War and Love

      Отдаленный стук лошадиных копыт в разгар весеннего дня заставил трикстера приподнять голову и, прищурив зеленые глаза, внимательно всмотреться вдаль, рассечь взглядом немалые пространства ухоженного газона, обрывающегося вратами Локастра. На губах обозначилась сдержанная улыбка удовлетворения, предвосхищающая скорое как облегчение, так и в некотором роде удовольствие, и мужчина, легко оттолкнувшись ладонями от перил балкона, на которые до этого опирался, сделал первый шаг в направлении лестницы, уводящей вниз с крыльца на выложенную гравием центральную дорогу. В то же время за его спиной шумно и в мгновенно угадываемой манере экспансивно распахнулись входные двери. Движение произошло синхронно, и столкновение оказалось почти неизбежным: проносясь мимо, выскочившая из особняка Сигюн неловко задела плечом плечо мужа.       — Прости! — небрежно бросила она на ходу, не замедляя скорость торопливого шага, обгоняя Локи, который на секунду чуть приостановился прямо на ступенях лестницы, чтобы вперить раздраженный взгляд в спину стремительно удаляющейся Богини, выбежавшей на аллею и устремившейся прямиком к только-только миновавшей ворота калитки карете. Кучера, издали завидев приближающуюся бойкую хозяйку Локастра, предусмотрительно придержали коней, что в свою очередь послужило сигналом для сидящих внутри экипажа гостей. Дверцы кареты распахнулись изнутри, наружу ловко спрыгнул наследник асгардского престола. Щуря голубые глаза, он довольно подставил лицо лучам благосклонного солнца, размял плечи и шею, а затем, вздрогнув от, очевидно, если не гласного напоминания, последовавшего из кареты, так собственного, мысленного — напоминания о том, что ему должно помочь спутнице — дернулся назад и галантно подал руку высунувшей светловолосую головку Фрейе, которая с приторной укоризной глянула на него, порицая за медлительность и неисполнительность.       — Привет, Тор, — коротко поздоровалась с деверем Богиня Верности, успевшая тем временем миновать расстояние от крыльца дома до середина округлой аллеи, на которой вынуждено затормозил экипаж. Легко обогнув Громовержца, по рассеянности и завороженности продолжающего удерживать ладонь спустившейся на землю ванахеймской царевны, она оперативно перехватила свободную руку сестры и настойчиво потянула на себя родственницу, заключая в быстрые, несдержанные, радостные объятия и почти тут же отпуская, беря смятенную таким молниеносным приемом Богиню Любви на сей раз за обе руки и увлекая за собой, в сторону дома.       — Боже, Сигюн, за тобой что, гонится кто-то? — вслух изумилась Фрейя быстроте действий ванки, послушно следуя за ней и машинально поправляя складки слегка измявшегося после долгого пути платья.       Меж тем трикстер, неодобрительно хмурясь на проворную супругу, неспешным, изящно ленным шагом направлялся к так и оставшемуся стоять у кареты брату.       — Мы займем Восточное крыло, — безапелляционно оповестила мага, поравнявшись с ним, Наннедотир, для вящей убедительности приостанавливаясь и чуть вскидывая подбородок в претенциозном, притязающем жесте.       — Да пожалуйста, — отозвался Локи бесстрастно, одарив жену долгим неопределенным взором, в котором доминировала не то извечная насмешка, не то раздражение, не то выражение отрешенной усталости утомленного бренностью и однообразностью жизни человека. Он бегло стрельнул затем изумрудными глазами в сторону стоящей рядом с девушкой Фрейи, приветственно кивнул ей и вновь вернул взгляд Сигюн. — Тем более что я как раз намеревался занять Западное.       На том несостоявшееся разногласие успешно и разрешилось, так и не начавшись, и супруги разошлись, каждый в компании своего персонального гостя: хозяйка Локастра, спеша разминуться с мужчинами, скоро исчезла вместе с кузиной, завернув на парковую дорожку, и была такова, а хозяин, которому не было нужды торопиться, чинно сжал мгновение спустя ладонь брата одной рукой, свободной приобняв за плечи и ироничным подъемом глаз к небу доходчиво продемонстрировав степень своего мнимого раздражения суетливостью жены.                            Жизнь Локи и Сигюн с недавних пор можно было обозначить емким, выразительным и, вопреки в некоторой степени присущей ему гиперболизации, правдивым словом — трагедия. Трагедия заключалась даже и не в том, что по прошествии почти года совместной жизни в Локастре обоих владельцев этого имения настигла так упорно и неотступно преследовавшая их неизбывная скука, накинувшая на них, наконец, свои сети, почти лишив возможности спастись, выбраться, выползти из-под них, стряхнуть их с себя. Единственно, что могло еще разбавить блеклость, степенность и монотонность пребывания в чертоге, не считая деловых поездок в Асгард или Ванахейм и занятости в управлении поместьем, были такие, как сегодняшний, визиты Фрейи и Тора, за которые хозяева Локастра цеплялись так, как в целом человек цепляется за жизнь — самозабвенно, отчаянно и с полной самоотдачей. Даже Локи с учетом привносящих нехилое разнообразие в его повседневность экспедиций в казармы Локинцев обнаружил, что оказался зависимым от приездов некогда до изнеможения злившего его плоскостью мышления и узкостью направленности речей брата, который в свою очередь также обнаружил для себя несомненное благо в визитах к «ссыльному» принцу. Дела и обязанности, предначертанные ему как наследнику престола и с каждым годом все разрастающиеся и распространяющиеся так, что уйти от их, не оставшись уличенным, становилось почти невозможно, преследовали Тора повсеместно, но в открытом им пристанище — в поместье окольцованного брата — Одинсон нашел для себя непревзойденное убежище и вместе с тем — место отдыха и легкокрылой неги. Здесь никто не мог потревожить его праздный покой, упразднить его несерьезную леность и беспечность и призвать его к труду. Да и Локи был компанией нагадано приятной: приезды брата, которые несколько развеивали хандру Бога Обмана, были до того ценны, ас до того дорожил ими, что поневоле, частично жертвуя собственными принципам, становился едва ли не безотказным и очень щедрым хозяином, готовым всячески баловать преданного визитера и всячески мирволить ему. Конечно, некоторые послабления не отменяли преимущественные привычки мага острить, насмехаться и язвить. Но Тор, как, в общем-то, и всегда, спокойно претерпевал их, уже с детства к ним привыкший. Взамен, за свою неконфликтность и покладистость он негласно одаривался привилегиями и завтракать, и обедать, и ужинать в Локастре, и попросту сачковать и предаваться безделью, не будучи за то наказанным и отруганным, и охотиться вместе с братом в здешних лесах, и наведываться изредка вместе с ним к Локинцам, а еще реже, в моменты величайшей безысходности и отсутствия идей иных развлечений, даже драться в шутку с трикстером на мечах или стрелять из лука. Великодушие Локи распространялось до того, что, сидя вечерами в беседках в саду или на крыльце дома с Тором и скептично созерцая его периодические зевки, он, бывало, предлагал Одинсону остаться на ночь. Однако на это Громовержец, как ни странно, отвечал отказом, всегда предпочитая возвращаться в Асгард, не то опасаясь упреков отца, не то следуя иным побуждениям. Фрейя, которая с некоторых пор, обаяв Тора, навязалась ему в извечные компаньонки в случаях вояжей, затеваемых в Локастр, также ни разу еще не осталась на ночь, к глубокому огорчению и недоумению Сигюн. Гостевые комнаты, коих в Локастре было четыре, все еще оставались потому незаселенными и нетронутыми. Гости, посещавшие недавних молодоженов, никогда не задерживались долее, чем на день. Визиты их, хоть и нередкие, иногда все-таки откладывались по тем или иным причинам, и тогда, осознавая, что в голове нет и не рисуется даже какая ни есть скудная картина проведения дня, ванка и ас тайно, никогда этого не показывая, впадали в безразличное уныние, вялую рассеянность — в «от делать нечего сплин», как выразилась однажды Нанне.       Но не в том — не в скуке — была трагедия жизни Локи и Сигюн. Трагедия была в них самих.       Они, сведенные по прихоти насмешницы-судьбы в ипостаси двух меркантильных царей, ясно видели, осознавали, ощущали свою личностную интересность, незаурядность, инаковость, неординарность. Ведя келейную, беспрестанную и всячески прикрываемую нарочитым безразличием и ложной незаинтересованностью слежку друг за другом, оба пришли однажды к непреложной мысли: воссоединись они, они бы вспыхнули ярким полымем, и свет был бы божественным. Но гордость, предубеждение, упрямство, нежелание или же жгучий страх — в данном случае понятия почти синонимичные — сделать первый шаг сближения, а также незабвенная клятва никогда его не делать служили неизменным препятствием, не допускающим шанса возникнуть самому незатейливому почину к единению, к всполоху полымя.                            — Ну и как у вас дела?       — Ох, ты что же, шутишь? Скучно, безнадежно скучно, — отвечала Сигюн на традиционный вопрос, которым начиналась беседа с кузиной с до того знаменательным постоянством, что вместе с ним обыкновенно возникало и чувство дежавю. Девушка обхватила локоть компаньонки и вздохнула: — Все по-прежнему: балы, рауты, церемонии, поездки в Асгард или Ванахейм, уход за садом, всякие домашние распоряжения, конные прогулки, выслушивание маминых нотаций... Даже забавно, — она хмыкнула настолько тихо, что безрадостный смешок этот можно было уловить лишь по тому, как дернулась слегка ее грудная клетка, — мне раньше думалось, что, выйдя замуж, мою жизнь уж точно нельзя будет хотя бы приближенно так охарактеризовать. А в итоге… иных слов попросту не находится.       Ванки, неспешно бредя по балюстраде вдоль мраморных стен Локастра, огибая поместье по периметру, свернули направо, выходя в парковую зону и, спустившись по лестнице, сошли с брусчатки на малахит зелени, углубляясь в сад, достигая перголы. Не сговариваясь да и вовсе не обсуждая вслух дальнейший маршрут, они одновременно пришли к общему решению тут-то и сделать ненадолго остановку и вместе опустились на резную скамейку цвета айвори, укрытую мягкими подушками. С минуту молчали, с лирической вдумчивостью наблюдая картины природы перед ними: как шмель обихаживает чуть в отдалении бутоны розы, как покачиваются упругие пурпурные ветви бугенвеллий, как золотит девственную, только-только позеленевшую, свежую вешнюю листву деревьев янтарный луч солнца.       Весна пришла в Локастр недавно, исподволь изгнав недолгую, невыразительную и скупую зиму, не успевшую отметиться ни снежинкой, ни сколько-нибудь бодрящим морозцем. Природа преображалась незаметно, переходя из одного состояния в другое «по долгу службы», но сущностно почти не изменяя исконному теплому и благостному климату. Осень, мягкая, золотая, долго нежила принцессу ванахеймских земель искомым теплом и отступила лишь для виду, подпустив холод зимы — ненавязчивый, бессильный, блеклый. Предвосхищающий весну, он недолго студил приморенную землю обыкновенно цветущего Локастра. Вновь ожила природа, и свершилось чудо преображения — вот уже знакомые картины с недавних пор денно и нощно встречала Сигюн взором, и радостью охваченная, и болезненно уязвленная — виды сызнова пестрящей красоты напоминали ей о том, что почти уж год миновался со дня свадьбы. Почти год, а жизнь как будто бы пустее день ото дня.       — Но меня утешает мысль, — неожиданно продолжила прерванную мысль владелица сих своенравных и всеправных красот, и Фрейя повернула к ней голову, с облегчением заметив, как на губах родственницы мельком образовалась ехидная, хитроватая улыбка, а родившееся настроение безвредного злорадства разгладило страдальческое выражение ее чела и глаз, — что ему так же скверно, как и мне.       Богиня Любви произвела траурный глубокий вздох, но на выдохе вдруг беззвучно рассмеялась, сокрушенно качнув головой, как бы поражаясь глупости некоторых персон — сначала лишь мысленно, затем…       — Я уже говорила, но повторюсь: вы оба безнадежные упрямцы, а оттого — несчастные идиоты.       Сигюн медленно обратила к царевне Ванахейма искрящиеся доходчивым скепсисом глаза и выразительно приподняла бровь, как бы в насмешке, одарив соседку долгим, холодным взглядом, под прицелом которого любому могло бы стать откровенно неуютно. Но только не Фрейе — на нее подобный «фокус», перенятый ни дать ни взять у самого Бога Обмана, не мог оказать желаемого воздействия, и она ответила Сигюн симметричным затяжным и насмехающимся взором. Первой не выдержала Богиня Верности: уголки ее губ, начавшие сперва подрагивать в удерживаемых поползновениях расползтись в улыбке, все-таки разъехались в стороны. Девушка коротко рассмеялась, на мгновения опуская голову, обращая повеселевший, но почти тут же подернувшийся дымкой былой беспросветной задумчивости взгляд вниз, на траву. Носок ее ноги, обутой в туфельку, машинально отбил глухими шлепками беглый и неопределенный ритм на зеленом покрове земли.       — Ведь правда, — заговорила Фрейя вновь, — вы сами себе яму роете.       — Может быть, — сухо отреагировала, не став спорить, Сигюн, однако голосом — блеклым и лишенным всякого энтузиазма — не выказала особой поддержки на самом деле справедливым словам кузины.       — Да и не могу я поверить, что вы совсем не общаетесь, — произнесла Богиня Любви поначалу убежденно и патетично, но, заприметив тонкую ироничную улыбку на устах собеседницы, которая все так же сидела, склонив голову долу, сжав пальцами края скамейки под ней, а ножками продолжая отбивать загадочные этюды по траве, померкла. — Неужели?.. Совсем?.. — заметно растратившим экзальтированные и жизнеутверждающие ноты голосом несмело уточнила Фрейя. Сигюн, разрушая надежды и тихо посмеиваясь над отчаянием родственницы, утвердительно кивнула.       Нанесенный удар Покровительница Любви, как и в предыдущие разы, перенесла довольно болезненно: на минуту плотно прикрыв глаза, она отклонилась назад, спиной касаясь гладкой колонны позади, и прижала пальцы к вискам. Само допущение, что двое молодых, интересных и талантливых богов живут уж едва ли не год под одной крышей, никоем образом не сходясь меж собой, подымало внутри ее любвеобильной души ярый протест и отторжение. С видом невероятно трогательным, задетым и ранимым царевна Ванахейма отторгающе покачала головой.       — В голове не укладывается.       Сигюн в ответ утешительно коснулась ладонью ее колена и, забавляясь, заглянула в лицо сестры.       — Это ничего, — оптимистично отозвалась она, внутренне не ощущая и толики мнимой беззаботности, вложенной в так легко слетевшие в обличье лжи слова. — Лучше расскажи мне, как Тор, как Асгард?       Фрейя чрез силу разомкнула глаза, сморгнула выражение вселенского непонимания в них и, следуя призывному жесту сестры, знаком предложившей продолжить моцион, поднялась со скамьи.       — В общем, ничего нового, — неохотно ответствовала она, цепко обвивая обеими руками предложенный локоть кузины. — Один все чаще занят с Ньёрдом, ходят слухи о возможном заговоре альвов, а Тор, бывает, торчит чего-то у меня под балконом… — Фрейя изобразила скорбный, полный наигранного недоумения вздох, но Сигюн легко раскусила уловку сестры и многозначно улыбнулась ей, давая понять, что обман не удался. И все же Богиня Любви довела его до конца. — Не понимаю, чего же он добивается. Я вроде и надежд ему никаких не подавала, и намеков…       — Ню-ню, — протянула девушка, усмехаясь. — Точно так же, как и всем остальным твоим воздыхателям. Бедолаги они…       — Что я могу поделать, — отрезала Фрейя, философски вздыхая и разводя руки, — такова моя природа, что они все себе что-то выдумывают…       Сигюн промолчала. Девушки, повиляв еще затейливо по дорожкам внутри сада, постепенно перебрались назад, на балюстраду, и вновь свернули направо, продолжив огибать поместье. Восточное крыло осталось позади.       Темная, неразборчивая первый миг тень дерзостно и решительно спикировала им навстречу: Йоку, подросший, остепенившийся, как ему самому мнилось, вороненок Сигюн, на деле превратившийся из наглого и бесстрашного птенца в буйного и заядлого «повесу», с изысканной легкостью и ловкостью опустился на плечо хозяйки и, прищурившись от удовольствия, с видом довольным и тщеславным позволил приласкать себя на любимый им манер — подушечкой пальца провести долгим и нежным движением по его черной голове, приглаживая перья. Обучившийся мастерству полетов в совершенстве Йоку не уставал хвастаться своим умением и демонстрировать потрясающие воображение виражи. Это животное, которое стало верным другом Наннедотир, почти неотлучно сопутствовало ей, с едва ли не фанатичной привязанностью и настойчивостью преследуя хозяйку, куда бы она ни направлялась. Впрочем, ванка всегда была рада его компании и умела задобрить питомца, с искренним восхищением наблюдая за тем, как иной раз он пикирует строго вниз, а затем взмывает вверх. Можно сказать, Йоку стал своего рода атрибутом Сигюн, достоверным вестником ее местонахождения. Ведь очень часто, стоило Локи заприметить его, грозным стражем сидящим на кусте или дереве, как тут же неподалеку, как правило, обнаруживалась и сама принцесса. Так оно складывалось часто, и, один раз убедившись в действии открытой им закономерности, асгардский царевич более не делал попыток проверить ее лишний раз. Ибо взаимная нелюбовь меж ним и этим бесстыжим животным, возникшая при первой встрече, оставалась неизменной, что временами очень веселило Сигюн — особенно, когда Йоку, пролетая над головой ее мужа, как бы ненароком отвешивал ему что-то вроде подзатыльника, слегка ударяя коготками сзади, на что Локи никогда не оставался в долгу и применял в ответ магию, всякий раз по-разному, но всегда, надо отдать должное, лишь с дисциплинарной целью, а не целью навредить.       — И все-таки, — вернулась к заброшенной сакральной теме спустя паузу Фрейя, лишь коротко мысленно оставив ее и отвлекшись на то, чтобы почесать клюв Йоку. Меж тем с мягкой улыбкой на устах гладившая чинно сложенные крылья птицы Богиня Верности вздрогнула от неожиданности и повернула к собеседнице лицо:       — М?       — …Разве не бывает моментов, когда он проявляет к тебе внимание? Выявляет что-то такое… ну, ты понимаешь, — женщина сделала мудреный витиеватый жест рукой, на что принцесса озадаченно свела брови. Хотя завуалированную мысль кузины она все-таки поняла. И даже обременилась поиском ответа: помолчав недолго, рассекла взглядом воздух перед собой слева-направо пару раз, как будто понадеявшись в нем обнаружить подсказку.       — Нет… — все же вынесла она вердикт, но как-то неуверенно. И Фрейя мгновенно уловила этот важный оттенок неуверенности. Покрепче сжав локоть хозяйки Локастра, она теснее прильнула плечом к ее плечу и бдительно всмотрелась в девичье лицо, жадно наблюдая за метаморфозами выражения его черт. Принцесса хмыкнула, и опять как-то неоднозначно, дуально: и весело, и сконфуженно, и смятенно. — Хотя, — обронила она поначалу как будто поневоле, а затем повторила снова, тверже, — хотя… был тут недавно… казус.       — Я вся — внимание, — подбодрила неуверенную рассказчицу Богиня Любви.       — Да на днях буквально… я… после ванной ввечеру вылезла, ко мне постучали… Я тогда оборачиваться не стала, ведь ко мне только Фулла заходит обычно… я и была уверена, что это она, даже спрашивать не стала, просто попросила ее подать мне халат. Думаю еще, странно она себя ведет: медленно, не спеша, фривольно так подошла, натянула на плечи халат… тоже медленно, с оттяжкой. Мне, сама понимаешь, это странным показалось. Я обернулась… а это, — девушка развела руками и смущенно-непонимающе улыбнулась, — он.       Она умолкла. Фрейя молчала тоже, но не в задумчивости — в нетерпении и чаянии на продолжение. Когда оно не последовало, девушка требовательно побудила Сигюн к нему наводящим и отрывистым:       — И что он?       Дева, по-детски поджав губы, пожала плечами, на что удобно расположившийся на одном из них Йоку недовольно каркнул, для большей устойчивости покрепче сжав коготками ткани платья хозяйки.       — Да ничего. В своей манере насмешливо объявил мне, мол, ужин готов, и удалился себе степенно.       Богиня Любви свела брови у переносицы, почувствовав несоответствие.       — А что, он разве часто зовет тебя к ужину?       — В том-то и дело, что нет, — девушка рассмеялась, но опять же не уморенно, а скорее оробело и удивленно, с какой-то чудной ноткой бессилия и милого смятения. — Обычно это делает Фулла, а он… — она небрежно мазнула ладонью по воздуху, — так. Иногда. Бывает, заходит очень редко что-то коротко сообщить, и каждый такой раз я потом в недоумении…       — Быть может, в комнате твоей разведать что пытается, — предположила Фрейя, подернув плечами. Намерения и чувства Локи, как и сестры, виделись ей на самом деле очень даже прозаичными и понятными.       — Поди его пойми, — по невнимательности не успев прочувствовать и заметить ехидцу слов кузины, откликнулась Сигюн с ноткой досадливого раздражения. — Может быть. Я-то в его ни разу не была.       — Ни разу не была? — пораженно повторила за ней Фрейя, на миг забывая, с кем имеет дело и рассказы о какого рода личной жизни (а именно — отсутствующей) выслушивает. — В комнате мужа?       — А что бы мне там делать? — неподдельно изумилась дева, вскинув на родственницу вопросительный округленный взор.       На этот сомнительный аргумент царевна Ванахейма, право, не нашлась, что ответить. Она лишь, поджав губы, отвернулась ненадолго, с минуту помолчав, призадумавшись, как бы дальше изловчиться, чтобы довести все-таки «допрос с пристрастием» до победного конца и вычленить из слов Сигюн нечто, что успокоило бы ее тревогу о будощности кузины в замужней жизни.       — А что же после той истории? — спросила она, наконец, ненастырно и мягко.       — Да ничего, — легко откликнулась Сигюн и снова передернула плечами, после чего Йоку, не сдержавшись, сердито каркнул ей прямо в ухо. — А впрочем … — вновь возразила самой себе девушка и для полноты картины назидательно приподняла указательный палец. Фрейя с видом ищейки, взявший след, насторожилась, воодушевленно придвинувшись ближе к сестре, внимательно созерцая блуждания ее взгляда по воздуху. — Ночью я тогда проснулась от странного звука… Знаешь, вроде короткого, несколько напевного свиста, обрывающегося глухим древесным стуком. Вышла на балкон, а Локи там внизу, на газоне… — Сигюн повернула лицо к алчуще внимающей ей Богине Любви, устремила к ней обрамленные морщинками подступающего приступа веселья игривые глаза и, поднеся кулачок к губам, вдруг, сама не зная, почему, громко прыснула, — …ножи метал в тренировочные щиты. Да еще так старательно. От наваждения, видно, избавлялся.       И, теперь уже обе не ведающие, что так веселит их, они жемчужно рассмеялись вместе.                            Если б забавляющиеся Богини знали в тот миг, какого рода беседой завлечены были единовременно с ними царевичи Асгарда, их бы наверняка потешило такое, ей-Богу, непреднамеренное, случайное совпадение.       То ли так весна ударила в голову Громовержцу, то ли влияние Покровительницы Любви сказалось на нем диковинным образом, но, прогуливаясь с братом в Западном крыле поместья, (сиречь параллельно Фрейе и Сигюн и с ними никак не пересекаясь), Тор завел вдруг разговор, содержательно приближенный к допросу Нертусдоттир. Обычно никогда не проявлявший особо интереса к личной жизни владельцев Локастра, лишь изредка перебрасываясь с братом скупым вопросом-ответом вроде: «как она? — хорошо», — сегодня он нежданно всерьез заинтересовался этой темой. И его наводящие вопросы, практически дублирующие вопросы Фрейи, привели, наконец, к итоговому, последнему вопросу, разрушившему надежды Локи на то, что попытка брата затронуть с ним ранее не обсуждаемые «интимные» темы, не примерещилась ему.       — …Разве не бывает моментов, когда ты… ну, — Тор неловко замялся. Глядя на него в этот миг, сложно было бы предположить, что этот смутившийся мужчина — старше шествующего рядом мага да и что он — наследник асгардского престола. — Ты понимаешь…       Немало пораженный иллюзионист не мог удержаться от неподдельно изумленного и слегка утрировано насмешливого:       — У-у-у, братец, на какие непристойные разговоры ты меня толкаешь.       — Да брось, ты же понимаешь, о чем я… — Тор, хоть и смятенный разящей саркастичностью мага, решил все же не отступаться.       Локи лишь хмыкнул, протяжно и иронично, и, казалось, ничего за этим многозначным и непостижимым звуком, заменившим ответ, ничего не последует. Однако, сам не понимая, отчего, призадумавшись, иллюзионист, постепенно замедлив темп шага, вдруг остановился совсем и отрешенно замер на мгновение, нахмурившись и опустив взгляд вниз.       — Метаю кинжалы, — признался он брату к собственной неожиданности. И вздохнул. — Помогает исправно.