Нежные вещи

      У Славы блядские глаза, в которых надрываясь поют мартовские коты. Вечно голодные, подернутые мутноватой пеленой смутных желаний. Рудбой задыхается. Слава ласковый до одури, тактильный. Сам под руки подставляется, трогается, ластится. Рудбой считает каждый колюче-зовущий взгляд, будто бы невзначай оброненный Славой. Он ведет мысленную статистику каждого ебаного объятия, каждого чужого прикосновения к Славиной коже. Рудбой гасит себя в бессильной злобе       «Не твой, вот ты и бесишься, Рудибой»—нараспев тянет эту присказку насмешливый голос Гнойного в его голове       Ваня будто безвольная тень следует за Славой по всем затрапезным квартирникам, где Славочка, эта сладкая девочка, безвозмездно продает себя за мармеладки. Ваня мониторит все его соц.сети и знает альбом Бутер Бродского почти наизусть. Это превращается в болезненную рану, маленькую язвочку во рту, которую нельзя не потрогать кончиком языка.       Ваня честно пытается забыть блажь по имени Слава, но верно отточенный план идет в пизду, когда на том конце трубки раздается веселый, слегка угашенный голос       —Вань, а можешь меня пощелкать? Тут для нового тура фотки нужны, а я только твоим умелым рукам доверяю, если ты понимаешь, о чем я       А Ванечка все прекрасно понимает. Когда они пьют на двоих дорогой коньяк, чтобы снять лишнее напряжение, а Слава смеется, запрокидывая голову, потряхивая отросшими прядями. Он наверное, уже что-то принял перед приходом, потому что в его глазах будто очередной приход. Ваня видит там теорию струн и космические созвездия. Изгибы плеч, рук, шеи, ног. Ваня смотрит своим третьим зеркальным глазом, стараясь разбить Славу на отдельных фрагменты, обрывки стихов, засвеченные пятна, горький привкус и соль на губах. Славу ведет, его глаза застилает туманная поволока, он выдает свои едкие шутки и не отпускает ладони с боков Рудбоя.       Ваня трясущимися руками ищет среди своего реквизита черную подводку. Он задирает голову Славы, одной рукой удерживая подбородок. А потом нетвердым штрихом очерчивает линии век. Слава дышит через раз, постоянно облизывая сохнущие губы. Ваня думает о чем угодно, только не о том, зачем он вытаскивает из рабочего ящика забытый одной моделью головной убор, золотую корону в ореоле кровавых роз. Он не думает, зачем водружает эту конструкцию Славе на голову, предварительно стягивая с него футболку «Антихайпа»       —А вы точно фотограф? — на свистящем выдохе шепчет Слава       Он стоит на разъезжающихся коленках и расфокусированным взглядом ловит свет. Рудбой чувствует истому, ту сладкую тяжесть внизу живота, ту тягучую сладость в каждом повороте славиной головы, которая вяжет на губах. Слава красивый, он зазывно смотрит угольными глазами, улыбаясь почти одним уголком губ       Ваня пропускает момент, когда Слава подползает к нему ближе, а тонкие пальцы цепляют замок рудбоевских джинс       —Слав, я...       —Ты только не прекращай…       Слава заглатывает целиком. Он уверенно будто не в первый раз работает ртом, не разрывая зрительного контакта с камерой. Рудбою хорошо, он чувствует подступающие волны с каждой вспышкой фотоаппарата. Щелк. Все ночи, проведенные в душе, продроченный на славушкин прекрасный образ. Щелк. Заспиртованное в горьком виски сердце. Щелк. Головка рудбоевского члена, так идеально растягивающая славушкину щеку. Щелк. Разрядка наступает стремительно. Капельки спермы застывают у славы на покрасневших губах, на мелкодрожащих ресницах, на лепестках ненастоящих роз       Остальное Ваня помнит смутно. Как набрасывается Славу и раскладывает его прямо на полу под светом рабочего прожектора. Жесткий свет идет Славе, выделяя скулы, ключицы, острые колени. Ваня знает только, что первый раз берет его без смазки, как наказание за все душевные муки, за все касания и поцелуи, растраченные на других. Он помнит мигающий, обиженный свет отброшенного в сторону дорогущего фотоаппарата. Под красные вспышки, отдающие сигнальным маяком на подкорке мозга Слава кричит и стонет, а когда не остается сил, то беззвучно задыхается в такт грубым движениям Вани       Подводка смазывается и Слава плачет чернильными слезами. Рудбой собирает их губами, а потом грубо берет славу еще раз на кровати, оставляя кровавые соцветия вокруг чужой белоснежной шеи. На груди ногтями он оставляет шрамы, пентаграмму своей маленькой бесконтрольной, сучьей любви       Третий раз Слава уже без сознания. Мягкий и податливый, красивый. Четвертый раз Рудбой кончает всухую, прижимая к себе обессиленного Славу. Он сжимает его как ядовитый плющ, мое, сильнее, больше. Опутывает ноги и руки, вдыхая терпкий запах жженого сахара.       Ему снится голубая птица, тонущая в стакане с виски. Ему снится славин рот, изуродованный беззвучным криком. Ему снится детство и первая домашняя фотостудия, где в подвале он пытался проявлять свои кривоватые, неловкие работы       На утро они не разговаривают. Слава неловко топчется по кухне, избегая прямого контакта, избегая всех острых углов. Как в той компьютерной игре, где ты дрожащей рукой наугад открываешь серые квадратики, надеясь, что на этот раз все закончится благополучно, и вместо чернильной бомбы ты откроешь бессмысленно улыбающийся желтый смайлик       —Спасибо… за съемки — у Славы сорван голос, поэтому благодарность получается больше похожей на выдох       —Ты… Ты обращайся если что       Но оба понимают, что фраза всего лишь двоичный код для расшифровки вежливого прощания навсегда. Слава собирает вещи, они договариваются, что Ваня скинет фотки по почте. На пороге они неловко расшаркиваются, а затем Слава просто уходит.       Рудбой закуривает. Внезапное осознание режет глаза не хуже сигаретного дыма. Ведь он так и не узнал славин почтовый ящик