Предложенные обстоятельства
1 ноября 2018 г. в 03:52
Намджун входит в комнату отеля, прислоняется спиной к стене и выдыхает. Медленно, размеренно выдыхает.
Ну что ж, кажется, он справился. Кажется, он сказал все и так, как хотел.
Намджун опускает взгляд на свои руки (пальцы до сих пор мелко подрагивают), опускается на корточки и сжимает ладони коленями.
Экран телефона вспыхивает голубоватым свечением.
— Да ладно! — улыбается лидер и жмет иконку видеосвязи, — Квон Джиён!
— Эй, мужчина! — смеется в экран Дракон. — Ты сегодня надрал задницы всем этим засранцам, да?
Намджун смущенно хихикает.
— Не скромничай! — У Дракона по ту сторону экрана за плечами табло аэропорта. Он озирается, сдвигает камеру чуть вправо. — У тебя есть пара часов свободных?
— Только не говори мне, что ты в Нью-Йорке… — у Намджуна сдавливает голос накатывающая паника. — Тебе же… ты же… как тебя выпустили из страны вообще?
— Когда ты на частном самолете, можно позволить себе не ставить никого в известность, поверь, — ухмыляется Джиди. — Ну что? Можно тебя украсть на пару часов выпить виски? LaGuardia Airport, это рукой подать до Манхэттэна.
Виски крепкий, насыщенный, дорогой — не обжигает горло, а лакирует, разжижает голос и подсвечивает кожу хмельным румянцем. Квон Джиен в странном порыве в который раз за вечер обнимает Намджуна.
— Джин знает, что ты здесь? — уточняет Намджун, взбалтывая янтарный напиток в пузатом бокале.
— Нет конечно, ты что! — Джиен краснеет, утыкается лицом в согнутый локоть. — Я не знаю, смогу ли решиться увидеться с ним до демобилизации… Не знаю, смогу ли…
— Да брось ты, хен! — фыркает Намджун.
Потом склоняет голову на руки и замирает на секунду.
— И Хоби не знает?
Джиен мотает головой.
— И ты бы не знал, я ж здесь не ради твоей высокоинтеллектуальной задницы… — Джиён откидывается в кресле, слегка царапает ногтями подлокотник. — Так, дела… А что Хоби? Все нормально у вас?
Намджун кисло улыбается.
— Мне иногда кажется, что я… нет, ты не подумай, я замираю от счастья каждый раз, когда вижу его рядом со мной, когда целую… Эй, ничего, что я говорю об этом?
— Говори, — смущается Дракон, — я научился с этим справляться. Не то, чтобы когда-нибудь эта тема перестала кровить, но надо же как-то жить дальше, раз он выбрал тебя… И что, что? Что тебе кажется?
— Иногда мне кажется, что я не справляюсь. Что ему хочется, чтобы… он хочет, чтобы… он боится, что ли… и иногда мне становится так тесно, и нечем дышать, и… Он, знаешь, вдруг вздумал ревновать меня к… человеку, короче, к которому ревновать смешно, ну правда. А Хоби и самому от этого плохо, но… Я постоянно боюсь сделать что-то не так, что он как-то не так воспримет мои слова или поступки… И, знаешь, я так устал от всего этого…
— Что-то рановато ты устал, Намджун, — смеется Дракон. — Вся соль ситуации в том, что, если ты с Хоби, то будь готов жить в этих предложенных обстоятельствах и реагировать на каждое дуновение ветра оперативно и не раздумывая. Не потому что Хосок — такой, а потому что вся эта голубая любовь — это сплошные игры на выживание. Такое, знаешь, реалити-шоу для узкого круга зрителей и миллионов потенциальных убийц.
— Я немного не так представлял себе любовь… — мнет руки Намджун и выпивает еще пару глотков, морщится. — Я думал, что развернуть свое сердце, вывернуть наизнанку и вручить ему — этого достаточно, что же может быть правильнее и искренней?
— О, спустись с небес на землю, Ромео. Мы живем в мире, где для того, чтобы влюбиться в существо своего пола, нужно иметь стальные яйца. А для того, чтобы тебе позволили любить его, чтобы позволили называть это любовью, твои яйца должны быть чугунными. Это ведь только в фанфиках мужские поцелуйчики вызывают сопли умиления и «мимими». А в реале от таких, как мы с тобой, всех тошнит и «нет-нет-нет, ЭТИ не с нами».
У Дракона такая злость во взгляде, что Намджуна слегка потряхивает и под ребрами разливается мятное беспокойство.
— Я думаю, ты преувеличиваешь, я получаюсь прямо каким-то монстром…- хмыкает он. — Воспитываешь тут меня свысока прожитых лет, а сам? Где у тебя были твои стальные яйца? Ты же так все знаешь и так все хорошо понимаешь. Ты и сам-то не справился со своими предложенными обстоятельствами. Ты и на Джина-то решиться не можешь, просто, чтобы что-то начать.
И в этом месте мир, видимо, дает трещину, и Намджун даже не сразу соображает, что происходит. Поэтому не сразу отстраняется, когда губы Джиена мягко накрывают его и затягивают в поцелуй.
Намджуна словно жаром обдает. Боже, он сидит в баре у всех на виду и целуется с самим Джи-Дрэгоном?
— Может быть, ты справишься с этим лучше? — своим чуть капризным почти детским голосом выдыхает в его губы Дракон, прерывая поцелуй.
Намджун отпихивает его и хватается за лицо. Ему уже чудится стрекот затворов фотокамер, он нарастает в его мозгу с геометрической прогрессией.
— Что? — шалея, хрипит Рэпмон.
— Ну ты же, наверное, себе там думаешь: мол, вот я бы, бла-бла, больше ценил бы, не отпустил бы… На вот тебе… мои предложенные обстоятельства… Справься с этим лучше, чем я. Я ведь тоже в чем-то монстр. Правда, я не сразу это понял, а когда понял, было уже поздно.
До Намджуна медленно доходит смысл его слов. Кажется, все вокруг размылось, и только лицо Джиена, вот оно, четкое, в эпицентре… красивое такое… невыносимо красивое и невыносимо несчастное лицо… шевелит губами, выдыхая какие-то ужасные слова:
— Только, знаешь…
Дракон как-то нервно сглатывает и опускает глаза. Намджун впивается взглядом в его переносицу, ожидая, что он скажет еще. Что-то важное… Что-то, что, возможно, все объяснит.
— … знаешь, … Не дай ему уйти. Не отпускай его. Будь тогда уж монстром до конца. Надо будет — выбей из него всю эту ревность и дурь, привяжи его к себе… но уйти не дай.
У Джиёна глаза блестят так лихорадочно, что, кажется, температура за сорок и вот-вот начнется бред.
— … потому что если он однажды уйдет, … — он смотрит на Мона как-то совсем потерянно, — …он больше никогда не вернется… Он — никогда. Я потому и не могу решиться увидеться с Джином, потому что знаю: присвою, привяжу его к себе с первой секунды, врасту в него, пропитаюсь им, а потом… нам все равно не дадут переплестись, потому что, когда созреют плоды, они станут заметны миру. А выкорчевывать его из своей жизни, даже для того, чтобы просто отпустить и не мучить — это будет очень больно. Я не на Джина не могу решиться, это проще всего. Я не могу решиться на последствия, которые будут и для меня, и для него. Я знаю, что они будут, и какими они будут. И шагнуть в это все я…. не могу…
Обычно пишут: «Тур мелькал чередой дней, которые слились в один сплошной поток». Да ни фига они не слились. Джин помнит каждый, сука, свой вечер, каждое раннее утро, когда нужно было выволакивать себя за шкварник из кровати. Все эти дни как рассыпанные по полу шляпками вниз элементы мозаичных пластиковых гвоздиков — они все одинаково разные, их много, но колют пятки, сука, каждый по отдельности.
— Я не знаю, уместно ли напяливать эти штаны, — сомневается вслух Намджун. — Слишком вызывающе, ну слишком. И я очень сомневаюсь, что это будет выглядеть сексуально.
— А ты проверь, — предлагает Тэхён. — На девочках.
Намджун хмурится.
— Звучит, как «проверь на кроликах»…
— Не надо на кроликах ничего проверять! — вскрикивает Чонгук, и Тэ со смехом утыкается в его колени.
— Нет ничего страшного в косяках, Чимми. — гладит Джин Чимина по голове.
А Чимин заливается в три ручья, потому что… «Почему у меня больше всех косяков в группе? Я самый бездарный здесь!»
— Лав ёселф, тебе же говорят, — ерошит Джин взмокшую челку Чимина. — Намджуни вон, целую речь про это оттараторил.
В общем номере каждый занят своим делом, поэтому тишина, воцарившаяся ненадолго, очень хрупкая и почти невесомая.
Шуга пытается переубедить жабу, которая не дает ему потратить несколько сотен баксов на какую-то техническую хрень, поэтому листает каталог на сайте с какой-то решительной злостью.
Мелкие о чем-то шепчутся на диване, хихикая, а потом Чонгук вдруг обхватывает Тэхёна и взваливает его на свое плечо.
— Нас к ужину не ждите, — заявляет он, выходя из комнаты, потом останавливается на секунду, раздумывает, — Хотя…
— Не ждите! — доносится голос Тэхёна откуда-то из области чонгуковой поясницы.
— Что стряслось-то? — недоумевает Джин, когда за ними захлопывается дверь.
— Тэхён обгрыз для Чонгука кусок хлеба в форме сердца, — поясняет Хосок, лениво умиляясь.
— И что? — оборачивается на него Джин.
— Ну, и это очень умилило макнэ. Настолько, что к ужину их ждать не стоит.
И все ржут, а краснеет, почему-то, один Джин.
— Это все, конечно, невероятно романтично, но два этих голодающих снова будут пихать в себя всухомятку всякую ересь, — вздыхает он. — Хоть бы ты им сказал, Джуни…
— Ой, пожалуйста, можно, не сейчас, а? — смеется Джун. — Любовь, как правило, сильнее голода.
Хосок кидает на него быстрый взгляд и замирает, уставившись в лидерскую переносицу.
— Странно, ты самый старший, но никогда не пытался командовать, — удивляется сквозь всхлипы Чимин.
— Ну… — Джин пожимает плечами. — Во-первых, главнокомандующий у нас уже есть. А во-вторых, командовать бантанами — эта затея провальна с самого начала, да, Джуни?
Намджун смеется, находит наощупь ладонь Хосока на диване, сжимает ласково его пальцы. И замечает, как тот вздрагивает. Руки не отнимает, но Намджун физически ощущает, как напрягается его рука под лидерской ладонью.
Джун вздыхает, но не отпускает руку.
Джиёну очень не хватает Кванхи. Просто до дрожи. Потому что Кванхи — тот, кто способен растворить весь тот ненужный пафос, который так любит Джиди, и обозначить проблему, минуя возможные пиздострадания и стенания. Честно сказать, способность называть вещи своими именами — это, по мнению Джиёна, тоже талант, да еще какой! Среди всех его друзей и знакомых только два человека обладают таким — Кванхи и Сынри, но последнему сильно мешает его человеколюбие, а конкретно, драконолюбие, и оно не дает ему оставаться хладнокровным. У Кванхи чувство юмора сильнее любви к кому бы то ни было, поэтому он не стесняется рубить правду-матку.
Вот эта правда Джиёну бы сейчас не помешала. Поскольку у самого него смелости обозначить, что представляет собой его нынешняя ситуация, не хватает.
Джиён знает, что сказал бы Кванхи.
«Ты взял его измором!» — сказал бы он.
«Он вообще не из «наших» и «один раз — не пидорас» — откровенно веселился бы он.
«Он же тебе не сказал, что будет ждать тебя и все такое?» — спросил бы он абсолютно справедливо.
«Он как-то вообще обозначал, кто вы с ним друг другу?» — уточнил бы безжалостно он.
«Ну, скучал он по тебе, ладно… Скучать могут и друзья! Ну, хочет он тебя… Ну так перепихнитесь с ним — и посмотришь. Вполне возможен такой поворот, что он распробует все прелести гейского секса и будет отрываться по полной, пока ты в армии» — добьет он. И будет, возможно, прав.
Джиёну страшно. Он не хочет показаться смешным со своими детсадовскими переживаниями, потому что обычно он так себя не ведет: обычно он позволяет находиться рядом с собой — после Хосока всегда было только так. Позволяет, снисходительно наблюдает, во что это выльется, а потом пожимает плечами, когда очередной человек не выдерживает его равнодушия. Сейчас же все иначе. То ли Дракон повзрослел, то ли армия научила его по-другому относиться к по-настоящему ценным категориям. Но Джиён абсолютно точно понимает, что случайного секса он больше не хочет. И еще он не хочет «перепихона», каких-то поверхностных отношений. Второй раз в своей жизни Джиён хочет быть не с кем-то, а в ком-то — врасти, вплестись, чувствовать каждой клеточкой биение сердца другого человека.
Он рассматривает фанкамы с последнего концерта Джина, и ему кажется, что у старшего из BTS как-то похрипывает голос.
— Он простыл! Заболел! Подхватил вирус… — доказывает он Дами, когда сестра навещает его в госпитале. — Я должен что-то сделать…
— От человека на больничной койке слышать такую заботу трогательно вдвойне, — улыбается сестра. — Думаю, Сокджин — взрослый мальчик, он справится с простудой.
Дами подходит и садится рядом, гладит Джиёна по щеке мягкой ладонью.
— Кажется, прикипел ты сердечком своим к этому парню, да, милый?
От ласкового тона сестры сводит горло, Джиён сухо глотает и отворачивается к окну.
— Я люблю тебя, — хрипло говорит он через время, так и не оборачиваясь.
— И я тебя, — привычно отзывается сестра.