Время последних

Брайан продолжал смотреть на Роджера, но украдкой и совсем не заметно для других. Он хотел подойти и предложить обсудить свою новую песню, или спросить, не сильно ли болят мозоли от палочек, или отметить, что ему нравится его, Роджера, новая то ли шуба, то ли куртка — в любом случае, сказать хоть что-то, пока Роджер ещё не забыл, что он умеет разговаривать. Но вместо того, чтобы начать в жизни диалог на любую из этих тем, он раз за разом прокручивал его у себя в голове, обходил Роджера стороной, прятал взгляд. Он знал, что это глупо, что он не был ни в чем виноват, но все равно не решался ни на что большее! Брайан знал, что Роджер был хорошим другом, и он точно знал, что любил его. Совсем по-своему, скромно и не подавая вида. Он готов был любить так и дальше: в жизни должно быть что-то тайное, личное, о чем знаешь лишь ты. Он мог видеть свою дальнейшую жизнь с этим чувством, хранимом очень глубоко. Ему легко представлялась жизнь с Шарлоттой и тем, что он из себя представляет. Пару дней назад они гуляли рядом с её институтом, и она, попросив наклониться, что выглядело и смешно, и до щемления в груди романтично, поцеловала в губы — сама, даже не спросив. По правде, Брайан не был влюблен, и когда она целовала его, он абсолютно точно не чувствовал ничего вроде возбуждения или волнения, но все равно продолжал отвечать. Она была для него одним из немногочисленных друзей, наверное, даже самым лучшим другом, потому что понимала то, что он говорил, делал и, казалось, чувствовал. Несмотря на все свои прогрессивные взгляды, к мужчинам у неё было особое отношение: она видела в них не друзей. Возможно, дело было в том, что она никогда и не имела их, а до сих пор, будто оставаясь в раннем переходном возрасте, дружила исключительно с девушками, что приводило к тому, что практически все знакомые парни либо и правда считали её лесбиянкой, либо просто не замечали. В её глазах Брайан был влюбленным неуклюжим астрофизиком, за которого все надо было делать самой — она и делала. Так хотелось уже наконец с кем-то быть и чувствовать себя желанной! Стоит ли говорить, что Брайан чувствовал себя паршиво? Обычно в такие моменты люди делятся своими переживаниями с друзьями, просят совета. В этом смысле Брайан не был исключением, и вечно держать рот на замке было ему нестерпимо сложно. Наверное, Фредди мог бы помочь, потому что кто как не он разбирается в отношениях и людях? Но Меркьюри абсолютно не умел держать язык за зубами. Роджер тоже часто болтал попусту. Доверять ему — что играть в русскую рулетку: никаких гарантий, что повезёт. Но он бы понял. Он все бы понял, он дал бы совет. Роджер говорил, что у него было много друзей, а значит… Да к чёрту эти отговорки, Брайану просто хотелось поговорить! Он не знал, чем и как сейчас живёт Роджер, не вляпался ли он в дерьмо, которого в его, Роджера жизни, было и так уже достаточно, не начал ли принимать наркотики, не увлёкся ли картами. Простой банальный вопрос помог бы сбросить с плеч огромный груз. Но что-то останавливало: то ли небезызвестная английская гордость, то ли обида, то ли страх. Он твёрдо понимал, что когда-нибудь они снова заговорят, и что, скорее всего, это произойдёт по его инициативе: Роджеру, казалось, вообще было все равно! За все это время они даже ни разу не встретились взглядом, не говоря уже о том, чтобы Роджер проявил какой-то более весомый знак внимания. Брайан даже поймал себя на отвратительной, но очевидной для себя мысли, что ему очень хотелось бы вновь понять, что на него не наплевали. Хоть как-нибудь! Роджер легко, наверное, мог бы это устроить: просто подошёл бы, показал жестом, взглядом, словом... Но ни разу этого не сделал. И Брайан догадывался, что тот мог бояться, даже понимал, чего. Но и сам ничего сделать, казалось, не мог.

***

Роджер недавно был в дорогом ресторане. Он ходил в такой, кажется, однажды — на свадьбе какой-то дальней родственницы, в совсем ещё бессознательном возрасте, но впечатления запомнил. Что-то крепко врезается в память, и это было как раз такой вещью. Он помнил высокие потолки, непонятные матовые зеркала, множество гостей, женщину в пышном белом платье. Тогда к нему — маленькому мальчишке, чем-то напоминающему растрепанного воробушка — впервые обратились «как ко взрослому». Молодая официантка назвала его молодым человеком и сказала ещё что-то, чего он сейчас уже воспроизвести не мог. Сейчас все было похоже, разве что снисходительности, слава всевышнему, у персонала поубавилось. Конечно, выпить он заказать не смог — неравнодушный менеджер попросил взглянуть на его документы, которых Роджер с собой обычно не носил. Но еда была… Другой. Да все здесь было другим: люди ели, используя нож, никто не позволил себе говорить громче остальных и бить официанток по задницам, дети не бегали и не вылезали из-под стола. Роджеру было здесь… Неожиданно комфортно. Он точно понял — ему хорошо в этом всем, удобно, почти привычно. Он пока плохо знал, чем же его так это все привлекает: то ли слишком много отказов самому себе, то ли чересчур большой соблазн способен завладеть в принципе всеми людьми, и он попросту не был исключением, то ли это просто было для него затянувшейся шуткой. Но такая жизнь, если она и правда будет такой, и правда стоила того, что было в неё вложено. Когда-нибудь она просто продолжится... По инерции. Всё это временно. Он пытался сосредоточиться на деталях, чтобы лучше запомнить происходящее — всегда так делал, когда его что-то впечатляло. Однако, или все и правда было слишком не знакомо, или просто для новых впечатлений уже не осталось места — получалось плохо. И вкусы путались, и запахи, и цвета. Но кто точно мог бы передать, даже на словах, тонкий вкус настоящих произведений кулинарного искусства, что здесь подавали, так это Брайан. Хоть по нему и не скажешь, он был ценителем «эстетической» кухни, что, как понял Роджер, означает маленькие порции чего-то непонятного и настолько красивого, что и есть жалко, да и как есть — не ясно. Наверное, таким худым Брайан был как раз из-за того, что стоили такие причуды добрую половину его месячной выручки включая зарплату официанта и выручку гитариста, а потому дешёвая, но гораздо менее приятная и полезная пища так и склоняла чашу весов в свою сторону. Здесь бы Брайан, хотя бы в плане еды, нашел, чем себя занять. Роджер мог бы сводить его в это место, или место другое, ещё престижнее — в них в Лондоне недостатка не наблюдалось. Это было бы хорошей идеей для примирения — хороший ресторан, приглушенный свет, лёгкая музыка и… И конечно всему этому не бывать. Брайан в жизни не согласится, либо согласится лишь из вежливости и под первым же предлогом сбежит. На днях, находясь в номере незнакомого отеля, а если быть точнее — на балконе, Роджер неожиданно сам для себя заметил на пальце Хьюго… Кольцо. Абсолютно точно обручальное, кажется, даже с гравировкой. Он знал, что некоторые из его любовников, наверное, были женаты, но никогда не осознавал этого вот так полностью и в лоб. Да кто же он такой после этого, чёрт возьми?.. — Ты что, — спросил Роджер, набрав в грудь побольше воздуха для смелости, — ты женат? Хьюго обернулся, инстинктивно одернул руку с кольцом, убрав её за спину, и бросил на Роджера нервный взгляд. — Я раньше не видел. Я не знал, что у тебя… Семья, — последнее слово Роджер произнёс ещё тише, чем предыдущие, будто пытаясь вновь осознать его значение. — Послушай, — Хьюго подошёл ближе, положил широкую ладонь Роджеру на плечо, — ты ещё слишком молод, чтобы понять некоторые вещи… И это — одна из них. Роджер издал тихий смешок. — Ты не разрушаешь семью. Это чуть сложнее, чем ты думаешь, но потом ты поймёшь. Я думаю, ты уж точно поймёшь, когда повзрослеешь. — Не хочу я этого понимать, — нахмурился Роджер. — Это идиотизм. Зачем? — Иногда начинаешь думать о том, что скажут люди, и это оказывается важнее, чем твоё собственное… — Хьюго немного помолчал, подбирая слова. — Чем твоё собственное «Я». Много бывает обстоятельств. Почти всегда они выше тебя и почти никогда нет другого выхода, кроме как прогнуться под них. Ты поймёшь это, ты такой человек, у которого таких обстоятельств будет много, очень много. Тебе кажется, что ты сильный, что все это не заставит тебя отказаться от своих принципов, от того, чтобы самому задавать правила, но однажды ты обернешься назад и поймёшь, что это давно уже не так. Поначалу я и сам не заметил, как дошло до того, что я взял в жены подругу молодости, как получилось так, что вместо бурной молодости, секса и всего мирского у меня была работа, ребёнок и нелюбимый человек в доме, в который не хочется приходить. Роджер стоял с открытым ртом, из которого чуть не выпала сигарета. Он слушал внимательно, каждое слово прокручивая в голове. — И не думай, что мне не хотелось другой жизни. Всем бы хотелось, каждому. Думаешь, кто-то нашёл свой идеал — подумай ещё раз. Не надо считать, что ты ломаешь чью-то семью — не бери на себя слишком много. Никто не делает того, что хочет, и такой как я — тем более. Когда у тебя будет твой бутик, когда ты перестанешь быть безымянным парнем, проблемы не кончатся, их только станет больше. Не смотри так на меня, я не собирался говорить что-то более конкретное. Моя жизнь — проще простого. Твоя тоже такой будет, ты поймёшь, обязательно поймёшь. Около минуты они смотрели друг на друга, а после Хьюго потуже затянул пояс гостиничного халата и зашёл обратно, в комнату номера. А Роджер смотрел пустым взглядом вниз и пытался решить: то ли он и правда понял каждое слово, то ли никогда не испытает ничего из сказанного.