《You make me wanna love, hate, cry, take every part of you You make me wanna scream, burn, touch, learn every part of you》 Zella Day | Shadow Preachers
К тому моменту, когда с яствами было покончено и наступило время жениху ангажировать невесту на их первый обрядовый вальс, былое предположение трикстера подтвердилось в точности. Точнее, подтвердилось оно ранее, еще за столом, когда, вынужденно выпивая бокал за бокалом, выслушивая тост за тостом, из разу в раз поднимаясь с места, чтобы чокнуться с особо настойчивым просителем ее внимания, в какой-то момент Сигюн попросту не сумела встать. Щеки ее розовели, кровь приливала к голове, и все чаще Локи замечал, как жена украдкой прикладывает ладонь ко лбу, проводит ею по шее, вжимает подушечки пальцев в виски и томительно зажмуривает глаза. Под конец, ослабшая, она, уже не сдерживаясь, сидела, откровенно подперев то и дело норовящую завалиться вбок голову руками. Грудная ее клетка, стиснутая свадебным нарядом, часто и надрывно вздымалась, ресницы трепетали. Никто, кроме Бога Обмана, казалось, не замечал недомогание девушки, гостям, более того, хватило жестокости потребовать от молодоженов, как они потребовали поцелуя, танец. Делать было нечего: под одобрительный благоговейный шумок маг рыцарственно протянул благоверной руку, готовый подхватить ее при надобности, готовый поддержать, поймать ее. К полному его восхищению, ванахеймская принцесса не только выстояла, оказавшись на ногах визави бдительном супругу и вложив теплые пальцы в объятья его прохладной ладони, но и мужественно изобразила убедительную улыбку, которой смела всякие, если таковые закрадывались в головы беспечной и предпочитающей не замечать очевидного публики, сомнения касательно своего негаданного предательского недуга. Лишь ее обесцветившийся, потемневший от усталости взгляд, который измученная девушка подняла на своего партнера, и выдавал, в каком тяжелом состоянии пребывала невеста, но увидеть этот взгляд суждено было одному лишь асу. Оркестр, крайне неудачно составленный из специально приглашенных как асгардских, так и ванахеймских музыкантов, которые потому все пиршество понапрасну надрывались, вступая в смертельную, ожесточенную схватку за первенство друг меж другом, оживился. Приободренные тем, что теперь их старания, наконец, не останутся втуне, а таланты будут оценены по достоинству, музыканты, воспрянув, ретиво заскользили смычками по струнам, выигрывая дебютные аккорды нежной, тягучей музыки томного трехдольного танца. Сигюн прикрыла на миг глаза, вздохнула, и с этим вздохом ладонь ее опустилась на мужское плечо, ножка в хрустальной туфельке, выглянув из подола платья, заскользила по паркету вперед, а темный туфель кавалера — назад, между тем как ладонь мага легла на спину дамы, тесно приблизив. Локи сделал плавный оборот на месте, ванка, повинуясь требовательному прикосновению к своей спине, заскользила вслед за ним, и вместе, под восторженный, благоговейный ропот две фигуры — темная и белая, — сливаясь в гармоничном единстве, закружились в нескончаемом волшебном полете. Лавры славы, заслуженно и долгожданно врученные оркестру поначалу, всецело и необратимо перешли вальсирующей паре, стоило им сделать первый же шаг. Вращаясь и стремительно удаляясь от пиршественного стола вглубь зала, Локи и Сигюн полукругами очерчивали пустеющее пространство, безапелляционно и беспрецедентно принадлежащее в этот момент лишь им одним. Платье невесты, струясь в круговороте изысканных и легких движений, хлопало складками, словно птица — крыльями, и за этими звуками, за мягкой и нежной музыкой, за шафрановым полумраком залы, за огнями канделябров, за красотой фееричного танца скрывались истинные, приглушаемые и сдерживаемые страдания и стенания Богини Верности, видные лишь Богу Коварства. Как и требовали каноны, публика, перепустив новобрачных, присоединилась к ним позже. Другие пары выступили вперед, вослед за ними — новые и новые смельчаки и умельцы прошествовали на бальную площадку, и постепенно зал заполонили танцующие. Виновники торжества долго, стоит сказать, ждали этой избавительной минуты. Оперативно и неявно уводя партнершу в покровительственную тень колонн подальше от настырных глаз, Локи, кружа безропотное создание в своих руках, успешно выводил все более и более виснущую в его объятьях принцессу из опасной зоны надзора и судачеств. Бедняжка, которую поддерживало доселе лишь ее несравненное наследственное самообладание и не менее знаменательное чувство собственного достоинства и гордости, спотыкалась уже и ранее. Мастерство ее, впрочем, было неоспоримо, каждое движение принцессы выделялось изяществом, и Лофт не мог винить ее за те промашки и неточности, которые она допускала сейчас, потому как знал, что причина им была не неумелость девушки, а хмель, ослабивший и поработивший ее тело. Теперь же, когда пара столь благополучно улизнула от всеобщего внимания, Наннедотир, сызнова наступив на ногу своему избраннику, тут же залепетала безнужные и неразборчивые слова извинения, а в следующий миг, издав поверженный полустон, тяжело привалилась к мужской груди. Танец молодоженов, естественно, на том и прервался. Они стояли у ближайшей к выходу из зала колонны, неловко замерев подле. Порхающие мимо танцующие пары выигрышно застилали их пестрой завесой движущейся массы, и если кто из сидящих за пиршественном столом в противоположном конце зала и мог увидеть мельком аса и ванку, та несуразная поза, в которой они оказались, со стороны вполне смогла бы сойти за чувственное объятие. Действительность же не отличалась подобными слащавыми романтичными оттенками и выглядела совсем иначе: ванка, вцепившись слабеющими пальцами в лацканы камзола супруга, в забытие прижалась лбом к его плечу, словно собиралась с силами, черпала энергию у мага, которой ей катастрофически не хватало; Локи, прекрасно осознающий, что пылкость, с которой прильнула к нему медовая самодостаточная девочка, которую не так-то просто было покорить одним лишь танцем, отнюдь не являет собой проявление взявшейся из ниоткуда любви, все равно нетипично для себя растерянно всматривался с минуту в склоненный златовласый затылок и с осторожностью и даже опаской сжимал тонкую талию. Затем, скоординировавшись, он наклонился к Наннедотир, которая, чуть трепыхаясь временами в непосильном и жгучем желании отстраниться, все же не в состоянии была отпрянуть от трикстера, и спросил лаконично и отрывисто: — Совсем нехорошо? Девушка утвердительно повела головой по его плечу вверх и вниз, а после, тяжело выдохнув и сделав форменное усилие, чуть отодвинулась, позволив, однако, мужским ладоням и дальше покоится на ее спине. Безопасности ради. Отвернув от мужа голову, девушка уже знакомо, действуя по наитию, отчаянно поискала глазами по залу, и взгляд ее, прорвавшись меж вальсирующими рядами, нацелился на лицо Нанне. Дочь свою, стоящую так далеко да еще и наполовину закрытую людьми, Богиня, однако, ответно узреть никак не могла. На побледневшем лице ванки мгновенно отразилась горечь, и царевич раздраженно вздохнул. Нетерпеливо скользнув подушечкой пальца по скуле суженной, он требовательно вернул себе ее взор. Глаза их встретились. Впервые, пожалуй, за предсвадебный месяц, за весь сегодняшний день, изумрудный взгляд скрестился с поблекшим янтарем в такой доверительной, эмоциональной и говорящей близи. Теперь он, лишь он один ее заступник, ее покровитель, ее поддержка, ее упование. Так, по крайней мере, подразумевалось, в этом клялся давеча Бог Лжи, и именно эту истину должна была раз и навсегда уяснить ванка, как бы горька и неприятна она ни была обоим. Вот о чем сказал Сигюн тот прожигающий, строгий и нестерпимо яркий зеленый взгляд мужа. Ее же был мучительно красноречив: Богиня скорее бы умерла, чем открыто попросила аса о помощи, но взглянуть она могла и взглядом могла попросить о той поддержке, которую без слов заручился оказать ей супруг. Надолго девушку не хватило: вновь уронив голову на грудь асу, она приняла резиньяцию. Ибо ситуация, действительно, не оставляла ей выхода — она должна была во второй уже раз ввериться мужу, но ныне не на пресловутых клятвенных словах — на деле. — Отсюда можно исчезнуть? — произнесла она тихим вялым голосом. Локи не отвечал. Его глаза уже давно, еще до слов супруги, принялись метаться по сторонам в поисках перспективных путей отступления. — Да, — отозвался он, и в следующий миг пара испарилась в искрящемся иллюзорном свечении. — Что это было? — раздалось испуганное восклицание принцессы, которую произошедшее перемещение поразило настолько, что откуда ни возьмись к ней ненадолго воротились силы и она осмелилась даже выскользнуть из служащего надежной опорой кольца рук, сомкнутого вокруг ее талии. Сигюн огляделась: они стояли аккурат на том злополучном месте, к которому были пригвождены обстоятельствами в течение долгих и томительных часов — у дверей в банкетный зал, где принимали подарки и встречали гостей. Оные между тем, казалось, нисколько не встревожились внезапным исчезновением обрученных — они его попросту не заметили. Из-за огромных, сомкнутых дубовых дверей, ведущих в зал, в котором еще минуты назад находились ас с ванкой, доносились все так же их воркующие смешки и разговоры, шорох юбок, цоканье каблуков, отбивающих трехдольный ритм, и музыка. Никакие испуганные или растерянные вскрики не слышались и в помине. — Магия, — оповестил Бог Коварства, кривовато усмехаясь и снисходительно взирая сверху-вниз на пораженную супругу, впервые ознакомившуюся с частью тех талантов, за которых младшего асгардского принца прозвали трикстером, плутом, смутьяном и бывалым озорником. Сигюн, все еще пребывая под впечатлением, повернулась на непослушных ногах кругом, наскоро заглянула талантливому асу в лицо и пробежалась затем ошарашенным взглядом по сторонам, по картинам, украшающим огромную Переднюю дворца, по совершенно пустым, безжизненным коридорам справа и слева от зала, широкой парадной лестнице, укрытой красным ковром, мерцающей золотом и, вьясь полукругом, уводящей наверх; глаза ее устремились к высокому и далекому, как само небо, потолку, и спустились по стенам, остановившись конечно на лице мужчины. — А нас не хватятся? — спросила, наконец, принцесса обеспокоенно. Локи усмехнулся. — Нашему уходу найдут объяснение, уж поверь, — значимо проговорил он, и девушка чуть порозовела. — Да, верно… — прошептала она, взглотнув. Веки ее сомкнулись, когда девушка неустойчиво качнулась, перекатившись с пяток на носки, как будто готовая в любую секунду пасть навзничь и мгновенно уснуть, и разомкнулись. Медовому взору, доселе оживленному и любопытному, неукротимо и неминуемо возвращалось известное томное, мутное выражение, и было ясно, что пробуждающее живительное изумление иссякает и на место ему приходит прежняя неперебарываемая слабость. — Итак, — деловито изрек маг, чутье которого подсказывало, что с минуты на минуты ощущение тепла жены под боком, недавняя потеря которого оказалась отчего-то чересчур осязаемой и непростительно досадной, вновь вернется, ибо скоро Сигюн не сможет самостоятельно держаться на ногах. — Ты тут хозяйка, принцесса. Рассказывай же, где нас разместили. — Вверх по главной лестнице на второй этаж, первый поворот направо, по коридору до конца, вверх по винтовой лестнице, первые покои, — на едином выдохе оттороторила, как мантру, ни разу не запнувшись, дева те сведения, что неоднократно и вполне доходчиво доносили до нее поочередно то мама, то кузина. Локи выразительно вздернул бровь. — Твой дядя что, хотел испытать меня на эрудицию и находчивость, когда придумывал такое мудреное расположение? Сигюн в ответ неопределенно повела плечом, решив не распространяться о том, что подобным местонахождением их апартаментов они были обязаны желанию вышестоящих августейших разместить молодоженов так, чтоб в первую брачную ночь никто и никоем образом не сумел бы нарушить их уединение. — Ну уж как есть, так есть, — издав протяжный картинный вздох покорства, заключил, не дождавшись ответа на в общем-то риторический вопрос, трикстер и затем, стремительно оказавшись около призадумавшейся девушки, ловко подхватил ее на руки. В ином, бодром и более-менее сознательном состоянии, Сигюн, непременно, вскрикнула бы и воспротивилась такому наглому (неважно, что поступившему со стороны законного мужа) действию; однако в нынешнем, почти что полуобморочном, воли гордой девушке хватило лишь на то, чтобы тихонько охнуть от неожиданности и интуитивно обхватить шею мужчины обессилившими руками. — Зачем… я бы и сама… — пробормотала она, и в этом сомнительном протесте едва ли прозвучало нечто, хотя бы отдаленно походящее на недовольство, укор, строптивость или злобу. — Естественно, — фыркнул ас, между тем уже стремительно преодолевая ступени парадной лестницы. «Сто тридцать…» — в каком-то нездоровом полубреде вспомнилось девушке, и с этой мыслью она, не в силах более противиться охватывающему все ее естество недугу, уложила тяжелую, гудящую болью голову на плече трикстера, закрывая глаза и позволяя картинам детства, картинам, где она еще маленькой девочкой скачет вместе с Фором по этим самым ступеням, нарекая числительным каждую преодоленную, полностью заполонить ее сознание. Глухой стук, с которым Локи ударом колена по покладистой двери распахнул ее, заставил девушку приоткрыть глаза. В спальне, отведенной молодоженам, все было готово для первой брачной ночи: лепестки алых роз с искусной поэтичностью были раскиданы по кровати, на столике у окна выделялись, контурно и контрастно очерчиваемые светом луны, бутылка превосходного вина, два бокала и ваза с душистыми фруктами. Трикстер предал пикантной обстановке в комнате явно куда меньшее значение, чем бедная Сигюн, чье сердце, вопреки общей известной слабости, ожесточенно колотилось в паническом темпе, и, пройдя прямиком к постели, небрежно, не церемонясь и не деликатничая, опрокинул жену на мягкий матрас. С глухим охом девушка повалилась замертво; руки ее безвольно, утратив всякую способность шевелиться, упали, согнутые в локтях, по обе стороны от головы; лепестки роз, чуть подлетевшие в воздух, когда на простыни повалилось женское тело, упали прямо на девушку, и та непроизвольно ухватила их едва повинующимися пальцами. Это было последнее вразумительное действие со стороны ванки: она стихла, замерла, обездвижилась. Лишь редкое, поверхностное дыхание служило признаком тому, что в юном девичьем теле теплиться еще жизнь и колышется еще неспокойное сердце. Локи позабавлено хмыкнул, наблюдая сие зрелище. Приблизившись, он оперся согнутой в колене ногой на кровать, уселся затем на ней же, наклонился к жене и, пытливо склонив голову набок, осмотрел ее с тем скептично-критическим и пренебрежительным видом, с каким Эйр в детстве принимала его, бывало, в лазарете, залечивая последствия той или иной неудачной и, к прискорбию, плохо продуманной по малости и неопытности лет проказы. В дальнейшем принц сам обучился целительной магии, и помощь Богини утратила надобность в себе, но воспоминания о том мудром взоре все равно оставили след в сознании. — У тебя всегда такая реакция? — размеренно спросил Одинсон спустя продолжительную паузу, вдоволь насладившись внутренним трепетом супруги — не явным и не зримым, но хорошо ощутимым для такого проницательного Бога, как Локи. «Боится…» — подумал Лофт. И подавил довольную улыбку. — Да, — прошептала Сигюн приглушенным, хриплым голосом, едва артикулируя очаровательными пухлыми губками. Она снова умолка, прочистила горло, судорожно выдохнула и продолжала: — я с детства… не переношу… Хватает нескольких глотков, и мне… становится дурно… — Как мидгардка, — фыркнул Локи, дразнясь и подначивая, когда незамысловатая и при том затянувшаяся речь супруги подошла к концу. — А еще Богиней зовешься. Темные брови девушки сошлись у переносицы, и она отторгающе дернула головой в непонятном движении, прижавшись щекой к свежей прохладной простыне и поневоле, сама того не зная, продемонстрировав внимательному, не упускающему ни единой детали взгляду мужчины все прелести изгиба нежной лебединой шеи и манящую впалость острых ключиц. — Да, и это дает мне лишние пять тысяч лет божественной жизни, но не делает неуязвимой, к сожалению, — на одном дыхании выдала ванка, очевидно, тщательно продуманный за время заминки ответ, который вызвал на лукавых устах Бога одобрительную улыбку. Короткое это изречение, приятно поразившее трикстера остроумием и несомненной долей язвительности, которую принцесса сумела лишь вложить в смысл слов, но никак не выразить интонационно, однако совершенно, как мерещилось, выкрало у нее последние крупицы сил. Дева, беспокойно заметавшись на постели, легонько застонала, болезненно поморщившись, и Локи не преминул благородно прийти изнемогающей мученице на подмогу. Не спрашивая дозволения, разрешения, да и вовсе никак не оповещая супругу о своих намерениях, он приподнял ее, оторвав от упоительно мягкой поверхности, и привлек к себе. Сигюн невнятно и неопределенно замычала, неспособная никак иначе выразить свой, по-видимому, протест, но иллюзионист остался глух к ее ропоту. Придерживая одной рукой ее за спину, вторую ладонь он уложил на затылок и надавил на него, заставляя совершенно беспомощную в его руках, будто марионетку, которой обрезали нити, девушку уложить подбородок ему на плечо. Устроив Наннедотир таким образом, Локи провел рукой по схваченным в тугую громоздкую прическу волосам, и пальцы его, юркнув в густую шевелюру, проворно выхватили из каштанового шелка волос шпильку. Ванка вздохнула с явным облегчением, разгадав, какие истинные благие цели преследовал Бог Озорства: вытащенная заколка, безразлично отброшенная, отлетела в сторону и упала на пол, а пальцы мага потянулись к следующей. — Так зачем ты выпила? — продолжил Локи прерванную беседу претенциозным вопросом. Не прерывая своего занятия, он из разу в раз запускал в потрясающие каштановые волосы пальцы, отыскивал шпильку, откидывал в угол и принимался за другую. Была в этом занятии какая-та неясная пленительная прелесть… — Первые несколько бокалов я еще могу понять, — говорил Одинсон дальше. — В чужих глазах выглядело бы странно, если бы ты отказалась пить за собственное благополучие. — В его напевном, обволакивающем, ненамеренно чарующем баритоне прозвучала на этих словах неприкрытая ирония. — Но затем? — спросил он строже. — Зачем? Сигюн не отвечала. Но ответ пока был делом вторичной важности, и временно трикстер простил жене ее неразговорчивость, решив для начала покончить с иной своей заботой. К тому моменту, когда Бог закончил со своим рассудительно-вопросительным монологом, из прически жены он вытащил уже не две и не три заколки, а ни больше ни меньше все четырнадцать. И судя по тому, что сооружение на затылке ванки еще даже не начинало и, казалось, не собиралось распадаться вовсе, в головушке девушки было припрятано еще немало шпилек. Лишь на тридцатой конструкция несколько накренилась вбок, лишь на тридцать пятой — стала мало-помалу расплетаться, и только на сороковой волосы Наннедотир обрели долгожданную свободу: они густым каскадом шелка и золота обрушились на спину Сигюн, рассыпались по ней, завиваясь кудрями и волнами, укрыли плечи ей, укрыли плечи Локи, скользнули, дразня кожу бархатистостью, по его рукам и шее и полностью накрыли владелицу, словно плащом. Влекомый скорее желанием прикоснуться к ним вновь, нежели желанием облегчить страдания принцессы, Локи скользнул ладонью по роскошной шевелюре, повторно зарывшись в ней рукой, распушил волосы, снимая с долгое время пребывающих в схваченном состоянии локонов напряжение, и подушечками пальцев в псевдо заботливой и на самом же деле сугубо гедонистической манере помассировал кожу головы. Девушка благодарно выдохнула, ее горячее дыхание задело шею трикстера, жар коснулся мочки уха и даже виска, и Локи приятно передернуло от этого будоражащего ощущения. Которое при том оказалось и предостерегающим знаком. Он заигрался. Он чересчур наслаждался процессом. Он слишком многое себе позволял, и это было страшно не столько тем, что всякая вольность была несправедливым принуждением по отношению к ванке, которой он давал клятву непосягательства, сколь опасной возможностью пристраститься ненароком к красивой юной женщине, чья узаконенная принадлежность ему тем паче разжигала в нетрезвой, разгоряченной алкоголем голове воображение и страсть — в бушевавшем весь день чувствами ярости и гнева сердце. Бог Коварства всегда относился с большим уважением и почтением к сигналам и предостережениям внутреннего Я, ибо нутро его никогда еще не предавало, а непревзойденным разум — не поддавался сантиментам и дурману. Вот уж чего не хватало: воспламенеть к этой гордячке, ему, змею-искусителю, поддаться чарам невинной девы! Одинсон, кивнув собственным же мыслям, непоколебимо отстранил от себя девушку. Продолжая удерживать ее за талию и голову, он, хмурясь, заглянул в лицо ванки и, когда ощутил на себе вялый вопросительный взгляд, взыскательно дернул бровями. — Ну так?.. — протянул он, давая понять, что все еще ждет ответа. И единовременно давая понять, ставя перед фактом, констатируя, что в их отношениях безусловный лидер он, что он, если ссылаться на с детства иллюстрируемый медовый девочке образец семейной жизни, Нанне, а не слабовольный покладистый Бальдр. Разумеется, Сигюн это и без того понимала, достаточно ознакомившаяся с характером жениха. И все же — пусть уяснит раз и навсегда. Ресницы девушки плавно опустились, челюсти упрямо сжались на миг, но затем из ноздрей вырвался выдох смирения: ванка знала, что в покое ее уже не оставят. — От отчаяния… — прошептала она едва слышно, и, когда ее глаза, еще мгновения назад затуманенные, тусклые, но спокойные, вынырнув из-под век, взмыли к нему, Локи увидел, как слезы блеснули в янтаре ее омутов. Зрелище это, однако, вызвало не жалость, а нечто обратное. Ничто, на первый взгляд, не изменилось ни в прикосновениях Бога к ее голове и спине, ни в замершем его взгляде, ни в единой черточке аристократичного красивого лица, однако облик его неопределимым и загадочным образом вдруг ожесточился. — Занятно, — сухо изрек трикстер и, разжав объятье, хладнокровно выпустил жену из надежного захвата рук, грубовато толкнув напоследок в плечи, вторично валя спиной на простыни и вторично срывая с уст жены изумленное и испуганное «ох!». Сам же он поднялся, отошел к окну и остановился там, скрестив руки на груди и устремив неясно, чего страждущий и ищущий, взор в ночь. Прекрасное чернильно-черное ночное небо, усыпанное ослепительными звездами, выстроившимися спонтанным и веселым хороводом вокруг серебряной луны, виднелось за сомкнутыми ставнями окон; темные, сказочные очертания деревьев покачивались на теплом свежем ветре, пропитанным тем самым особенным, не поддающимся описанию, но неизменно узнаваемым ароматом и духом ночи; сбоку, в отдалении, стоило повернуть голову и найти пригодный ракурс, можно было разглядеть центральную аллею, освещаемую факелами и заставленную каретами гостей. Отзвуки последних — задорные и такие омерзительно притворные, — слышались в комнате, долетая с нижних этажей и вторгаясь в абсолютную, ничем не нарушаемую тишину, неуместно наставшую в спальне молодоженов. За спиной послышалось какое-то копошение. Локи не оборачивался; навострив, однако, уши, он любознательно вслушивался в звуки, которые производила его жена, как видно, устраиваясь поудобнее на постели, и внезапно в этом шелестящем шорохе подушек, простынь и атласных тканей свадебного наряда маг отчетливо уловил всхлип. Бесконтрольно, не успев совладать с собой, трикстер круто повернулся к ванке. Она полусидела, полулежала в кровати, прислонившись спиной к изголовью; ее распущенные вьющиеся волосы пышным каскадом струились по подушкам, руки, мелко подрагивая, обхватывали в жалком защитном жесте чуть напряженно приподнятые плечи, а на щеках, даже в легком полумраке помещения и тени локонов, словно вуалью перекрывающих лицо, прекрасно виднелись влажные дорожки, сбегающие по румяной коже от век вниз. Заметив, что за ней наблюдают, девушка бросила на супруга меткий и быстрый взгляд, в котором промелькнуло застигнутое и смущенное выражение. Но не она одна попалась — Локи тоже попался, когда столь порывисто и чутко отреагировал, хоть и поневоле, на слезы Богини. Со свойственной ему легкостью и непринужденностью он, впрочем, почти тут же нашел выход из валкого положения. Выход он, вернее сказать, не столько обнаружил, сколько ощутил: тяжесть во внутреннем кармане камзола напомнила о данном матери обещании и обязательстве. — Чуть не забыл… — произнес трикстер тихо и вдумчиво, пряча руку за воротом одеяния и тут же вытаскивая ее, извлекая пальцами болтающийся на таинственно мерцающей золотом цепочке некий округлый предмет. Сигюн заинтригованно приподнялась, пытаясь издали рассмотреть, что же это, но мистическая вещица надежно была припрятана в плотно и, должно быть, нарочно сжавшихся вокруг нее в кулак пальцах аса, который, с неспешной кошачьей ленцой приближаясь к постели, оказался, наконец, рядом и, не смущаясь, присел на краюшек сбоку от Наннедотир, оказавшись почти вплотную к ней. Первым, бессознательным и инстинктивным порывом девушки было отсесть, и она и вправду опрометчиво дернулась на месте, только затем спохватившись и уняв свое стремление. Но было поздно, и Локи успел застигнуть ее за этим случайным и безотчетным движением. На губах его промелькнула удовлетворенная издевательская ухмылка, а глаза, в несколько жеманной манере взглянувшие на стушевавшуюся девушку из-под полуопущенных век, блеснули хитрецой. Бог видел и понимал, насколько некомфортно жене в такой близости с ним, как она смущает и пугает ее, как волнует ее воображение, и, на миг проникнувшись, что ли, он хотел было даже отсесть, но передумал. Вместо этого, вредничая, мужчина напротив подсел еще ближе, отложил себе за спину безызвестный предмет, освобождая ненадолго руки затем, чтобы, протянув их к оборонительно сцепленных на груди запястьям девы, развести их в стороны; затем вновь взял отброшенную доселе вещь и, держась пальцами за цепь, долгожданно продемонстрировал ее жаждущему взгляду благоверной. Мерцая червонным золотом, перед носом ее вращался на цепочке старинный медальон. Сигюн подавила потрясенный вздох. — Моя мать некогда получила его в подарок от своей матери… — проговорил Локи медленно, мечтательно склоняя голову к плечу и в завороженной задумчивости созерцая вращения медальона, — и настояла, чтобы я преподнес его тебе, — закончил Бог уже более оживленно, и принцесса, так же разом пробуждаясь от гипноза, недоуменно и боязно воззрилась на мужа, когда тот целенаправленно наклонился к ней. Его руки, удерживающие оба конца цепочки, утопли в медовых волосах, занырнув за спину, щекотно задев кожу. Ловкие пальцы иллюзиониста, быстро справившись с замочком, сомкнули его на шее ванки. Та, хоть и готовая, казалось, выступить с каким-то возражением, все же смолчала, проведя пальчиками по выпуклой гравировке медальона, который лег на грудь ощутимым и приятным весом, и приподняла украшение к глазам, чтобы рассмотреть рисунок, изображенный на нем — профили трех верховных норн, Урд, Вернанди и Скульд, были выгравированы на золотой поверхности. Сигюн хмыкнула, забавляясь подобному занимательному совпадению и своего рода насмехательству судьбы — именно эти три богини, к которым девушка в течение месяца взывала с упреками, должны были стать ее постоянными спутниками жизни. Но… — Я не могу… не могу принять это, — промолвила девушка дрогнувшим голосом, но, покачав головой, подняла на Локи бесстрашный, твердый и убежденный взор. Бог угрожающе повел бровью, довольно доходчиво намекая, что лучше Сигюн прерваться прямо сейчас. Однако она смело продолжала, и в ее звонком голосе понарастающее разжигалось эмоциональное пламя. — Это все неправильно, Локи: ты не должен дарить его мне, ты должен был бы подарить этот медальон той женщине, которую любишь. Не мне… — и с этими словами девушка устремленно вскинула руки с намерением расцепить замочек у себя на шее. Одинсон перехватил ее запястья еще раньше, чем те успели приблизиться к цепочке, и сжал их в дисциплинарном и, пожалуй, болезненном хвате. Сигюн тихонечко пискнула. — Верно. Но ты — моя жена, — злостно, жестко и отвергающе отрезал он, глядя в желтые глаза прямым авторитарным взглядом. — И советую смириться с этим. Холод каждого произносимого слова, словно ударами кинжала, болезненно пронзал сердце ванки. В былые дни способная парировать подобные выпады, ныне, все еще находящаяся в тлетворной и пагубной власти своего неблагосклонного недуга, она почувствовала, как защипали, как обожгли глаза неподвластные слезы горечи и выскользнули из-под ресниц. Локи, взглядом проследив траекторию движения влажной дорожки по скулам девушки, медленно прикрыл глаза, перебарывая, как казалось, приступ раздражения. Отпустив руки жены, он поднялся с места, снова отвернулся, отходя к окну, становясь спиной к Наннедотир и давая ей возможность выплакаться, не будучи стесненной его надзором. — Он… очень красивый, — глухо выдавила, всхлипнув, Сигюн, пытаясь, как видно, загладить свою отсутствующую вину. Ей было стыдно перед ним за то, как отреагировала она на дар, за то, как впала в горечь и отчаяние, и ее похвальное намерение, желание примирения и искупления нанесенной ему обиды поразило Лофта, вместе с тем и польстив ему. В воспитательных мерах он все же не стал отвечать, разумом, вроде как, и понимая, что ванка ни в чем не виновата, а нутром же жаждя, отчего-то, развить в ней смятение и усилить муки совести. Локи и сам не до конца понимал причину такого раздражения, такой жестокости со своей стороны. Он, конечно, и не ждал, что сегодняшний день, словно по пресловутому волшебству, изменил бы что-то в его отношениях с суженной и что ненависть, или вернее, предубежденность Богини сменилась бы вдруг слепым обожанием. Естественно, нет. И все же трикстер отдаленно надеялся обойтись без сетований и сокрушений. Ясно так же было и то, что при желании он без затруднений сумел бы пресечь, заткнуть, низвергнуть их как в грубой, так и в пылкой манере; что сумел бы воспламенить иное чувство. Особенно сейчас, в эту минуту, когда она, такая неузнаваемо мягкая, хрупкая, нежная, уязвимая, ранимая и трогательная, представлялась ему, большому знатоку женского пола, настолько легкой и доступный мишенью, что иллюзионист диву давался. И она была так слаба сейчас перед ним, что он мог бы сотворить с ней… почти что угодно. Не видел он больше перед собой ту гордую и остроумную ванку, с которой он упоенно вступал в словесные схватки, над который утаено и неприметно способен был измываться похлеще, чем этим вечером, в ответ при чем претерпевая не менее находчивые и изощренные удары нисколько не теряющейся девушки, которые убеждали его, что Сигюн — неглупая и, главное, сильная женщина, которую не так-то просто сломить. Ныне же, когда она предстала вдруг в совершенно ином, изумляющем обличии, Локи попросту не узнавал в ней ту, с которой провел столько дней. Ну и кто из них двоих после такого Бог Обмана? Не Сигюн ли, которая скрывала так долго иную личину, рассекретившуюся лишь этой ночью; которая утратила свой самоконтроль, свое самообладание? Так долго держаться, чтобы сдаться в решающий день. Но и не только — сегодня она еще раскрыла магу глаза: он понял с внезапной ясностью и определенностью, что все это время воспринимал ее как взрослую женщину — не как юную деву, которой она и являлась. Тот же образ, с которым он общался, был скорее иллюзией, подражанием. Искоса поглядывая на нее, томно, расслабленно полулежащую в постели, расхаживая мимо окна, Локи видел ее настоящую и все более убеждался, что сломить ее этой ночью не стоило бы никаких затрат… Во всяком случае, физически она бы точно не смогла бы воспротивиться, а духовно… О… Локи с лихвой был одарен пагубным для неопытных сердец очарованием, способным покорить даже ее. Особенно сейчас, когда она так безнадежно беспомощна перед его властью, силой, влиянием, чарами, когда алкоголь обнажил ее слабости и страхи, раскрыв в гордой и непреклонной девушке маленькую робкую девочку, нуждающуюся, как утопающий в воздухе, в защите, заботе и любви. И даже то, что она так очевидно страшилась его, лишь сильнее возбуждало, пробуждая хищнические желания обладания, присвоения… переплетенные воедино с другими — желанием переубедить, расположить, покорить, влюбить… И как заманчивы были эти желания! Какой лютый соблазн беспокоил душу! Как вновь хотелось притронуться к этим волосам, запустить в них пальцы уже не под предлогом вытащить шпильку, зарыться в них носом, вдохнуть запах, притеснить к себе податливое тело, вновь и вновь целовать губы и чувствовать тот восхитительный сладкий вкус, ярко запечатлевшийся в памяти, будто несводимое клеймо… Трикстер и сам не заметил, каким образом оказался лицом к девушке, отступив от изначальных идей игнорировать супругу, надменно стоя к ней спиной. Но от глаз его не ускользнуло, как примечательно вздрогнула при том Сигюн, подняв на него вопросительный взгляд и в изумрудах мужа узрев пламя и огонь. Увидев, как она непроизвольно чуть вжалась спиной в изголовье кровати, тревожно наблюдая плотоядное выражение его лица, Бог Коварства вздрогнул тоже, тряхнул головой, сбрасывая с себя наваждение, резко отворачиваясь, сжимая кулаки и яростно стискивая челюсти. Вожделение в нем молниеносно сменялось гневом. «Нет! — думал он, как одержимый. Эта дрожь Сигюн, ее испуганный взгляд и все предыдущие явные признаки того, сколь неугоден ей муж, сменяющимися картинами мелькали перед внутренним взором, и в мужчине вскипала ярость. Ярость на себя за то, что он даже на минуту допускал мысли совратить ее. А в нем ведь так же, как и в этой ванке, гордости пребывало с достатком, и падать так низко он не собирался. — Нет, — решил он, — он и пальцем ее не тронет. Ей еще придется просить, вставать на колени, рыдать, заклинать, умолять о самой незначительной ласке, нежности, даже самом посредственном жесте, знаке с его стороны. И он заставит ее молить об этом, заставит стоять на коленях!». Со стороны кровати не доносилось ни звука. Мужчина интуитивно, спиной чувствовал, какой обеспокоенный взгляд устремлен к нему, какое изумление и непонимание терзает Сигюн. Локи бесшумно выдохнул, поднял взгляд на окно. Ночные пейзажи, красота ночи наводили на него умиротворение, исподволь, постепенно самообладание, выдержка и хладнокровное спокойствие возвращались к нему, а вскоре маг и вовсе с удовлетворением безоговорочно принимал изобретенную стратегию. — Зачем… ты сделал это? — прозвучал вдруг неуверенный голос, и ас недоуменно свел брови, оборачиваясь к жене, с небрежным изяществом прислоняясь бедрами к подоконнику и скрещивая руки на груди. — Сделал что? — переспросил Локи едко, поощряя принцессу самым насмешливым взглядом и самой глумливой улыбкой, на которые был способен. — Женился на тебе? — усмехнулся он. — Прости, не хотел. Яд его сардонических речей мог умертвить кого угодно. Но Сигюн держалась стойко. Видимо, за то время, пока супруг оправлялся от нашедшего на него наваждения, и сама она успела вернуть себе знаменитую выдержку. — Нет, — произнесла она спокойно, но в голосе ее откровенно зазвенело волнение, когда она пояснила: — Зачем поцеловал меня? Там, за столом… Одинсон, немало удивленный негаданным вопросом, медленно приподнял подборок, в раздумьях обращая взор к потолку. На вопрос этот, который он, честно признаться, отнюдь не ожидал услышать, у него имелся всего один ответ, зато ответ не по его правилам предельно честный — он просто захотел. Однако Локи прекрасно осознавал, что, выдай он жене подобную эгоистичную фразу, ситуация между ними значительно усугубилась бы и недоверие девушки бы возросло. И не то, чтобы подобное обстоятельство прямо так уж сильно стесняло Бога. В конце концов, отстранись она от него сейчас, раз и навсегда начни она чуждаться и страшиться его, разницы нет, ведь им обоим известно, чем необратимо обернется их взаимодействие, как только оба они вырвутся на свободу и избавятся от ярма публичного надзора — они разбегутся по «разным углам» и вряд ли будут пересекаться. И все же… ас решил дать иной, не менее правдивый и между тем, вероятно, более блестяще продуманный ответ, преисполненный ранящим равнодушием. — Дал народу то, что он хочет, — произнес маг холодно. — Хлеба и зрелищ, Сигюн. Ты и я, мы ведь для них и есть зрелище, для того нас и свели вместе. Девушка медленно кивнула, как будто осознавая и принимая для себя какой-то внутренний довод. Локи ликовал: ее понуро склонившаяся голова и бледность лица пуще всяких слов заверяли, что безразличность супруга и впрямь задела ее за живое. — Ясно.~♡~♡~♡~♡~♡~♡~♡~♡~♡~
Лишь на рассвете гости потихоньку начали покидать дворец. Сидя на подоконнике в супружеской спальне, асгардский царевич провожал взглядом первую карету, выезжающую за ворота и ускользающую навстречу лучам восходящего светила. Постепенно, люди столпотворениями заполонили дворик. Оживленно переговариваясь и смеясь, они бросали многозначные взгляды на окна дворца, кто посмеиваясь, кто сокрушенно покачивая головой. Локи с омерзением наблюдал эти картины, ему живо представлялось, какие сальные мысли вертятся в головах этих мелочных омерзительных людей, и в подобные моменты, когда чувство презрения и омерзения в нем возрастало, принц оглядывался на спящую Сигюн, чей умиротворенный, нежный вид несколько усмирял его гнев. Уже давно как уснувшая, она праздно растянулась поперек широкого двуспального ложа; ее безмятежное лицо окружали, раскинувшись фантасмагоричным ореолом, длинные волосы, обрамляющие ее еще на самом деле детские черты; одна рука чуть свешивалась с края кровати, другая в возвышенно-молитвенном жесте покоилась на сердце. Локи безрадостно усмехнулся. Ох, если б эти люди знали, если б только…