой тайны? Его тело распяли на кресте и оставили там. В «исходном» мире о нём мало, что известно. Я не считаю, что он заслужил это. Он заслуживал чёрные полосы тем, что говорил то, чего говорить не следовало, но также совершал добрые поступки. Я читал кое-какую религиозную литературу, надеясь найти хоть какой-то ключ к возвращению обратно, и вызнал, кто рассказал о Боге здешним людям. — И кто? — Моисей, — ответил Тсунаёши, который даже специально выискивал в книгах, кто это сделал. — Именно он дал расширенное понятие о том, кто это такой и чего он хочет. А своими общими стараниями Моисей, Иисус и подобные им личности придвинули этот мир к глобальной катастрофе — эпохе средних веков. — И как Моисей за это поплатился? — М? — Тсуна отпил из чашки чаю. — Десятилетия провёл в тяжёлой переправе через пустыню, и в итоге медленно и мучительно умер где-то в горах в той же пустыне. — Тсу-кун, — в кухню вошла Нана-сан, и Тсуна снова вздрогнул, услышав это нелепое обращение к себе, а в сердце его кольнуло болью, стоило вспомнить об «исходной» Нане-сан, — что тебя заставило так рано проснуться? — То, что мне скоро выходить в школу? — скептически поднял бровь Тсунаёши, глянув на часы и убедившись, что уже действительно пора. — Но ты никогда не просыпался вовремя, — задумчиво изрекла Нана-сан. «Потому что я и не ложился» — добавил про себя Тсунаёши, но на деле встал, чтобы следовать в треклятую школу с Пидор-куном. Пока они шли, к ним присоединился Реборн, а потом и какая-то подозрительная девчонка. Она вскочила на забор и появилась перед Пидор-куном, Тсунаёши и Реборном, как чёрт из табакерки. Она чутка повернулась и на трясущихся ногах двинулась в их направлении по кирпичному забору, сопровождая свои действия странными звуками. «Да и хуй бы с ней» — подумал Тсунаёши, который раньше бы посмеялся над ней, вставил какой-нибудь комментарий, но сейчас он был сам не свой от негодования. Ему вообще в последнее время казалось, что он постепенно отвыкал от того, кем он был, и становился тем унылым чмом, которым являлся местный Тсунаёши. Вернее, если колдун всё-таки вернётся в свой мир (а он обязан), местный Тсунаёши вернётся в это тело и продолжит быть тем же самым унылым говном. Но «исходный» Тсунаёши чувствовал, как постепенно начинал хереть в этом скучном мире. Он было уже решил пройти дальше, но странная девчонка решила поздороваться с Реборном, который подозрительно высоко задрал голову, словно бы (конечно, Тсунаёши не стал бы утверждать), разглядывал пространство у неё под юбкой. «Исходный» Реборн, бывший той ещё сволочью (как никак, кому попало растление человечества не доверишь), всё-таки был джентльменом (хоть и, может, слегка сомнительным), и заглядывать под юбку школьнице не стал бы. Он бы, наоборот, оповестил её о том, что тайна её исподней может быть рассекречена, причём с одним из тех деликатных выражений лица, которые нравились Тсунаёши своей кротостью и смирением. — Меня зовут Миура Хару. — Я знаю тебя, ты живёшь в этом доме, да? У девочки сделалось такое лицо, как будто она, прости Господи, кончила от этих слов, и только сейчас, посмотрев на её блаженное выражение лица, Тсунаёши понял, что дело плохо. Они по дороге в школу встретили извращенца! Обычно, это Тсуна называет всех извращенцами, причём незаслуженно, но сейчас перед ними предстал извращенец подгруппы (это пока временный вердикт) «педофил». — Давай дружить? — говорит она Реборну, и Тсуна даже видит пот у неё на лице — настолько она переволновалась. Реборн дал согласный ответ, и та, снова издав какой-то странный звук, спрыгнула с этого несчастного забора, а потом встала в какую-то весьма странную позу. — Слушай, Савада Тсунаёши, — шёпотом обратился к нему Пидор-кун, и Тсуну, как обычно, передёрнуло от звучания собственного полного имени, — мне кажется, эта девочка… с отклонениями. — Отклонениями? — поднял бровь Тсунаёши, когда некая Хару-тян жалась, что-то пытаясь сказать Реборну. — Да, она кажется опасной. — Да, согласен, нам нужно от неё избавиться, — он снова поднял бровь и неопределённо качнул головой. — Гляди на неё, она же извращенка, помешанная на детях. — И что в этих детях такого? — скривил губы иллюзионист, удивляя тем, что даже он почувствовал волну отвращения в груди. Тсуна скептически на него посмотрел: — У неё спроси. Тсунаёши неоднократно замечал, что все девчонки, которых он встречал, подозрительно липнут к младенцу. Он иногда встречал странно поглядывающую на него Киоко-тян, наивную девочку-идол, которая не подозревает о массовой дрочке на неё доброй половины школы. Она любила посидеть с Реборном, мило щебеча что-то при каждой встрече. Встречал он также очень странную сестру Гокудеру-куна — Бьянки-сан, о готовке которой ходят легенды и Гокудера в туалет. Она, как и эта девочка, была извращенцем подгруппы «педофил», только пошла дальше — называла его своим парнем, красочно описывая их тёмное прошлое мафиози-любовников, не замечая, как у Тсуны кровавые реки лились из ушей. Сам Реборн вёл себя уверенно с ним только тогда, когда не подозревал ещё, что то унылое чмо, которым был местный Тсунаёши, одним недобрым утром заменил опытный колдун. Однажды он пальнул в него некой гадостью, которую назвал «пулей предсмертного желания», которая заставила его раздеться догола и пробежать голышом по всему городу. Никогда ещё в своей жизни будущий, между прочим, Сатана не чувствовал себя более униженным, поэтому на пике отрицательных эмоций под влиянием новейшего в своей жизни опыта повернулся к ребёнку и вкрадчиво прошипел: «Если ты ещё раз попробуешь сотворить похожую херню, я проберусь через твою линию обороны и затолкаю тебе в задницу цветки мака, и поверь мне, это файер-шоу ты запомнишь надолго». После этого ребёнок стал смотреть на него с содроганием, видимо, только сейчас поняв, в какую задницу попал. Тсуна, которому не нравилось бегать по всему городу голышом даже в параллельном мире, где он — не он, говорил абсолютно серьёзно: если собрать дикие маковые цветы под жарким летним солнцем, затолкать в задницу и поджечь заклинанием — столб пламени извергнется оттуда. Неожиданно Тсунаёши прописали ладонью по лицу. Если хотите знать, Тсунаёши даже мать никогда не била, о чём он решил под скептический взгляд пидрилы сообщить ударившей его извращенке. — Ты урод! — заявила она, хотя Тсунаёши был с ней категорически не согласен. — Чему ты учишь ребёнка? Техникам убийства?! — Что? — Дети — это маленькие… — Крикливые писюны, я понял, — прервал её Тсунаёши. — Давай ты не будешь начинать здесь речь про чудных детей и плюсы материнства, мне всё равно это никогда не светит. — Я не это хотела сказать! — возмутилась девушка. — Да я и не собирался слушать. — Слушай сюда… Тсуна снова прервал её, сказав, чтобы она не смела тыкать пальцем в людей, и после этой паузы она хотела ударить его кулаком, но тот перехватил её руку, и вкрадчиво сказал: — Если ты не прекратишь избивать меня при свете дня, я позвоню в полицию, и тогда тебе придётся думать о своём поведении, сидя в обезьяннике. Так что лучше сделай это заранее подальше от ссаных лавочек. Мало того, что под действием манипуляций каких-то младенцев он бегает по городу голышом, так ещё и какие-то наглые, свалившиеся с забора девчонки пытаются дать ему леща. В любом случае, Тсуна выпрямился и сложил руки на груди, давая ей понять, что его слова вовсе не безосновательны — он действительно сделает то, что обещал. В его уверенности не стоило сомневаться — как и в случае с Реборном, которому он на полном серьёзе пообещал затолкать в задницу маков цвет. — Ах ты… — Заткнись, если не хочешь сесть за педофилию. Я слышал, как ты просила Реборна обнять тебя, и это сможет подтвердить мой ананасовый приятель. Девушка надулась и ушла, как только её имя вылетело из головы Тсунаёши. — Ты… — Пидор-кун запнулся, и Тсуна даже подумал, что тот хочет наконец-то возмутиться всем этим идиотским прозвищам, но вместо этого сказал: — ты слушал, что она говорила? — О чём ты? — Тсунаёши раздражённо свёл брови на переносицу, а потом гордо поднял нос: — Это же естественно, что она должна была это сказать. Я этих педофилов знаю. Они сначала предлагают конфетку (но у этой девчонки, видимо, просто не было её с собой), потом «давай дружить», «дай обниму», а пото-о-ом…. — Я-я понял! — Пидор-кун выставил перед собой ладонь, прося Тсунаёши остановиться. — Прошу, не продолжай. Каким бы любознательным он не был, этого он знать точно не хотел. Что ж, это был самый обычный день Тсунаёши в теле местного Тсунаёши, который, поговаривают, был унылым чмом, но Тсуна всё равно чувствовал что-то странное. Глубокой ночью ему привиделся рассвет. Это было странно, но в процессе медитации он как будто ощущал, что его озаряет ещё не восставшее из ночного чернильного пепла солнце, окрашивающее, казалось, беспробудную ночную пелену цветом фиолетового ультрамарина и нежных лепестков роз. Более того, в самом его теле под самой кожей как будто покалывало мягкое тепло рассвета, а нос кроме запаха ночи и травы улавливал еле различимые запахи утреннего солнца, выпечки отца и… идиотского одеколона Реборна. Он бы не сказал, что ему нравился этот запах. Естественно, идиотским он называл его для того, чтобы подразнить демона, хоть у него это и не получалось. Что он может против того, кого назначили главным растлителем человечества? Но сейчас, вдали от дома, этот родной запах, которым пропахла одежда Реборна и подушки Тсунаёши, был самым сладким запахом на свете. Он чувствует «исходный» мир так явственно, как никогда прежде, что говорит о его приближении к попаданию домой. Если он чувствует запахи оттуда, значит, Сиситема исправила ошибку! И вскоре он попадёт домой. Подальше от этого унылого городка, который населяют одни шизофреники да извращенцы. А то, что он чувствовал именно эти запахи — запахи рассвета, домашней выпечки и Реборна — тоже кое-что означало. Там, где сейчас покоится его тело, наступило утро. Емицу встал с утра пораньше, чтобы повозиться на кухне — он любил так делать. А с ним рядом был Реборн. Родной Реборн, пропахший своим дурацким одеколоном. Бессовестно занимающий его кровать, раскидывающий его книги, пьющий вино и критикующий каждый его шаг. Не любящий выходить из его комнаты в присутствии родителей, всегда ждущий его со школы в старом кресле и печатающий пособие по растлению человечества. Тсуна был зол на бессонные ночи, но больше он не чертил лихорадочно круги в тетради, не выписывал ничего на полях. Он ждал того облегчения, которое испытает, стоит ему вернуться назад. Хотел проснуться тем утром, запахи которого так явственно чувствовал сегодня ночью, и увидеть нормального Реборна, перетянувшего на свою сторону большую часть одеяла. Он весь этот обычный день прожил только с этой надеждой в сердце. На его жизнь без конца случались набеги шизофреников. Из всех, кто в этом мире попадался ему на пути, более-менее нормальными были Пидор-кун (и то потому, что он не здешний) и Гокудера-кун. Ещё Киоко-тян была похожа на «исходную», но они и не разговаривали с ней толком, потому что она была милой девочкой-идолом, а он — незаинтересованным в общении парнем, который не помнит имена одноклассников и учителей. Видимо, местный Тсунаёши тоже относился к внушительному числу дрочеров на неё, поэтому она часто пыталась завязать разговор с ним. А отсюда он и познакомился с ещё одним большим шизофреником — её старшим братом. Тсуна не запомнил его имени, но эти горящие энтузиазмом глаза преследовали его несколько дней подряд. Как и сегодня, в принципе, но Тсунаёши, уверенный в том, что скоро вернётся домой, не обращал сегодня слишком много внимания на него и его периодические приступы безумия. Как и у всех в этом безумном городке, где Тсуна каждому второму посоветовал бы сходить к психиатру. Но в какой-то момент всё спокойствие колдуна было разрушено. Всё началось с того, что он сказал что-то типа «Пидор-кун, подай мне ручку» и встретил в ответ не открытый взгляд ставшего таким послушным иллюзиониста, а чужой, незнакомый и жестокий. В последние дни они много разговаривали, в частности, парень понял, что в голове у Тсунаёши много интересной информации. Он спрашивал его про колдовство и про иллюзии, про богов и демонов, и получал ответы на все интересующие его вопросы. Благодаря этому, иллюзионист стал совершенно безвредным, покладистым. — Савада Тсунаёши? — осторожно поднял бровь иллюзионист. — Эй, — Тсуна нахмурился, — я же просил не называть меня полным именем. Сколько раз тебе говорить, что я не люблю, когда меня так называют? — Ты… — он как-то потрясённо замер. — Что здесь творится, чёрт возьми? Где я? — Ты в школе, — с неуверенностью ответил Тсунаёши, бегая глазами по сторонам. — Какой ещё школе?! — вдруг вскричал тот и поднялся на ноги. — Да что здесь, чёрт возьми, происходит? Где Кен и Чикуса? М.М? — Что ещё за Чикуса и что ещё за Кен? Это имена или что? — поморщился Тсунаёши, который, на самом деле, не так много имён знал, потому что все имена маловажных для него людей начисто стирались из его памяти. — Дружище, ты… Неожиданно, осознание заполнило всё существо Тсунаёши. Он понял кое-что очень важное в этой резкой смене характера иллюзиониста. Это произошло так внезапно, что он пропустил мимо ушей какие-то, несомненно, очень важные и наталкивающие на определённые мысли слова паренька. Это был уже не он. Это уже не был тот любознательный, жаждущий знаний паренёк с изломанной судьбой. Это был тот жестокий парень, который изловил всех умеющих хорошо драться учеников школы, чтобы выманить его. Это был человек с холодным. Совершенно незнакомым ему взглядом. А тот парень, что со всем любопытством вызнавал у него тонкости религиозных вопросов… внезапно вернулся домой. Перед ним был «не-исходный» иллюзионист. Этот тип принадлежал этому миру. Но самое главное. Почему Тсунаёши остался здесь? Почему его не забрали обратно, почему он до сих пор сидит здесь, в унылой школе, в ненавистном ему мире? Его затошнило от тревоги и того количества вопросов, что сразу всплыли в голове, и он, не оглядываясь, бежал из школы, пугая своим бледным, перепуганным лицом Реборна и Гокудеру. Он не смотрел на дорогу и почему-то просто бежал, расталкивая вскрикивающих от недоумения прохожих. А когда он остановился, перед ним был тот самый дом. Дом местного унылого Тсунаёши. Аккуратный домик со скатной крышей, отштукатуренными стенами и простенькой калиткой. Всё-таки, это был такой же унылый домик, как и эти унылые улицы, как этот унылый городок, как этот унылый мир, которому практически не досталось магии совершенно волшебного мира.

Перед ним был его личный ад.