Нежные вещи

— МИРОН, СУКА, ХУЙЛО НЕСЧАСТНОЕ, БЛЯТЬ, ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ? — Привет, Слав. Что-то случилось или ты как обычно звонишь мне, чтобы напомнить о своей искренней любви? — сонный голос Мирона почти теряется на фоне полупьяных истерических выкриков его собеседника. — БЛЯТЬ, ОТВЕТЬ МНЕ НА ОДИН ЛЕГКИЙ ВОПРОС, ВЫ, СУКА, КОГДА ДОЛЖНЫ БЫЛИ БЫТЬ В ПИТЕРЕ? — Когда? — устало переспрашивает Мирон — ХУЙ НА, ДВА ДНЯ НАЗАД. И? И ГДЕ ВЫ СЕЙЧАС? ГДЕ ВАНЯ, Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ, ЖИД НЕСЧАСТНЫЙ? — Слав, не ори, голова и так раскалывается. Жив твой Ваня, все у него нормально. К концу недели будет дома. — ТЫ В КУРСЕ, ЧТО КРЕПОСТНОЕ ПРАВО ОТМЕНИЛИ В 1861 ГОДУ? ЕСЛИ ТВОЕЙ ЦАРСКОЙ ЗАДНИЦЕ НАДО, ШЛЯЙСЯ ДАЛЬШЕ ПО СВОИМ ЗАБУГОРЬЯМ ВМЕСТЕ С ТАБОРОМ СВОИМ ЕБУЧИМ, ВИДЕТЬ ВАС ВСЕХ НЕ МОГУ, ЕБАНАТОРЫ ЕБАНЫЕ!       Мирон убирает верещащий и чуть ли не плюющийся ядом экран мобильного на безопасное расстояние и ногой толкает спящего Ваню. Однако Рудбой на эти нежные поглаживания стопой никак не реагирует, продолжая упрямо сопеть назло разбуженному Мирону. — Ваня, проснись, Вань. Твое чудовище сейчас меня сожрет. Не оставляй меня одного с этой бестией.       Ваня мычит что-то неразборчивое и наугад вытягивает руку. Мирон опасливо передает ему мобильный, будто бомбу замедленного действия. — Да, зай?       Если бы Мирону пришлось обозначать Славу каким-нибудь видом фауны, то вряд ли бы он стал оскорблять милых пушистых зверьков. Славу он представлял скорее как нечто, летающее в ночи на перепончатых крыльях, заглядывающее в окна и пугающее ночных расхитителей холодильника. Если когда-нибудь увидишь такого Славу на дереве, то все, молоко скиснет, весна кончится в марте, а новый квартирный арендатор окажется сущим козлом. Безотказная примета для Мирона. — Вань, ты как там? Почему не звонишь? — в руках Рудбоя, великого укротителя всего, не поддающегося дрессировке, трубка зазвучала чуть более мирно. — Ну, зай, тут интернет дурацкий, почти ничего не ловит. Сидим без связи. Ты не переживай, я тебе письмо написал, наверное, еще не дошло. — А… А вообще как ты? — Нормально. Ребята не обижают, кушаю исправно, — полушутливо докладывает Иван. — Да знаю я, как ты там ешь. Небось этот оксигондон тебя на всякой дряни одноразовой держит.       От упоминания собственного имени Мирон морщится и мысленно решает перекреститься. На всякий случай. — Не, все заебись. Хотя по твоим оладушкам я скучаю… Да и по тебе тоже, — понижая тон, интимно шепчет Рудбой. — И я… Вань, заебал, приезжай скорей домой.       На этой душещипательной ноте разговор обрывают операторы, видимо, равнодушные к изъявлениям высоких чувств. Мирон облегченно вздыхает. — И как тебя угораздило так вляпаться, Вано? — Не знаю, — с лица Рудбоя не сходит дебильная улыбка. — Уйди с глаз моих, видеть не могу твою рожу сияющую, — ворчит Мирон, пытаясь вернуться обратно в покинутое царство Морфея.       Рудбой покорно уединятся на балконе с бонгом и остатками блэк джека. До слуха Мирона доносятся жалобные ноты песен про серьезные чувства, трепет первых касаний, голые колени и вообще все то, что кажется таким соблазнительным во внебрачных связях. Измельчал его Ванечка в своих отношениях, сидит вечерами дома, смотрит «Секретные материалы», учится вязать спицами и подъедает домашние оладьи. В лучшем случае сходит с ребятами в бар, но так, на три часика, ведь «Слава дома небось ждет, исскучался весь». Если бы не туры их, забыл бы парень, что такое настоящая жизнь. Вот так думает Мирон, переворачиваясь на другой бок. А Ваня ни о чем таком не думает. Он курит и довольно лыбится в звездное небо, ведь совсем скоро он будет дома есть свои любимые оладьи.