Потеряны, не найдены, недоступны (Тогда я заберу тебя себе)

      Рассвет тихонько шагал по земле, тротуарам и дорогам, поднимаясь всё выше и выше. Птицы просыпались, издавая незамысловатую, но приятную ушам трель. Часть людей уже спешила на работу... как это и происходило с Пак Чимином, который кидал в рюкзак с большим количеством значков свои обед и кошелек. Времени хватило только на короткую записку:       Я ушел на работу. Приготовь себе хотя бы рамён.       Он в шкафу у холодильника.       Чимин       Паку было несложно совмещать свои хобби и работу, оплачивая первое последним. Ему, скорее, было тяжело принять тот факт, что Чонгук словно рядом и далеко. Это заставляет внутренне съеживаться, хотеть спрятаться в свою коробку обратно, но в то же время, он понимает, что сам привел к себе его; сам поднял его с пола в том баре; сам не отпустил, когда тот намеревался сбежать. Внутри будоражат чувства, будто всё это уже было. Пак смеется сам над собой безмолвно. Этот придурок даже не узнал его. Хотя на что он рассчитывал?       В третьем классе старшей школы* у них был совместный проект по хоровому пению, где первоклассник Чон Чонгук стоял в первом ряду, пытался тянуть ноты выше, петь лучше всех, и совсем не обращал внимания на мальчишку, занимающего место в самом конце. Пак был неуклюжим, неудобным для остальных. Даже девчонки его так и норовили пихнуть, потому что он не попадал в ноты из-за нервного напряжения. Один на один с преподавателем всё получалось, но с коллективом... Поэтому пришлось бросить эти занятия.       В последний раз Чимин видел Чонгука в середине последнего учебного года. Он не понимал ни природы своей внимательности к этому высокому однокашнику, ни понимания того, что плачет он от того, что люди вокруг него — злые — а не он некрасивый. Но через время он принял решение не обращать свое внимание на издевки и забыть всё то, что там происходило, ведь, это его последний год в старшей школе.       Вместо университета он выбрал танцы и посменную работу в булочной, где не требовался диплом. И пусть сначала ему приходилось много копить, но сейчас он больше уделяет времени своему желанию уметь лучше двигаться под музыку, создавать больше связок для новых выступлений, развивать гибкость. Воспоминания о том, что когда-то над ним насмехались — он тщательно вырезал из своей жизни, решив двигаться дальше.       У многих людей более развит один из видов памяти — слуховая, зрительная или моторная. Чимину же с детства легко удавалось запомнить всё с помощью второй, этим он хвастался и даже говорил, что у него фотографическая память. И, вот, Чонгука он тоже хорошо запомнил. Острые скулы, щенячий взгляд и тонкие губы. Да, Чон стал еще выше, голос грубее, а глаза стали выражать серьезность и... что-то похожее на грозность. Но это не помешало узнать того, кто остался отпечатком о периоде школьных лет.       И, сейчас, окружающий мир для Чимина другой, выглядит иначе. Ему пришлось осознать свое отличие от большинства ещё в школе, но совсем не на той ноте, на которой он остановился сейчас. Будучи вечным одиночкой, его даже не поразил тот факт, что ему нравится свой пол больше, чем противоположный. Всех родственников волновало лишь то, что он не пошел получать высшее образование, устраивая ему скандалы почти каждый день. На что Чимин среагировал максимально логично — переехал в отдельную квартиру со своей первой заработной платы. Так проще, легче, никому не надо объяснять свои походы в ночные гей-клубы, да и, вообще, все, по какой-то неясной ему причине, оставили его в покое сразу после переезда. Мама периодически волновалась, звонила, нервничала, но потом дала свободу сыну, веря в его благоразумность и собственную силу воспитания.       — Чимин, боже, ты пришел! — высокий парень с озорным огоньком в глазах почти прыгает на друга сзади, на что Пак закатывает глаза.       — Чон Хосок! Я тебе не тележка, чтобы на мне кататься.       Хосок — добрый, чересчур эмоциональный и самый близкий из всех, кто был в окружении Пака. Однако, ему совсем не нравилось, как тот периодически прилипает, лезет, будто они парочка и, вот таким образом приветствует его в танцевальном клубе.       — Я сегодня в первую смену, так что... Может быть в бар?       — Неужели Юнги отказал тебе? Ты слишком энергичный, — смешок и пара темных глаз сверлят дырку в теле в ответ на колкость.       — Нет, не отказал. Мы просто перешли в другую плоскость отношений.       — Явно не в горизонтальную.       — Чимин!       Их словесную перепалку нарушает вошедший в здание клиент, Хосок тут же переключается, отчеканивания приветствие и рассказывая об абонементах во всех красках, не забывая о системе привилегий при их покупке.       Чимин забывается, уходя в раздевалку, ощущая на себе тяжесть почти прошедшего дня. Сегодня на работе было как-то неспокойно, большое количество человек заполняло пространство с одним намерением — хорошо провести день, но где-то на сороковом клиенте начались проблемы из-за усталости, вследствие чего рассредоточенность не дала собраться в единое целое. А когда ещё и заказов больше десяти одновременно, то невольно становилось некомфортно и нервной системе, которая была ненамеренно расшатана чувствами.       Хосок влетает незаметно, пока Чимин натягивает свободную футболку с принтом какого-то неизвестного ему супергероя:       — Итак, Чимм-и, с каких пор ты отказываешься от бара? — друг вздрагивает, хлопая дверцей шкафчика.       — С тех пор, как увлекся вышиванием.       — Боже, ты же ненавидишь шить еще со школы! Что за бред ты мне несешь?       — Хорошо, словил, я просто не хочу пить, — Хосок хрустит костяшками пальцев, надвигается на субъект, который явно что-то скрывает, и хватает его за нос, сжимая до боли.       — Да, мать твою, Хосок! — Чимин выдергивает свою занывшую конечность, уходя за шкафчики и хватая швабру. — Не отстанешь, я тебя ей помою, — капли грязной воды, смешанной со средством мытья для пола, приземлялись на кафель, выглядя похуже полосок крови в фильмах ужасов, а сам Пак смотрел так, словно готовился к нападению, как минимум, на тигра.       — Окей, понял, — поднятые руки, белый флаг. — Я просто рассчитывал на то, что мы друзья.       И, Чимин, как-то оттаивает:       — Мы можем поговорить после танцев в кафе, Хо? Сейчас не лучшее время, я очень хочу расслабиться, — Чон руки опускает одновременно с тем, как швабра принимает привычное положение в ведре у стены.       — Оки-доки, тогда я жду тебя в нашем любимом месте!       Чимин отпускает свои проблемы с каждым новым движением напротив зеркала. Постепенно парень делает музыку громче, пропуская звуковые волны через себя, чувствуя отдачу собственного тела импульсами на ритм. Музыка, на которую парень пытается поставить свой танец, вызывает у него смешанные эмоции — от восторга до полного разочарования в любви. Слова уже не врезаются в уши, как при первом прослушивании, они бережно обволакивают тело, пока он делает мягкие движения, вытягивая носок, выполняя выпады, прогибаясь назад и завершая связку двумя полными оборотами вокруг себя. Далее идет припев, на котором Чимин безмолвно подпевает, глубже мыслями погружаясь в собственное тело, сливаясь с песней в одно целое и двигаясь более быстро и резко.       Чимину хочется открыться сильнее, стать раскованнее. Он смотрит на отражение и следит за каждым шагом, совмещая счёт с битом, ошибаясь и спотыкаясь.       Глухой удар об пол. Музыка воспроизводится снова.       Игра на синтезаторе пробирается под кожу вибрацией, отдаваясь от прохладного паркета. Слова певца о предательстве его любимыми людьми, его чувства, словно параллельны его сейчас. Ему так не хочется, чтобы его сердце разбивали, но он доверится снова. Ведь какой смысл прятать и беречь эту мышцу, если есть возможность стать счастливым?       «А если он тебя отвергнет, бросит, растопчет?», — разум не сдается.       Чимин улыбается: «А что если нет?»       *В старшей школе Южной Кореи после средней школы идут старшие классы, в нашей системе — это были бы десятый, одиннадцатый и двенадцатый классы. У них всего двенадцать ступеней — далее идёт обучение в университете или колледже.