Автократ Тиранович

Алексей Романович сидел напротив меня на кухне и внимательно, с интересом, разглядывал моё взволнованное лицо. Я же вовсе не знала, что ему сказать, хотя он, очевидно, ждал объяснений. Нужно было срочно придумать какую-нибудь правдоподобную отмазку, но Дима, как назло, не выходил из комнаты, а сама я не умела сочинять оправдания. Тем более, оправдания для Горина, который мастерски отличал ложь от правды. — Может, вам мятного чаю налить, Неверина? Говорят, успокаивает, — вдруг предложил он. — Давайте, только без сахара, — не то чтобы я верила в свойства трав, открытые народом. Скорее, я решила воспользоваться дополнительным временем, что Горин предоставлял мне. Пока он будет возиться с чайником, мне в голову могла бы прийти гениальная мысль. Я ещё сильнее напрягла свои извилины. Почему когда не надо, я всё время только и делала, что придумывала интересные и забавные истории, но сейчас я не могла связать и двух слов? Да что там двух слов? Двух мыслей! Про себя я всё ещё надеялась, что придёт Дима и что все мои проблемы решатся сами собой. — Так что, Неверина? Вы мне что-нибудь объясните, наконец? — его голос пронёсся прямо над моим ухом, и я инстинктивно вздрогнула. Оказалось, что я благополучно не заметила, как он поставил чашку чая напротив меня. — Лариса ни в чём не виновата, — произнесла я первое, что только пришло в голову, и только потом поняла, что только что втянула в эту историю ещё и Воронцову. — Хорошо. А в чём виноваты вы? — терпеливо продолжил допытываться он. — Лишь в том, что приняла предложение Димы! — Продолжайте, а я постараюсь разобраться в ваших обрывочных речах, — начинал злиться он. — Вы ведь юрист? — вдруг поинтересовалась я. — А давайте заключим договор? — боже, я и сама не понимала, что тогда говорила! Какой, к чёрту, договор? Но моё сознание, которому казалось, что его план гениален, было уже ничем не остановить. — А вам разве есть восемнадцать, чтобы вы могли совершать сделки, не ставя в известность ваших родителей? Или вы предлагаете мне договор из тех, что закон специально разрешает заключать несовершеннолетним? — мгновенно сориентировался он, а я лишь поражённо на него посмотрела: только что проснулся, только после душа и наверняка злится и, несмотря на это, так быстро находит подводные камни! — Не знаю я этот список, — отмахнулась я, надеясь, что он не начнёт говорить о том, что рассказывал об этом на прошлом обществознании. Но нет: на сей раз мне повезло. Действительно, мы же там только на Конституции пока что! — Но не думаю, что в каком-то законе описан такой тип договора. — Гражданский кодекс разрешает совершать и не поименованные в нём сделки, — машинально, словно отвечая на экзамене, протараторил Горин. — Тогда сделка заключается в следующем: я сейчас честно рассказываю вам всю историю, вы взамен делаете со мной что хотите, но не звоните ни моим родителям, ни родителям Ларки. Я признаю, что виновата, но она всего лишь покрывала меня и не более того. — Ну, вашу выгоду я, конечно, понимаю. А где моя? — призадумался мой учитель. Боги, неужели он это всерьёз? — О, придумала! Хотите, я буду вам желание должна? — предложила я. — Хочу, — неожиданно согласился Горин. Я и не думала, что он когда-нибудь согласится на мои условия. Да как бы он сам меня ни отчитывал — это ведь ничто по сравнению с обычным звонком папе, который бы наверняка устроил разборки и досталось бы всем, включая Диму и Ларису. А желание… что может попросить учитель у своей ученицы? Например, выучить какой-нибудь параграф. Но меня это и без него Воронцова бы сделать заставила, так что я, по сути, легко отделалась. — Что там нужно сделать, бумажку подписать? — просияла я. — Такой договор может быть заключён в устной форме, — покачал головой Алексей Романович. — А теперь рассказывайте мне всё. И я рассказала. Не с самого начала, конечно: про Диму на машине я умолчала. А вот потом безо всякой утайки поведала, что заснула, а Горин-младший не удосужился меня разбудить. Скрепя сердце я всё же объяснила ему, какова роль Ларисы во всей этой истории и, наконец, заверила своего учителя, что я правда очень хотела уйти и, если бы только он проснулся чуть позже, как обычно, он бы никогда и не узнал, что я осталась у него на ночь. — Идите к Диме, Неверина, — лишь ответил он, дослушав мою пламенную речь до конца. — Идите и скажите, что ему тоже пора собираться. Я довезу вас обоих до школы. А что касается желания — его я придумаю позже. Мне ничего не оставалось, как выполнить его слова. Конечно, удивление Димы, когда он вновь увидел меня, описать было сложно, но меня не особо заботило, что он там подумал. Горин простил мне этот проступок — вот, что действительно важно! А всякие самовлюблённые подростки могут оставить свои мысли и при себе. Уже через полчаса наше дружное трио вышло из квартиры Алексея Романовича. Как оказалось, жил он на девятом этаже, и я постаралась на всякий случай запомнить и его дом, и квартиру, хотя и не горела желанием оказываться здесь вновь. Разве что ранним утром, когда он выходит из душа и ловит меня… Свои фантазии я резко оборвала. Разве я должна была вообще думать о том, какое красивое у Алексея Романовича тело? Димка сказал, что ему двадцать пять лет и, даже если он и не женат, это вовсе не значит, что у него девушки нет. А даже если и нет — разве он станет смотреть на такую, как я? Особенно, когда думает, что я встречаюсь с его же братом! К тому же, он мой классный руководитель, и навсегда останется для меня именно Алексеем Романовичем. А ещё он для меня слишком старый! Единственное, что он может посоветовать мне сделать, если я скажу ему, как же он красив, — так это посоветовать найти парня по возрасту. Так зачем тратить мечты на нечто нереальное? К тому же, у него ведь полно недостатков! В его доме, — если не заглядывать, конечно, к Димке, — идеальный порядок, то есть нельзя даже бросить какую-нибудь вещь на первое попавшееся место. Он помешан на дисциплине, заставляет возвращаться домой в половину девятого человека в шестнадцать лет и рассаживает одиннадцатиклассников по разным партам, как в начальной школе. Ещё он очень любит сладкое и подсадил Ларису на невкусный чай. И, наконец, он юрист, а я только-только Лариску отговорила от поступления на юридический, чтобы мы и в институте учились вместе! Словом, Горин — это не человек, а недостаток сплошной. Так что пора перестать думать о его сильных, накачанных, прекрасных руках… — Эй, Сашка! — Димка вывел меня из машины, не доезжая до школы два перекрёстка и, в ответ на мой вопросительный взгляд, пояснил: — Тебе ведь не надо, чтобы твои узнали, что ты с историком в школу приезжаешь. Так что прогуляемся, тут близко. — А ты почему вышел? — Ну, так ведь и мои не знают, что я его брат. — А что, по фамилии это не очевидно? Она не такая и частая, и два новых Горина в школе — многовато для совпадения… — удивилась я. — Так я не Горин, а Критский. И не Романович, а Владимирович. Скажем так, у нас отцы разные, понимаешь? Я кивнула, решив не расспрашивать, что же произошло между родителями Алексея Романовича и как быстро после этого его мать нашла себе нового возлюбленного — видимо, Владимира Критского. Мало ли, может, эта история как-то ранила и самого Диму. Хотя, вероятнее, это в большей степени затронуло нашего историка: ведь когда родился Дима, конфликт в семействе Гориных уже, наверное, успокоился. Мы с Димой вошли в школу вместе. Я даже забыла подумать о том, что, если нас вдруг застукает Прохоров, ему будет, как минимум, неприятно. Может, он и не был моим парнем, но всё-таки играть с сашиными чувствами мне не хотелось. Так что, когда Дима оставил меня уже у входа в кабинет истории, меня терзало чувство вины, и я надеялась, что Прохоров нас не заметил. И ещё велела себе рассказывать о моём приключении Ларисе только тогда, когда он не будет слышать. Вечерком, к примеру, у неё дома. Мне повезло: Саша сидел и повторял текст презентации, которую они должны были рассказывать на пару с запропастившимся куда-то Олегом Григорьевым, его лучшим другом и соседом парте. Хорошо, что моя Лариса никогда не пропадает и за десять минут до звонка уже всегда сидит в классе! Впрочем, только я успела подумать о Воронцовой, как повернулась к её месту и отметила один весьма странный факт: её до сих пор не было! Хотя до звонка оставалось от силы минут пять: иными словами, в её понимании мира это уже опоздание. — Саш! — словно подтверждая мои вопросы, подбежал ко мне Женя Фокин, её парень и мой друг. — Так, привет-привет, рад тебя видеть и всё такое, в общем, по делу: ты Ларису не видела? — Только вчера… — растерялась я. Раз волнуется Фокин, всегда спокойный, значит, пришла пора носиться в панике. — А, ещё она мне звонила около одиннадцати. А что случилось-то? — Если бы она опаздывала, написала бы и мне, и тебе, — пожал он плечами, сев рядом со мной. — Но даже не в этом дело: это же Лариса! Она бы никогда не забыла про даты, будь в здравом сознании. А вчера — ни трубку не брала, ни вконтакте не отвечала. Естественно, я беспокоюсь. — А что за даты? — удивилась я. — Вчера мы часиков до пяти сидели с ней у меня и делали доклад для Горина про этих, блин, императоров. Она с меня три шкуры сдирала, чтобы я все даты идеально запомнила. Потом я проводила её домой, и мы расстались. — Нет, не даты для Алексея Романовича, — отмахнулся Женя. — Я про наши даты. Вчера было тринадцатое января… — произнёс он и посмотрел на меня, точно мне всё сразу должно было стать понятно. — Календарь я видела… — растерянно проговорила я, так и не понимая, что он хотел от меня. — Ну, она что, ни разу тебе не рассказывала? А, хотя это же ты… вечно всё забываешь! — в другой момент я бы обиделась, но сейчас даже не подумала об этом. — Блин, вообще-то, это парни должны про такие моменты забывать, а тут — вы обе! Два года назад, именно тринадцатого января, было наше первое свидание, понимаешь? Ну, я хотел Лариску куда-нибудь сводить в честь этого знаменательного события, а она словно исчезла. Я даже до её дома добежал, но там сказали, что она к подруге ушла. Твой адрес я, к сожалению, не знаю, поэтому не стал искать дальше. Но дозвониться я до неё так и не смог! — Меня бы набрал, — пожала я плечами. — Мой-то телефон у тебя есть. — Думал об этом… потом решил, что если она захотела исчезнуть, то это её решение. — Может, правда забыла? — Лариса?! Да она ничего никогда не забывает, ты же её знаешь! Я бы продолжила оправдывать Воронцову, но в этот момент в класс вошёл Горин. В нашем 11 «А» уже сложилось нечто вроде традиции: как только историк заходит, мы все замолкаем, чтобы не привлекать лишнего внимания. Впрочем, сегодня он всё равно должен был спрашивать наши презентации, да и едва ли забыл, что обещал начать с меня и Ларисы. Моя рука потянулась к телефону: до звонка оставалась всего лишь пара минут, а Ларка так и не явилась. Она ведь не может не понимать, что одна я всю презентацию рассказать не смогу, а тем более не отвечу на достойную отметку, которую поставят и ей тоже. Значит, она должна-таки прийти, пусть и с опозданием. Хотя нет… за опоздания Горин может снижать оценки, значит, я сейчас должна её увидеть, если не случилось ничего серьёзного. Буквально через пару секунд я действительно её увидела, правда, сразу и не узнала. Я привыкла видеть Ларису обычной девушкой, пусть и довольно симпатичной: в джинсах и свитере, с небрежным пучком на голове и минимумом косметики. Она ведь всегда говорила, что выделяться надо интеллектом, а не внешностью, поэтому меня это никогда и не удивляло. Сегодня же она могла затмить своей внешностью даже Филатову. На Воронцовой было длинное платье небесно-голубого цвета с серебристой вышивкой, туфли на каблуке в тон и небольшая изящная сумочка вместо привычного рюкзака. Волосы её были собраны в сложную причёску из множества косичек, заплетание которых занимает явно не меньше часа. Кроме того, Лариса, которая всегда говорила, что с трудом помаду от туши отличает, была прекрасно накрашена, и косметика лишь подчёркивала её прекрасные черты лица. — Я понимаю, что у нас формы нет в школе, но не настолько же? — удивилась я вместо приветствия. — А что, я не имею права быть красивой? — вопросом на вопрос ответила она. — Вот это да! — вмешался Фокин, не дав ответить мне. Он говорил громко, даже не обращая внимание на присутствие Горина в классе. — Дитя моё, милая, а сколько ты сегодня спала? — Достаточно спала. Несколько часов. Помимо всего этого я ведь ещё исправляла сашкину презентацию. Надеюсь, что говорить ты помнишь, и все даты у тебя из головы не вылетели. — Кстати, о датах… — не собирался успокаиваться Женя, и я прекрасно понимала: он имел право злиться. — Может, ты сама забыла какую-то одну дату, очень важную для нас двоих? — Ну что ты, Женечка! — воскликнула она. — Конечно же, не забыла! Как ты мог такое подумать? Я же полночи всё это делала. Для кого, как ты думаешь? И я очень рада, что мы с тобой уже два года как официально вместе. — А что вчера даже трубку не брала? — продолжал допытываться он. — В конце концов, если бы ты вчера такой пришла, я б тебе и слова не сказал. И да, мне очень нравится, — немного смягчился он. — А при чём тут вчера? Как только я пришла от Саньки, сразу же пошла платье примерять. И думать, как бы тебя удивить. Даже до её презентации я только в ночи добралась. — Какое сегодня число? — Четырнадцатое. Наш праздник! — Он тринадцатого был! — взревел Женя, обращая на себя внимание доброй половины класса и учителя заодно. — Быть не может. Он сегодня! — Был бы это любой другой день, я бы поверил, что я дурак. Но наше первое свидание прошло в пятницу тринадцатого. Уж это я не забыл бы… — Правда? — захлопала ресницами Лариса. — Женечка, ну, давай сходим куда-нибудь сегодня. Ну прости меня, идиотку… я правда была уверена, что это сегодня. Окончание этой драмы я так и не увидела: прозвенел звонок, и своё слово взял Горин. И, как и ожидалось, сразу же вызвал к доске нас с Воронцовой. Я боялась, что он начнёт резко комментировать её наряд, но, к счастью, учитель тактично промолчал и принялся выслушивать наш рассказ: мой, сбивчивый и с помарками, и ларкин, идеальный и без единой запинки. Когда она успела выучить собственную часть доклада, если у неё был такой интересный вечер, я не знала: у меня она только и делала, что заставляла меня зубрить скучные даты. Когда мы завершили, я посмотрела на Алексея Романовича, искренне надеясь, что утренний инцидент никак не скажется на моей оценке. Но то, что сказал он, показалось мне ещё более нелогичным, чем-то, чего боялась я. — Хороший доклад, девушки. Что касается оценивания — как я говорил раньше, я могу поставить вам разные оценки, в зависимости от выступления. Так что Неверина получает отлично, Воронцова — хорошо. — Вы… перепутали, — поражённо выдохнула я. — Это она — Воронцова. — Это, Неверина, я как раз-таки помню. Нет, я не ошибся. Садитесь. Уже после урока я долго успокаивала Ларису, пытаясь убедить её, что её ответ явно был лучше моего и что Горин наверняка исправит оценку. Может, когда-нибудь мы даже узнаем, почему он поставил ей эту четвёрку. Даже Фокин оттаял и жалел свою девушку, а заодно сыпал всевозможными ругательствами в адрес нашего классного руководителя. После школы они с Женей сходили в кино, и тот остался весьма доволен. Кажется, даже окончательно простил Ларису за забывчивость. Наивный! Уж я-то понимала, что она так просто ни о чём не забывает, и это, скорее всего, только отмазка, сочинённая быстро и не слишком умело. Вечерком я заглянула к ней. Казалось бы, мы не виделись лишь один день, да и то — пересекались в школе, но нужно было обсудить очень многое. Мы устроились в её комнате с чаем (свой она, к слову, опять испортила сахаром), и я принялась ей рассказывал про Диму и Алексея Романовича. С ней я могла говорить откровенно, не скрывая ничего, даже того, что Критский меня сбил на машине Горина. Она, конечно, повозмущалась из-за моей неосторожности, но ругаться не стала и даже посмеялась в конце. — А теперь твоя очередь объясняться. Что за платье и почему ты забыла о вчерашней годовщине? — Решила сменить имидж, — пожала она плечами. — Ответь мне: почему и я не могу стать красивой? — Ты мне зубы не заговаривай, — нахмурилась я. — Поверь: я поддержу перед Фокиным любую твою ложь, ты же меня знаешь. Но я должна знать правду! — Ладно, — сдалась Воронцова. — Саш, мне кажется, я влюбилась. И знаешь, в кого? — я не успела даже предположить, когда она продолжила: — В Алексея Романовича. Понимаешь, я сама себя ненавижу за то, что становлюсь очередной малолетней дурочкой, но поделать с собой ничего не могу. Только посмотрю на него — и понимаю, что он идеальный. То есть, Женька тоже, конечно, ничего: умный, красивый, начитанный. И раньше я думала, что он — моя судьба, а сейчас понимаю, Алексей Романович — это совершенно другой мир. Я даже не знаю, что именно мне нравится в нём, но он абсолютно не похож на тех, кого я видела до него. Я не хотела больше обманывать Женю, вот и исчезла вчера. Я ведь знала, насколько ему это важно. А я, тварь такая, выключила телефон. Не заходила в соцсети. К тебе ушла ранним утром, — начала всхлипывать Лариса. — Думала, что он бросит меня, когда поймёт, что я забыла. А он не бросил, он всё равно меня любит. Вот я и не смогла ему во всём признаться, да и не смогу. Придумала какое-то глупое оправдание. А платье и всё это — это для Алексея Романовича. Хотела, чтобы он меня заметил. Ещё всю ночь сидела и учила, хотела, чтобы ответ был идеальный. А закончилось всё четвёркой, сама не знаю почему. В общем, примерно так, только не говори Фокину. И тем более, не говори всяким твоим Димам. — Могила, — заверила я её. — Ларочка, на самом деле, Горин — тот ещё недостаток. К тому же, по нему ведь сохнет половина девчонок нашего класса. А он не только у нас ведёт, между прочим. — Да я же всё понимаю! Просто не могу с собой ничего поделать… — пожаловалась она. — Вот и чай этот пью, хотя знаю, что вредно, и смотрю на него, хотя знаю, что моим он никогда не будет. А Женя — он ведь такой хороший! Ненавижу себя за то, что так поступаю с ним. — Может, вам мятного чаю налить, Воронцова? Говорят, успокаивает, — улыбнулась я так же, как и Горин мне с утра. Я даже его интонацию постаралась скопировать. — Давай! — кивнула она. — Только сахарку насыпь побольше. Ложек, скажем так, восемь. В тот вечер я ушла довольно поздно: до этого мы сидели и болтали с Ларисой об Алексее Романовиче. Я всеми силами пыталась убедить её в том, что с Женькой ей будет лучше, что бы она себе ни напридумывала. Она, в свою очередь, обещала попытаться не вспоминать о Горине и даже напоследок глотнула несладкого чая, правда сразу скривилась и высыпала львиную дозу сахара, уже ставшую привычной. По пути домой меня терзала одна мысль, от которой мне самой становилось противно. Конечно, я пыталась убедить Воронцову в том, что у неё нет шансов очаровать Горина, но делала это вовсе не из желания помочь лучшей подруге. Нет, я попросту хотела устранить хотя бы одну конкурентку. Я сколько угодно раз могла повторять себе, что недостатки Алексея Романовича перевешивают всю его красоту, но всё никак не могла забыть его руки и приятный, соблазнительный аромат, который исходил от него после душа. Мы боролись с Ларисой следующие две недели. Я всеми силами пыталась её заставить забыть Алексея Романовича и забить голос собственной совести, призывавший не мешать подруге строить своё счастье. Хотя… какое ещё счастье? Горин ясно давал понять, что ему не нужны ученицы в любовницы: по меньшей мере, оценки, которые он нам ставил, ухудшались по мере того, как очередная девушка пыталась заинтересовать его. Видимо, и Лариса тогда, во время презентации, получила четвёрку именно за свой внешний вид. Небось ведь ещё и влюблённо улыбалась ему тогда, в тайне от Фокина, пока я, пытавшаяся не забыть все даты, не видела. Воронцова продолжала встречаться с Фокиным, хотя и частенько ныла мне, что он уже не кажется ей столь интересным человеком. Ординарный, серый, скучный, но всё же любящий и заботливый — именно так она о нём и отзывалась, чем заставляла меня задуматься о серьёзных отношениях с Прохоровым. В конце концов, он ведь тоже такой же! Значит, и с ним можно неплохо жить. Ах да, ещё был Дима. Мы с ним встретились ещё один раз, вернее, просто сходили в Макдональдс — не более того. И то, это нужно было только чтобы Горин видел, как он забирает меня после уроков и куда-то ведёт. Я даже любезно согласилась сама за себя заплатить. Единственное, что меня беспокоило, так это то, что Критский ничего не говорил по поводу моего условия, то есть похода в кино с Гориным, хотя до дедлайна Филатовой оставалось всего лишь чуть более двух недель. К слову о желаниях, Алексей Романович тоже ничего мне не велел делать, а возможно, и вовсе забыл о том утреннем договоре. Однажды Дима встретил меня после школы и обрадовал тем, что завтра ему исполняется семнадцать лет. Это означало, что тот вечер четверга я должна была потратить вовсе не на делание уроков и лежание на кровати с музыкой или сериалом. Вместо всего этого я должна была отправиться к Критскому домой, чтобы поздравить его на глазах Алексея Романовича. Мол, если я не приду, то Горин не поверит, что мы встречаемся. Так что выхода у меня особо не было. Когда я на следующий день рассказала об этом Воронцовой и попросила посоветовать, что можно подарить этому придурку, она в ответ задумчиво на меня посмотрела и произнесла то, что я ожидала от неё меньше всего. — Саш, а ты ведь к Алексею Романовичу домой пойдёшь, да? — Ну да. Придётся. — Сашка, а ты помнишь контрольную, которую мы писали на прошлом уроке? Помнишь ведь? — Её забудешь! — фыркнула я. Наш любимый историк действительно постарался с первой же контрольной в этом семестре! Я сомневалась, что написала её хотя бы на слабую троечку. Задания были сложнее, чем ожидал любой из нас, даже Лариса, что провела последние несколько суток только за историей. К тому же, Горин оказался отвратительным преподавателем и в том плане, что с ним было совершенно невозможно списать. Это не удалось даже Оле Лаврентьевой, считавшейся признанным лидером нашего класса в этом нелёгком деле. Теперь она и ещё несколько человек, рискнувших обманывать Алексея Романовича, вынуждены были довольствоваться единицами без права переписать: в этом вопросе он пошёл на принцип. Впрочем, как и всегда. — Так вот, я с ней справилась просто ужасно. Можешь помочь, если получится? — Да, конечно, а делать-то что? — Всего лишь подменить одну бумажку, — невинно улыбнулась Воронцова. — Несложно, правда? — То есть? — Ну, контрольную мою! Я сейчас напишу её без ошибок, вопросы-то всё равно помню. А тебе нужно будет просто спросить у этого твоего Димы, где у Алексея Романовича лежат наши работы и заменить тот листочек на новый, который я тебе скоро дам. Тут я, конечно, выпала в осадок: нарушить правила меня просила сама Лариса Воронцова, образец дисциплины! Вот её бы я никогда ни в чём таком не заподозрила. Однако цель явно оправдывала средства, а потому я лишь согласно кивнула: — Попробую. Но ты же знаешь мою удачливость. Не боишься, что Горин меня поймает? — Ты же осторожно будешь. А если и поймает — какая разница? Я всё равно ужасно написала. В третьем вопросе вообще какая-то чушь получилась, — посетовала она. Я, конечно же, заверила её, что попытаюсь всё сделать в лучшем виде. В конце концов, если попросить Диму отвлечь учителя, можно и успеть незаметно подменить всего лишь один листик! Не так и сложно, как может сразу показаться. Критский, благо, отреагировал вполне адекватно: лишь рассмеялся и пообещал помочь. Как оказалось, все наши работы обычно лежат на столе в кабинете Горина. Димка сказал, что стопки тестов сразу же бросятся в глаза, как только зайду. Останется лишь найти нужный класс и фамилию Ларисы. Алексея Романовича он тоже пообещал взять на себя, разве что попросил не задерживаться слишком надолго. А разве я собиралась задерживаться? Когда я, наконец, оказалась в его кабинете, я сразу огляделась. Всё те же белые, пустые, слишком чистые и безжизненные стены, как и в коридоре с кухней, сразу привлекали внимание к себе. К тому же, здесь, как и везде в доме Алексея Романовича, стояло минимум мебели, да и вообще вещей. Большой шкаф и стол с креслом — больше ничто не отвлекало внимание от гнетущей пустоты и белизны. На столе, как и говорил Дима, лежало несколько стопок работ школьников, а также стоял серебристый ноутбук Горина — тот самый, который он и с собой на уроки приносит, не доверяя школьному имуществу. Единственное, что хотя бы немного напоминало, что здесь работает всё же живой человек — небольшая фотография на столе, по правую руку от сидящего. Красивая фотография, кстати: на ней запечатлены два ребёнка. Один, видимо,  Алексей Романович в детстве, здесь ему никак нельзя было дать больше семи-восьми лет. Зато глаза были характерными уже тогда, разве что ещё обладали свойственной любому ребёнку улыбчивостью и весельем. Второго ребёнка я не узнала: вероятно, это был Дима, но слишком уж смахивал на девчонку. Впрочем, в таком возрасте все они одинаковые, а здешнему Димке было, наверное, года два. Алексей Романович нежно обнимал брата, они улыбались друг другу на фоне предновогодних Чистых прудов. Я долго рассматривала Горина в детстве, пока, наконец, не вспомнила, зачем пришла сюда на самом деле. Подумав, я быстро достала телефон и сфотографировала снимок, чтобы продолжить любоваться им потом, в более спокойной обстановке, а потом принялась искать среди стопок работ нашу. Нашла, к слову, довольно быстро, и с удовлетворённым видом подменила работу Ларки. Но, когда я уже собиралась уходить с места преступления с чувством выполненного долга, моё внимание привлёк ноутбук. Он даже не был закрыт, и я решила заглянуть — буквально на секундочку — что же там у Горина. В конце концов, Димка говорил, что он постоянно сидит в компьютере. Так что сдержать своё любопытство я не смогла. В глубине души я, как порядочный человек, даже надеялась, что у Горина окажется пароль и что я не пройду дальше экрана приветствия. В конце концов, я ведь знала, что залезать в чужие гаджеты — верх неприличия! Знала, конечно, но ничего с собой поделать не могла. Я осторожно нажала на кнопку «включить», и экран зажёгся. Ни тебе паролей, ни других приветствий — ничего. Меня просто пустили на рабочий стол, на котором, в лучших горинских традициях, практически ничего и не было, как и на видных местах в его квартире. Я быстро поняла, что раз ничего нет на видном месте, значит, всё куда-то спрятано, и принялась открывать по очереди всё, что только нашла в «моём компьютере». Удача улыбнулась мне довольно скоро: все файлы, как и подобает документам, лежали в «моих документах». А вернее, в специально созданных папках, которые с точностью описывали их содержимое. Там были папки с нашими контрольными и ответами на них, с материалами для собеседований, с документами по каким-то судебным делам… — иными словами, довольно много разных файлов. Безусловно, увидеть ответы на наши будущие тесты казалось весьма интересной перспективой, но я быстро убедилась, что пишет он эти работы, вероятно, сразу перед тем, как их дать: во всяком случае, я нашла лишь старые файлы. Наверное, нужно было уйти тогда, но моё внимание привлекла ещё одна папка, со скромным названием «Алексей». Конечно, обычно люди, имея на своём ноутбуке компромат на себя, прячут его куда-нибудь в неожиданные места, но, зная Горина, самое интересное наверняка лежало именно в ней. Я с нетерпением нажала на папку и тут же разочарованно выдохнула: ноутбук моего учителя потребовал пароль. Я попробовала вбить его имя в различных вариациях, а также что-нибудь совсем примитивное, вроде простой последовательности цифр, но это не помогло. Вообще, сложно подбирать пароли, когда ты не знаешь даже дня рождения человека. Внезапно я почувствовала прикосновение к своему плечу и, испуганно вздрогнув, обернулась. Конечно, надежда на то, что это Димка пришёл поторопить меня, оставалась, но вскоре я увидела строгое лицо Горина. Как и всегда, он не показывал своей злости, но наверняка был крайне недоволен тем, что я вообще влезла в его кабинет, а уж тем более в компьютер. — Вы вряд ли подберёте этот пароль, Неверина. Даже Дима вряд ли подобрал бы, — вдруг произнёс Алексей Романович. — То есть, теоретически Димка мог бы? Значит, это не бессмысленная последовательность букв и цифр? — блин, и почему у меня никогда не получается сразу сказать что-нибудь нормальное? — Теоретически мог бы, — согласился учитель. — И всё же, мы говорим не о том, о чём должны, вам не кажется? — Я здесь оказалась случайно… — попыталась оправдаться я, но Горин быстро заметил листочек в моей руке и забрал его. Ларисину работу я, конечно, подменила, но вот спрятать куда-нибудь оригинал не додумалась. Историк же быстро просмотрел текст и, кивнув, принялся искать её контрольную в стопке работ. — Знаете, вот от Воронцовой я этого не ожидал. — Если честно, я тоже, — выдохнула я. — Но контрольная была ужасной. У нас просто другого выхода не оставалось. — Всё, что там было, вы проходили, — отрезал Горин. — Но об этом мы поговорим с Воронцовой. Как я понял, это ведь она вас попросила это сделать. — Это была моя идея, — подумав о Лариске, возразила я. — Ну, ей никак нельзя единицу ставить. Лучше уж мне. Я хотя бы заслужила этого. В конце концов, это из-за моего любопытства вы меня заметили. — Есть организатор, исполнитель, подстрекатель и пособник. Вот я и пытаюсь разобраться, кто из вас кто, — задумался мой учитель. — Давайте сделаем просто: я все эти четыре человека, а Лариса… ну, переводя на ваш язык, потерпевшая. Или подставленная. Как там это в вашем праве называется? — Специального термина для несправедливо обвинённых, насколько я помню, нет. Но, впрочем, ладно. Что вы делали в моём компьютере? Я молчала. Интересно, в чём лучше ему признаться: в попытках найти ответы на будущие контрольные, или же в стремлении залезть в его частную жизнь, которую он явно не хочет кому-то показывать, раз скрывает паролем? Впрочем, он, кажется, видел, как я пыталась подобрать заветное сочетание букв и цифр, так что обманывать всё равно смысла не было. — Мне стало интересно, что у вас там. Вы на всех переменах так сосредоточенно что-то в нём делаете. — На переменах я обычно читаю бумажки с материалами дела, которое мне нужно разобрать для следующего собеседования. На уроках там открыт или ваш журнал, или конспект занятия. Что ещё вас интересует, Неверина? — Пароль… — блин, зачем я это только сказала? Голос Горина словно зачаровывал и успокаивал меня, я будто бы забывала, где нахожусь и о чём должна говорить. И, как и моя подруга, ничего поделать с собой в такие моменты я не могла. — Это важная для меня дата, — повёл плечом Горин. Я сразу решила, что, значит, это всё-таки день его рождения. Надо будет узнать у Димки, когда родился мой учитель и всё же как-нибудь попробовать влезть в его компьютер ещё раз. — Ну, так что, будут ещё вопросы, или их, наконец, могу задавать я? — возмущённо прибавил он. — А почему вы сейчас не улыбаетесь так, как на этой фотографии? Здесь вы такой красивый… — спросила я скорее, чтобы оттянуть момент моей казни. — Дима, правда, на девчонку смахивает больше, а вот вы уже похожи на себя, только улыбка у вас завораживающая, прямо волшебная. — На этой фотографии мне семь лет, Неверина. Дима появится через полтора года, — всё же он не ответил мне про улыбку. — А кто это тогда? — показала я на ребёнка, который оказался всё же не Критским. — Соня. — Ваша подруга детства? — Моя сестра. — Ух ты! Ещё одна? А она ещё Горина или уже Критская? — Горина. — А где она сейчас? С родителями живёт? — Нет, Неверина. Довольно с меня ваших вопросов! Идите! — я с удивлением поняла, что впервые слышала, как он поднял голос. Мы всегда понимали, когда он злился, но даже тогда он говорил тихо и будто бы спокойно, а сейчас почему-то сорвался на меня из-за моих расспросов. При этом он даже словно забыл, что я открывала его ноутбук и подменяла работу Ларисы: он ничего не сказал мне больше по этому поводу. Я осторожно вышла из его кабинета, боясь, что он окликнет меня, но всё же ожидая этого. Наверное, было бы лучше, если бы он высказал мне всё, что думает тогда, чем оставлять этот вопрос на будущее. Я растерянно подошла к Диме, не зная даже, что ему сказать. Попросить позвать Алексея Романовича? Попытаться поскорее уйти? Или просто делать вид, что мы общаемся, закрывшись в его комнате? Я выбрала последнее. Дима сидел за компьютером и боролся с зомби в какой-то компьютерной игре, а я распутала наушники и включила какую-то печальную музыку. На душе было невероятно скверно из-за того, что Горин зол на меня. С другой стороны, что-то ведь есть такое в этой Соне, что он позволил себе показать эмоции при мне. Раньше и этого не было, только леденящая душу строгость и безразличие. — Дим, а кто такая Соня? Почему твой брат так разозлился из-за невинного вопроса? — Какая Соня? — удивился Дима. — Твоя сестра… — растерянно пробормотала я, понимая, что запуталась окончательно. — А, эта Соня. Ну, она всегда была любимой сестрой Лёши. Мне кажется, если бы она жила с ним, он бы не был так строг к ней, как ко мне. Это ведь обожаемая Сонечка Горина. В принципе, это почти всё, что я о ней знаю. — В смысле? Почему практически всё? — С Лёшей нельзя о ней говорить. Он всегда злится, — повёл плечом Дима. — Ладно, если у тебя нет вопросов не про Соню, я, пожалуй, попробую всё-таки пройти этот уровень, — сказал он и отвернулся к компьютеру. Я же долго просто лежала в задумчивости на той самой кровати Критского, на которой мы вместе спали пару недель назад. И Горин явно не был настроен говорить о ней, и вот Дима теперь сказал, что эта девушка — запретная тема в доме Алексея Романовича. Почему? Что она такого сделала? Хотя… если она совершила нечто ужасное, почему мой учитель, производящий впечатление строгого и принципиального человека, хранит её фотографию на своём столе? Кстати, Дима этой чести почему-то не удостоился, хотя было бы логичнее сфотографироваться втроём. Может, это потому что он уже не совсем из семьи моего учителя, не из Гориных? И всё же… столько лет ведь вместе живут! Кстати говоря, если эта Соня в Москве, то она так и не удосужилась заглянуть и поздравить с днём рождения брата! Я достала телефон и долго бродила по всевозможным сайтам и социальным сетям, пытаясь найти хоть что-нибудь подходящее по запросу «Горина Софья Романовна». Но ничего такого, что хоть как-то могло бы привести меня к решению этой загадки, я так и не нашла. Может, то, что я ищу, лежит в запретной папке на компьютере Алексея Романовича? Где-то ведь должна быть информация об этой Соне… — Зря время тратишь, — усмехнулся вдруг Дима, посмотрев на экран моего телефона. — Слушай, а когда день рождения у твоего брата? — Тринадцатого сентября, а что? — удивился вопросу Критский. — Да так, ерунда… — отмахнулась я. Мысли же мои стремились лишь к одному: нужно вновь как-то попасть в кабинет историка. Остальное уже не так важно.