Время последних

Примером людей, проживших всю жизнь в браке без любви, для Роджера, как и для многих, являлись его бабушка и дедушка. Они не ссорились, не кричали друг на друга, не пытались разводиться. У рождённых в начале века попросту была другая нелюбовь. Была у них в глазах какая-то печаль. Может, ему казалось, а может, и правда на закате жизни эти люди грустили о том, как её провели. И, главное, — с кем. Все грустят о чём-то, и это нормально. Каждый ошибается, и делает это по-своему. Кто-то вследствие ошибки теряет работу, или здоровье, или ребёнка. А кто-то — жизнь. Нет, не умирает. А просто живёт так, как сам себе навязал жить: с каким человеком, в каком городе. Или же — как общество навязало. Будем честны: трети человечества вообще не проявилось бы на свет, если бы не существовало фразы "А что люди подумают?". По той же причине заключена и треть браков. Иногда просто страшно отказывать и безумно страшно что-то менять. Роджер с детства хотел влюбиться. Он не видел в этом ничего плохого: плотского, мерзкого, приземленного. Он даже не вполне понимал, каково это будет. Когда игры в пиратов на заднем дворе дома сменились чтением учебной литературы, парочка его друзей уже пробовала дергать девочек за косички — в прямом и метафорическом смысле, пытаясь всячески привлечь их внимание. А у него вот только через пару лет получилось, и получилось не лучшим образом. Он знал, что не проживет всю жизнь один. Кто-то обязательно будет рядом: любимый человек, друг или, может быть, преданные фанаты. И кто-то из них обязательно его полюбит. И он в ответ. Это даже обсуждению не подлежало. Алкоголь взял своё, и под утро Роджер все-таки смог забыться коротким урывком сна. До этого он вертелся, что-то приглушенно напевал, даже пытался встать, но сделать этого уже не смог, так как под теплым одеялом его только сильнее разморило, и перед глазами при малейшем шевелении все начинало нещадно плыть. Утром они должны были репетировать, но Брайан рассказал Фредди, во сколько Роджер вернулся домой, и они оба решили, что громогласное звучание музыкальных инструментов — совсем не то, что нужно было Тейлору сегодня. Поэтому Фредди, немного поворчав про то, что Роджер не умеет пить, отправился в гости к симпатичной соседке, с которой познакомился вчера у подъезда, а Брайан вернулся в спальню с кружкой кофе и улегся на кровать, погружаясь в чтение книги. Роджер проснулся — точнее, очнулся — когда было уже за полдень. В спальне пахло кофе, во всей квартире — чем-то жареным, что Брайан уже успел приготовить на грядущий обед, а от его, Роджера, волос — сигаретным дымом и алкоголем. И поэтому первым, что почувствовал Роджер, был рвотный позыв и сильный спазм в горле, заставивший зайтись в приступе громкого кашля. — Ро, тебе воды принести? — обеспокоенно спросил Брайан. — Ведро мне принеси! — едва сдерживая рвоту и скрючившись буквально до позы эмбриона, выкрикнул Роджер. Затем нагнулся и обнаружил рядом с кроватью тазик, который Брайан, видимо, так предусмотрительно поставил туда ещё с утра или ночи. Брайан приподнял Роджера, взял таз, когда тот перестал быть нужным, ополоснул его и вернул обратно. После отходил ещё раз — за упомянутой водой. Таблеток он не нашёл, зато нашёл в морозильном отсеке лёд, завернул его в полотенце и приложил ко лбу Тейлора, на что тот даже «спасибо» не смог из себя выдавить. А Брайан смотрел на этого человека, у которого волосы, растрепанные и грязные, закрывали обзор на бледное лицо с пухлыми щеками, потемневшими веками и нежными узкими губами. Человек что-то мямлил своим маленьким ртом, хлюпал аккуратным острым носом. А на шее с едва заметными поцелуями Брайана был ярко виден кадык, неспокойно ходящий то вверх, то вниз. Он смотрел и понимал, что ни его тошнота, ни маты, ни сигаретный запах не вызывают отвращения, даже напротив: он ко всему этому был готов. — Прости, — тихо сказал Роджер. Брайан погладил его по волосам и спросил, нужно ли ему, Роджеру, что-то ещё. — Просто прости, Брайан. Это все не то, чего ты, — Роджер вновь кашлянул, — Брайан, заслуживаешь. — Мы все заслуживаем большего. Но у нас и без того есть многое. Квартира, к примеру. Есть еда, есть музыка. Басиста, правда, нет, да и нормального вокалиста тоже. Но зато вокалист есть талантливый. А нормальность — это уже последний вопрос. Роджер вяло улыбнулся. — Хочешь, я брошу пить? Я делаю глупости, — мялся Роджер. — Я был вчера чудовищно пьян. — Ты вчера сразу уснул, — Брайан пожал плечами. — И всё? — уточнил Тейлор. — Да, вроде как. И Роджер понял, насколько хорошо теперь знает его. И насколько он, чёрт возьми, сдержанный. Ведь он и правда не спросил о вчерашнем признании, не стал выяснять отношения. Не стал ругаться на пьянство. Не скинул с кровати и не сделал того, что обычно делают люди, когда чем-то огорчены. Роджер даже подумал, что он вовсе не человек, но, посмотрев в глаза Мэя, понял, что на робота тот отнюдь не похож, даже наоборот — как раз он и был живее всех живых. — Я мудак, — подытожил Роджер. — Вовсе не так, — Брайан сел чуть ближе. Брайан не был тем, кто мог громко кричать из-за чего-то, бить посуду или делать необдуманные вещи. Он просто был другим. И сейчас Роджер ждал скандала, а не стакана холодной воды и успокаивающих слов в свой адрес. «Мне скучно жить!» — стучало в голове. Это описывало сейчас всё слишком хорошо, слишком красноречиво, нежели должна одна простая фраза. Людям суждено быть несчастными. Людям суждено страдать и верить в лучшее. И суждено не в смысле того, что у каждого есть судьба, полная разочарований, и не в смысле, что бог посылает нам испытания. Люди сами выбирают это для себя, это в нашей природе: мы ищем экстрима и получаем его, но вместе с болью — как моральной, так и физической — и усталостью. Затем эти люди ищут спокойствия. И получают его, но вместе со скукой, сожалением и все той же усталостью. Так где же счастье, спрашивают люди. И нет, оно не посередине — нет в этом середины. Нельзя по ночам шляться по подъездам, обдолбанным всякой дрянью, а утром просыпаться в чистой кроватке, слышать смех своих детей из соседней комнаты, завтракать хлопьями и идти на работу в офис. Нет середины. Ты либо тот, кто в шесть утра просыпается и готовится к новому трудовому дню, либо тот, кто в это время в незнакомой квартире ложится спать в одну кровать с чужим человеком. Счастье мимолетно. Оно — между этими состояниями. И пока они не начинают приедаться, счастье есть. А потом всё становится рутиной. Совсем всё. Рисовать картины, заполнять отчёты, пить — все становится твоей повседневностью, частью твоей жизни. Тот, кто не терял, никогда не испытает и этого небольшого отрывка счастья, потому что попросту не знает обратного. Тот, кто никогда не делал плохого, не знает, что такое «хорошо». Жизнь не так сложна, как кажется на первый взгляд, если разобраться в том, из чего она состоит. И сейчас этот период прошёл (он, по правде сказать, и так затянулся). Обычно, чтобы жизнь надоела, требуется пара недель — эта же эйфория длилась почти три месяца. Она стоила дорогого, и она, наверное, была лучшим моментом в его жизни, но она так и останется прошедшим временем. Больно ли отпускать? Бесконечно. Но вместо того, чтобы сказать правду, он сказал: — Я всегда буду рядом. Потому что это успокаивало, и если бы голос не дрожал, если бы он звучал громче, Роджер и сам поверил бы в то, что говорил. Но, наверное, себя он обмануть не мог. И вместо того, чтобы сказать об этом, он говорил: — Я правда тебя люблю, Брайан. Я вчера не ошибся. И вновь убеждал не Брайана, а самого себя, не веря в то, что та пустота, что сейчас он чувствовал — это вся оставшаяся жизнь. И вместо того, чтобы начать собирать вещи, извиняться, объяснять, но всё же поддаться своему существу, он целовал эти знакомые тонкие губы, невзирая на ужасный вкус похмелья. Другой Роджер стоял на улице, весь в снегу, без куртки, с вещами, абсолютно без понятия, куда ему держать путь. А он сидел, скованный объятиями, и думал, что всё обязательно наладится. Что он просто устал. И просто привык, но это отнюдь не плохо.