Автократ Тиранович

Тринадцатое февраля. Я задумчиво гипнотизировала взглядом пустую валентинку, точно из-за этого мне в голову могли прийти нужные мысли. Одну — для Критского — я уже подписала, хотя и понимала, что это — не более, чем глупая формальность. Вторая же, предназначавшаяся Прохорову, была разорвана и отправлена в мусорку: была у нас с ним традиция отправлять друг другу валентинки в каждый Валентинов день, но в этом году я была очень зла на него. Третья же валентинка — та, над которой я и страдала, — предназначалась Горину. Анонимно, естественно: благо, одиннадцатые классы каждый год в нашей школе разносили валентинки всем, включая учителей. В этом году эта честь выпала как раз моим одноклассникам во главе с Устиновым Борей. Процесс весьма прост: нужно всего лишь бросить валентинку в коробку, стоящую у входа, и написать, кому она предназначается. Разумеется, учителям почти всегда все отправляли именно анонимно. Все прошлые годы рекордсменом по валентинкам был наш физрук, но в этот раз Горин явно имел все шансы перехватить пальму первенства. Я сидела уже полтора часа и, кажется, облазила весь Интернет в поисках подходящего поздравления, но всякий раз находила тексты то слишком банальными, то скучными, то пошлыми. Иными словами, всё не то! Я уже даже хотела написать Ларисе и попросить совета у неё, и сделала бы это, если бы не была уверена, что она уже написала собственное поздравление для Горина. Всё же, как бы я ни пыталась её убедить, что он ей не подходит, она всё ещё неровно дышала к историку. «Как думаешь, что можно написать в валентинке для учителя?» — наконец, решилась спросить я. Только не у Ларисы: этот текст был адресован Лорду. Я решила, что, раз уж он — это Горин, ничего серьёзного писать ему я больше не буду. А вот всякую мелочь — вполне можно, чтобы не вызывать подозрений. К тому же, кто, если не сам Горин, может сказать, какой текст больше всего понравится Горину? «Не знаю. Тому самому учителю?» — вот же гад! Он ведь мог бы и не притворяться, раз уж вычислил, что его подруга по переписке — это я. «А какому же ещё?» — в конце я даже смайлик поставила. «Хм… Какое-нибудь… письмо Татьяны?» — честно говоря, про это письмо я помнила только то, что мы его учили наизусть в девятом классе. И то, что оно ужасно длинное, но запоминается довольно быстро. Так же быстро и забывается, само собой. Так что мне пришлось залезть в Интернет и переписать первые семь строк: дальше даже читать не хотелось. Что же, раз Горин любит такие банальности — его дело. С чувством выполненного долга я оставила валентинку на столе и ушла спать, ещё не подозревая, что наутро меня ждёт ещё более сложный выбор: отправлять или нет. Конечно, имени своего я не написала, но… почерк. Да и Горин знает наверняка, кто именно напишет ему отрывок из Пушкина. В конце концов, после длительных душевных метаний, я всё-таки оставила валентинку на столе. И да идёт Горин к чёрту! Так что в школу я направилась, взяв только открытку для Критского. И по пути я думала только об одном: как бы не встретиться лицом к лицу с Прохоровым. Я вроде как научилась его избегать, но четырнадцатое февраля — день, всё-таки, особенный. И я даже не сомневалась в том, что он попытается опять ко мне пристать. Может, даже цветы принесёт. Однако я ошиблась. Прохорова вообще не было в школе. Что же, это явно было к лучшему, хотя Лариса и говорила, что мне должно было быть хоть немного обидно. Впрочем, без валентинки от него, конечно же, не обошлось. Очевидно, её он бросил раньше: коробки-то стояли с начала недели. Но удивило меня даже не это. Конечно же, я получила валентинку от Прохорова, в которой он извинялся за клуб и просил дать ему ещё один шанс. Разумеется, получила и от Критского. Он не стал долго думать и просто переписал стихотворение с первого попавшегося сайта. Я, впрочем, сделала точно так же с его валентинкой, то есть, конечно же, в обиде не была. Но гораздо больше меня заинтересовала третья валентинка, которую я вообще не ожидала получить. Небольшая розовая открытка в форме сердечка, в которой аккуратным, практически каллиграфическим почерком, были выведены лишь несколько слов: «Саша, ты очень красивая». Ниже стояла лишь подпись, но, как я ни силилась понять, кто это написал, так и не разобрала в ней ни единой буквы. — Есть идеи, кто бы это мог быть? — спросила я, наконец, у Ларисы. Та долго и придирчиво вглядывалась в ряд ровных букв, но после лишь пожала плечами: — Скажу одно: у нас в классе так красиво никто не пишет. Может, кто-то из параллельного? Или из десятых… Я бы даже поставила на кого помладше: текст, скажем так, довольно примитивный. А Интернетом в наши дни вроде все умеют пользоваться. — Может, и примитивный. Зато, наверное, искренний, — возразила я. Воронцова бы, наверное, поспорила, но в это время в класс вошёл Горин. А негласное правило стараться быть как можно незаметнее перед его уроками в нашем классе всё ещё сохранялось, поэтому Лариса быстро переключила своё внимание на конспект. Я тоже уже хотела начать повторять материал, но меня отвлёк вошедший Филипп, мой одноклассник, с парой дюжин валентинок в руках. — Алексей Романович, а это вам, — улыбнулся он и вывалил всех их на учительский стол. Горин лишь усмехнулся и пожал плечами. Казалось, его совершенно не интересовало, что в них написано: он потянулся за открытками очень лениво, неспешно пролистал каждую из них и столь же равнодушно их отложил. — Кстати, Сань, — усмехнулся Филипп Кабанов, — твоя валентинка явно самая симпатичная среди всего этого хлама. — Ты что-то путаешь, Фил. Ничего я Алексею Романовичу не писала, — я покраснела под пристальным взглядом моего учителя, который вновь, на сей раз, уже заинтересованно, принялся перебирать стопку валентинок. — Ну как же, Неверина? — вступил уже историк и показал мне на одну из открыток. — Здесь вполне очевидно написано: «От Невериной Саши Горину Алексею Романовичу». Я растерянно перевела взгляд с Горина на Ларису, та пожала плечами. Нет, я точно помнила, что, хотя и написала валентинку для учителя, так и оставила её на столе. Да и та, моя, была совершенно другой: у этой был совершенно глупый дизайн. Кому такое только может понравиться? — Там же… почерк должен быть не мой, — попыталась оправдаться я. — Меня подставили, правда. — Да расслабьтесь вы уже, Неверина, — выдохнул Алексей Романович. — Вы далеко не единственная, кто написал валентинку мне. Успокойтесь, всё в порядке. И да, здесь текст печатный, так что ваши отмазки не пройдут. Я лихорадочно соображала, как же моя открытка вообще могла оказаться в коробке. Очевидно, меня подставили! Но только кто мог это сделать? Я сразу подумала на Филатову, но, с другой стороны, зачем ей это делать? Даже самая глупая валентинка — это всё-таки знак внимания. Лариса тем временем встала и последовала за Кабановым. Я даже спросить не успела, что ей нужно было, и объяснила она это лишь позже, обратив моё внимание на ещё один очень странный момент. Филипп — тот человек, которого вообще мало что интересует в этой жизни. И предположить, что он по собственной инициативе пролистывал каждую валентинку и искал среди них самую лучшую, действительно было сложно. Кроме того, объективно моя открытка была далеко не самой красивой, и даже Кабанов должен был это понимать. — Значит, то, что меня подставили — всё же очевидно? И Кабанов в сговоре? — подытожила я умозаключения Ларисы. — Именно, дитя моё. Вот подумай сама, кому бы в голову пришло подписывать свою фамилию на валентинке для преподавателя? Только вот Кабанов ничего толком и не ответил, лишь удивлённые глазки строит. Хотя ему самому это незачем, его, очевидно, попросили так сказать. Должно быть, кто-то из наших. И вряд ли Филатова — не в её стиле. О том, кто это мог сделать, я думала весь вечер. С одной стороны, Горин не может не понимать, что женская половина класса поздравила его с днём всех влюблённых практически в полном составе. С другой, я не знала, что именно было написано в самой валентинке: быть может, вещи куда менее пристойные, чем те, о которых положено писать самому строгому учителю. Ту валентинку, которую я так и не отправила Горину, я в порыве гнева разорвала и выбросила. Может, хватит с меня Алексея Романовича в моей жизни? Его стало слишком много! В конце концов, раз уж меня ещё и подставляют, стоит честно признаться: он мне не пара. Ах да, сколько раз я уже говорила себе подобное? После кино, после клуба… а дальше-то что будет? Я задумчиво повертела в руке телефон и набрала номер Прохорова. Лариса, кажется, уже поняла, что её мечты о Горине несбыточны, и продолжила встречаться с Фокиным. Вот и мне надо взять пример с лучшей подруги. Простить Сашу за клуб, в конце концов, он явно был пьян и не осознавал, что делал. Может, сейчас даже приехать к нему. Отметить Валентинов день. И опять лгать папе, что осталась у Лары. Вот он — рецепт настоящего, простого счастья: не мечтать о том, чего не может быть. — Шура, милая, к тебе там парень пришёл. С цветами и подарком, — зашла ко мне мама, перебив мои размышления о примирении с Прохоровым. Сам, значит, пришёл? Я пожала плечами: — Сейчас выйду. — Может, я ему чаю налью? — Обойдётся, — буркнула я. — В коридоре с ним поговорю. Мама, кажется, что-то ответила, но я этого уже не услышала. В голове моей оставалась лишь одна мысль: накаркала. Одно дело — позвонить ему самой; совсем другое — встретиться с ним прямо сейчас. Я, в конце концов, ещё придумать не успела, что скажу. Глубоко вздохнув, я вышла на лестничную клетку. Нужно было просто не сорваться на него, постараться не злиться и попробовать помириться, но, разумеется, это мне не удалось. Вернее, я не виновата! Это всё Прохоров, который даже прийти ко мне не соизволил: вместо него стоял его лучший друг, Олег Григорьев. Он держал весьма скромный букетик из пяти розовых тюльпанов и подарочный пакет. — Ну, привет, — буркнула я. — Что, Саша даже прийти сам не смог? — Ты же знаешь, что ему запретили с тобой общаться и вообще из дома выходить. — Ну да. Интересно, почему? — Блин, Неверина. Вот давай мы с тобой оба не будем злиться, поговорим по-хорошему, и я домой пойду. А ты позвонишь Саше и помиришься с ним, — Олег говорил со мной таким тоном, каким говорят с малыми детьми, и это злило меня ещё сильнее. А потому я просто молчала. — Ты меня слушаешь? — продолжил он. — Саша просил передать, что он и только он виноват в том, что произошло в клубе. Но он был пьян, он так же, как и ты, не мог себя контролировать. И ты должна дать ему шанс. Ещё один, всего лишь один. Он ведь тебя так любит. Ты — лучшее, что есть в его жизни, и он никогда бы в жизни, сколько бы ни выпил, не стал бы насиловать тебя. Ты и сама это понимаешь. — Я весь этот бред уже в открытке читала, — перебила я его. — Давай сюда подарок и уходи. А Прохорову своему передай, что, если он ещё раз подойдёт ко мне, я напишу на него заявление за попытку изнасилования. — Но это же неправда. — А ты откуда знаешь? Он тебе весь тот вечер поминутно рассказал? — вспыхнула я. Сама ведь знала, что неправда. Но припугнуть было можно. — Всё, давай сюда цветы и пакет — и валяй домой. Или к Прохорову. Или в какой-нибудь очередной клуб. А от меня отстаньте все вы, поняли? Олег кивнул и молча протянул мне подарок от Прохорова. Я быстро заглянула в пакет: моё природное любопытство не позволило мне даже дождаться, когда Григорьев уйдёт, и увидела в нём коробку конфет и милого белого плюшевого мишку с сердцем в руках. Стандартный подарок для Валентинова дня, не так ли? И у любой другой девушки, даже у той же Ларисы, он наверняка вызвал бы улыбку. Но только не у меня. — Григорьев, подожди! — крикнула я, когда он уже заходил в лифт. — Будь так добр, передай своему Прохорову, что у меня аллергия на мягкие игрушки. Хотя… можешь не передавать. Я ведь когда-то ему говорила. Он меня ещё и убить решил напоследок! — забрав конфеты, я швырнула пакет в сторону лифта и больше не интересовалась судьбой этой игрушки-аллергена. Должно быть, Олег тогда всё же забрал её, во всяком случае, когда я выходила из дома в следующий раз, она в коридоре уже не валялась. Вот и всё. Вот так вот я всё испортила. Я вернулась в квартиру и хотела прошмыгнуть мышкой на кухню, налить себе кофе и уйти в комнату плакать. Всё ведь так хорошо начиналось… Я ведь уже простила Прохорова. Почти простила. А тут — такое. Впрочем, если я и виновата в том, что разозлилась на него из-за того, что он прислал Олега, то вот то, что у меня аллергия на всякие пылесборники, Саша точно должен был помнить, если любит меня. И всё же… грустно. Все прошлые годы я всё же проводила день всех влюблённых с Сашей. Каким бы он ни был — он был моим. Раньше. А теперь — я была одна. Ни тебе Горина, ни даже этого придурка Прохорова. Слёзы полились сами собой, пока чайник закипал, а я села за стол и, обхватив голову руками, тихо заплакала от осознания своего одиночества. — Шура… — подошла ко мне мама и поставила рядом со мной чашку кофе. — Держи. С молоком и без сахара, как ты любишь. — Спасибо, ма. Я буду у себя. — Может, расскажешь? — я не хотела с ней говорить, но её голос был таким мягким и заботливым, что я не могла держать всё в себе. Всё-таки, у мамы — а она работала психологом — профессиональный талант помогать людям. — А что рассказывать? Вот у вас с папой всё хорошо. Вы вместе с восьмого класса. У вас двое детей и счастливый брак, — всхлипывая, пролепетала я. — Он обидел тебя? — Кто? Саша? Или Олег? Или Алексей?.. — я не успела договорить его отчество, как мама перебила меня. — Он. Имя не важно. Просто — он. Тот, с кем ты хочешь провести этот вечер, — она поглаживала меня по голове и говорила так, что мне не хотелось больше думать ни о Прохорове, ни о Григорьеве. Она права: четырнадцатого февраля мысли должны быть только об одном человеке: о Горине. — Он никогда меня не обижал. А когда мне было из-за него грустно — так я сама и виновата. — Тогда почему ты здесь, Шура? Почему не с ним? — Потому что мне семнадцать, мама, — произнесла я, словно мой возраст был приговором. — А ему? — А ему — не семнадцать, — говорить о том, какая у нас разница в возрасте, я не хотела. — Он старше. — Не думаю, что это большая проблема. Парни часто бывают старше девушек, — попыталась подбодрить меня мама. — Вот скажи, Шура, что бы ты сейчас хотела? — Оказаться рядом с ним и отметить Валентинов день, — не задумываясь, ответила я. — Только это невозможно, поэтому буду довольствоваться кофе и своей кроватью. — Он отмечает с кем-то другим? — Нет. Только разве что с братом, но не в том смысле, о котором ты могла подумать. Мне вообще кажется, что он не будет отмечать. Мама встала и достала из сумки тысячу рублей, после чего улыбнулась мне: — Возьми, Шура. Купи… ну, скажем так, «Раффаэло» и едь к нему. Думаю, он будет рад тебя видеть. А если нет, то зачем тебе он? — Ты на часы смотрела? Полдесятого вечера! Я к нему только приду к десяти. Скоро, между прочим, папа вернётся. — Скажем ему, что ты у Ларисы осталась, — беззаботно пожала плечами мама. Не то чтобы настрой сворачивать горы вернулся мгновенно, но, по меньшей мере, плакать уже не хотелось. И, пусть я и не представляла, как заявлюсь к Алексею Романовичу на ночь глядя, мама была права: почему бы хотя бы не попытаться? Тем более, что хорошая отмазка у меня была: я ведь могла прийти, чтобы поздравить Диму? Вполне правдоподобная история… Я обняла маму и поблагодарила её за то, что она — тот человек, который всегда найдёт нужные слова, чтобы помочь и успокоить. Ведь даже Лариса не посоветовала бы мне заявиться к Горину в этот вечер, притом в довольно позднее время. А мама — уж от кого я не ожидала — посоветовала. — Налаживай свою личную жизнь! — усмехнулась мама, а я пошла собираться. Впрочем, на сей раз я довольно быстро нашла, что надеть, и постаралась как можно скорее выскочить из дома. Давно знакомая дорога, по которой я обычно ходила к Ларисе. Разумеется, я решила срезать через дворы и даже отметила то место, на котором меня когда-то сбил Критский. Как мама и советовала, по пути я купила большую коробку конфет. А потом с приподнятым настроением чуть ли не бегом направилась к дому Горина. Главное ведь — настрой на то, что всё будет хорошо, не так ли? А удача… пора бы ей, наконец, начать сопутствовать мне — ибо сколько можно? Впрочем, рассуждать об удаче можно сколько угодно, но судьба сама решит, чем тебе заниматься. Вот и мне этим вечером попасть к Горину было, наверное, не суждено: я услышала знакомый оклик. — Санька! Ты, что ли? — этот голос я бы узнала в любом случае. Лариса. — Я! — кивнула я и подбежала к подруге. Вот только её мне не хватало! То есть, конечно, я всегда была рада её видеть, но тогда явно было не до неё. И всё же — Воронцова ведь важнее Горина, не правда ли? Она важнее кого угодно! Лара явно была чем-то расстроена. Она сидела на скамейке у одного из подъездов и каким-то пустым взглядом смотрела в небо, в одну точку. На ней были наушники, и, достав один из её уха, я услышала грустную, медленную композицию. Я подсела к ней и обняла её. — Рассказывай, что случилось, милая? — Всё в порядке, Сань. Постой… а что ты вообще здесь делаешь в такое время? Сказать ей, что я шла к Горину, я, конечно же, не могла. Мало ли, вдруг она всё ещё не смирилась с тем, что её судьба — это Фокин. Вдруг всё ещё, как и я, в глубине души грезит о прекрасном историке. Так что мне пришлось срочно сочинять любую глупость — благо, Лариса была не в том состоянии, чтобы тщательно обдумывать мои слова. — Да так, заказала себе платье в Интернете. Хотела забрать, но они до девяти работают. Вот, домой иду. А ты какими судьбами? — Родители в магазин попросили сбегать, тут рядом совсем. — И в чём проблема? — удивлённо посмотрела я на Лару. — Ни в чём. Сань, я знаю, это глупо. Безумно глупо. — Слушай, я сама только что страдала из-за безумно глупой вещи. Так что рассказывай. — Могу даже показать. Там этот… Алексей Романович. Ну, то, что они жили в соседних домах, я, конечно, знала. Но ведь это давно понимала и Лариса! И что же такого в Горине могло её так расстроить? Он ведь тоже человек и, конечно же, имеет право вечерком прогуляться по району. Я молча встала и кивнула Ларисе, та повела меня через несколько окрестных дворов, пока, наконец, мы не вышли к детской площадке рядом с домом нашего учителя. Вполне обычная площадка: пара горок, скрипящие качели, карусель, которая когда-то даже каталась, песочница… Давненько её не ремонтировали, конечно, но пользоваться было можно. Собственно, на ней и играли дети. Двое. Первого ребёнка я не знала, да он и не особо меня интересовал. Вторым же был Горин Вова. Алексей Романович, как ответственный отец, конечно, сидел рядом на скамейке и наблюдал за тем, чтобы с сыном ничего не случилось. А рядом с ним сидела не менее ответственная мать — та самая Лена, которую я уже видела в торговом центре, когда мы ходили в кино. И не просто сидела: они явно о чём-то весьма живо беседовали. Горин даже улыбался, что для него было редкостью. И даже невооружённым взглядом было видно, что они не ненавидят друг друга, как он говорил мне в машине. Обычные счастливые родители, вышедшие погулять с сыном. — Глупо… — виновато улыбнулась Лариса. — Очевидно ведь, что у него есть жена и сын. Только вот ты говорила, что они в разводе и терпеть друг друга не могут. — Я и сама так думала, — вздохнула я, глядя на Лену уж явно не с меньшей злостью, чем моя лучшая подруга. — Пошли отсюда, пока они нас не увидели, — велела Лариса. Уже вскоре мы сидели в её комнате и молчали: обе думали о том, что же увиденное может означать. Я поняла, конечно, что Лара всё ещё не стала равнодушна к Горину — и это не могло меня не беспокоить. Лучшая подруга, как-никак. Не меньше меня волновало и то, как на самом деле Горин относится к своей Лене. И зачем было меня обманывать тогда? Любить свою жену ведь, вроде бы, никогда не было преступлением. — Ты уверена, что они разведены? — тихо спросила Лариса, словно прочитав мои мысли. — Он так сказал. Я паспорт, как понимаешь, не проверяла. А вообще, Горин ведь много чего говорил. Например, говорил, что Лена уезжает на две недели и поэтому оставляет сына с ним. Но ведь две недели ещё явно не прошли, и вот, они вместе так мило отмечают четырнадцатое февраля! Так откуда мне знать, что он не обманывал, что разведён? — Зачем ему лгать?.. — рассуждала я вслух, скорее, чтобы успокоиться самой. — Чёрт его знает… Знаешь, Сань, я начинаю понимать, почему ты пошла в клуб с Прохоровым. Хочется прямо сейчас позвонить Женьке и забыть обо всём. — Вообще-то, у нас ты умная и должна останавливать меня от подобных глупостей. Ты должна была остановить зло, а не примкнуть к нему! — воскликнула я, и мы обе рассмеялись. Пожалуй, Валентинов день должен был закончиться именно так: с любимой подругой. И к чёрту всё остальное. Впрочем, сколько раз я уже так говорила? А сколько раз действительно могла отпустить ситуацию и начать наслаждаться жизнью? Всякий ведь раз что-то да мешало! Вот и у Ларисы тоже… Прошёл почти час, и мы уже почти забыли о Горине. А потом — мне просто захотелось пить, и я полезла в рюкзак за бутылкой воды, которая, разумеется, закатилась на самое его дно. В поисках воды я принялась выкладывать всё, что в рюкзаке лежало, на пол ларисиной комнаты — разумеется, потом я бы всё убрала. — Саш, — услышала я от Ларисы, когда уже почти добралась до заветной воды. Та, к слову, заметно погрустнела, словно я сделала что-то, что её обидело. — Ты можешь ответить на один вопрос, только честно? — Когда же я тебе врала, милая? — я, конечно, была удивлена такой постановкой вопроса. — Эти конфеты, — она показала на купленную мной по маминому совету коробку, которую я собиралась отнести Горину и которая теперь, как и всё остальное содержимое моего рюкзака, лежало на полу. — Для кого они? Вот чёрт! Только что ведь обещала, что отвечу честно. И всё же… нет, не могла я рассказать ей, что надеялась провести этот вечер в компании Горина. Это бы добило её, она и без того переживала, когда увидела его с Леной. А уж мой поступок она явно расценила бы как предательство лучшей подруги. Так что я решила, что лгать всё же нужно — исключительно для её блага. — Прохоров подарил. Я только выложить забыла. — Не ври мне, Саш, я же попросила, — вздохнула она. — Прохоров ничего тебе сегодня не дарил. Вы вообще не виделись. — Я имела в виду Григорьева. Но подарок ведь от Прохорова. Олег просто передал. — И даже не в этом дело, Сань. Олег подарил тебе другие конфеты. Совершенно другие. — Хорошо, сдаюсь. Но… постой, ты-то откуда знаешь, что мне подарил Олег? Теперь замялась Лара. Вероятно, так же, как и я, пыталась придумать что-нибудь правдоподобное. — Он спрашивал у меня совета, что тебе подарить. — Постой… это что, твоя идея была подарить мне мягкую игрушку? Вот уж не подумала бы, что ты забыла про мою аллергию! — Нет-нет, конечно нет. Саш, ну что ты? — пролепетала Лара. — Я сказала, что лучшим подарком для тебя будет, если он от тебя хотя бы на время отстанет. Но он ответил, что я ничего не понимаю и что я не права. А потом звонил и спрашивал, почему я не рассказала про твою аллергию. Но и про то, что его конфеты ты взяла, он тоже сказал. — И давно ты помогаешь Прохорову устраивать его личную жизнь за счёт меня? — вспыхнула я. — Может, и с клубом тогда — твоя идея была? — Саш, что ты? Подумай, разве я бы тебя в клуб затащила? О, конечно же нет! Саня! Подумай… — Как давно это продолжается? — повторила я вопрос, будучи вне себя от гнева. — С того момента, как я поняла, что тебе нравится Горин. Я просто подумала, что, если у тебя всё сложится с Прохоровым, то ты забудешь про Алексея Романовича. — И ничего мне Горин не нравится! — вспомнила я, что не должна признаваться в этом Ларисе. — Дай подумать… Валентинов день. Вечер. Ты оказываешься рядом с его домом и придумываешь глупые отмазки про то, что шла забрать какое-то там платье. И не посмотрела на часы работы пункта выдачи. Саш, сколько лет я тебя знаю? Когда ты заказываешь одежду в Интернете, всегда берёшь с доставкой, чтобы сразу же померить. Дальше оказывается, что у тебя ещё и конфеты с собой. И ты врёшь, для кого они. Значит, для Алексея Романовича. Да и потом — разве я не видела, как ты разозлилась, когда увидела его с Леной? Саш, я не совсем тупая, пойми это. — А даже если я и люблю его — тебе-то какое дело? — бросила я, не в силах спорить с логикой Ларисы. Тем более, что спорить с Воронцовой — априори бесполезно, она всегда найдёт, что ответить. — По меньшей мере, я не пытаюсь строить интриги против лучшей подруги. Не пытаюсь свести тебя с Прохоровым, который тот ещё придурок! И я не предаю тебя! Я не дала ей ответить. Всегда ненавидела свою природную вспыльчивость, которая меня подвела и в этот вечер. Я просто ушла, не хотела больше у неё оставаться. Что дальше делать — я, конечно же, не знала. По меньшей мере, на сей раз у меня была куртка. И телефон. И, кажется, даже деньги. Да, я же не всю мамину тысячу на конфеты потратила. Значит, были. Только вот куда идти? Возвращаться к Ларисе я не собиралась даже несмотря на то, что гнев постепенно сходил на нет. В конце концов, разве я не занималась тем же самым? Конечно, у Ларисы с Фокиным отношения были намного лучше, чем у нас с Прохоровым. Но ведь я решила для себя, что буду всячески помогать Жене, если потребуется. Так чем же она меня хуже? Ничем! Но гордость не позволяла мне вернуться. Домой, само собой, тоже лучше было не соваться. Мама, конечно, всё поняла бы. Но папа уже наверняка вернулся. И объясняться с ним желания не было. Ещё был Прохоров, но о нём я даже думать не хотела. И уж тем более не хотела оказываться у него дома ночью. Так что я довольно долго задумчиво вертела в руке телефон, сидя на скамейке прямо напротив дома Ларисы, а потом решила всё-таки позвонить маме. И попросить у неё совета. В телефонную трубку я рассказала маме всё о ссоре с Ларисой, изо всех сил стараясь не заплакать. Всё же, мне нужно было поделиться своими чувствами хотя бы с кем-нибудь. Обычно Лара и выступала моим слушателем, но теперь нужен был кто-то другой. Мама оказалась слушателем не худшим. Её советы забыть обо всём, что произошло этим вечером, на удивление, даже воспринимались моим подсознанием. А потом она помогла мне и с местом, где можно переночевать, предложив посреди ночи заявиться к бабушке Свете. Что же, мама была права: бабушка души не чаяла в нас с Славиком и уж точно не отказала бы. А ещё у неё были сложные отношения с папой, как и практически у любой тёщи с зятем. Так что папе она явно сдавать меня не стала бы. Проблема была лишь одна: жила бабушка Света на другом конце Москвы. Впрочем, до закрытия метро время ещё было, и я решила, что прекрасно успею доехать до Митино. А там от метро недалеко… всего лишь минут двадцать. По району за чертой МКАД. Местами по тёмным переулкам. Одним словом, бояться почти нечего! Но, взвесив все «за» и «против», я решила всё-таки рискнуть и посеменила к метро. Всё лучше, чем здесь сидеть… Я уже спустилась в подземку и стояла на платформе, когда увидела Горина, выходящего из подъехавшего поезда. Прямо рядом со мной. Чёрт! Это в мои планы явно не входило! Я ведь думала, что он преспокойно проводит время с Леной. И уж точно не рассчитывала с ним встретиться. Недолго думая, я достала телефон и уставилась в него, надеясь, что он меня не заметит, и я спокойно уеду к бабушке в Митино. Но, конечно, в этот чёртов день всё не могло быть так просто. — Что вы здесь делаете, Неверина? — спросил он, вытащив наушники. — С Ларисой поссорилась, — честно ответила я. Просто времени не было придумывать очередную ложь, да и я порядком устала от вранья. — А вы? — Отвозил Лену домой. Она сегодня заходила. — А сама она что, не может доехать? — спросила я прежде, чем успела подумать о том, что закатывать сцены ревности при нём — глупо. — Она выпила, а ей завтра утром нужна машина. Вот я и решил довезти её, — пожал он плечами. — Постойте, если вы поссорились с Ларисой, то почему здесь? Пешком до вашего дома, кажется, быстрее. — Я в Митино поеду. К бабушке. И, предвосхищая ваш следующий вопрос: да, родители в курсе. По меньшей мере, мама. — Полночь без четырёх минут, Неверина. В какое Митино? — Я посчитала. Успею вскочить на один из последних поездов. Если, конечно, мы с вами не будем говорить очень долго. — Я не об этом. И вы это прекрасно понимаете, — вздохнул Горин. — Мама разрешила. Можете ей позвонить, — сказала я и тихо добавила: — Мне всё равно больше поехать некуда. — Что значит «некуда»? — Дома — папа, я ему уже сказала, что у Ларисы останусь. У Ларисы — Лариса, а с ней мы поругались. У Прохорова — даже вспоминать не хочу об этом. А бабушка будет рада меня видеть. — Всё ясно. Идёмте. — Куда? — удивилась я. — Ко мне, конечно же. Да уж, как говорят, бойтесь своих желаний. Ещё пару часов назад я хотела заявиться к Горину без приглашения, но вот теперь… Теперь я вообще не знала, чего хотела. И уж точно не была способна нормально придумать, что же делать. Я молча подчинилась и пошла за Алексеем Романовичем. Можно сказать, неплохое окончание Валентинова дня. Получила ведь то, что хотела раньше. Пусть я и хотела этого совершенно другим путём. Я так и не решилась заговорить, хотя и очень хотела спросить его о чём-нибудь, хотя бы о том, что же он слушал в метро. А в идеале — не лгал ли он мне про Лену. Но я прекрасно себя знала: только начну — и обязательно выдам новую глупость. Так что, пожалуй, даже злополучные конфеты дарить не надо было. Горин выделил мне свою спальню и сказал, что сам возьмёт раскладушку и поспит в кабинете. Я, конечно, предложила переночевать на раскладушке самой — мне ведь и вправду было неудобно из-за того, что лучшее он предлагал мне. Но Алексей Романович ответил, что не хочет этого даже слышать, и мне пришлось смириться. Перед сном я всегда листала ленту новостей и проверяла вк. Разумеется, и эта ночь исключением не была. Так что, как только я легла и достала телефон, я увидела новое сообщение от Ларисы. Неужели она решила помириться? О, как же это мило с её стороны! Я ведь пока не знала, как подойти к ней и извиниться, поэтому была бы очень рада, если бы она сделала это первой. Но нет. Вместо этого она прислала фотографию. Достаточно размытую и не слишком чёткую, но это не мешало разглядеть на ней всё, что было нужно. А именно — наши с Алексеем Романовичем фигуры, идущие к нему. Снимала она, скорее всего, через окно, но спутать с кем-то другим было невозможно. Чёрт! И почему же я не попросила своего учителя обойти окна квартиры Воронцовой? Я бросила телефон на кровать Горина и решила прогуляться до кухни, чтобы налить себе чаю. Всё ведь равно не засну теперь — я едва сдерживала слёзы. Эта ссора с Ларисой — она просто невыносима. Две лучшие подруги не поделили парня, который, между прочим, не воспринимает их обеих всерьёз. И который вполне возможно всё ещё женат! Ведь что он сегодня делал? Гулял с Леной и отвозил её домой, хотя она вообще должна быть где-то в командировке ещё полторы недели. Замечательный расклад! — Что вы ищете, Неверина? — услышала я голос Горина, как раз когда открывала кучу разных ящиков в поисках мятного чая. Или хотя бы какого-нибудь. — Мятный чай, — честно ответила я. — Что вы здесь делаете? — Тоже не могу уснуть без чашки чая на ночь. Хотя… вы, кажется, не из-за этого за ним пришли. Что случилось? — он усадил меня и поставил чайник. — Я не хочу об этом говорить, Алексей Романович. Простите… — больше я не могла держать слёзы в себе, и они медленно потекли по моим щекам. — Как скажете, — не стал возражать он. — Ваш чай, — он поставил передо мной чашку ароматного мятного напитка. — Я пойду тогда. Но, если вам понадобится помощь, вы всегда можете меня позвать. — Алексей Романович… останьтесь… пожалуйста, — тихо попросила я. — Простите, просто этот день такой… такой противный. Это должно было быть четырнадцатое февраля, Валентинов день, а получилось всё… вот так. Сначала меня кто-то подставил с валентинкой, — внезапно мне пришла мысль о том, что и здесь может быть виновата Лариса, но я решила не думать об этом. Всё же, она, наверное, не стала бы совсем уж откровенно подставлять меня. — Потом ко мне пришёл Олег и стал говорить про Прохорова, а я… не хочу это слышать… ещё и аллергены принёс вместо подарка. Потом мы поругались с Ларисой. И вот сейчас, сейчас она продолжает, уже в Интернете… понимаете? Просто это один из худших дней в моей жизни, да и ожидала я совсем не вот это вот… Вы только простите, Алексей Романович, я явно не вам должна это говорить… Остановить слёзы я уже и не пыталась и выглядела, должно быть, весьма жалко. Но Горин всё же внимательно меня слушал и изредка понимающе кивал. — Плачьте, Неверина. Всё в порядке. Вам просто нужно выплакаться, — мягко сказал он, когда я закончила. — Все мы порой сталкиваемся с разрушенными ожиданиями, это неизбежно. И всё же… расскажете, почему вы поссорились с Ларисой? — Не поделили одного человека. По сути, она меня предавала. А я — её. Но я в меньшей степени. Хотя… какие тут могут быть степени? Мы обе виноваты… — Не верю, что вы можете предать друг друга. Может, я и не столь давно с вами знаком, но прекрасно видел, как вы относитесь друг к другу. — Нет, тут всё было именно так… — вздохнула я. — Алексей Романович, вы извините, но… позволите? — боже, чем я только думала? Я не сказала, на что именно просила разрешение, но уже через пару секунд он наверняка понял, о чём шла речь. Я подошла к Горину и обняла его. Обняла, уткнулась лицом в его тело и посильнее прижала его к себе. Первые пару секунд он, казалось, был обескуражен, но после его тёплая ладонь легла на мою спину, чуть повыше талии, и он мягким, бархатным голосом произнёс: — Всё хорошо… Он крепко, но в то же время нежно держал меня, позволяя выплакаться на его груди. На некоторое время я даже забыла про то, что он — мой учитель. Если бы папа хоть когда-нибудь так меня поддерживал, как это делал сейчас Горин! Алексей Романович мягко провёл второй рукой по моим волосам, после чего моё сердце начало биться быстрее. Я продолжала лить слёзы, но постепенно успокаивалась. Да и как можно плакать, когда меня так мило обнимает Горин? — Спасибо вам, — улыбнулась я. Не знаю, как долго я обнимала его, но это ведь подействовало. — Теперь, вероятно, я должен извиняться, — пожал плечами он. — Я надеюсь, вы ничего не поняли неправильно. Я вовсе не хотел показаться навязчивым. — Что вы, Алексей Романович! Вы… вы так мне помогли. Я, пожалуй, пойду. — Спокойной ночи, Александра. — И вам спокойной ночи, Алексей Романович. Я ещё долго не могла заснуть, но думала уже вовсе не о том, какая я бедная-несчастная. Я вновь и вновь вспоминала каждую секунду наших таких внезапных объятий. Интересно, мне показалось, или Горину они тоже понравились? Хотя… боги, о чём я только думаю! Показалось, конечно же! Он ведь — мой учитель. И он слишком правильный для того, чтобы даже помыслить о возможности наших отношений. Наверняка он просто был растерян и пытался как-нибудь успокоить меня. Я вернулась на кухню и положила на его стол ту самую коробку конфет, которая, по сути, и привела меня сюда. «Алексей Романович, с Валентиновым днём Вас! И спасибо за всё!» — вывела я записку и положила её рядом. Утром он наверняка её обнаружит. Может, это хотя бы немного его порадует? Хотя… о чём это я? Вновь о том, что мои чувства могут иметь ответ? Вновь об этой глупости? По меньшей мере, испорченный Валентинов день под конец засиял новыми красками. Ну и что, что это было уже пятнадцатое февраля? Какая разница? О большем я ведь и мечтать не могла! А ещё я не могла не отметить то, что вместо привычного обращения «Неверина» Горин назвал меня Александрой. Кажется, впервые. Может, всё-таки не случайно?