Время последних

Роджер выкурил за этот день уже полторы пачки дешёвых сигарет, которыми пропахла к вечеру и его одежда, и волосы, и руки. А Брайана все не было. Он, кажется, сегодня работал до девяти, потом ещё час ехал домой… Оставалось совсем немного ждать. Немного пожить спокойной, уже привычной жизнью перед тем, как начать пока что самый непростой в своей жизни разговор. Роджер много думал о том, что скажет. Есть вещи, за которые не извиняются, но которые оставляют после себя лишь нечто очень неприятное, будто сжирающее изнутри. «Прости, что чуть не заразил тебя тем, что подцепил у какого-то парня»? «Ты слишком замечательный, чтобы оставаться с тобой»? Он вспомнил, как пару ночей назад спал очень близко к Мэю, чувствовал запах его волос, и стало так душно, так странно его ощущать, что он все отодвигался в полусне к краю кровати, пока не упал. Может, и это был знак — такой вот простой, понятный, идиотский. Тогда, когда больше уже не смог уснуть, сидя на кухне остаток ночи, не придал этому значения и даже не задумался. Он не ненавидел Брайана нисколько, даже наоборот: Мэй был ему дорог. Как человек, как кто угодно — разбираться ещё и в этом у Роджера совсем не было ни сил, ни желания. При других обстоятельствах Роджер никогда бы и мысли не допустил об измене, только лишь радовался бы, насколько повезло ему с этим человеком. Мечты об идеальной жизни, о вечной гармонии разлетаются, словно карточный домик, который он сам и возвёл. И кто бы мог подумать, что виной всему будут не люди, не обстоятельства, а он сам? Роджер позвонил по номеру, что нашёл на доске объявлений рядом с колледжем: сдавалась комната в квартире за сумму, которую он хоть и едва, но мог себе позволить, совсем рядом с учебным заведением. Он справедливо решил, что в этом году комнату в общежитии ему никто уже не даст, и мысленно пометил себе записаться в списки на получение ближе к концу года. Было, прямо говоря, странно думать о том, что он уйдёт, что будет один, что будет таки принадлежать себе самому. Хорошо это или плохо? Это… Долгожданно. Он думал о том, куда пойдёт, а не о том, как паршиво ему на душе; о том, каким автобусом поедет, а не о том, что будет твориться на душе у Мэя; и не потому, что был расчётливым и черствым, а в корне наоборот — потому что страшно было даже едва пропускать эти мысли. В половину одиннадцатого входная дверь тихо открылась, и в момент у Роджера перехватило дыхание. Все подготовленные слова тотчас же забылись, в груди неприятно спёрло. — Привет, — устало сказал Брайан. Затем, судя по звукам, скинул обувь и, решив, что Роджера, как и всегда, нет дома, пошёл на кухню. Роджер поднялся с кровати, одернул широкую футболку, затем вновь смял её. Он казался себе чертовым трусом, и от этого становилось ещё более страшно. — Привет, Брай, — ответил Роджер ещё более хрипло, чем обычно, остановившись у входа в комнату. Брайан вздрогнул, обернулся, и его губы тронула лёгкая улыбка. Только бы он не улыбался — это всегда ведёт в кровать! — Слушай, — Роджер заломил собственные пальцы до хруста, — сядь, надо поговорить. Брайан не любил, когда так говорили. Тем более — таким деланно уверенным тоном, под которым скрывается волнение, страх, неуверенность. Брайан это чувствовал. Чувствовал не только в словах, но и в жестах, в мимике Роджера. Тот прятал взгляд, всё не оставлял руки в покое, и лишь потом смог наконец усесться за стол. Брайан сел рядом — как всегда, не напротив и не за другую сторону — ближе. — Я… — Роджер до боли прикусил нижнюю губу, уже заранее зная, как прозвучат его слова. — Я не хочу с тобой быть. Брайан промолчал, зная, что Роджер хочет продолжить, и лишь посмотрел чуть вверх, пожалев о том, что Тейлор, наверняка, услышал, что дыхание его остановилось. — Это стало не тем, о чем я думал, понимаешь? — Роджер взглянул на Мэя. — Конечно понимаешь, ты же умный. Ещё недолгая пауза, в которой уместилась, казалось, маленькая жизнь: жизнь предчувствия того, как больно будет, когда начнётся поток слов. — Просто я мудак. Я трахаюсь со всеми подряд, я пью, я… Думаю, ты понимаешь. — Я знаю, — сказал Брайан. В его голосе не было тоски, о которой так любят говорить, не слышалось горечи и отчаяния. Разве что фраза получилась зажатой и глухой. — Знаешь… — повторил Роджер. — Часто говорят, я слышал: «Дело во мне». Ты, наверное, от такой банальности только ещё больше… — и вновь он не нашёл слов. — В общем, это так. Я не могу представить нормального человека, который бы не полюбил такого, как ты, но полюбил такого, как я. Брайан незаметно опустил под стол руку, крепко впился ногтями в собственное колено, чтобы оставаться видимо спокойным. Ещё немного… — Мэй, ты слышишь меня? — Роджер заглянул в глаза Брайану, убедился в осмысленности взгляда и продолжил. — Я не хочу терять тебя. Я хочу говорить с тобой, играть, но то, что мы имеем сейчас, — это ошибка. Потому что я не смогу завести семью, быть только с тобой. Мне скучно! Я — это я, и меня не изменить. А если и изменить, то точно не в лучшую сторону. Ты меня слышишь? Брайан покивал, тихо сглотнул, и сказал, что понимает — не тихо и не резко, а буднично. — Я собрал вещи, — наконец объявил Роджер. Брайан хотел сказать, что это не обязательно, но вовремя осекся. — Ладно, — самое нейтральное и правильное, что мог сказать. Роджер знал, куда пойдёт, но терялся в квартире. Все же вытащив худую сумку из спальни, он нашёл ключи в кармане пальто, положил их на тумбу, как-то медленно обулся, прощаясь со всем, с чем была связана эта квартира, зная, что больше не вернётся сюда. Уже переступая порог, он хотел попрощаться, но в голове фраза прозвучала глупо и с издевкой, поэтому он молча вышел из квартиры и аккуратно, тихо захлопнул дверь. Роджер никогда не имел ни с кем серьёзных разговоров, не выяснял отношений, не объяснялся. Ему не приходилось привязываться и уж точно не приходилось «приручать кого-то», быть чьей-то первой трепетной любовью. Поначалу было весело, но сейчас он знал, что не готов — что никогда не будет готов — и ему хватило духу сказать. Поэтому он не мог найти слов и наверняка звучал невероятно глупо, и даже оскорбительно. Он не был готов жить эту жизнь, принимать решения и строить отношения. Никто не готов. Все сплошь притворяются, делают вид, что понимают, но на самом деле понятия не имеют, что делать и как дальше быть. И если он правильно это понял, то обещанная взрослая жизнь — ещё большее дерьмо, чем та, что им описывали в школе. Но тем не менее она влекла, была нова и до поры увлекательна. А потом… А Брайан хотел наконец ответить хоть что-то, но вспомнил — что барабаны уже давно в зале колледжа, что к ужину больше ждать не должен, что желать удачи было бы глупо, говорить не опаздывать на репетицию — неуместно, а прощаться — жалко. И поэтому промолчал. Только когда дверь захлопнулась, Брайан смог расслабить пальцы, прильнуть лицом к столу и зажмуриться. Он не чувствовал себя преданным, даже напротив: Роджер сейчас был честен. Спустя столько времени, Брайан, чувствуя, что в груди все болезненно сжато в комок, смог ощутить, что в то же время с души свалился тяжелейший камень. Он остался один, но правдиво один — без самообмана. А Роджер, выйдя на улицу, несмотря на снег с дождём, на холод и серость, ощутил свободу. По щекам текли слёзы — неясно от чего, но думать об этом не хотелось; думать не хотелось вообще. К черту это всё: к черту чувство долга, к черту стыд — он был свободен, неожиданно полон чего-то, что не давало устоять на месте, перекрывало мысли и то мерзко ощущалось в районе рёбер, то эйфорией отдавалось прямиком в голове.