Время последних

Роджер знал, что видит его в последний раз. Он не впервые заводил друга на ночь, зная, что эта встреча у них — первая и последняя. Но в этот раз не хотелось оставлять его навсегда: Брайан не был обыкновенным парнем, которому нужен был только секс… Он в принципе не был обыкновенным, насколько Роджер мог судить. И потому, что он пробудил в Роджере какую-то странную, непонятную нежность, тот не сказал, что уезжает. Он даже не мог себе позволить оставить Брайану свой номер телефона — на то были свои причины. Чуть менее, чем за год до их встречи, с Роджером произошло то, чего произойти было не должно; он влюбился — очень сильно. Лёжа по ночам в кровати, думал об этом и понимал, насколько крепко влип. Он, этот парень, был хулиганом, как и сам Роджер, но на порядок злее — из тех, кого в детстве то ли недолюбили, то ли просто уронили. С ним нельзя было поговорить на повседневные темы, но он отлично разбирался в сексе, курил и пару раз приносил алкоголь в школу, где грубил учителям и ученикам. Нет, он уже не был классическим невоспитанным подростком: он был преступником, хоть и малолетним. По крайней мере, так о нём говорили. Роджер же видел все немного иначе. Он казался ему парнем, который лишь скрывается от общества во всей этой грубости и неуважении, обладая на самом деле и моралью, и доброй душой. Эдаким молодым и весьма прислащенным Ницше. Вот только в реальности оказалась, что копать глубже, заглядывать в этого человека… было некуда. Внешность не всегда бывает обманчива. И своей любовью ты, скорее всего, изменить человека не сможешь — он ведь не уличная собака. Роджеру и шанса в этом не дали: однажды он попытался поцеловать его — так опрометчиво! — и поплатился за это целостностью ребер, по которым его неслабо отпинали. Нельзя сказать, что он этого не ожидал. Он уже считал его, этого парня, своим другом; его, кажется, звали Аарон, и он ненавидел своё имя. Они вместе бродили ночами по плохим районам, били стекла заброшенных домов; с ним Роджер впервые попробовал травку. К сожалению, то ли никакими друзьями они не были, то ли дружба моментально испарилась, но все кончилось так, как кончилось. И в этом Роджер мог винить лишь себя. Поэтому и не хотел влюбляться: не потому, что боялся остаться с разбитым сердцем (или лицом, как в данном случае), а потому, что попросту знал, какую боль причиняет каждое неловкое слово твоего предмета обожания; знал, что такое ревность. Но совершенно не знал, что такое взаимность. Как он сам сделал вывод, взаимная влюбленность — это когда вас обоих сжирает и ревность, и обида, и прочие составляющие. Поэтому и решил избегать всякой. А Брайан… Он словно был человеком, в которого влюбиться было не страшно. Он будто заглядывал прямиком в душу, и от этого становилось так спокойно. Он, наверное, обладал высоким уровнем эмпатии и был невероятно добрым, но Роджер представлял, куда все могло завести. После отъезда из Лондона он часто думал о нём. Так хотелось вновь услышать что-то столь же трогательное и нежное о себе, почувствовать себя человеком в чьей-то жизни, а не просто эпизодом случайного секса. По взгляду Брайана было ясно, что он видел в Роджере как раз человека: маленькую личность с заразительным смехом и слегка чудаковатыми повадками. Роджер понял, что может попробовать дать кому-то шанс, лишь бы не задумываться об этом кудрявом: совесть и чувство потери уже начинали неслабо давить на мозг. Он знал, где можно найти человека на ночь, но не представлял, где искать человека на жизнь. Некоторые из его любовников, бывало, предлагали ещё встречи, но Роджер всегда отказывался. Кто-то продолжал настаивать, а кто-то удовлетворялся отрицательным ответом и не выводил Роджера из себя. В один день он понял, насколько одинок. Этому предшествовала авария — результат того, что он, вдрызг пьяный, сел за руль отцовского автомобиля и, не проехав и мили, врезался в грузовик с рыбой. Сам Роджер получил сотрясение, вывих ноги и разбитый нос. А вот одному из его пассажиров, Трейси — не менее пьяному, сидевшему на переднем пассажирском сиденье, повезло куда меньше. Он не был пристегнут, а потому, если бы его ноги не придавило дверью, сломав каждую в двух местах, он бы, скорее всего, разбил собой лобовое стекло и наверняка бы скончался. Когда Роджер увидел яркий свет фар грузовика, его рефлексы намного опередили мозг и он вывернул руль до предела влево, подставив под удар правую часть машины, в которой и находился Трейси. И это здорово усугубило чувство вины. Родители Трейси не писали обвинительных заявлений на Роджера, не называли его убийцей. Они были мормонами, и потому воспринимали все будто с пеленой равнодушия, через призму неисповедимости путей господних. А вот семья Роджера не сдерживалась в эмоциях. Они знали, что он не сядет на реальный срок, но условный — в случае смерти друга — был бы для молодого человека настоящей чёрной меткой. Когда Трейси очнулся, главная опасность миновала. Однако суд постановил семье Роджера выплатить бешеный штраф, и денег этих у них не было. Но Роджер знал, выходя из больницы, что обязательно их найдёт. Клэр впервые влюбилась и всё свое время посвящала тому, что сидела в комнате с одним из своих одноклассников, который был на голову выше Роджера и вёл себя очень тихо и скромно, чем еще сильнее напоминал ему Брайана. Поэтому Роджер остался практически один. А через месяц после выписки он встретил Криса. Они познакомились возле известного «голубого» бара, в который Роджеру в силу возраста проход был закрыт. Крис был чуть выше и значительно старше — незадолго до их встречи ему исполнилось двадцать восемь лет. Он был при деньгах, зарабатывая на продаже автомобилей, и от него Роджера не воротило. У него были не особо привлекательные, довольно грубые черты лица, густые брови и коротко остриженные волосы, а также вечная щетина на лице. Одна из бровей была самостоятельно проколота, и в неё он как-то мастерски вставил кольцо — маленькое и черное, какие модно было тогда носить в ушах. По всему телу расстилались вечные синяки, ссадины, шрамы. Но Роджеру он нравился. Крис был жутким собственником, и до поры Тейлор думал, что это всегда будет ограничиваться лишь ревностью, агрессией по отношению к тем, кто посмеет сделать в адрес Роджера какой-либо сомнительный жест. Роджеру от этого было спокойно: он чувствовал, что защищен, и наконец мог расслабиться. Так продолжалось первые несколько месяцев. Дальше ситуация постепенно стала приобретать интересный оборот: ревность, которая должна была так и оставаться внутри, вдруг стала вырываться наружу. И всё бы ничего, если бы она не была настолько разрушительной. Закончилось всё резко и в один день. Тогда Роджер, немного выпивший, пришёл к Крису — был поздний вечер, и, прежде чем идти домой, ему нужно было хоть немного протрезветь. Тот устроил допрос, где и с кем Роджер пил, и, видимо, не удовлетворившись довольно убедительными объяснениями парня, что он был один, пришёл в ярость. Роджер пьяно хихикал, как всегда не воспринимая всё всерьёз, и, услышав в один момент слова о каких-то запретах в свой адрес, нараспев, подобно Лесли Гор, произнёс одну из строчек её песни: «Я тебе не принадлежу»* Он понял, насколько зря это сделал, когда почувствовал в переносице сильную тупую боль. Очень знакомую боль. Крис, наверное, целился в скулу, но в тот момент Роджер повернулся к нему — так неудачно. В драку Роджер не полез — смог справедливо рассчитать силы — и просто молча вышел. В ту ночь, на холодной улице, одетый в один свитер, перепачканный теперь кровью, он окончательно расхотел кому-то доверять. Наверное, на свете вообще был только лишь один человек, который бы так с ним не обошёлся. Но он был в прошлом.

***

Год спустя, Роджер вновь играл в группе. Не самой перспективной, не самой серьёзной; Тейлор относился к ней скорее как к данности: играем — и хорошо, потому что звучание было не тем, люди были не теми, да и время было не то. Практически каждая репетиция в итоге кончалась примерно ничем: они играли в карты, включали радио или просто ленились. Таким образом, музыка, которая всю жизнь была для него чем-то вроде святыни, опиума, стала его как будто тяготить: он знал, что был сейчас посредственностью, и боялся этого больше всего на свете. Роджеру нужен был тот, кто будет его сдерживать. Тот, кто просил бы не пить много, тот, кто оберегал бы его, тот, кому бы можно было довериться и у кого можно было попросить совета, не ожидая осуждения. Сам же он губил организм алкоголем, мозг — глупыми разговорами, а душу — случайными связями. Ему, наверное, хотелось бы даже, чтобы этот кто-то помогал ему с уроками, говорил бы, что ещё немного — и у него все получится. Но никто не говорил. На свой семнадцатый день рождения он собрал родителей на кухне и сказал, что, закончив школу, переедет в Лондон. Роджеру было невыносимо жить в городе, название которого мог знать лишь его уроженец, либо — если такие есть — доктор географических наук. Родители были согласны, но с условием, что Роджер поступит на дантиста. По анатомии, химии и биологии он умудрился таки доучиться на «отлично», «хорошо» и «отлично», и даже сдал экзамены, набрав достаточное количество баллов, чтобы поступить в университет — не самый хороший, конечно, а потому не самый дорогой. Он сложил деньги, полученные со скромных подработок и подаренные на день рождения, прикинул, до чего придётся снизить рацион питания (оказалось, что примерно до «ничего три раза в день»), удовлетворился результатом и отослал документы в выбранный университет, в котором и доучиваться-то не собирался, честно говоря. И принялся ждать ответа. А вещи давно уже были упакованы. Через пару месяцев либо начнётся новая жизнь, либо просто закончится эта. Оставалось надеяться на ещё один шанс от судьбы — в сущности, на то, что Лондон вновь вдохнет в него силы. Надеяться на то, что, возможно, всё ещё будет…