War and Love

      Пока обрученные целый месяц увлеченно предавались схваткам и противоборствам друг с другом, родители их, с ужасом наблюдающие стычки жениха и невесты за столом, вне трапез же утаено готовили скорых супругов к большим неожиданностям. В те предсвадебные дни ежедневных драм, затеваемых ванкой и асом со скуки и безделья, оные не знали еще, на каком решении остановились августейшие в давнем, так и не завершенном, — по крайней мере, в глазах Локи и Сигюн, — споре. В блаженном неведении, которое они и не осознавали, пребывали молодые люди, окруженные интригующей загадкой их будущего, вплоть до того часа, когда проснулись во дворце Ванахейма на утро после свадьбы, когда практически сразу по пробуждению их усадили в кареты и увезли в неизвестность. Сопровождаемые вереницей экипажей с перевозимыми в них свадебными подарками, словно конвоем, молодожены прибыли в это место, место, нареченное показавшимся сперва таким громким, роковым и прижившимся ныне именем — дом.       По мере того, как катилась карета по дороге, золотые просветы между листьями деревьев становились все гуще, все шире и чаще, дремучий и нелюдимый лес редел, очеловечивался, переставая быть таким чуждым, необетованным и мистическим и приобретая вид незаметной ухоженности и тронутости, и вскоре можно было увидеть, как мелькает между стволами очертания белокаменного здания. Экипаж завернул на аллею. На миг путников накрыл с головой прохладный полумрак: ветви растущих у дороги ив, склоняясь, будто в поклоне, переплетались между собой в беспорядочном объятье, создавая над головами путников своего рода триумфальную арку; тень, падающая от них, секундно очернила взор, и вслед за этой тенью навстречу карете вырвался яркий, ударяющий по глазам радостный солнечный свет. Сигюн показалось тогда, в тот день, когда они впервые проехали через ворота высокой калитки и устремились к дому, словно она переместилась через некий портал и оказалась в ином, сказочном, далеком, волшебном мире. Нарастающий, оглушающий, ослепляющий и очаровывающий восторг ареалом реял над ней, покуда карета двигалась вперед, а ищущему, жадному, впитывающему, распахнутому в стремлении охватить каждую деталь взгляду открывались все новые райские, неземные, светлые, одухотворенные виды. Широкий, просторный малахитовый газон, журчащие фонтаны, высокие зеленые садовые лабиринты, увитая плющом и виноградом беседка с ажурными коваными скамейками в отдалении и искусственный прудик подле, извилистые гравиевые дорожки меж многоярусными клумбами, накрытая шатром лианы пергола у дома — все это было лишь прелюдией, встречающей хозяев, украшением, обрамляющим главную драгоценность, и предваряюще захватывающей внимание красотой, которая несомненно и безапелляционно затмевалась затем иной — фееричной красотой самой усадьбы, чье шелестящее, словно благоговейный шепот, имя напели, казалось, сами птицы, что обитали здесь… Локастр.              Поместье Локи и Сигюн, их обитель, жилище, получившее свое название в честь хозяина, которое зачарованная хозяйка, коей люб стал каждый уголок в этом месте, по рассеянности не стала оспаривать в момент оглашения этого наименования, имело, должно быть, как самое необычайное местоположение, так и самую невероятную и исключительную историю создания.       Почти каждый Бог как в Асграде, так и в Ванахейме владел личным чертогом: у Хеймдалля то был Химинбьорг, для павших в бою — Вальхалла, Валаскьялв — у Одина, Фенсалир — у Фригги, Ноатун — у Ньёрда, Брейдаблик, где выросла Сигюн, — у Бальдра и Нанне, Глитнир — у Форсети; даже для дорогой асгардской гостьи, Фрейи, Один, пав под ее чары и несколько смягчившись, велел построить дворец Фолькванг, дабы скрасить пребывание ванахеймской принцессы в чужом мире.       Локастр же отличался — это был дворец ни ванахеймской, ни асгардской принадлежности, стоящий также ни на ванахеймской, ни на асгардской территории, но возведенный совместными трудами двух этих наций. Большой, высокий мраморный дворец с колоннами, террасами и балюстрадами, приветливо распахнутыми окнами, за которыми видны были колыхающиеся на теплом ветру легкие белоснежные шторы, с собственной прислугой и конюшней, с двумя этажами, просторной гостиной и столовой, гостевыми комнатами, спальнями с балконами, выходящими на простирающийся внизу сад, расположился, как и предлагал Всеотец, на нейтральной территории, не принадлежащей однозначно ни одному из двух тщеславных и принципиальных государств, и был отделен от каждого из них совершенно одинаковым расстоянием, выверенным с какой-то нездоровой маниакальной педантичностью до мельчайших единиц. Стоило выехать за калитку поместья и очутиться в лесу, путник натыкался, проехав чуть вперед, на развилку: дорога налево вела к границе Асгарда, дорога направо — к границе Ванахейма, путь вперед же был полон манящей неизвестности. Локастр, за право обставить который, как казалось, шла настоящая борьба, совместил в себе асгардский и ванахеймские стили. Лучшие архитекторы двух держав были призваны царями, и двое самых искусных из них совместно проектировали здание. Но на этом участие миров в создании будущего чуда не ограничивалось. Так, Ньёрд со своей стороны послал Богиню Плодородия Гевьон, и она лично взрастила те прекрасные сады, что бытовали вокруг не менее прекрасного чертога; Один же, получив дозволение у супруги, в свою очередь отправил прислужницу жены, девушку Фуллу, юную Богиню Изобилия, в качестве камеристки в дом молодоженов, а сам не поскупился и пожертвовал собственным стражем Хермодом, наделив того должностью камердинера и начальника охраны в доме. В стремлении привнести наибольший вклад в строительство и обустройство поместья, конкурирующие государства с таким азартом и остервенением предались гонке за первенство в этом деле, что поневоле создали шедевр — дворец, по красоте и масштабу превосходящий ту первичную зарисовку, набросанную в созидательных головах Ньёрда и Одина. Конечно, Локастр не мог соревноваться по степени величественности и внушительности ни с чертогом Одина, ни Фригги или того же Ньёрда. И все же для изначально скромной, небольшой и уютной усадьбочки, которой он планировался, дворец вышел неподобающе роскошным и огромным. Дом слыл, и вправду, тем роскошеством и излишеством, которым могли похвастать отнюдь не многие иные Боги, и особенно это ощущалось еще и потому, что немалые пространства были отданы в распоряжение всего лишь двум людям — супружеской чете, которая, поначалу ошеломленная масштабами подаренного им жилища, вскоре сочла подобный размах удачным и угождающим их общему желанию не пересекаться.       Шел вот уже второй месяц совместного проживания Локи и Сигюн в Локастре со дня заселения, и исполняли они это желание успешно. Связанные клятвой не покушаться на личное пространство друг друга, молодожены охотно следовали ей и, действительно, сталкивались чрезвычайно редко — лишь за общим застольем в столовой, изредка — в гостиной и, бывало, в коридорах, на выходе из покоев, что располагались строго напротив друг друга так, что окна Сигюн и окна Локи выходили на противоположные стороны дома. Брак, заключенный между ними якобы во имя поддержания мира между Асгардом и Ванахеймом, призванный, как думалось, послужить примером, сугубо политический и вынужденный, сразу по приезду в Локастр растерял весь свой воспеваемый и псевдо важный смысл, что был в него заложен. Брак никак не укреплял мир. Брак был показным. И до безобразия бесполезным. Локи это, однако, более, чем устраивало. Он почти и не ощущал себя женатым, чем-либо ограниченным, в чем-либо стесненным и от кого-либо зависимым — тем паче. Единственной обязанностью супругов было изредка выходить в свет — совместно появляться на ассамблеях, балах и обрыдлых приемах.       Сигюн сложившийся паттерн взаимоотношений с мужем, по-видимому, также угождал. На общем удовлетворении супруги, в конце концов, и сошлись. Каждый нашел в Локастре свой уголок, свою отраду, пристрастие и детище, однако даже при том, что ас и ванка виделись нечасто и большую часть дня оба напрочь пропадали из поля зрения, разбегались по своим делам и заботам, парадоксальным образом молодые люди имели точнейшее представление о распорядке дня друг друга, о своих увлечениях и способе провождения досуга. Про Сигюн Локи знал, что вставала она довольно рано. Знал он об этом в первую очередь потому, что, приучивший себя к организованности еще со времен детства, он и сам никогда не позднился к завтраку. Такую же режимность и упорядоченность соблюдала и жена, различие с трикстером было лишь в том, что ложилась она не поздно, между тем как Одинсон подолгу бодрствовал, сидел в полумраке в своих покоях с книжкой или же письмом, практиковал магию или же устраивал ночные конные прогулки — по настроению. Таким образом они и встречались за завтраком: один, проспавший от силы пару часов, а вторая — проведя полноценную ночь в царстве Морфея. После завтрака Сигюн, как правило, «испарялась», но, искоса и даже неумышленно отслеживая все же ее перемещения, маг точно знал, что шла девушка обычно либо на моцион в лес или сад, либо брала свою любимицу-лошадь Шелковую — материнский подарок на свадьбу, чудесную и очень послушную серую в яблоках кобылку, получившую свое говорящие имя за добрый и ласковый нрав и мягкость шести, — и вместе с ней скакала на просторах Локастра, забредая в новые места и открывая неизведанные красоты; с страстностью и ванахеймским фанатизмом принцесса любила предаваться садоводству и любознательно знакомилась с здешним миром флоры и фауны, иногда могла она заговориться с Фуллой, которая снискала ее особую благосклонность. Как бы не было велико былое сожаление девушки об утрате драгоценной свободы, замужество частично восполнило ее утрату, заменив свободу незамужней девы свободой иного характера — свободой замужней и покинувшей отчий дом девушки. Это значило одно — избавление от родительского контроля. Нельзя, конечно, сказать, что Бальдр и Нанне в чем-то когда-либо стесняли дочь. Напротив, они растили ее в атмосфере достатка, спокойствия и уюта, и временами девушку захлестывали горячие волны отчаяния и безудержной тоски по ним, и ей хотелось воротить необратимое прошлое. И все же ничто не способно было смести ту ощутимую даже для нее, девочки домашней и очень привязанной к семье, очевидную разницу — жить под надзором, жить под опекой, жить под присмотром и жить самостоятельно, быть себе самой хозяйкой, руководительницей и управительницей. Сигюн ярко испытала эту разницу. Поскольку муж обещался не притеснять ее личные права в день их объяснения в лесу, она становилась полноправной владетельницей своей судьбы, взрослой женщиной. Однажды, когда Локи заглянул к ней в комнату, что позволял себе со скуки делать временами, на прикроватной тумбе у кровати жены он заметил свой подарок, и с того дня знал — медальон ванка всегда держит рядом, но никогда не носит. И уже достаточно изучив к тому моменту девушку, Бог Коварства не мог оскорбиться подобным обстоятельством, тогда как, знакомый с свободолюбивым нравом Богини Верности, он знал точно, что медальон девушка отложила не из чувства пренебрежения или желания обидеть — она не была любительницей украшений так же, как и причесок, в чем трикстер убедился еще при первой их встрече. Здесь, эта вольная девушка наслаждалась сакральным раздольем и независимостью; ее шею не душили ожерелья, мочки ушей не оттягивали серьги, волосы не прокалывали шпильки — Сигюн была свободна, как ветер, и легка, подобно ветру. В этом была та самая разница. На территории Локастра не существовало никаких правил, табу, вето и запретов — это была территория ее и Локи, и они неоспоримо властвовали над ней, занимая соответствующие места за столом и в домашней иерархии.       Что касается Бога Обмана, его чувства даже по прошествии месяца так и не смогли определиться и продолжали носить оттенок многозначности и дуальности. С одной стороны, новое положение, в котором маг волей судьбы очутился, несказанно льстило его самолюбию и тщеславию. Он, младший асгардский царевич, который всегда виделся всем и даже себе самому лишь тенью брата, который был щедро одарен природой как красотой, так и талантами и умом, но отчего-то неосознанно, непредумышленно оборачивал все так, что запоминался лишь своими проказами; который с детства беспрестанно боролся за расположенность отца, за каждое одобрительное и поощрительное слово и, добиваясь их, желал большего, так и не достигая удовлетворения, так и не ощущая полноценно всей силы отцовской любви, пожертвовал личной свободой и получил разом все, о чем грезил, и больше. У него, — у него, а не у Тора! — был теперь собственный дворец с прислугой, при том дворец настолько шикарный, что многие асы завидовали его изобилию. И именно у него, как бы там ни было, была в законных супругах одна из самых красивых девушек, им же когда-либо виденных. Даже не важен был их зарок, он обесценивался на фоне того голого факта, что Сигюн прекрасна и она его. Но даже не личный дворец и наличие миленького личика строптивой ванки составляли основной повод появляться на тонких устах иллюзиониста довольной улыбки, выражающей достаток и обогащенность, и повод ликовать — основным поводом стало исполнение обещания Одина, данного сыну, как поощрительный дар за жертву последнего.       В те по меркам божественной многотысячной жизни недавние, но ощущающиеся почему-то, напротив, далекими времена, когда младшему царевичу только объявили о намерении окольцевать его и он вернулся с первой своей исследовательской поездки в дом будущих родственников, Лофт с заново зародившимся ожесточением вступил в схватку за свою суверенность. Уже по истечении нескольких минут начавшихся дебат, правда, он к собственной досаде пришел к выводу, что ситуация патовая и в этом споре он не выйдет победителем. Со свойственной ему находчивостью и изобретательностью трикстер мгновенно сменил тактику.       — В таком случае, я, должно быть, имею кое-какие прерогативы? Могу же я просить о самой малости взамен на мою покорность?       Один, который недовольно свел, было, брови, оказался опережен. Фригга, кинув на мужа выразительный взгляд, убежденно и подчеркнуто воскликнула:       — Естественно, дорогой!       И выхода у асгардского царя не оставалось. Локи довольно и мягко улыбнулся маме. Заложив руки за спину, он с видом политика, встретившегося с оппонентом за столом переговоров, принялся неспешно расхаживать перед родителями.       — Мое желание таково: я хочу обосновать собственный отряд…       Мечта воплотилась в жизнь. Хоть поначалу Один упорствовал и не намеревался способствовать исполнению, по его мнению, бесцельной и праздной прихоти, под напором супруги и увещевательными речами сына, намерения которого отнюдь, вопреки отцовскому заблуждению, не лишены были высшего замысла и толка, Всеотец сдался и данное слово сдержал. Со всего Асгарда были созваны на служение юнцы, и образовался отряд «Локинцев». Специально по просьбе младшего принца недалеко от Локастра, на доступном для частых посещений расстоянии были построены казармы и гарнизоны, было привезено запрошенное оружие и лошади. Обучение началось. Идея Локи заключалась в том, чтобы воспитать и лично обучить миниатюрное войско по своему подобию, создать идеальный отряд, собственную «дружину». Естественно, заложить в каждого юнца магические способности, коими обладал основатель Локинцев, не представлялось возможным, да Одинсон и не собирался расточать таким драгоценным, диковинным даром. Нет, он готов был поделиться другими своими умениям, которых было немало. Ведь хорош трикстер был не в одних лишь иллюзиях, и в воспитанниках он намеревался развить иные способности — способности искусного владения кинжалами и клинками, мастерство ближней атаки, беспощадно меткой стрельбы из лука, проворной конной езды. Как уже говорилось ранее, асгардский царевич симпатизировал ванахеймскому образу ведению боев, ванахеймскому воспитанию солдат, ванахеймской тактике. В Локинцев он хотел заложить, наконец, те приглянувшие качества, которыми среди асгардцев выделялся лишь он сам: хитрость, предприимчивость, изворотливость, ловкость, гибкость. Зачем ему все это было нужно? Причин было больше, чем можно было себе вообразить, и дело тут было не только во все той же жажде угождения тщеславию и гордости: создание опытной, вымуштрованной по замыслу Локи гвардии давало принцу надежду однажды использовать свое творение в будущем. В случае, если бы грянула новая война, маг смог бы продемонстрировать Одину все достоинства его блистательного прожекта. Да и к тому же было еще одно приятное обстоятельство… Наличие и дворца, и жены, а теперь еще и собственного «войска» делали Бога Обмана сравнимо царю. И ему по душе было ощущение такой власти и даже могущества.       Но, к великому сожалению, как известно, всегда существует и оборотная сторона медали, и Бог обнаружил свою: ему было тоскливо, муторно, душно, гадко, дико. Локастр — этакая крепость, этакий уединенный уголочек, как бы ни был хорош своими прелестями, за всем своим внешним лоском и изяществом скрывал всю ту же постыдную истинную ипостась темницы — темницы помпезной, щегольской, предвосхищающей каждое желание и самую малую нужду, и все же темницы. Временами, когда спадал азартный пыл после бодрой конной езды в лесу и с щек сходил румянец, уступая место природной бледности, когда руки уставали после тренировок, когда ноги утомлялись многочасовыми и, по сути, бесцельными блужданиями и требовали отдых, не в силах больше презреть нагрузку, когда глаза отторгающе отворачивались от страниц очередной занимательной книги и толковые, но не различаемые более буквы начинали бередить взор, — в такие моменты, когда любимые занятия не приносили более облегчения и спасения и принца настигала задумчивость, апатия и скука всецело внедрялись в его душу, заполоняя каждый уголок, и воспаленное, изнемогающее воображение трикстера захлестывало терзающее его сравнение, что он лишь узник, что он ссыльный, а Локастр — то самое место изгнания. Однако наиболее неожиданным и даже отчасти пугающим явлением, чем негаданные приступы хандры у Лофта, оказалось куда чаще испытываемая ностальгия по семье. Никогда ранее Локи и помыслить не мог, что способен скучать по своим домашним. Он любил их, но ему всегда доставляла особое наслаждение себялюбивая мысль, что он сам по себе, что ему никто не нужен, что он счастлив в созданном им одиночестве. Спустя столько лет маг убедился в обратном. Правда, тоска по родным настигала его все же не так уж часто… однако иногда, сидя погожим днем на парапете фонтана, глаза хозяина Локастра застывали вдруг на неприметной точке вдали, и ему мерещились силуэты дерущихся и по-идиотски смеющихся в ходе процесса Тора и его дружков.       Бывало, Локи ужасался сам себя и тогда же его атаковывало беспокойство: если ему, ему бывает так тяжело, так скверно и мерзко, то какого же Сигюн? И он внимательнее, пристальнее начинал присматриваться к жене в моменты их схождения за трапезой или же в иные моменты встреч. Ас следил за ней, но не тревожно — заинтригованно и увлеченно, с чисто научным интересом изучая девушку, надеясь подловить ее на схожими с его наваждениями. В наблюдениях принц преуспел не так, как хотелось бы: если Богиня и пала жертвой меланхолии, то при нем свою печаль успешно скрыла. Но на ее лице и вовсе бы никогда более не появлялась бы улыбка, будь ситуация столь критична и безотрадна: «ссыльных» молодоженов бросили все же не в полном одиночестве. Гости были в Локастре часты, даже очень. Наиболее частыми, едва ли что не еженедельными, оказались Тор и Фрейя, следом, чуть уступая ввиду обремененности и занятости, шел Форсети и за ним родители Сигюн. В один из их приездов, который состоялся пару недель спустя со дня въезда в Локастр и представлял собой, скорее, изыскательную экспедицию, разговор первым делом мягко перетек, поддаваясь неизбежным ассоциациям, к вопросам о взаимоотношениях хозяев Локастра. За туманными и витиеватыми намеками Бальдра, как де вы тут сживаетесь, как де общаетесь, таилась неистлевшая еще надежда на благоприятный ответ, но ванка, уже, видно, интуитивно прочувствовав приближение знакомых уговоров сблизиться с супругом, с жестокостью отвергла всякие упования отца на возможность конвергенции.       — Да что вы, батюшка, мы и не разговариваем-то почти. Не так ли, дорогой? — обращалась она затем к Локи, который по случаю приезда столь редких визитеров снизошел даже до того, что согласился скрасить их компанию своим скромным присутствием и сидел все время беседы в кресле у окна с книгой, никому не мешая, но и всякую возможность втянуть его в антимонии также пресекая. Обращение «дорогой» в случае Локи и Сигюн непроизвольно стало самым достоверным знаком, сигнализирующем о том, что обратившийся подобный образом к другому настроен исключительно иронично и весело. На зов жены Одинсон потому все же отозвался и, подняв лукавый взгляд поверх книги, коротко стрельнул глазами в сторону улыбающейся девушки, мгновенно изобличая в ее ответном взгляде задорный призыв подыграть ей, прямо как в старые добрые предсвадебные времена. Маг удержал разъезжающиеся в ухмылку уголки губ и корешком сжатого в пальцах тома указал на Богиню, с удовольствием подтверждая ее слова:       — Честна, как херувим.       Бог Света произвел тяжелый вздох, а озорники заговорчески переглянулись, чтобы уже в следующую секунду надменно отвернуться друг от друга, словно совершенно чуждые люди, что случайно пересекаются взорами на улице и тут же воротят лица в смущении или же неодобрении.       Сигюн не преувеличивала и не утрировала, произнося те слова. За почти два месяца жизни в Локастре супруги так ни разу и не поговорили по-настоящему. Действительный первый более-менее отчетливый диалог между ними состоялся лишь по истечению этого срока.              К реноме Локастра, с дебютных дней своего существования заимевшего самые благосклонные отзывы и одобрение, прибавлялось еще одно достоинство — неизменно теплый, благостный климат, ненавязчивый и вполне комфортный, угождающий вкусам как воспитанницы жарких ванахеймских краев, так и асгардскому принцу, полуденному зною и пеклу всегда предпочитавшему здоровую и освежающую прохладу ветра. До недавних пор чертог ни разу еще не разочаровывал придирчивого хозяева и содержал его в приемлемой внешней обстановке, но наставшим утром погода, казалось, распоясалась, будто впервые прочувствовав свою неукротимую власть над обитателями поместья или же решив внезапной метаморфозой подчеркнуть существенную и отличительную важность зачинающихся двадцати четырех часов, которым дóлжно было остаться незабвенными на контрасте предшествующих унылых дней. По случаю непредвиденной жары, настигнувшей Локи на ране, тот находился не в самом радужном настроении. Плохо переносящий духоту, он вынужден был ретироваться в сад, прибегнув к самому достоверному и надежному в таких случаях средству, и не прогадал: спрятавшись в лесной беседке, укрытой завесой плюща и дикого винограда, Бог нашел для себя прекрасное пристанище и по обыкновению придался чтению — одному из самых распространенных и характерных для него занятий. И хотя условия не располагали как раз сегодня к подобного рода досугу, ничто иное не прельщало магу. В казармы Локинцев ехать почему-то не хотелось да и не представлялось возможным по такой-то погоде. А впрочем… прыткая конная езда и могла бы стать спасением от жары, но и с ней можно было повременить, тем более что читалось сегодня гоже, и ничто не могло нарушить гармонию, царящую вокруг: жужжание пчел, шелесты деревьев, цокот цикад и кузнечиков, периферийный плеск воды в фонтане неподалеку. Даже с пеклом трикстер кое-как примирился, со временем и его начав воспринимать как часть декорации, дополняющей атмосферу вокруг и нисколько не нарушающей идиллического уединения. В затворничество Локи ввергся иной диссонанс — чьи-то хрустящие по гравиевой дорожке шажки отдаленной помехой долетели до слуха завлеченного мужчины, и спустя непродолжительную паузу он с недовольством оторвался от раскрытых страниц. Мелькнувшая поначалу догадка, что шаги, верно, принадлежат Фулле, которая спешит к нему с каким-нибудь письмом или поручением от Сигюн, не оправдалась ни в коей мере и отмелась прочь, ибо на стежке показалась собственной персоной хозяйка Локастра.       Ее появление было до того необычайным и редкостным явлением, — равно что рождение новой звезды в космосе для мидгардцев, — что Локи тут же машинально прикрыл книгу и нахмурил брови, наблюдая, как жена целенаправленно движется к беседке, проходя между рядами обрамляющих тропинку кустов шиповника. Пышные волосы, которые крамольная девушка не намеревалась прибирать даже вопреки стоящей на улице жаре, свободно лежали у нее на спине и изредка, выбиваясь из-за ушей, норовили упасть на щеки, струящееся воздушное платье цвета чайной розы плавными волнами вздумалось складками при ходьбе, руки были спрятаны за спиной и, мерещилось, сжимали там что-то, невидимое глазу, а сами очи с покоряющей дерзостной искоркой в глубине их теплой желтизны издалека всматривались в лицо аса. Приблизившись на достаточно близкое расстояния, уняв последнее сомнение, копошащееся до поры до времени еще в голове Локи, что у жены нет к нему никакого дела, и окончательно сошедшее на нет, Богиня ступила в шатер тени, бросаемой укрывающей крышу беседки вьющейся растительностью, и остановилась. На амарантовых губах образовалась хитроватая улыбка, девушка чуть подогнула ноги в коленях, имитируя и отвешивая полунасмешливый небрежный книксен супругу, склонила головку долу и учтиво произнесла самым будничным и беззаботным тоном:       — Доброе утро.       — Доброе, — отозвался Локи, вполне отойдя от произведенного первоначального эффекта от такого завораживающего явления благоверной и вновь обретя привычную сноровку. На его губах замаячила ответная глумливая ухмылка. Тайна непредсказуемого прихода девушки все еще оставалась ему неясна да и загадочное положение ее рук, прячущих что-то за спиной, немало интриговало его, но игривый и знакомо ироничный настрой ванки трикстер с присущей ему чуткостью и проницательностью мгновенно уловил, прочувствовал и — уже традиционно что ли, — поддался ему и подыграл, в тон вежливому приветствию женщины произнося: — Чем я обязан удовольствию видеть Вас?       Улыбка Сигюн стала чуть шире: обращение на «вы», изредка используемое ею или Локи, так же, как и наигранно ласковое обращение «дорогой», было издевкой, которая никогда не оскорбляла, но неизменно веселила. Улыбка стала чуть шире… а потом вдруг бесследно исчезла с лица ванки, и то приняло на себя так же внезапно выражение не пойми откуда взявшегося беспокойства.       — Мне нужна помощь, — произнесла девушка быстро, а мужчина и успел только, что вопросительно приподнять брови, как тут же жена подлетела к нему и без спросу примостилась рядом на скамеечке. Бог снисходительно хмыкнул, тем самым дозволяя подобную близость. Не спуская пронзительного и настороженного взгляда с его лица, ванка неспешно разогнула руку в локте, осторожным движением убрала из-за спины затем уже обе руки, и вместе с показавшимися руками глазам мага предстал маленький потрепанный живой комочек, трепетно сжимаемый в ладонях. Единовременно с просящим сиплым писком, раздавшимся в следующий миг, принцесса развела ладони еще чуть в стороны, и меж ее пальцев опасливо выглянула пушистая потрепанная черная головка вороненка. Глаза-бусинки нагло зыркнули на Бога Коварства, желтый клюв требовательно раскрылся, и писк повторился. Оторвав сощуренные глаза от мордашки юного егозы, пришествие которого явно не сулило ничего хорошего и чего доброго грозило нарушить спокойствие во всем поместье, ас медленно поднял взгляд на лицо жены, которая, увидав неприкрытый скепсис на его, на выдохе издала что-то, вроде долгого досадливого и разочарованного «эх…», словно бы ожидала, что вороненок в ее руках должен был вместо нее пояснить иллюзионисту, чего же она от него просит, но ее ожидания не исполнились и теперь приходилось все делать самой.       — Я нашла его в лесу сегодня, — заговорила Сигюн и вновь раскрыла ладони еще шире, открыв глазам Локи теперь не только голову, но и тельце вороненка. Тот, хоть и храбрился и бросал, паясничая, надуваясь и потряхивая своим черным пухом, на принца недоброжелательные взгляды, все же заметно побаивался незнакомца и все стремился поплотнее забиться в заботливые руки своей спасительницы, которой, видимо, доверял всецело. — Ему кто-то повредил крыло, видишь? — продолжала его покровительница, с надеждой заглядывая в лицо трикстера. Тот ответил ее ждущему и ищущему взору сухим кивком головы. — Я пыталась излечить его магией, но моих познаний не хватило, и…       — Ты владеешь магией? — перебил ее Локи, вскидывая на жену взор, не на шутку пораженный таким внезапным и непростительно поздно выяснившимся обстоятельством. В его глазах, которые девушка видела так близко перед собой и которые внимательно, с заново зародившимся, как будто, любопытством принялись бесстыдно блуждать по ее лицу в неясных поисках, Сигюн отчетливо узрела до того ярый, прямо-таки неприлично сильный интерес, что поневоле смутилась.       — Ну да, я же ванка… — проронила она сконфуженно, и щеки ее залил румянец. Бог бдительно прищурился. — Меня… учили немного, — залепетала она вдруг сбивающейся скороговоркой, разом утрачивая свою хваленую гордость и уверенность и становясь похожей на ученицу, неправильно ответившей на вопрос преподавателя и отчаянно спешащей исправить допущенную оплошность, — но… у меня не очень получалось… я только с садом умею немного с ее помощью управляться… так-то ваны почти все магией владеют, просто… кому-то дано, кому-то нет… — она замолчала и пристыженно умолкла. Одинсон с упоением продолжал смущать ее пристальным взглядом и легкой усмешкой на губах: сам того и не планируя, он ударил жену, как видно, по больному месту.       — А от меня-то ты чего хочешь? — выждав небольшую паузу, резковато произнес он, наконец, и Сигюн с благодарностью ухватилась на этот уводящей от предыдущей унизительной для нее темы вопрос.       — Излечи его, — попросила она просто и, замявшись, прибавила, — пожалуйста… Тебе-то не сложно.       Лофт приглушенно хмыкнул. Ему бы и хотелось как-нибудь напакостить Сигюн, насолить ей или же принудить к более убедительным уговорам, но, к собственному изумлению, граничащему с раздражением и все же до него пока не доходящим, обнаружил, что на то не способен. Тот факт, что его упертая и своенравная женушка, попав в, образно выражаясь, беду, обратилась именно к нему, поправ голос гордости… этот факт несказанно льстил Богу, делая его почти безотказным. И с одной стороны, Локи злился, злился, что так падок, что так легко поддается, а с другой, задобренный несравненной, заряжающей и неописуемой энергетикой, которой так и веяло от принцессы, он и не видел особых причин, почему бы не помочь и не увидеть благодарный взгляд. К тому же, как справедливо заметила ванка, ему же, действительно, не сложно.       Картинно неторопливым жестом и с аккомпанирующим этому жесту, столь же наигранным утомленным вздохом маг отложил в сторону книгу и исподтишка взглянул на соседку.       — Так ты хочешь, чтобы я нарушил планы природы на этого вороненка и пошел вопреки естественному отбору? — уточнил он напоследок елейно чуть приглушенной заговорщической интонацией.       — А разве ты не любишь идти вопреки? — ответила Сигюн с слабой, подначивающей и по-незнакомому ласковой улыбкой на губах, и Локи молча признал себя временно пораженным. Слишком хорош был ответ, слишком мягка, словно бархат, улыбка.       «Ничего, ничего, отыграюсь еще», — беспечно и не без оснований самонадеянно решил про себя ас, и мысль его оказалась пророческой, исполнившись почти тут же: длинные пальцы иллюзиониста легонько коснулись рук девушки, когда он потянулся за вороненком, и от внимательного взгляда Бога не укрылось, как вздрогнула при том Сигюн. Мужчина спешно устремил глаза к ее лицу, но молодая женщина с похвальной быстротой успела совладать с собой. Только вот глаза ее предательски блеснули, да шея чуть напряглась, и это было уже довольно значимым признаком. Локи проследил взглядом за тем, как торопливо опустились ресницы благоверной, спрятав под веками запримеченный блеск, и хмыкнул, отчего девушка как будто еще больше смутилась. Но долее донимать жену Лофт не стал, перейдя непосредственно к делу. Взяв в ладони вороненка, который, оказавшись в хвате того, кого предубежденно счел почему-то за супостата, стушевался и принялся испуганно верещать с прежним и неугомонным апломбом, Локи на секунду прикрыл очи, изумрудное иллюзорное свечение, тут же возникшее в его руках, вторив самому цвету глаз колдуна, пробежалось по пушистому черному тельцу в его руках и исчезло так же быстро, как и появилось. Сигюн вздохнула.       — Спасибо… — прошептала она и потянулась, было, чтобы забрать вороненка. К ее удивлению и даже некоторому страху, Локи вдруг упрямо отстранился и, чуть отсев от нее, уклонился от ее рук. Едва брови девушки недоуменно сошлись у переносицы, как тут же она истошно взвизгнула, когда муж с праздной беспечностью и ребяческим легкомыслием подкинул в воздух птенца.       — Что ты делаешь?! — вскрикнула она, запоздало бросаясь на него и простирая руки поперек его туловища в нелепой и инстинктивной попытке успеть перехватить и поймать вороненка. Бог опередил ее: он ловко словил неопытного пернатого, отчаянно и бесплодно машущего своими исцеленными, но хиленькими еще крылышками, и безопасно сжал его пальцами.       — Да будет тебе, — рассмеялся мужчина, — откуда такое недоверие, неужто и впрямь решила, что я убить его хочу? — насмешливо добавил трикстер, а его глаза многозначно пробежались по худеньким розовым рукам взбудораженной жены, что опутывали его шею и корпус. Сигюн мученически зарделась.       — Простите, — выдавила она, порывисто отстраняясь, неловко оправляя платье и для достоверности отсаживаясь подальше. С видом триумфатора маг вернул ей вороненка.       — Держите, — возвращаясь к насмешливо-вежливому обращению, промурлыкал он.       — Спасибо…       — Он не умеет летать, — резюмировал трикстер и без того очевидный и минуты назад подтвержденный путем наглядного опыта факт. — Ты что же, сама планируешь его учить? — насмешливо спросил ас, созерцая, как жена ласкает пальчиками встревоженного произошедшим недавно инцидентом птенца, не меньше, чем пернатый, изумленная выходкой колдуна.       — Да, — резко и провокационно отозвалась Сигюн, подозрительно щуря на Бога Обмана медовые глаза и с вызовом глядя ему в лицо, ожидая наступление и приближение спора. Видимо, те минуты, что она пребывала в миролюбивом настроении, показались ей достаточными, чтобы полноценно выразить свою благодарность, и в супруге она узрела теперь потенциального оппонента, с которым готова была вступить в привычную словесную схватку. Локи лишь лениво приподнял уголки губ.       — И кормить сама будешь?       — Да!       Царевич небрежно повел плечами.       — Валяй, — милостиво разрешил он, отворачиваясь и, мысленно решая, что пришло время понизить градус внимания к жене, пока она не возомнила, не пойми что, и перенести вектор интереса на нечто иное, протягивая руку к отложенной в сторону книге. — Что ж, если на этом все, я попросил бы тебя удалиться. И егозу с собой прихвати, — прибавил трикстер. Он и сам не отдавал себе отчет, что принялся так величать вороненка теперь не только в уме.       — Я его иначе назову, — оповестила Сигюн спесиво, однако повинуясь просьбе, послушно поднимаясь со скамеечки, вскользь — нарочно или же не нарочно, — задевая колени Лофта юбкой и с достоинством проплывая мимо. Локи отреагировал на это равнодушным пожатием плеч.       Боковым зрением отследив, как исчезает где-то позади ее воздушный, медовый силуэт, мужчина непоколебимо раскрыл книгу на заложенном месте, но с тем, чтобы приступить к чтению, поначалу повременил: с минуту он сидел еще, задумчиво водя подушечкой пальца по острому бумажному листу, напряженный, словно хищник, издалеча почуявший дичь, и прислушивался к скрежету шагов за его спиной. Не удаляясь, но и не приближаясь близко, он продолжал долетать до ушей явственно, из чего вытекал всего один вывод: девушка еще где-то рядом, у него за спиной. «Ну и ладно», — подумал Лофт, выпрямляясь, снимая всякое напряжение с тела, закидывая ногу на ногу и поднося книгу к глазам. Те бегло скользнули по первым нескольким строчкам, брови нахмурились, взгляд снова прыгнул вверх, на начало страницы, и снова постепенно начал спускаться книзу, на сей раз не столь спешно, затяжно, копотливо, то и дело приостанавливаясь на том или ином слове и как будто не вполне осознавая его смысл. Спустя несколько минут, когда проклятая страница так и осталась непрочитанной, зато бессмысленно осмотренной по нескольку раз отрешенным, обращенным как будто во внутрь себя взглядом, разум дошел все же до понурой мысли: читать больше не удавалось, строчки лишь скакали перед глазами, буквы складывались в слова, а слова эти оставались пустыми и безнужными. С таким же успехом можно было пытаться анализировать абсолютно пустую, голую бумажную страницу.       Бог Обмана медленно прикрыл веки и глубоко вдохнул и выдохнул через нос, словно перебарывая и обуздывая в этот момент приступ величайшей ярости и гася его в пользу легкого, удерживаемого раздражения, наконец прорвавшегося-таки наружу. Опрометчиво было думать, что вторжение Сигюн возможно с той же легкостью примешать к части «декораций» вокруг, потому что, между тем как естественные звуки природы и полымя распалившегося солнца можно было счесть за обыденность и обыкновенность, приход девушки, маячащей доселе где-то периферийно, нельзя было воспринимать таким же образом. Подобно стихийному бедствию, она ворвалась в мирный круговорот жизни, и игнорировать ее было такой же непосильной задачей, как если бы смертные пытались игнорировать ураган, или наводнение, или цунами. Раз прорвавшись за границы очерченного трикстером внутреннего мира, она не могла уже слиться с остальными его составляющими, не могла остаться незамеченной. А Локи мог в этом случае одно — решать, сколь она незаметна для него сейчас, то есть, иными словами, решать, принуждать ли себя пытаться пренебрегать и дальше ее невольной близостью или же учесть ее.       Искушения дурман был все же слишком манящим, и мужчина, отложив книгу, обернулся, сначала через плечо, затем всем корпусом, устроившись на скамейке полубоком и закинув локоть на бортик беседки, и прошелся скучающе-флегматичным взглядом по спине, застланной волосами, плащом перекрывающими вид на то, чем заняты были руки. Впрочем, род деятельности Сигюн легко угадывался и по ее позе: сидя на корточках в траве, девушка склонялась к земле, рядышком примостился маленький егоза, с парадоксальной для дикого животного наивностью и доверчивостью не допускающий как будто и вскользь разумной мысли о побеге сейчас, в минуты, когда надзор за ним явно ослаб. Но, как видно, ванку он тюремщицей не воспринимал, страха не испытывал и напротив возлагал на хозяйку большие надежды. Та раздраженно дернула головой, откидывая лезущие поперек взору локоны, и в ту секунду, когда они послушно, но лишь не на долгий срок отлетели назад, Бог успел рассмотреть, что скрывалось за их завесой. Его догадка подтвердилась: обнаружив в зарослях булыжник, усидчивая Богиня не побрезговала выкорчевать его из земли и, отодвинув в сторону, как раз доставала из открывшейся влажной земляной ямки червяка.       — Пф, — обозначил асгардец свое присутствие и внимание. Сигюн коротко и недовольно оглянулась на него. — Боже правый, какой срам, — усмехнулся он.       Желтые глаза неодобрительно сузились, и даже издалека был различим знаменитый наследственный угрожающий блеск, перенятый девушкой у матери.       — Ванахейм — страна плодородия, — подготовительно вдохнув побольше воздуха, зашлась патриотической речью принцесса, — так что придержи при себе…       — Да-да, — протянув последнюю гласную, пожалуй, чуть дольше положенного, отозвался маг. — Знаю. Вы любите землю рыть.       Сигюн оскорбленно вспыхнула до корней волос и с ожесточением, даже не глядя на то, что делает, запихнула добытого червя в распахнутый клювик назойливого птенца.       — Ваны не… — начала она, но вдруг умолкла, сама не понимая, что же ее остановило. На губах у мужа поигрывала обыкновенно ироничная и в то же время незнакомо добрая и лучистая улыбка, преисполненная доверительности и искренности, такая необыкновенная мягкая и вместе с тем необъяснимо интимная, что слова, порывавшиеся сорваться с уст, утратили всякую форму, смысл и значения — Сигюн смяла их ответной улыбкой... И поспешила отвернуться.