~♡~♡~♡~♡~♡~♡~♡~♡~♡~
Празднество не успело еще начаться, а Сигюн уже знала: предстоит непростой вечер. Хоть сразу после церемонии догадливые служанки избавили ее от вуали, грузного шлейфа и значительной части пышных, почти что неподъёмных юбок, облегчение и истое блаженство, которые испытала тогда ванка, были недолгими и преждевременными. Лишь кратко она ощутила свободу и легкость: оставшись в платье-основе ее грандиозного наряда, она почувствовала себя воздушной, невесомой, буквально способной летать, и эти окрыляющие ощущения были так сильны и приятны, что первые минуты замужней жизни девушка искренне и без притворства излучала искрометное счастье и радость. То, что они были связаны с совсем иным обстоятельством, нежели состоявшаяся свадьба, мало кто знал, а, если кто и догадывался, то лишь делал вид, что не знает. В все том же, еще тогда не ушедшем благостном настроении Наннедотир заняла законное место рядом с супругом, с которым едва ли обмолвилась словом, у гостеприимно и праздно распахнутых дверей в зал, где поджидали явившихся гостей щедро накрытые столы. Но там же у дверей, не ступив и шага, не уличив и минутки отдыха, не успев даже украдкой присесть в уголке, позволить измученному телу согнуться и расслабиться, она пришла к осознанию, что облегчение ее напрасно и наивно: ее ждал долгий и томительный обязательный прием гостей; каждого должна была она лично поприветствовать, выслушать пожелания, улыбнуться, пожать руку, поцеловать… От тысячи шпилек, пронзающих ее волосы и задевающих кожу под ними, будто острия кинжалов, голова ощущалась увесистой, тяжелой. Изредка Сигюн, подлавливая момент, когда внимание к ней чуть ослабевало, крутила головой и разминала шею, пытаясь хотя бы немного снять с нее напряжение. Но когда в поле зрения возникли гости, подобные возможности отпали напрочь и, собравшись с силами, дева распрямлялась и приосанивалась. Однако стоило завидеть, кто направляется к ней с супругом, как тут же взгляд ее, блеклый и истомленный, переменился, став колючим и на материнский манер угрожающим. Первыми поздравить молодоженов подошли царь с царицей. Немногословная и издерганная Нетрус прижалась губами к щекам сперва Локи, затем — племянницы. Бледная, угнетенная вольнолюбивым и деспотичным супругом, она вскоре испарилась из поля зрения, отошла в сторону, привычно и беспрекословно исчезла в тени лучей величия своего супруга — Ньёрд направился к паре вслед за царицей. С присущей ему искусностью непринужденно игнорируя испепеляющий, сардонически прищуренный прожигающий взгляд Бога Коварства и тождественные этому взгляду вспыхнувшие янтарем глаза племянницы, он сжал асу руку и с безупречной лучистой улыбкой подступил к Сигюн. — Поздравляю тебя, дорогая моя племянница, — надменно и чопорно произнес он, притягивая к себе девушку за локотки, задевая губами сначала одну румяную щечку родственницы, затем другую и, покончив с прелюдиями, тут же отстраняясь в порыве уйти. В порыве настолько явном и оттого оскорбительном, что Богиня Верности, почувствовав, как вспыхнуло внутри нее праведное негодование, вспомнив о том, что является сестрой Бога Справедливости, и в себе узрев вдруг отображение этой самой справедливости, не позволила дяде так просто избежать суда. Перехватив его руки, она поймала застигнутый взгляд царя в тот миг, когда лица их еще были близко друг к другу. Всего на краткий миг заблуждения Сигюн показалось, что она сумела своим неожиданным поступком сорвать с вана извечную маску и выявить нечто искреннее, естественное, натуральное. — Надеюсь, теперь вы счастливы, дядюшка? — прошептала дева так тихо, чтобы лишь один Ньёрд мог услышать эти слова. В его небесных омутах и впрямь промелькнуло нечто важное, скрытое, чего бы ван не хотел показывать. Но что? Девушка не успела понять. Как ни в чем не бывало, дядя одарил ее широкой улыбкой, дружески сдавил ей пальчики и, незадетый, незатронутый, несметенный, с легкой душой отошел от родственницы. Откуда эта надменность, выдержка, бесчувственность? Задумчиво и опечалено склонив голову, Наннедотир понапрасну пыталась соотнести нынешний облик дяди с обликом приветливого и радушного человека, памятным с детства, однако не видела ни единого сходства между двумя совершенно полярными личинами. Куда все ушло? Скорее интуитивно почувствовав, нежели заметив узнаваемо пристальный взгляд на себе, ванка оторвалась от созерцания пола под ногами и обратила лицо к супругу. Локи очень внимательно смотрел на нее и, как казалось, вот-вот собирался обратиться с вопросом. Отчего-то от такого простого и уже знакомо изучающего взора и не менее житейского желания заговорить сердце взбудоражено забилось. Но прежде, чем слово успело сорваться с тонких уст, Бог вынужденно отвлекся — вперед вышли следующие поздравители. Едва завидев Нанне, оба, муж и дева, как по команде надели на лица схожие ироничные полуусмешки и пренебрежительно вздернули брови, продолжая заведенные игры с проницательной женщиной. На их подначивающие уловки та, естественно, не купилась, и, ответив им симметричной говорящей улыбкой, Богиня обняла сначала зятя, затем дочку. Вслед за ней пару облобызал одухотворенный Бальдр, лаконичный Один, трогательная Фригга, Фрейя, не преминувшая шепнуть, прежде чем уйти, сестре пару-тройку словец, что вогнали несчастную в краску и напрочь выбели из колеи на минуту-две. И то — даже этим продолжительным мгновением слабости жены Одинсон, хотевший было прибегнуть к подначивающим многозначным усмешкам, не успел воспользоваться: родственники шли один за другим, между тем как за спинами их выстраивались не сокращающиеся, как положено, а напротив как будто лишь удлиняющиеся очереди, и молодожены и не могли толком поговорить. Наконец, из толпы вышла стройная статная мужская фигура, и Сигюн вдруг бойко вздернула понуро склоненную золотистоволосую голову, глаза ее сузились, ожили, сверкнув ярким радостным огоньком, а уже в следующий миг трикстер с мерзким ощущением сокрытой, непроизвольной зависти наблюдал, как его жена расплывается в обворожительной жемчужной улыбке, адресованной другому мужчине. — Фор! — несдержанно выкрикнула она, забывая о приличиях, и Локи, ревностно поведя скулами, перевел взор с ее искрящихся обожанием и детским восторгом очей на светлый лик Бога, что вызывал у его сдержанной медовой девочки столь бурную реакцию. Бог Мудрости, высокий, статный, как и все ваны худощавый и изящный, с угольно-черными длинными шелковистыми кудрями, покачивающимися при каждом его порхающем скором шаге, походил на херувима, сошедшего с самих небес. Его затемненные желтые глаза, имеющие известное сходство с глазами сестры, горели такой поразительной и чистой пронзительностью и искрились такой пламенной соответствующей ангелу добротой, что, глядя на него, с трудом верилось, что сий Бог, которого Локи не разу в жизни не видел, но о деяниях которого вдоволь зато был наслышан, покарал и обрек столь много как божественных, так и людских жизней. Мягкость и радушие, которыми пышало каждое его движение и жест, прятали ту суровость и непоколебимость, с которыми провинившиеся несчастные сталкивались всего один раз — конечный в их судьбах. Это поражало: две столь разные грани, уживающиеся в одном человеке. Нежный, можно сказать, сентиментальный и трепетный в домашнем кругу, он развенчивал завистливые и ложные слухи о своей мнимой слабохарактерности всякий раз, как облачался в личину того, кем был рожден и кем был создан по воли норн. Приблизившись, арбитр хотел поначалу, как и положено, первично подойти к Богу Обмана. Однако ванка не позволила ему подобного и, впервые за долгое время дернувшись с истоптанного места, сама кинулась в руки Форсети, нечаянно и оттого, как показалось предубежденному Локи, подчеркнуто пренебрежительно задев мужа плечом. — О, наконец-то! Сколько же мы не виделись, Фор! — пропищала она, и Бог Правосудия растроганно рассмеялся звонким, напевным смехом, будто кто ронял бусинки в поющий от ударов хрустальный бокал, и несколько раз покачался на месте, удерживая сестру в греющих, по-отечески нежных и по-братски шутливых объятиях. Он коротко поднял на хмурое и нескрываемо неодобрительное лицо аса взгляд и изобразил нечто, вроде извиняющейся приветливой улыбки. Не лебезящей — вполне вежливой и доброжелательной, но однако нисколько не смягчившей категорично настроенного Локи. Отчего он жадничал, отчего не желал отдавать супругу в руки другому мужчине, пусть даже ее родственнику, и в принципе не хотел делиться ею, Бог Коварства не знал. Принимать то неприятное, клокочущее и досаждающее чувство внутри себя за ревность он не собирался, оправдывая свое поведением лишь раздражением и недовольством тем, что его жена ведет себя неподобающе на публике. Но подобное трактование было довольно сомнительным и не оправдывало мрачное и безжалостно ироничное выражение на лице аса даже в купе с тем обстоятельством, что трикстрер не считал должным без надобности отображать на лице своем позитивные эмоции. С чего бы? Он женат. Женат на ванке. Стоит здесь, в Ванахеймском Дворце, и унижается, выслушивая всех этих лживых до одури, лицемерных и ничтожных людей, снисходя до них, вынужденно благоволя им. С чего бы ему, действительно, не глядеть теперь столь безрадостно, злостно и скептично на то, как придаются нежностям его жена и шурин? Казалось, негодование его было настолько явно, что даже опьяненная радостью встречей с дорогим братом Сигюн интуитивно ощутила его. Она оторвала голову от груди Форсети и настороженно всмотрелась в лицо мужа, в его ожесточенные глаза, устремленные на охватывающую тонкую талию ванки руку Бога Мудрости, на плотно сомкнутые губы, проступающие желваки, напряженные мышцы лица. Неловко прокашлявшись, девушка все же неохотно высвободилась из рук вана, и иллюзионист довольно хмыкнул. Стушевалась все-таки? И правильно. На себе он ощутил, однако, отчетливо несколько обиженный и осуждающий взгляд. — Локи, это мой брат, Форсети, — чинно складывая за спиной руки и элегантно склоняя полуанфас головку, представила супругу Бога Наннедотир и учтивым жестом указала ладонью на родственника. — Очень рад, — вставил ван, и сжал руку асу. Крепко, энергично — от этого пожатия так и повеяло ощутимо сильной, могучей, светлой аурой. Бога Коварства это скорее насторожило, нежели расположило. Но пару раз ладонь шурина он все же, как и положено, встряхнул, единовременно с тем прожигая лицо вана острым испытующим взглядом, который, увы, не возымел обычного своего эффекта — Форсети, нисколько не смятенный враждебным настроем нового родственника, высвободил свою теплую ладонь из прохладного хвата асгардского принца и вернул свое яхонтовое внимание сестре. Та расцвела нежной улыбкой, и у ее щек образовались приветливые ямочки. Бог Справедливости улыбнулся в ответ — бархатистой и слегка грустной улыбкой. — Что ж, — он обернулся на бурные, нетерпеливые столпотворения позади себя, — пойду я. Не будем задерживать гостей… — Останься, Фор! — взмолилась девушка, и его бровки уже знакомым Локи образом жалобно и умоляюще приподнялись. Бог с сожалением покачал головой, пальцем он коротко и приободряюще скользнул по линии скорбно опущенного подбородка девушки, как бы замещая этим красноречивым движением: «не унывай, сестренка, выше голову!». — Потом, Сигюн, мы еще с тобой наговоримся, ручаюсь. Увидимся на банкете, — кивнул он затем бонтонно на прощание зятю и, непреклонный, удалился, не поддавшись прилетевшему в спину глухому упрашивающему повторному шепоту: «Фор!..». Старания Богини остались втуне, и она подавила раздосадованный вздох, неохотно все же обратив лицо к следующему гостью. И тут уже досадливый вздох подавил Локи: перед парой остановился Тор. — А вот это мой брат, — выговорил трикстер выразительно. Сигюн заметно оживилась. Решив мстить супругу за то, как пренебрежительно и неблагосклонно тот обошелся с ее братом, девушка задрала кверху голову, испытующе прищурила глаза и окинула громоздкую фигуру Громовержца тем же пронизывающим оценивающим взором, коим одарил мгновения ранее маг Форсети, блестяще, к полному ужасу Тора и несравненному удовольствию Локи, повторив горделивую и надменную манеру последнего. Об асгардском наследнике, встреча с которым могла произойти и многими неделями ранее, девушка знала самую малость: всякое застолье у будущих родственников, выслушивала она то одну, ту иную объяснительную легенду отсутствия за столом Громовержца. Он был, как говорили, то на тренировке, то помогал отцу, то посещал Мидгард. Причин было столько, что и не счесть, и все они казались настолько полярными и разными, что Сигюн лишь все более и более путалась, не в силах обличить, где же среди вороха этих заверений правда. Однажды, наконец, жених развенчал все ее сомнения и недоумения: наклонившись к ней как-то во время семейного обеда, он пояснил невесте лаконично, доходчиво и ясно ту истину, которую прежде ни один из его родственников не мог донести: «Просто Тор не любит семейные застолья, ему на них становится скучно». Эти две простые фразы раскрыли образ аса в полной мере, и теперь Сигюн в этом убедилась. Перед собой она видела высокого, крепкого, светловолосого, голубоглазого мужчину, басистого, широкого в плечах, внушительно и в то же время неуклюже, что ли, выделяющегося своими габаритами, несколько небрежного и аляповатого, добродушного. Асгардский царевич иллюстрировал и подтверждал, иными словами, типичное клишированное представление ванки об асах в целом: муж, что любит войну да и только, муж, что любит как всякий войн — топорно, но благородно, что, возможно, не блещет умом, но верен и отважен. Однако этот матеарилизовавшийся характерный облик, который вызывал доселе такое раздражение у патриотки-ванки, на деле же вызвал необъяснимую симпатию, мгновенную и ответную. Быть может, несомненная доброта, искрящаяся в небесных глазах, так покорила Сигюн, а быть может, в рядах бывало что чопорных и скучных родственников, где исключениями были лишь брат да кузина, девушке всегда, о чем она и не ведала доселе по-настоящему, не хватало этакого открытого, искреннего и душевного деверя. Руку Громовержцу девушка, сменившая первичный необоснованный гнев на милость, пожала потому с чувством глубокой расположенности, а стоило высоченному мужчине, засуетившись, неловко склониться к ее контрастно миниатюрной руке для поцелуя, как тут же ванка и вовсе блеснула улыбкой. «И это он мог стать мне мужем», — вдруг отчетливо промелькнула в голове мысль, и улыбка абие поугасла. Ведь и вправду, сложись все иначе, укажи ее дядя на иного принца, подтверди Всеотец его кандидатуру, и сегодня бы именно Тор стоял рядом с ней, весь из себя неловкий и угрюмый, а Локи бы возвышался, как возвышался сейчас асгардский наследник, перед невесткой и прикладывался губами к ее руке, насмешливо и манерно ухмыляясь. Пожалуй, в подобной, сюрреалестичной и далекой от реальности ситуации, где маг предстал бы перед Сигюн в облике нового, энигматичного и привлекающего внутренней тайной, кроющейся в плутоватых изумрудных глаза, родственника, он бы понравился ей намного больше нынешнего себя, все того же, но выступающего в жизни ванки в совсем иной роли. Он бы понравился… и, пожалуй, даже слишком. Богиня Верности незаметно сместила взгляд и окинула им своего мужа, взглянула на него по-новому, обновлено, вдумчиво и не смогла не признать: «хорошо, что он ее муж». Не этот Тор, который нравился Сигюн сейчас, как девярь, и который, несомненно, нисколько бы не угодил, будь он мужем. Жребий пал иначе, и ванка обручилась с тем, в кого вполне смогла бы влюбиться в другой вселенной и кому она вынуждена была не благоволить, уже, правда, скорее из принципа, нежели исходя из такой уж прямо сильной антипатии. — Вы такая красивая, осмелюсь заметить, моему брату очень повезло, — и поскольку последние слова были обращены непосредственно к упомянотуму трикстеру, оба, и Сигюн, и Тор, посмотрели на него. Заметно успокоившийся с момента ухода Форсети и впавший теперь в задумчивую молчаливость и апатичность, Локи оторвался от созидательного созерцания спины жены и обратил к брату вопросительный взгляд. Ленивым и безразличным жестом он разом взвел к потолку глаза и плечи, этим нейтральным движением и не соглашаясь с Громовержцем открыто, но и не оспаривая его слова. — Прерви уже поток своих красноречивых речей и иди лучше в зал, — вместо этого порекомендовал Тору маг с видом человека, осознающего свое превосходство и в то же время стремящегося лишний раз укрепить и продемонстрировать его. — Я слышал, отец специально ходатайствовал, чтобы там непременно оказался и твой любимый эль. Казалось, Громовержца нисколько уже не оскорбляла пренебрежительная и высокомерная манера брата. Он лишь отмахнулся от него, словно от надоедливой мухи, и повернулся обратно к Сигюн, чью руку все так же продолжал сжимать, и, увидев выражение его глаз так близко и ясно, девушка с трудом подавила рвущийся наружу смешок, когда отчетливо разглядела ничем не обозначенный, но почему-то очень очевидный и заметный признак того, что прозвучавшее упоминание эля и вправду поубавило желание аса и далее задерживаться с новой обворожительной родственницей. — Если нужно будет всыпать моему братцу, знайте, что я всецело к вашим услугам, миледи, — напоследок зарекомендовался он перед стремительно розовеющей в приступах веселья ванкой. — Обязательно, — кивнула она, из последних сил сдерживаясь, и, когда Тор, вновь поцеловав ее руку, поспешно исчез за дверями зала, а в следующую секунду послышался его приветственный, радостный вскрик: «Фандрал, дружище!» — девушка не выдержала и тихонько прыснула в кулачок. Она задорно обернулась на скрывшегося где-то за спиной деверя, все так же храня на губах веселую улыбку, и с нею же повернулась к своему мужу, наталкиваясь внезапно на его игривый, псевдо подозрительно прищуренный взгляд. — Мне уже стоит начинать беспокоиться? — осведомился он, и на губах его обозначилась шкодливая, заразительно насмешливая и незнакомо добрая ухмылка.~♡~♡~♡~♡~♡~♡~♡~♡~♡~
На протяжении остатка вечера вплоть до той поры, когда молодожены долгожданно прошли в пиршественный зал, настроения Наннедотир успели неоднократно поменяться. Смущенная и приметно оробевшая, она тревожно, опасаясь, правда, не столько за себя, сколько за мужа, пережила негаданную встречу с леди Сиф… — Поздравляю, — произнесла она ровно. По голосу не угадать было, настроена ли валькирия к жене ненавистного проказника так же негативно, как к оному, но, по крайней мере, никаких угрожающих или же враждебных нот не прозвучало. — Поосторожнее с ним, — предостерегла Сиф Сигюн затем, серьезно и доверительно заглянув той в лицо, и хмуро покосилась на трикстера, что поспешил растянуть уголки губ в обворожительной, приторной, гримасничающей улыбке. — Не волнуйся, она обо всем предупреждена, — успел ввернуть он проходящей мимо воительнице прежде, чем та скрылась за дверями зала, а смятенная Сигюн сумела лишь промямлить на прощание: «спасибо» — и облегченно перевела дыхание. …и вслед за этим смущением и робостью испытала затем чувство саднящего беспокойства: подарки от гостей все поступали и поступали в прямо-таки несметных и необъятных количествах, и ванка вопрощающе-обеспокоенно оборачивалась вслед слугам, которые монотонно приходили и уходили, забирая многочисленные дары и унося их в специально отведенную комнатку. «Куда их так много… И как они только довезут столько домой…?». И, как это часто бывает, мысли, цепляясь одна за другую, поддаваясь неисповедимому ходу ассоциаций, привели девушку к совершенно иной теме для размышлений, рожденной этим словом — дом. Уже не в первый раз за этот нескончаемо длинный вечер, однако впервые настолько сильно и всепоглощающе захлестнуло ванку осознание того, что жизнь окончательно и невозвратимо переменилась, что ничто не будет больше как прежде. Это осознание, такое обескураживающее и оглушающее, ввело Сигюн в то цепенящее и шоковое состояние, с которым она слушала часами ранее, как нынешний муж дает ей клятву верности. Осознала принцесса Ванахейма и то, что совершенно не представляет, чего дальше ждать от исхода дня. Застольем заканчивался очевидный список «планов» на сегодняшний вечер, и с тем он обрывался, переходя в бездну неведения. Слова Фрейи вновь зудели в голове ванки, складываясь в страшащие предположения, картины, сюжеты, терзающие беспокойное воображение. Оттого-то усталость, пришедшую на смену всем иным чувствам как эмоциональным, так и физическим, Сигюн встречала мысленным рукоплесканием и почти что с благодарностью, безропотно и даже охотно отдаваясь во власть ее обездвиживающего, ослабляющего, чумного действия. Головная боль воспринималась благом, паллиативом, затмившим и вытеснившим из разума всякие помыслы и думы; дрожь в ватных, непослушных ногах — стимулирующим мотивом поскорее присоединиться к гостям и поскорее занять отведенное место во главе стола рядом с Локи. Наконец-то, последний поздравитель покончил со своим обязательным долгом гостя, и впервые за много часов молодожены сдвинулись с места и, одинаково утомленные, прошли в зал. Длинный, растянувшийся через все парадное и приукрашенное помещение стол, укрытый триумфальной бордовой скатертью, освещала роскошная люстра, висящая под высоким сводчатым потолком, уходящим далеко вверх широким, устремленным ввысь сводом, отчего и без того немалое пространство казалось еще более объемным; на натертом до ослепительного блеска паркете с коралловым отливом отражались золотые язычки свечей канделябров; живописные картины, статуи и большие, едва ли что не с человеческий рост вазы с пестрыми и душистыми цветами украшали зал Ванахеймского дворца. Великолепие это хоть и потрясало сознание, хоть и слепило своей помпезной броской красотой, все же не в силах было достаточно поразить виновницу торжества. Едва ли что не теряя сознание от изнеможения, она с трудом, не без помощи мужа, который, отыгрывая ли роль заботливого супруга или же чистосердечно желая помочь, придерживал ее за локоть, проводя через весь зал, добралась до места в центре стола и с облегченным тягостным вздохом опустилась на резной стул с красной бархатистой обивкой. Взбудораженный гул в зале между тем все нарастал: гости, активно разглагольствуя, неторопливо, с грациозной, вальяжной и беспечной оттяжкой занимали свои места, постепенно заполняя собой стол. Как надолго растянулся этот заключительный организационный момент и на что он походил в целом, девушка не знала. Слишком усталая, чтобы проявлять интерес к чему-либо и даже примитивно изображать какую-либо заинтересованность, она сидела, низко склонив голову, прикрыв глаза, вжавшись ослабевшими пальцами в мягкие подлокотники своего стула, и молила всех известных Богов и Богинь ниспослать ей сил, чтобы пережить этот день. Ничего не видя, все слыша, но не внемля, девушка, пользуясь подсобным мгновением отдыха, обособилась ото всех. И хотя со стороны невеста смотрелась, должно быть, прескверно и неподобающе приунывшей, никто ни разу так и не обратился к ней с участливым вопросом. Как это часто и бывает, о молодоженах, о причине сегодняшнего сбора, все успешно забыли, отложив их чествование на некоторый срок, и никого не заботило более их существование, на первый план становилось иное — разговоры, сплетни, интриги. В какой-то момент суматошный гул чуть затих. Ванка, повинуясь внутреннему голосу, сказавшему, что целительное время расслабления миновало и что былое внимание визитеров вновь нацелилось на ее персону, открыла глаза, выпрямилась на стуле, последний раз повела напряженной шеей и, и вправду, увидела тысячи и тысячи взоров и улыбок, обращенных к ней и ее соседу отовсюду и даже с самого конца стола. Никто не удивился, когда со своего места поднялся чванливый и самолюбивый Ньёрд, чтобы произнести первый тост за благополучие супругов. Естественно, как и стоило предполагать, речь его не могла ограничиться парой фраз — царь пустился в пространные речи, дышащие пафосом, демонстрирующие наигранную родственную гордость, лишний раз подтверждающие вездесущую сопричастность вана ко всем и всему. Он старательно воспевал оду не столько молодоженам, сколь себе, вуалируя тщеславные слова намеками, и состоявшемуся миру, неумело прибегая к очевидным метафорам, сравнивая Локи и Сигюн с двумя государствами, так же, как и они сегодня, воссоединившимися. Слушать дядю было действительно тяжело. Перебегаясь глазами по рядам лиц, Сигюн, однако, не находила признаков того, что кто-то среди гостей томиться и испытывает тот дискомфорт, который испытывала она. С другой стороны, и не было в этом ничего удивительного: естественно, что все страдания и муки смущения и неловкости выпадают всегда на долю предмета обсуждения. Потому, поворачиваясь уже к супругу, на его лице девушка долгожданно обнаруживала отпечаток ее чувств: стойко удерживающий на губах натянутую, умеренную полуулыбку, которую невозможно было в точности расценить ни как улыбку наслаждения, ни как гримасу недовольства, а нечто неопределимое и загадочное, в какой-то абсурдный момент затянувшегося опуса маг, не утерпев, иронично дернул бровями, и губы его мало-помалу распрямились, сойдясь в тонкую полоску. И уже когда Сигюн хотела взмолиться Богу Красноречия Браги с отчаянной мольбой прервать резонерство ее дяди, столь посредственно владеющим этим талантом, ван прервался. Широким, величавым жестом он вознес ввысь над головами гостей свой бокал и провозгласил. — Браки заключаются на небесах! И пусть же Праотцы благословят ваше супружество, как благословляю его я! За Локи, сына Одина! За Сигюн, дочь Бальдра! Тысячи голосов хором вторили его словам, и еще тысячи сверкающих кристаллическим блеском бокалов поднялись в воздух. Хрустальный звон звенящим эхом прокатился с дальнего конца стола вперед, неумолимой волной приблизившись к жениху с невестой, и только в этот момент Сигюн запоздало вспомнила о том, что ускользало из ее памяти, из вороха ее страхов, палитры опасений, что затмевалось переживаниями и усталостью. Она медленно перевела взгляд на свой бокал, на искрящееся пузырьками и пушистой пеной шипучее бледно-розовое вино… Повернувшись на стуле боком к жене с ироничным намерением «поздравить» ее и чокнуться с ней, Локи сперва даже не понял, в какой важный, хрупкий миг он, сам того не желая, подловил ванку, когда увидал то странное, дивное выражением на ее побледневшем красивом лице — этакую смесь беспомощности, обреченности, отчаяния и легкой паники, которую, стоит сказать, не раз уже наблюдал за сегодняшний день, но обретшую именно сейчас неугадываемые, какие-то особенные дополнительные оттенки и черты. От пристального внимания трикстера не ускользнул также и тот взгляд, брошенный в тревожную минуту в сторону Нанне, интуитивно, бессознательно молящий о помощи, заступничестве, поддержке, и заметил, какой послала дочери Богиня в ответ — нетипично для этой обыкновенно сдержанной и суровой женщины обеспокоенный. И, хоть маг мастерски уловил каждую, даже самую незначительную метаморфозу в своей жене, уличил все детали и, можно сказать, подслушал ее короткий, немой и мучительно красноречивый диалог с матерью, он, хоть убей, не понимал до поры до времени, как трактовать увиденное. Что так пугало Сигюн? Он был заинтригован. И ненароком, как видно, чем-то выдал свое повышенное любопытство, потому как мгновения спустя, так и не найдя ответов, почувствовал на себе умилительно-испуганный застанный взгляд. Теперь, казалось, девушка думала, что же делать с внезапным свидетелем своего замешательства. Локи ждать решения ванки не стал и, взяв инициативу в свои руки, упрашивающе-вопросительно приподнял брови, не переставая в своей манере насмешливо ухмыляться, и протянул к Богине свой бокал, чтобы та встречно протянула свой. Раздался гармоничный звон стекла, когда сосуды супругов, встретившись, соприкоснулись, вибрируя в ладонях, а Сигюн, испустив поверженный вздох осужденного на казнь человека, приподнесла бокал к своим устам. Исходило от нее при этом такое истое напряжение, словно девушка не без оснований предполагала, что вино отравлено, и осознано шла на смерть, что передалось оно даже Одинсону, который, было тоже прижавшись губами к краешку бокала, прервался и подозрительно воззрился на супругу, увлеченно наблюдая, как она делает пару глотков. Еще недолгий, ускользающий миг он сидел, как на иголках, и, заразившись неясными ему страхами девушки, пристально следил за ней, ожидая, как будто, что вот-вот произойдет нечто ужасное и она начнет задыхаться, упадет со стула… Когда ничего подобного, естественно, не последовало, удивление принца лишь возросло. Если не за свою жизнь страшится его суженная, тогда что же такое чудное заметил иллюзионист в выражении ее лица и чем объяснялась настороженность и отчаянность всех ее действий? С видом гурмана отпив напиток и одобрительно поморщившись, кивком признав доброкачественность алкоголя, Бог Коварства остановился, в конце концов, всего на одном, наиболее правдоподобном предположении, но не успел и популяризировать его хотя бы для самого себя, как тут же на фоне обрисовалась новая, напрягающая проблема в обличье Тора, который, принявшись заводить толпу, преуспел в этом деле настолько, что теперь почти все гости, даже самые церемонные и воспитанные среди них ваны, зашлись дружным требованием поцелуя обвенчанных. Глаза сидящей рядом Сигюн расширились так, словно радостная заведенная толпа в этот миг настаивала на ее немедленном сожжении на костре инквизиции, словно она была средневековой ведьмой. Глядя на дотошных просителей, точно на дикарей, она являла собой до того забавное зрелище, что соседствующему с ней асу каверзно подумалось вдруг: «почему бы и нет?». Только девушка вопросительно обратила лицо к мужу, надеясь встретить полную солидарность с ее нежеланием потакать народу и понимание этого нежелания, она к своему ужасу увидела, как вместо этого Локи вполне охотно поднимается со стула, шутливо раскланиваясь перед ликующей публикой, а в следующую секунду почувствовала, как ее настойчиво тянут за предплечье вверх. Хват был не крепок и не силен, и все же Сигюн, не отдавая себе в том отчета, вдруг осознала, что повинуется зову, что послушно поднимается на непослушных дрожащих в коленях ногах и, главное, не может ни воспротивиться, ни как-то повлиять что на Локи, что на себя, ни объяснить, почему она это делает, почему это происходит. Зрители ликовали. Нелепо и не слишком убедительно не то вырываясь, не то попросту ворочаясь в руках мужа, осторожно, но надежно и нерушимо сжавших ее плечи, девушка сумела извернуться и по привычке бросила взгляд на мать, сама не зная, чего пытаясь этим добиться. Чем более затягивалась предпоцелуйная увертюра, тем более возглавляемая Тором и его дружками публика, в глазах которой упрямство ванки принималось за милое девичье смущение, расходилась и распалялась. В какой-то момент и сама невеста пришла к выводу, что долго это продолжаться не сможет и ситуация патовая, не оставляющая выхода и выборов. Единовременно с этой мыслью она почувствовала, как Локи притянул ее еще ближе к себе. Больше не сопротивляясь, девушка в нескладном жесте, выдающем всю ее неопытность и неискушенность, согнула руки в локтях и приподняла их вверх, когда трикстер, незыблемо держа ее за плечи, импульсивно припал к ее губам в порывистом, несдержанном поцелуе. И столь разительно отличался этот поцелуй от предыдущего, первого, короткого, мягкого и аккуратного, подаренного ей в церкви, что Сигюн, издав слабенький пораженный взвизг, в следующую секунду вынужденно вцепилась неумолимому мужу в рукава камзола, едва удерживаясь на ногах от такого страстного, нещадящего и сокрушительного напора. Продолжая изредка издавать пораженное испуганное мычание в уста супругу, исподволь, секунда за секундой ванка начинала ощущать, как покидает ее бренное тело восприятие реальности — пола под ногами, края стола — у бедра, — как и разум ее, затуманиваясь, опорожняясь, пустея, улетает в неземные просторы прочь из этого зала, от этих голдящих людей и их восторженных аплодисментов, сперва замедляющихся, а затем иллюзорно все затихающих и затихающих, и остается лишь сладкое, горячее ощущение чужих губ, ласкающих ее… С звучным причмокиванием резко отстранив от себя девушку, запыхавшийся, донельзя довольный своими стараниями принц победоносно всмотрелся в разрумянившееся личико жены и ее привлекательно расширившиеся зрачки незрячих, мерещилось в тот миг, горящих полымем глаз. Звуки оглушающе резанули по ушам, сердце, набрав бешеный ритм, зашлось в груди, и с ужасом Сигюн осознала, что не чувствует ног, что не чувствует опоры под ними, не чувствует свое тело в целом. Ее опасливо качнуло на ровном месте, накренившись в бок, ванка, шатнувшись, задела ногой стол, и бокалы на нем угрожающе закачались, но девушка не успела еще даже испугаться, как тут же с ловкостью и быстротой вокруг запястья ее сомкнулись длинные чуткие пальцы, и Локи, сделав форменное усилие, дернул ее в свою сторону и, удерживая жену на ногах, свободной рукой проворно обвил талию Богини. Кто-то в зале протянул умиленное и растроганное: «о-о-о…». Лицо пылало жаром, сердце стучало так, словно намеревалось вырваться из груди в свободные просторы, а дыхание прерывалось в урывчатых вдохах и выдохах. Пальцы Локи крепко обосновались вокруг запястья — прямо там, где колотился в исступлении слишком взбудораженный для той, что заверяла жениха в полном равнодушии к нему и категорично отвергала всякую возможность близости с ним, пульс. Сигюн вскинула на мужчину потрясенный, ошарашенный взгляд. «Почувствовал ли он его? Ощутил ли, как остервенело колотиться ее сердце?.. И что чувствовал сам?..»