Время последних

Если Роджер всю ночь не сомкнул глаз, то что уж говорить о Брайане, который не чтобы попытаться уснуть, а даже в кровать заставить себя лечь так и не смог. Только сидел на кухне при одной включённой лампе, пил кофе и пытался отвлечься то на книгу, то на собственные мысли, что однако не только не помогло общему горю, но даже усугубило его. В итоге, на сей раз стараясь заглушить собственные мысли, отыскал где-то шумные наушники Фредди и включил музыку. Какого черта он не спал — спрашивал сам у себя. День свободный и от учёбы, и от репетиций, он мог бы провести с пользой, однако проведёт его с чувством вины, смятения, будто на иголках. Скорее всего один, потому что Фредди никогда не бывает дома по выходным. Думал позвонить Роджеру, но испортить одним звонком в четыре часа утра все с трудом восстановленные отношения не хотелось совсем. Это все напоминало другую бессонную ночь, после которой они и встретились в самый первый раз. И волнение по этому поводу не заставило себя долго ждать. Роджер, по правде говоря, переживал не меньше. Он ворочался в кровати, все видел перед глазами лицо Брайана — видел его таким, каким оно было в особые моменты, моменты исступления, откровенности. Трогал себя, представляя его руки, и это возбуждало настолько, что в глазах темнело. Он старался не стонать, вести себя как можно тише. Главное — дождаться утра. Главное — это не сойти с ума и не сорваться раньше времени. Дождаться утра... Он впервые задумался о том, а когда же начинается утро. С первыми лучами солнца? Или, может, в шесть часов? В шесть ведь все просыпаются, идут на работу, а кто-то — с работы. Не просто же так его ночная смена длилась до шести утра. Главное — это не сойти с ума. Он все ещё был очень, очень напряжен. Чертов Брайан у него в голове. Этот взгляд, этот поцелуй... Нет, взгляд его запомнился больше. Как всегда, глубокий и трогательный, но в тот момент было в нем что-то, не характерное Брайану. Это была страсть, самая человеческая и самая плотская, первородная страсть. Во всяком случае, Роджеру нравилось об этом думать. В его комнатке было душно как никогда до этого. Он слишком много и тяжело дышал, наверное. И слишком громко. Дыхание, казалось, было слышно в соседних комнатах. И это была первая ночь, в которую он испытывал такое наваждение. Да к черту условности... Брайан и был его наваждением.

***

Фредди ушёл рано, как и ожидалось, чтобы открыть магазин. Уже в девять его не было дома, и Брайан без зазрений совести мог притворяться, что спит. Усталость давала о себе знать. Он лежал в кровати, прикрыв глаза, и ненадолго даже сам подумал, что спит... Как вдруг эту мысль перебил звонок в дверь. Такой настойчивый, явно спешный. Брайан невероятно бодро для человека, не спавшего уже сутки, подскочил — скорее от испуга, чем от желания кого-то впустить, и поплелся в коридор. Что ж... Перед ним стоял Роджер. Такой растрепанный, что смешно смотреть: золотистые волосы не были расчесаны, глаза были сонными, лицо выражало трепет, волнение, ожидание — Роджер снова был тем самым мальчишкой, первым поцелуем Брайана, первым неловким прикосновением. И он улыбнулся, глядя на Брайана. Брайан втянул его в квартиру, взяв за ладонь, и, только захлопнув дверь, поцеловал в губы. Целовал неспокойно, но наслаждаясь каждым моментом, каждым движением, хоть движения и были сбитыми и всё ещё неловкими. Он положил холодные ладони Роджеру на горячие, порозовевшие щеки, провёл большими пальцами до губ, снова поцеловал, прижался ближе, намного ближе. Роджер не успевал отвечать, но успевал обнимать Брайана — за талию, затем за плечи, главное, чтобы ближе. Он надавливал пальцами Брайану на спину, чувствовал резко выпирающие ребра, чувствовал каждый глубокий вдох и резкий выдох. Это, знаете, должно было стать чем-то особенным. Чем-то более взрослым и осмысленным. Секс — он тоже отличается во время разных возрастов. Ты хочешь всего и быстрее, когда ты подросток, хочешь со всеми и больше. Когда ты взрослеешь, секс может значить большее — зависит от человека, от ситуации или ещё чего, но у каждого в жизни случается особенная близость. И сейчас это была она. Брайан целовал Роджера сам, в шею, губы, в щеки; когда снял с него свитер — целовал в плечи. Подолгу и до тех самых красных отметин. Тело Роджера было его, Брайана, идеалом, его беспокойным сном, было таким желанным, что хотелось запомнить каждый сантиметр. Он так скучал. На кровать они не упали, а легли. Брайан собрал волосы Роджера, рассыпавшиеся по кровати, упираясь руками по обе стороны от него, и посмотрел ему в глаза. Тихо, одними губами что-то произнёс — от волнения было совсем не разобрать, но Роджер ответил, что тоже скучал, и наверное ответил верно. Сейчас все было верно. Верные движения, верные стоны, верные закрытые позы. Брайан видел, как перемещался по лицу Роджера лучик солнца, пробивающийся между двух штор; перемещался то на нос, то на лоб, в зависимости от толчков. Потом лучик оказался на спине, и все стало таким быстрым, таким шумным и таким приятным... И ясно было, что все не просто так, что в примирении нет ошибки. Вскоре оба лежали на боку, смотрели друг на друга очень внимательно, будто понять пытались, не изменилось ли что в лицах за это время. Брайан коснулся ладонью щеки Роджера снова, но уже спокойно. Щека была более горячей, чем когда Роджер пришёл, а ладонь Брайана — более влажной и мягкой. Брайан убрал прядь волос Роджеру за ухо, улыбнулся и не смог смотреть ему в глаза — уже и непривычно стало. Было хорошо. Лучше, чем до этого. — Было бы смешно, если бы Фредди не уехал к тому моменту, как я пришёл сюда, — тихо сказал Роджер. — Было бы смешно, если бы вы не разминулись, — ответил Брайан. — Когда он вернётся? — спросил Роджер, натягивая одеяло выше, до бедер. — Не знаю, — равнодушно и легко сказал Брайан. — Не помню. — Впервые ты чего-то не знаешь, — Роджер улыбнулся. — Это нужно отметить. — Я уже чего-то не знаю, но все ещё не пью. То шампанское было исключением, после которого у меня болела голова целое утро, — Брайан лёг на спину и посмотрел в потолок, пытаясь разглядеть что-то в белом-белом цвете. — Ты врёшь, Мэй, — Роджер засмеялся и принял ту же позу. — Вовсе нет, — возразил Брайан, даже не глядя на своего весёлого собеседника. — Конечно да, — настаивал Роджер. — Будто я не знаю, сколько нужно выпить, чтобы болела голова. Ты столько не выпьешь. С этим Брайан спорить не стал. Он только улыбнулся, понимая, что теперь зацелованные губы ещё долго будет саднить, что на тыльной стороне ладони остались следы ногтей Роджера, что скорее всего стремительно краснеющие засосы вызовут вопросы. Ему не хватало этого гораздо сильнее, чем он думал. Он уже и не помнил, почему все это потерял, не помнил, что был обижен, потому что вот оно — спокойствие. Когда Роджер уйдёт, оно тоже может пропасть. Он вообще больше не говорил, а закрыл глаза и только слушал, как Роджер дышит. Только разговор их, уже в мало-мальской ретроспективе вызвал запаздавшую ироничную улыбку. Они ведь могли говорить о чем угодно. У всех были вопросы, ответы на которые знать конечно хотелось, но оба понимали, что зададут их точно не сейчас. Вот такие они, люди: выстроют себе счастье, не выдерживающее никакой критики, и радуются, пока не начнут пожинать плоды собственной намеренной слепоты. И сами себе не скажут, что нужно подумать о том, что счастье это не такое уж и счастье на самом деле, и другие не скажут, потому что не в своё дело лезть, да ещё и в дело такое неблагодарное — это наглость иметь надо, да и опыт, а с этим уже возникают трудности. В любом случае, импульсивность — это не о Брайане. Он всегда все взвесит перед тем, как принять решение, семь раз отмерит. Брайан знает, что учится на ошибках, что не просто так молния два раза в одно место не бьёт. Брайану, с его-то умом, нужно постараться, чтобы совершить одну ошибку дважды. И либо он сейчас на славу постарался, либо и правда все сделал правильно.