War and Love

      Небольшая, наполненная ярким солнечным светом, льющимся из окон, праздничная белоснежная комната, одиноко стоящий посредине широкий трельяж и стульчик перед ним, по соседству — высокое, напольное венецианское зеркало, сверкающее глянцем и отражающее бледно-золотые лучи солнца, пробивающиеся с улицы через пространные окна в бежевой раме; голубое небо и зеленую листву, умиротворенно покачивающуюся в ленивых порывах еще утреннего пробудившегося ветра. День едва вошел в свои права, еще недавно совсем пробило одиннадцать часов, и именно тот последний заключительный удар, ознаменовавший начало двенадцатого, завершил предшествующую затяжную суету, что царила в этом маленьком, уединенном помещении, ставшим за прошедшее время для Сигюн чем-то сродни тюрьме. Уютной, милой, и все же темницей, где ее долго и мучительно истязали, приготовляя к свадьбе.       Минувшая ночь пред днем венчания прошла для невесты тревожно. Едва ли она сомкнула глаз хоть на пару часов и, если и побывала мельком в мире грез, то настрадалась еще более, раздерганная тягостными сновидениями, которые прервались затем материнским голосом и вместе с ним же низверглись, сменившись реальностью. Ванку ждал ранний подъем и повсеместное внимание со стороны всех и каждого, к которому, как поняла для себя девушка, она оказалась отнюдь не готова. Равно, что и к свадьбе, впрочем.       Уж более месяца прошло с той поры, как Наннедотир безмятежно разгуливала в садах родного дома, который покинула ныне навсегда, с той поры, когда последний раз наслаждалась блаженной свободой и независимостью, с той поры, как она разом утратила и то, и другое, настигнутая внезапной, словно гром средь ясного неба, новостью о несправедливом решении дяди. У нее было потому время — время, чтобы примириться с этим решением, чтобы принять его. Но, как выяснилось, ей не хватило отведенного срока, чтобы осознать. Дни сменяли один другой — масштабные приготовления к свадьбе разворачивались вовсю. Ньёрд не желал ограничиться скромной церемонией — он восхотел пышный, триумфальный демонстративный обряд, что стал бы символом мира, торжеством мира, ликованием двух объединившихся народов. Выбор свадебного наряда невесты, вопрос будущего жилья молодоженов и невероятно утомительные споры по этому вопросу…              — Асгард, — настаивал на своем Один, а ванахемский царь с своей типичной дипломатичной приторной улыбкой качал головой и рукой указывал на хмурую племянницу.       — Сигюн наверняка будет очень скучать по своей семье, не так ли, дорогая? Не станем же мы терзать бедняжку разлукой?       Девушка злостно буравила Ньёрда осуждающим взором исподлобья. «Теперь он, значит, печется об ее интересах? Ох, как бы не так…». И все же с дядюшкой — горячо любимым в детстве и так жестоко предавшим ныне, — девушка не могла не согласиться.       — Ванахейм, — поддержала она его волю, и Ньёрд быстрым безразличным жестом возвел плечи и глаза к потолку, как бы говоря: «вот видите, я тут даже не причем». Сигюн же провокационно обернулась через плечо на Локи, без слов, одним своим призывным азартным взглядом бросая жениху вызов. Тот ответил ей лишь ленивой, разморенной ухмылкой, испытующе перевел затем изумрудные очи на отца, и еще совсем посредственно узнавшая его ванка углядела, как блеснули глаза аса проказной идеей.       — Я согласен с невестой, — к всеобщему изумлению отозвался принц, и ванахеймский царь победно крякнул. Девушка, ошеломленно округлив глаза, удивленно воззрилась на вполне довольного своим заявлением, а вернее, тем эффектом, что оно произвело, суженного. Один же бросил на сына всего один изничтожающий и до крайности недовольный взгляд и под тихий торжествующий смех своего оппонента непреклонно отчеканил, глядя веселящемуся Ньёрду в лицо.       — Нет. Мы посмотрим им дворец на нейтральной территории. Так будет справедливо.              …и подобные разногласия по поводу места непосредственного проведения венчания привели конечно к этому дню, этой минуте. Сигюн, покинутая бесчисленными служанками, что корпели над ее платьем, что убили немало времени, сооружая на затылке невесты прическу, закрепляя увесистые, роскошные волосы тысячами и тысячами шпилек и украшая их декоративными розочками, сидела теперь в полном одиночестве в запрятанной в коридорах Ванахеймского Дворца комнатушке и зачарованно, неотрывно глядела в лицо своему отражению.       До свадьбы оставался ровно час. Час, который невесте по традиции дарили, давая возможность побыть наедине со своими думами.       Едва закрылась дверь за последней служанкой, Сигюн буквально оглушила наставшая вдруг тишина вокруг. Толкования женщин, их просьбы «пожалуйста, приподнимите голову, леди», «подбородок чуть выше», «позвольте я одену на вас туфли», их щебечущий лепет, что окружал утомленную невесту часы приготовлений, отзвуки их шагов, шорохи их юбок, — когда все это попросту исчезло и на смену суматохе пришла такая долгожданная, благостная и все же потрясающая своей неуместностью тишь, ванка на миг остолбенело обмерла. Сидя на стульчике перед зеркалом с вытянутой, как тетива лука, спиной, она не слышала более ничего. Лишь мягкое шелестение собственного взбудораженного дыхания, периферийное пение птиц снаружи да неровное биение сердца в груди, обтянутой атласовыми тканями великолепного наряда. И сколько Богиня не прислушивалась к нему, как отчаянно не внимала, она не находила утешения, ответов, объяснений.       Все-то было блестяще распланировано и подготовлено к торжеству. Все. Но только не невеста.       Весь месяц существовала она, бросаясь из крайности в крайность — из состояния смиренного покоя в всепоглощающую бездну отчаяния. Вполне примирившаяся с своей судьбой, днем девушка могла радоваться жизни, наслаждаясь последними отголосками безвозвратно уходящего детства. Иногда ей мерещилось даже, что счастье настигнет ее в грядущих днях новой, замужней. Особенно обострялась эта ложная надежда в моменты сближения с Локи, которые были сколь неизбежными, столь интригующими.       Оба, ас и ванка, пытались за краткий срок создать хотя бы поверхностное представление друг о друге. Оба прибегали к своеобразным методам. Тайные уловки, поддразнивания, открытое пренебрежение, которые должны были бы необратимо настроить молодых людей против друг друга, однако напротив, к неожиданности, объединили их. Оба обнаружили некоторую схожесть друг в друге, которую глупо было отвергать, но и нашли нечто новое, уникальное, полярное. Оба прониклись интересом. И никто, впрочем, не забыл об обоюдно данной тогда, в лесу, клятве, и ни один не намеревался оступаться от нее. Анализируя манеру их общения, девушка наперед могла представить, каковым оно станет после свадьбы: два одинаково горделивых человека, вынужденные существовать вместе, отдаляться друг от друга, и один будет стремиться к другому, но никто так никогда и не решится сделать первый шаг.       Размышляя подобным образом, ванка нередко печалилась. Однако затем она тут же вспоминала, что вроде как решила если не ненавидеть, то хотя бы умеренно презирать будущего мужа, коий был виновником (хоть и поневоле) главной ее беды — лишения свободы. Одергивая себя подобным напоминанием, она моментально испытывала значительное облегчение, и былые силы возвращались к ней.       Пока же длились дни вынужденного общения, Локи и Сигюн, сами того не заметив, стали временными «союзниками». Произошло это незапланированно, спонтанно: в те времена, когда нескончаемо шли утомительные гнетущие разговоры о скорой свадьбе, будущие супруги взялись внезапно за усиленный, нацеленный и сугубо психологический террор всех окружающих, а в особенности — своих семей. Стоило только упомянуть за столом наболевшую, сигнальную тему, как тут же отзывались на нее контратакой Локи с Сигюн. Их тактика была проста, но дьявольски коварна: они принимались с поражающей находчивостью и изворотливостью всячески острить и иронизировать на тему их брака, на тему принуждения, на котором он построен, и на тему политических проблем, которые стали предпосылкой оного принуждения; беспощадно вводя в краску родственников безжалостными, давящими единовременно на жалость словами и прямыми, пропитанными скрытой ехидцой обвинениями из рода «как же так, мама, ты посмела поступить так со своим дитем?», телепатически сговорившиеся ас и ванка доводили несчастных домашних до различных состояний от ярой злобы до жгучего сожаления и даже стыда. В каждой из двух семей нашлось слабое звено: в семье ванов им оказался Бальдр (Нанне лишь с проницательной всеведущей усмешкой переводила взор с дочери на зятя, которые, борясь за первенство в изобретательности, старательно извергали колкость за колкостью, не жалея средств), а в семье асов — Фригга, которая миролюбиво вскидывала руки, умоляла разошедшихся молодых людей поубавить неумолимый пыл и трогательно то розовела, то бледнела. Впоследствии подобное «веселье» за столом стало для Локи с Сигюн своего рода традицией. Им обоим доставляло какое-то нездоровое, изуверское наслаждение издеваться над родными, коря и смущая их. Иногда они варьировали, переходили к иной стратегии и с преувеличенным остервенением накидывались друг на друга, стремясь на сей раз создать утрированную иллюзию того, как яро друг друга ненавидят — иллюзию, которая приносила их родителям еще больший дискомфорт, чем любое сетование и нагнетание. Конечно, будущая пара придерживались этикета, и в словах их ни разу не промелькнуло оскорбление. Но, острые на язык, они и не нуждались опускаться до грубостей и вуалировали все свои взаимно направленные насмешки изрядным слоем язвительности. В конце концов, они и впрямь создали миф о полном взаимном презрении. И, парадоксально, в действительности же оное чувство они вовсе не испытывали, как бы в том самих себя не убеждали. Наоборот: они в полной мере оценили способности друг друга и даже прониклись своего рода симпатией. Прилюдно разыгрывая драму и устраивая друг на друга нападки, оставаясь же наедине, Локи и Сигюн обменивались одобрительно-снисходительными улыбками, как бы милосердно говорящими — «ты, оказывается, не так плох» или «…не так плоха».       Именно эти странные, забавные стычки и убеждали Сигюн временами: быть может, они смогут сойтись? Она вспоминала каждую улыбку, прикосновение, жест, взгляд асгардского принца, и ей грезилось, что она ему по душе. И, склонная верить в подобные мечты днем, по ночам Богиня впадала в глубинное отчаяние. «Он Бог Обмана, — горестно думала она, — ему нельзя верить: ни единому взгляду, оттенку голоса или движению руки». И снова вспоминала непреложную клятву и злилась на себя, что поддается слабовольным рассуждениям, что додумывает что-то, когда ей следовало бы поменьше размышлять о подобных вещах и лишь строго держаться обещания, чтобы, безропотно дождавшись свадьбы, позволить Богу Коварства обособиться от нее, а себе — от него.       Однако эти размышления, что поняла позднее девушка, очень удачно отвлекали ее (несмотря на все бесчестные беседы об этом неизбежном событии, что ежедневно бытовали вокруг) от свадьбы. Сейчас же, в наставший роковой день, она сидела наедине с собой в оглушающей тишине, в потрясающе красивом платье, с высокой прической, в сверкающей диадеме, закрепленной в завитых волнами золотистых волосах, и постепенно, неотступно и неумолимо в душе нарастало необъяснимое, настораживающее, копошащееся где-то внутри чувство тревоги. Любой назвал бы это предсвадебным мандражом. Ванка же знала иное, наиболее точное определение все стремительнее и стремительнее разрастающемуся внутри нее опасному чувству. Ее охватывала самая настоящая паника. Паника, которая отступила с спасительным негаданным стуком в дверь.       Вздрогнув от неожиданности, Наннедотир дергано обернулась к двери.       — Войдите, — немного замешкавшись, все же хрипло пригласила она и запоздало прочистила горло, тщетно попытавшись хоть немного снять с голосовых связок напряжение.       Дверь в маленькую комнатку неспешно открылась. На пороге показалась царская дочь, законная наследница ванахеймского трона и принцесса всего Ванахейма — Богиня Любви собственной персоной.       — Фрейя! — восторженно воскликнула Сигюн на умилительной высокой ноте и резво вскочила со стула. Не обращая внимания на длиннющий шлейф, что грузом тянулся за ней, едва ли что не утаскивая назад, Богиня опрометью кинулась к светящейся лучистой улыбкой кузине, что широким приглашающем жестом раскрыла объятья.       — Осторожно, прическа!.. — успела предупредительно выкрикнуть Фрейя в златоволосый затылок родственницы, но тут же, не обращая внимания ни на какие предостережения, в нее врезалось хрупкое девичье тело, а руки невесты радостно и крепко обвили стройный стан Богини.       — О, слава Праотцам, ты приехала!.. — облегченно простонала Сигюн кузине куда-то в плечо. — Я уж боялась, бросишь меня в самый жуткий день моей жизни.       — Что за глупости? — рассмеялась женщина у нее над ухом и, скептично покачав головой, насмешливо повторила: — Самый жуткий день? Пессимистка ты, однако. Каждая дева только и мечтает об этом дне.       С невеселым нервозным смешком ванка осторожно разжала хват и чуть отстранилась, огорченно приподняла брови.       — Шутишь, Фрейя? — Впрочем, улыбка Богини Любви была столь заразительна, что и Сигюн расплылась в ответной. Ее глаза бдительно, внимательно пробежались по высокой кузине, что была чуть выше ростом, с головы до пят, разглядывая. — Я так скучала… — выдохнула ванка и вновь обняла родственницу, уткнулась лбом ей в плечо. — Ох… — снова вздохнула она понуро и, мельком засомневавшись, спросила затем: — Ты же не обидишься, если я скажу, что зла на твоего отца?       Фрейя усмехнулась.       — Конечно, нет. Тем более, что я тоже зла.       Высвободившись из рук кузины, Наннедотир подняла на нее взгляд и низко склонила несколько раз голову в выразительном понимающем кивке. С секунду она еще, казалось, силилась удержаться, но затем не выдержала и, уронив плечи, скорбно вскинула глаза к потолку и жалобно протянула, вздергивая брови домиком:       — Это все так несправедливо!.. Почему я? — развернувшись, Богиня сделала несколько шагов обратно к трельяжу, и ее шлейф заскользил вслед за ней, лоснясь серебряным и золотым блеском. Коротко оглянувшись через плечо на кузину, девушка сделала той призывной жест рукой и, остановившись у стульчика, вопросительно указала затем на него.       — Нет-нет, — отрицательно покачала головой Фрейя и, усмехнувшись, красноречиво прошлась взором по пышному наряду двоюродной сестры. — Тебе он нужнее…       Сигюн согласно хмыкнула и, слабо улыбнувшись губами, подхватила дорогие сказочные юбки и с тяжелым вздохом плавно опустилась на стул, оказавшись вновь тет-а-тет со своим отражением, визави своему взору — омраченному, взволнованному, обреченному, испуганному, тоскливому, но и немало осчастливленному встречей с дорогой родственницей. Что стало бы с ней и впрямь, не приди к ней Фрейя?..       — О чем я мечтала, так это о браке по любви, — на горестном выдохе продолжала прерванную мысль ванка, уже видя, как глаза ее начинают противоестественно поблескивать, словно желтые топазы. — А это… это… Несправедливо, — подытожила она все мыслью, что не покидала ее вот же неделями. Нет, все же ничуть Сигюн ни с чем не смирилась — осознала она, чувствуя, как внутри, точно тоненькая струнка, что-то лопается, как сдавливает грудную клетку глухое чувство щемящей обиды.       — Сигюн, — на тяжелом усталом вздохе произнесла Фрейя. Остановившись рядом с кузиной, она сквозь отражение в зеркале встретилась с убитым взором девушки. — Меня родной отец тоже сослал в чужой мир, — проговорила Богиня тихо. — Быть может, навсегда. И что? Я жалуюсь?       Невеста примечательно побелела, устремив на родственницу большие, полные сочувствия и жгучего сожаления глаза: ей мгновенно стало так горько, противно и стыдно за саму себя…       — Прости… — вымолвила она сокрушенно, сконфуженно пряча блестящие слезами раскаяния очи под розовато-лиловыми веками.       Фрейя права, права во всем. Кому сейчас легко? Кого не затронули последствия этой ужасной, ненавистной войны, что Наннедотир так проклинала? И все достойно, самоотверженно взяли на себя бремя последствий, водрузили на плечи свой тяжкий крест, приняли суровый и неблагосклонный фатум. Но она была беспечна, эгоистична, упряма. Негоже так артачиться племяннице царя, негоже превозносить свои интересы — должно посвящать всю себя долгу, обязанностям, возложенным свыше, принимать каждое решение царя и не перечить.       И все же, все же…       С шумным выдохом втянув воздух чрез дрожащие губы, Сигюн не выдержала, и две слезы стыда, отчаяния, обиды, страха и бессильного, бесплодного и праведного гнева выскользнули из-под ее ресниц и мельком соскользнули по щекам. Богиня Любви поспешно склонилась к сестре, проведя подушечками пальцев по поалевшим щекам девы, она стерла непригожие невесте влажные дорожки.       — Прости, прости… — рассеянно и смущенно забормотала Богиня, чуть вздергивая голову кверху и торопливо смаргивая влагу с глаз, — прости… , — она судорожно взглотнула, — просто мне так… страшно, и обидно… за тебя, за себя… и…       Она не договорила и совершенно детским жестом прикрыла трясущейся ладонью губы.       — О, солнышко!.. — растроганная и взволнованная, Фрейя присела на колени рядом и энергичным, утешающим движением сжала свободную руку ванки, которую та затем, отняв ладонь от уст, благодарно накрыла сверху своей и чуть сдавила в ответ. — Не нужно бояться! — пламенно заверила сестру ванахеймская царевна. — Мы все будем с тобой. Как раньше, так и впредь. Я, Фрейя, Фор, твои мама, папа… К тому же, — подумав, добавила чуть погодя Богиня Любви философски, — жених твой, Локи, вовсе не плохой жребий, поверь мне.       — Он угрожал превратить меня в карася, — зачем-то пожаловалась в ответ Сигюн. Но стоило только фразе опрометчиво сорваться с губ, сама же она осознала всю нелепость и смехотворность произнесенного, и уста ее разъехались в неудержимой широкой улыбке.       — Что, так и сказал? — спросила Фрейя и, увидев утвердительный кивок, зашлась звонким задорным смехом — таким же заразительным, как и всякая хитроватая улыбка кузины. Сигюн рассмеялась тоже — легко, свободно, облегченно, ощутив целительный, живительный прилив сил, ощутив, как ослаб тот удушающий комок где-то внутри, как ретировало напряжение, какое успокоение бальзамом разлилось в терзающейся душе.       Когда приступ веселья умалился, Фрейя, все еще тихо посмеиваясь, поднялась с колен. Глаза родственниц вновь встретились в зеркале — обе тепло улыбнулись друг другу; ладонью царевна Ванахейма ласково скользнула с осторожностью по волосам кузины, мудрые, чуть жеманные серые очи пристально осмотрели невесту.       — Ты такая красивая… — произнесла девушка с нотками родственной гордости и искреннего, бескорыстного восхищения. — Бедный Локи, — выдохнула она затем, — мне его даже жаль… Тяжело ему сегодня будет дожидаться полуночи.       Умиротворенная улыбка мгновенно сошла с лица Сигюн, и, запрокинув голову, дева чуть извернулась на стуле, чтобы укоризненно заглянуть возвышающейся над ней бесстыдной Богине в лицо.       — Фрейя… — осуждающе протянула она, картинно надув розовые губки: озорливые смешинки все еще плясали в ее медовых очах, но смотрели те с некоторым беспокойством. Ванка не понаслышке знала, куда могут завести подобные разговоры с покровительницей Любви.       Та, словно разгадав опасения неискушенной невесты, лукаво прищурилась.       — Разве тебе не нужен инструктаж по первой брачной ночи.?       — Даже не начинай! — воскликнула Сигюн, и Фрейя победно рассмеялась, получив желаемую умилительную реакцию. — Не желаю ничего слушать! — категорично заявила со всей убежденностью дева и, сопровождая слова показательным жестом, прикрыла уши руками и старательно затрясла головой.       — Как это? Даже нисколько не интересно? — не унимаясь, дразнилась Фрейя на наигранной высокой ноте притворного удивления и недоверия.       — Нет! — упрямо отчеканила ванка. — К тому же… Пусть только пальцем до меня дотронеться, — ввернула Богиня глухим, угрожающем голосом, твердо и серьезно заглянув своему отражению в глаза. Женщина у нее за плечом скептически изогнула брови. Сигюн пояснила: — У нас соглашение, — не без торжественности спесиво возвестила она. — Мы не лезем в жизни друг друга, лишь отыгрываем на публике обязательные… обряды.       — А брачная ночь разве не входит в такие обряды?       — Нет.? — смятенная девушка растерянно свела брови у переносицы. — То есть… я не знаю… Вот теперь мне страшно, спасибо!       Фрейя издала протяжный вздох — так вздыхают родители, измученные проделками непослушливого ребенка.       — Ах, какая же ты еще маленькая и глупенькая!..       — Фрейя, — в который раз пропела мелодичное имя невеста, на сей раз — обиженно, и недоуменно нахмурилась кузине.       — Да и он хорош! — воскликнула Богиня Любви, распаляясь. — Оба глупые! Соглашение! Что придумали? — Сигюн смотрела на царевну почти с испугом, и та, вздохнув повторно, слегка поубавила пыл, наклонилась к девушке, ласково ухватила ее за плечи. — Ох, дорогая, — заговорила она мягче и тише, — позволь мне посоветовать, как сестре. Не губи свою мечту. Прошу. Зачем ты сама же загоняешь себя в тупик? Зачем душишь себя? Уйми свою гордость и принципиальность. Прошу, ради меня: хотя бы постарайся влюбиться в него! Не изводите же друг друга вашими глупыми соглашениями — постройте любовь!       Сигюн молчала. Глядя в серые возбужденные омуты сестры, она пыталась отделаться от смутно промелькнувшего ощущения неоспоримой правоты сестры, которое было знакомо девушке с детства, которое она всегда принимала — без неприязни, неохоты и неотторжимо, — но которое именно сейчас ей упорно восхотелось игнорировать и не замечать. Теплые ладони Богини приятным грузом лежали на плечах, от царевны исходила палящими лучами несравненная заряжающая энергетика. Ее аура, хоть и положительная, все же несколько давила своей мощью, и на мгновение ванка отвела взор, не выдержав такого долгого прямого визуального контакта. Так же было в день встречи с Локи — с ним Сигюн, умевшая всегда находить и удерживать чужие взгляды, стушевалась, сдалась.       — Ты ведь говоришь так, — спустя продолжительную паузу вдумчиво начала девушка негромко, — только потому, что ты Богиня Любви? — интонационно фраза прозвучала и как вопрос, и как утверждение. Казалось, ванка так и не успела определиться в выборе между ними. Фрейя, однако, охотно и ответила, и подтвердила:       — Да, — с нажимом подчеркнуто произнесла она. — И именно потому ты, Богиня Верности, должна ко мне прислушаться.