***
Наши жизни, наши поступки, каждое наше слово — все они переплетены белыми нитками. Некоторые путаются от неопытности и простой человеческой глупости, неправильно расставленных приоритетов — таких случаев большинство. А у кого-то — редко — будто бы есть природное знание, понимание того, как жить и что делать. Роджер относил себя к первым, а Брайана — ко вторым. Он ранее не часто думал, как они связаны: как любовники, друзья, согруппники — и он был доволен. Они были молодыми людьми, которые однажды встретились, а потом потерялись. И вновь встретились, прожив маленькую жизнь. И до недавних пор Роджера это более чем устраивало. Ему казалось: раз встретились спустя много времени — это судьба. И плевать, что он не верил в судьбу. Будем просто жить. Но совсем недавно он задумался об этом — о том, что со всем этим делать. Там, дома, на своей малой родине, где дети играют без присмотра взрослых на улице, где на все население была парочка школ, почтовых отделений и больниц, он понятия не имел, что ему делать. Напивался, попадал в переделки, курил, спал с кем попало, нарывался на драки. И вот потом, приехав в Лондон, вдруг перестал: потому что появился Брайан. Хорошо это или плохо, он не знал. Просто непривычно и совсем не знакомо. К примеру, его никогда не обнимали во сне, ему не готовили завтрак и не просили мыть посуду. Он сам никогда не тратил деньги на то, чтобы сделать кому-то приятно: сводить в недорогое, но уютное кафе, в кино или же просто купить какую-то мелочь. Как вести себя в отношениях — не знал тоже. Вот он, Брайан, его парень, вроде как. И что с ним делать? Цветы дарить? Глупость какая-то. Мужчинам обычно не дарят цветы, но почему бы и нет? И что, никакого секса с другими, только Брайан? А это возможно вообще? Вопросов было много. Ну, раз существует понятие «измена» и из-за него рушатся браки, то, наверное, как минимум один ответ у него уже был. Но назревал второй вопрос: готов ли он? Все произошло слишком уж быстро. Они с первой ночи стали жить вместе и — самое странное — отлично уживались. Совсем как… Как нормальные люди, к числу которых Роджер себя никогда не относил. Как пара. Брайан был славным парнем. Нет, серьёзно, будто его создали, достав самое основное и частое из мечт женщин от пятнадцати до тридцати пяти и совместив в нём: высокий, заботливый, нежный, умный, красноречивый, работящий, к тому же ещё и музыкант! Это его, Роджера, и пугало. Точнее, настораживало. Он знал, что что-то пойдёт не так. Он на подсознательном уровне ждал, что Брайан изобьет его, унизит, приревнует или попросту начнёт игнорировать. И к этому он был готов. Не готов он был к тому, что будет смотреть на этого приторно-идеального мужчину и понимать, что не так что-то пошло не с Брайаном, а с ним самим. Брайан извинился перед Тимом и притащил обратно. Ещё Брайан во всем потакал Фредди. И ещё он убирался в квартире, готовил и, чёрт возьми, тренировал Роджера к занятиям! Нужно ли говорить, насколько ему было это чуждо и в какой ступор временами вгоняло? И Роджер смотрел на него, пытаясь понять, в чем подвох. Высматривал выжидательность, злость в зелёных глазах. Но ничего не находил — раз за разом. Будь он в плохом сериале, наверное, начал бы выводить Брайана на эмоции, давить на нервы, провоцировать на скандал — проверять, может ли Брайан сорваться на нем. Но нет. Он просто жил. Жил с ним, вечно ожидая, что где-то треснет лёд. А Брайан… Брайан просто не думал. Он делал то, что хотел: был ласковым, мог лезть холодным носом Роджеру в шею, мог целовать его (подумать только, Брайан Мэй, куда тебе вдруг захотелось целовать человека — и это двадцать лет жизни спустя!), мог поделиться чем-то, что его волнует. Роджер не был зажатым, не был, конечно же, конечным заучкой, он просто был собой — светловолосым этиловым мальчиком с шуткой про секс на все случаи жизни. Думал ли Брайан о том, что будет делить жизнь с подобным персонажем? Мог. Он же Брайан: он мог бы, наверное, даже просчитать вероятность этого в процентах. Но не стал. Роджер обожал его странности, но этого, справедливо рассудил Брайан, не понял бы, скорее всего.***
Роджер сидел у стойки в баре уже часа три, до этого два часа пробыв на улице — он с занятий ещё не приходил домой. Брайан, наверное, извелся. Хотя, честно признаться, сейчас Роджера это не беспокоило. Его быстро затуманенный алкоголем разум не воспринимал в принципе никаких мыслей, кроме как о том, чтобы заказать ещё и наделать глупостей. Адреналин и драйв — вот, чего ему не хватало и чего так хотелось. Особенно сейчас. Он не заметил, как рядом оказался молодой парень, который заказал два шота средней дороговизны виски и протянул один ему. И не задумался, когда выпил. Парень был… Симпатичным, незаурядным: очень смуглым, скорее всего пуэрториканцем, с крупными чертами лица и короткими кудрявыми волосами, длина которых едва достигала щёк — челка была длиннее, чем остальные волосы, и смотрелось это на нем забавно. Фигура у него была крепкой, даже плотной: широкие плечи и сильные руки были хорошо заметны под хлопковой майкой. — Ты скучаешь? — спросил он, пододвинув стул ближе. Роджер задумался. И решительно покивал, повернувшись в сторону незнакомца. — Я Матео, — улыбнулся тот. — Роджер, — Тейлор пьяно улыбнулся. Пожалуй, слишком наигранно пьяно, потому что сейчас он осознал каждое действие, а мозг услужливо это каждое действие комментировал. — Хочешь напиться? — Матео оперся локтем о барную стойку. — Конечно, — ответил Роджер. — И что же за причина? Матео заказал ещё по два шота. — Мне скучно жить, — Роджер опрокинул первый шот. — Мне чертовски скучно жить. — Не подумал бы, что с такой внешностью может быть скучно. Вот оно. Неумелые комплименты с подтекстом, опьянение, голоса и крики. И наконец — привычная ему обстановка. Как же он отвык. И как же неожиданно вернулся к этому! Они больше пили, чем говорили, а потом Роджер обнаружил себя с чужими губами на своих. И с чужим языком во рту. Вот так сразу. Привкус был неприятным, но тоже привычным, и он ответил. И вот он — адреналин, когда целуешься с незнакомым человеком в оживлённом баре под укоризненный взгляд бармена. Когда кто-то тебя подчиняет, думая, что он особенный, раз ему все можно сейчас. Вот оно. Затем — уже прижатым спиной к холодной, жгуче холодной стене у чёрного хода. А по талии, по бедрам, после и под джинсами блуждают чужие горячие руки, жутко возбуждая. Ему хотелось повернуться к стене, прогнуться и прям здесь, на холоде, трахаться с этим человеком. Не заниматься любовью, не спать, а трахаться. И он бы сделал это, конечно… Но чувство стыда все опередило. Матео взял его за руки, завёл те за спину, поворачивая Роджера к стене, и тот подал голос: — Нет, — сипло и даже для себя неожиданно оставил он. Роджер одернул футболку, едва держась на ногах, и ничего больше выдавить из себя не смог. Что это было? Приступ безумного желания, такого первородного, что аж в жар бросало. И это желание так напугало, что притупило само себя за стыдом и страхом. Ему было стыдно до слез, до тошноты. И стыдно за то, что, добираясь до дома, он боролся с сильнейшим соблазном вернуться в бар. Мерзость пробирала аж изнутри, вместе с холодом забираясь под кожу. Он наконец зашёл в квартиру, когда уже перевалило за второй час ночи, и Брайан, здорово понервничавший, спал уже как два часа. Роджер ввалился в их комнату, сел на Брайана и прижался. Ему было так паршиво, что до сна Мэя дела особо не было. Брайан вскочил, но Роджер надавил ему на грудь ладонью, прижимая к матрасу. — Брайан, я, — Роджер пошатывался, но говорил четко, почти без запинки, — я люблю тебя. Я, — повторил он, — тебя люблю. Хотелось распробовать эти слова, узнать, каковы они: как звучат, и каково их говорить. И ответ был неожиданным… Это никак. Пусто. Слова как слова. Ни трепета, ни замирания сердца. Он сказал это, но понял, что солгал. Он не поверил себе и понял, что сказал это зря. — Я тоже… Спи, — ответил Брайан мягко. И ответил правдиво. И Роджеру больше совсем не спалось.