Автократ Тиранович

— Эй, Неверина, спишь? — в дверях показалась физиономия Критского в одной пижаме. — Нет, — пожала я плечами. — Всего лишь три ночи, кто в такое время спит-то? Я лежала с телефоном на кровати Алексея Романовича, даже не думая засыпать. Да и заснёшь ли после такой ссоры с лучшей подругой? Тем более, что, как бы я её ни винила, виноваты-то, как всегда, обе. И я это тоже не могла не понимать. Но вот визит Димы меня удивил: мы вообще с ним редко общались, но раньше всегда делали это через Интернет, даже если сидели в одной комнате. Сейчас же он не поленился вылезти из-под тёплого одеяла и навестить меня? Странно, весьма… — Вот ты-то как раз и не спишь довольно часто, — отозвался он, вошёл в комнату и сел на краешек кровати. — Знаешь, Неверина… можешь мне кое в чём помочь? — Ну и? — Серёже нравится Лариса. — Андрееву, что ли?! — удивилась я. — Я бы скорее подумала, что он в своего Комиссарова влюблён: только с ним и тусуется! — Да не Андрееву, я вообще такого не знаю. Нашему, Соколову. А, да, точно: Дима же из десятого! И моих одноклассников вряд ли хорошо знает: как-никак, он ведь только полтора месяца в нашей школе учится. А вот свой класс должен был уже запомнить… Зато я знала и Соколова Серёжу — тот ещё типчик: противный, хамоватый. А девушек у него было, кажется, ещё больше, чем у Критского! Когда-то даже говорили о том, что он хотел на спор переспать со всеми девушками из десятого класса. Уж не знаю, чем это дело закончилось, но после этих слухов я окончательно перестала его уважать. — Ему все нравятся. — Ты не поняла, Неверина. Все ему не нравятся, это так, поиграться. А Лариса… понимаешь, Неверина, влюбился парень. — А ты здесь при чём? — Так я ведь его лучший друг! — А, ну, рыбак рыбака… — фыркнула я. — Неверина, я серьёзно. Ты знаешь Воронцову лучше всех. Просто скажи мне, что ей подарить — я передам Серёге. — Лучше деньгами пусть отдаст. Или с ней сходит в книжный и там оплатит. Я в её увлечениях пытаюсь, конечно, разбираться, но пока что не особо выходит. Вроде бы, в последний раз она интересовалась философией нового времени, но чёрт знает, что она ещё решила изучать. — Спасибо. Я буду обращаться к тебе, если Серёга попросит. Я хотела сказать «нет», но промолчала. В конце концов, я ведь злилась на Ларису именно из-за того, что она точно так же помогала Прохорову вновь завоевать меня. И, конечно, не имела морального права поступать так, как она. Но такая месть казалась настолько сладкой, что я не могла себе в этом отказать. Каково будет моей умной и образованной Ларисе с этим тупым бабником Соколовым? Я, конечно, не верила, что речь шла о серьёзных чувствах, но, в любом случае, пусть она с ним помучается. Она это ведь заслужила, разве нет? Той ночью я так и не заснула, но, по меньшей мере, уже вскоре смогла заставить себя не думать о том, что такое хорошо и что такое плохо. Да и зачем сожалеть об уже принятом решении? Всё ведь понятно: я злюсь на Ларису, а она — на меня. В этом же измерении существуют Прохоров и Соколов, пытающиеся подкатывать ко мне или к ней. А ещё есть Фокин, единственный человек, которого в этой истории жалко. Ну и ничего: Ларисе скоро станет скучно с Серёжей — и она вернётся к Жене. И, может, даже будет его больше ценить. И перестанет думать обо всяких глупостях вроде Алексея Романовича. А о нём думать буду я. Вот и всё. Наутро Алексей Романович отпаивал меня кофе: мне как раз именно тогда начало жутко хотеться спать. Конечно, я не осмелилась бы попросить у него оставить меня у него дома вместо уроков, да он и не разрешил бы. И всё же, я пила уже третью чашку крепкого кофе — и никак не приходила в себя. Я лишь думала о том, что Горин вёл себя слишком отстранённо: вроде бы, подливал мне этого вкусного горячего напитка, но… словно делал это лишь потому, что так надо. Это сложно объяснить, но вчера он казался мне настоящим, а теперь — что-то словно мешало ему быть тем прекрасным Алексеем Романовичем, который мне так понравился. — Алексей Романович, с вами всё в порядке? — нерешительно спросила я. — Да, Неверина, — сухо отозвался он. — Просто немного не выспался. — Вы вроде не так поздно легли… — Думал долго. И переписывался. — С друзьями? — спросила я, надеясь услышать всё, что угодно, кроме того, что он писал его Лене. — С отцом. Больше я не пыталась о чём-то его спрашивать. Впрочем, решила, что они, видимо, поссорились с Гориным Романом. Или он о Владимире Критском? Нет, наверное, надо всё же разругаться с родным отцом, чтобы быть таким отстранённым. Хотя… это же Горин, у него такое леденящее душу спокойствие и строгость — в крови. Может, между ними и вовсе ничего не произошло, а Алексей Романович просто встал не с той ноги? — Пора идти, Неверина. Я довезу вас до школы. — А Дима? — удивилась я, так и не заметив Критского за завтраком. — Не хочет. — И это так у вас работает?! Не хочет — и вы даже ничего ему не говорите? — от дисциплинированного Горина я такой мягкости уж точно не ожидала. — А у вас разве нет? — пожал он плечами. — С отцом — нет. Мама всегда может понять, но от папы всё равно скрыть прогулы практически невозможно. — А у нас работает. Иногда. Так что, Неверина, идёмте, или вы вновь будете опаздывать? У меня-то первого урока нет. — Идёмте, — кивнула я. Мне казалось, что я долго гипнотизировала Горина взглядом в лифте: мы стояли друг напротив друга, и я пыталась разглядеть в его таких глубоких глазах хотя бы что-нибудь из того, что он чувствует, о чём думает. Нет, он вовсе не похож на того строгого сухаря, которым пытается быть. Но кто же он на самом деле, почему его холодное лицо не выражает ни единой эмоции, точно он насмехается над моими неумелыми попытками заглянуть в его душу? — Ну почему вы такой?! — прошептала я — и только потом поняла, что эта, последняя, мысль была произнесена вслух. — Что? Какой? — переспросил он. — Извините, я не хотела это говорить, — покраснела я. Двери лифта открылись, но Горин, казалось, не собирался из него выходить. Он лишь сделал шаг в мою сторону, заставляя меня прижаться к стене и — сам принялся гипнотизировать меня взглядом. От этого моё дыхание стало чаще: воздуха в небольшом лифте мне теперь не хватало, чтобы дышать нормально. Или Горин подавлял во мне даже естественные процессы. — Ка-кой? — повторил он. — Эммм… — разумеется, я не могла адекватно сформулировать собственную практически безобидную мысль. — Рассказывайте же, Неверина. Вы ведь не у доски, чтобы так долго думать, не так ли? — Загадочный. И непонятный. И странный. И… такой. Последнее определение — «такой» — как ни странно, описывало Алексея Романовича лучше всего, но я, как бы ни силилась, не могла объяснить, что оно означает. — И вас это раздражает? — Нет. Я никогда раньше не встречала… такого человека. Ну, как вы. — Значит, вам это нравится? — Да! — выпалила я, не способная противостоять то ли природному обаянию моего учителя, то ли — и вовсе лёгкому гипнозу. Вряд ли гипноз, конечно: Горин ведь — юрист, а не психолог, но в тот момент я не могла исключать этот вариант. Более того, что-то мне стукнуло в голову, и я продолжила: — Мне нравится то, какой вы. Только не как на уроках с нами — а в жизни. А вот эта чопорность и официальность вам вообще не идёт. Поняв, что я в очередной раз сболтнула то, что говорить не следовало, я вновь посмотрела на Горина с легко читаемым испугом во взгляде, а моё лицо побледнело. Да уж, одноклассники бы явно не поверили, что я говорила с Гориным на эту тему. Но ведь… он ведь был в эти моменты весьма адекватным! И, возможно, даже искренним! А вспомнить наш ночной разговор!.. Пожалуй, Горина и бояться-то не надо, когда мы не на уроках. — Вы опаздываете, Неверина. Идёмте. Алексей Романович вновь нажал на кнопку первого этажа, и давно захлопнувшиеся дверцы лифта открылись вновь. Я даже не сразу поняла, что происходило: так резко он сменил и тему, и обстановку. Я ждала ответа на те слова, что волновали меня более всего: на слова о том, что он нравится мне, а Горин… да как он только может говорить об опозданиях в такой миг?! Он вышел из лифта, а я не шевелилась, точно приросла к тому месту, где стояла. Впрочем, это было почти правдой: мне настолько расхотелось что-то делать, куда-то идти, кого-то слушать, что моё тело предпочитало не реагировать на вполне себе логичный призыв Алексея Романовича не опаздывать. Горин что-то говорил, наверное, о том, что я всё же должна пойти в школу, но мой мозг отказывался воспринимать и его слова. Да и зачем? Самых главных слов он ведь не сказал! Конечно, про то, что между нами что-то возможно, про то, что вчерашней ночью какая-то искра между нами вспыхнула, — это всё мои вымыслы. Но… неужели он не мог сказать хотя бы что-нибудь? Хотя бы такое больное «нет» — это и то было бы лучше! Если бы он жёстко пресёк сейчас все мои фантазии, я бы, может, и расплакалась, но перестала бы тешить себя различными иллюзиями. И такой отказ принять было бы проще, чем эту жестокую неопределённость. Но выйти из злосчастного лифта было надо. Я молча, не обращая внимания ни на что, наконец, шагнула к Алексею Романовичу и под его слова о каких-то истериках вышла из подъезда. Машина моего учителя была припаркована прямо напротив двери, и я обречённо шла за ним, когда поняла: школьный день сегодня я не выдержу. Равно как и общество Горина. Да и остальных, то есть, Воронцову и Прохорова, видеть тоже не особо хотелось. Всё-таки я решилась. Когда мы подошли к его машине, и он принялся устраиваться на водительском сиденье, я оглянулась и — вместо того, чтобы садиться рядом с ним — побежала куда-то во двор. Казалось, что я прекрасно знала этот район: как-никак, мы всё детство здесь гуляли с Ларисой, однако теперь я не узнавала привычных домов и дворов. Я просто бежала, доверяясь лишь собственной интуиции, даже не оглядываясь, чтобы проверить, не преследовал ли меня Горин. Остановилась я лишь после того, как чудом избежала очередного попадания под машину, что неожиданно выскочила из-за поворота. Тем более, что к тому моменту моё дыхание стало достаточно тяжёлым, а я поняла, что устала от длительного бега после бессонной ночи. Пытаясь отдышаться, я села на скамейку на какой-то детской площадке — и попыталась разобраться в том, что я наделала и где оказалась. На второй вопрос ответить было довольно просто: я пробежала несколько кварталов и теперь находилась во дворах однотипных построек, которыми была заполнена родная Профсоюзная улица. Бежала я, очевидно, в направлении от моего дома — и теперь находилась где-то между станциями «Профсоюзная» и «Академическая». Что же, теперь предстояло ответить на более трудный вопрос: что делать дальше? Очевидно, что родители уже знают, что на первый урок я не пришла: отец настроил какое-то дурацкое приложение, которое присылает уведомления о каждой поставленной энке. Удивительно, что мой телефон до сих пор не разрывался от его звонков. Значит, наверное, мама взяла удар на себя. Она ведь должна понимать, что вечер Валентинова дня мог и плавно перейти в утро! Зато действия Алексея Романовича могут оказаться совершенно непредсказуемыми. После вчерашнего, мне казалось, он мог как позвонить отцу и честно обо всём рассказать, так и попросить Екатерину Егоровну не ставить мне пресловутую энку. После долгих размышлений я решила всё же спуститься в подземку и поехать на работу к маме. С отцом можно решать проблемы по мере их поступления — а пока что он не звонил. Да и мама наверняка может подсказать, какую стратегию поведения выбрать. Так что я, ещё раз оглянувшись по сторонам, дабы понять, к какой станции ближе тащиться, направилась к «Академической». На автобусе, ибо моё тело окончательно требовало сна и отказывалось даже думать о новой физической активности. А уже через какие-то сорок минут я пила кофе в мамином кабинете. Работала она психологом в частной клинике, принадлежавшей её лучшей подруге, так что проблем с проходом к ней у меня не возникло. Более того, я даже встретила Алёну — ту самую подругу — и она пообещала ближайшие пару часов не загружать маму работой, ведь счастье собственной семьи — это главное в работе психолога. Мама не стала спрашивать о том, почему я не в школе. Уже хорошо, ибо, признаться, я всё-таки волновалась. Вчера она, конечно, была самым понимающим человеком на свете, но ведь порой она вместе с папой ругала меня и придиралась к глупым мелочам. — Как всё прошло, Шура? — только лишь спросила она. — Знаю, что до Митино ты не доехала, а вот остальное… — Вчера всё было неплохо. А вот сегодня… — вздохнула я. — Просто нужно признать, что Алексей Романович не для меня. — С каких это пор ты его по имени-отчеству называешь? — усмехнулась мама. — Ну, могу и просто «Алексей» говорить. Просто он старше меня… — я не хотела говорить всю правду, но пытливый мамин взгляд ясно давал понять, что так просто она от меня отставать не собиралась. — Он мой классный руководитель, — выдохнула я. Повисла неловкая пауза. Мама долго молча буравила меня взглядом, а потом — достала из шкафа термос и быстро отпила из него. Я прекрасно знала, что мама всегда наливала в него вино и брала на работу, однако обычно и возвращала его домой полным. — Да, мам, я влюбилась в своего учителя! — наконец, не выдержала я. — Что, такая у тебя плохая дочь?! — Да нет… — покачала она головой. В тот же миг у неё зазвонил телефон — и она, посмотрев на экран, вышла из кабинета. — Прости, мне нужно ответить. Это папа, Шур, — лишь бросила она. Чёрт! Папа обычно не беспокоил маму в рабочее время. Должно быть, всё же прознал про то, что я не в школе. А если мама на эмоциях ему ещё и про Алексея Романовича расскажет… чёрт-чёрт-чёрт! Нужно было срочно придумать, что отвечать отцу, когда он позвонит мне. Для начала я просто выключила телефон — потом можно будет соврать, что он разрядился. Однако этот разговор можно было только отсрочить, но никак не избежать его. Вернулась она минут через десять — и молча протянула мне телефон, на котором — в чате с папой — была открыта фотография. Та самая, на которой я была запечатлена в компании Алексея Романовича. Та, которую ночью мне отправляла Лариса. Я про себя выругалась и посмотрела на маму. — Да, мама, это и есть Алексей Романович, — вынуждена была признать я. — Что сказал папа? — Что сегодня с утра ему с левого адреса была отправлена эта фотка. — Лариса! Убью! — рявкнула я. Да уж, создать новую электронную почту — дело пяти минут. До этого она додумалась. Да, конечно, это она — больше никто и не видел снимок. — Значит, такая у неё изощрённая месть. Мама вновь долго молчала, а потом спросила то, что я ожидала услышать меньше всего: — Постой, Шур, это случаем не Алёша Критский? — Нет… то есть, да. Я имею в виду, что он Горин, а не Критский, но это не суть важно. Его второй отец — Владимир Критский. Постой, а ты откуда его знаешь? — Да так… Алёшу — скорее не знаю, а просто видела пару раз. Знаю Владимира Дмитриевича. Значит, Владимир Дмитриевич… про себя я отметила, что это у Гориных-Критских, вероятно, семейная традиция — называть сыновей в честь их дедов. Димка — сын Владимира Критского, ну, а Володя — дитя Алексея Романовича. Интересно только, почему Володя, а не Роман — ведь, как я поняла, родной отец моего учителя — всё-таки Горин. Впрочем, конечно, я вновь думала вовсе не о том, о чём должна была. — И откуда знаешь? — Он был моим преподавателем в институте. Читал, как сейчас помню, психогенетику. Неплохо читал, но на экзамене был весьма требовательным. Ну, а Алёша — его сынишка, виделись несколько раз, когда я вместе с Алёнкой к нему приезжала. — Ты была у них дома? — Ну да, за Алёной приезжала. Или вместе с ней. — И что он, всех студенток к себе домой приглашал? — Только Алёнку. И ещё парочку красивых девушек. А, ну и как там мать твоего Алексея Романовича зовут? Вот её тоже. — То есть? — Человеком он был таким, любил романы крутить со своими студентками, — пояснила мама. — Одна из них и стала его женой. Но и с Алёной там был довольно страстный и длительный роман… — Не поняла… отец Алексея Романовича, то есть тот отец, который Критский, был преподавателем и влюблялся в студенток? Это у них семейное?! Мама тихо рассмеялась. — Можно было бы так сказать, но мне что-то подсказывает, что это ты в Алёшу влюбилась, а не наоборот. — А, ну да. Совсем забыла! — буркнула я. — Даже помечтать нельзя. О, между прочим, знаешь, что он мне сказал сегодня утром? Что переписывался с отцом! Если он о Критском, то, может, он совета спрашивал… — принялась я за фантазии. — Ну, мечтай-мечтай, не вредно! — пожала плечами мама. — Ну и пойду мечтать! Я сказала это безо всякой грубости в голосе, ибо вовсе не хотела ссориться с мамой. И она прекрасно это поняла, а потому — лишь махнула мне рукой в сторону двери. О, она знала, что мне предстоит трудный диалог с папой, который не признаёт в качестве моего парня никого, кроме Прохорова. Так что решила не приставать ещё и ко мне с нравоучениями — и за это ей огромное спасибо. Впрочем, я пошла не мечтать. Выйдя в коридор, я повернула за угол и постучала в соседнюю дверь, на которой красовалась табличка «Молотова А.К». Вскоре приятный женский голос позволил мне войти, и я оказалась в кабинете Алёны, той самой, что и являлась и маминой лучшей подругой, и её директором, и женщиной, встречавшейся с отцом Алексея Романовича. Стоит ли говорить, что теперь меня в Алёне интересовали не шоколадки, которые она дарила мне всё детство тайком от мамы, а то, что она могла рассказать? — О, девочка моя, Кате что-то нужно? — очевидно, увидеть меня она не ожидала. — Нет-нет, Алёна Константиновна, я именно к вам. Уделите мне полчасика? Или у вас клиенты, я могу тогда подойти попозже. Но мне очень надо с вами поговорить. — Да нет уж, садись сейчас, Саш. Ну-с, давай поговорим. Только сперва объясни мне, с каких это пор мы с тобой на «вы», и ты зовёшь меня по имени-отчеству? — Прости. Просто знаешь, когда я к папе на работу приезжаю, он требует, чтобы я звала его именно Анатолием Михайловичем. А тут ты типа директор — вот я и подумала. Впрочем, я реально хочу спать и не очень понимаю, что говорю. Алёна тихо рассмеялась. Её смех, на удивление, и моё обречённое настроение смог немного поднять. В этом плане она вообще была удивительным человеком: постоянно излучала счастье, которым могла заразить окружающим. Да и выглядела она в худшем случае на тридцать — но никак не на свои сорок два. Как ей оставалось сохранять свою внешнюю и внутреннюю молодость — непонятно, но я никогда не считала её старшей, когда говорила с ней. Даже будучи совсем ребёнком, когда приходила Алёна, я думала, что это ко мне, а не к маме пришла подруга. — Диван — там, — махнула она рукой. — Подушки, конечно, декоративные, но можно и для сна использовать. Ко мне запись только через час сорок пять — до этого можешь подремать. Хочешь, включу какую-нибудь релаксирующую музыку?.. — Алён, спасибо тебе огромное, но я не об этом. Можно… о личном? — Катя говорила мне, что у тебя какие-то проблемы с личной жизнью, но подробности не раскрывала. Знаешь, дитя моё, я понимаю, что ты не хочешь говорить маме, но порой она может дать лучший совет, чем я. Впрочем, если хочешь знать моё профессиональное мнение, — выкладывай. А я торжественно клянусь, что не расскажу ни Кате, ни, тем более, Толе. Договорились? — Спасибо, но ты вновь не угадала. Я хочу поговорить о… твоей личной жизни. То есть, о том, что было раньше. — Ну и? — она впервые за наш разговор немного нахмурилась, но даже это выражение лица надолго не задержалось. А, между прочим, могло бы: я выбрала совершенно неправильные слова. Ведь Алёне уже сорок два, а она до сих пор не замужем. Мама говорила, что в молодости у неё была сильная влюблённость, но потом этот роман закончился неудачно, а после этого она так и не завела себе мужа или даже парня. Впрочем, раньше я и помыслить не могла, что роман этот — с отцом Алексея Романовича! — Ты только скажи, если тебе неприятно. Правда, прости, я не хочу тебя обидеть. Я сегодня просто ужасающе бестактна! — Нет-нет, Саш. Задавай свои вопросы! — подбодрила меня мамина подруга, доставая из шкафа коробку наших с мамой любимых конфет. — В общем, я хочу поговорить о Критском Владимире Дмитриевиче. Мама сказала, что вы встречались. — Не знаю, зачем тебе это, но — да. Влад преподавал у нас одно время. Читал курс психогенетики. Он аспирантом тогда был, довольно молодым — кажется, ему было двадцать девять. Мне — восемнадцать. Честно говоря, к учёбе я особо серьёзно не относилась, и его предмет исключением не был. У твоей мамы, между прочим, списывала всё. А Влад оказался самым требовательным, он-то и заставил меня тогда взяться за ум. Сперва я просто увлеклась психогенетикой, а потом он открыл факультатив для желающих изучить его предмет подробнее. Я записалась, ещё и Катю с собой потащила. И — чем дальше — тем сильнее понимала, что влюбляюсь не в сам предмет, а в его преподавателя. Я задавала ему самые глупые вопросы только чтобы услышать его голос, следила за ним, вскоре узнала, где он живёт, караулила его у подъезда и сразу после того, как он выходил, пряталась, чтобы он не заметил меня. Катя всегда смеялась и говорила, что ничего дельного из моей влюблённости не выйдет. Ну, ей хорошо было говорить: у неё же был Толя. А потом настал день экзамена. И сегодня помню мой двадцать восьмой билет. Мне казалось, что я выучила их все, но, как оказалось, один каким-то образом пропустила. Я хотела поразить Влада своими знаниями, а поразила — наверное, всё-таки заслуженным неудом. Единственный билет, чёрт его! Хотя… именно после того, как я с треском провалилась, он предложил мне позаниматься у него индивидуально. Я приходила к нему домой — и он читал мне лекции о том, что я прекрасно уже знала. А потом — мы пили чай и долго-долго говорили обо всём на свете. Потом — перешли на то, что покрепче чая. Потом — перестали заниматься. Это было уже не важно. И без психогенетики мы всегда находили темы для разговора. Потом — он впервые подарил мне цветы, потом… ах! это был лучший год моей жизни… — А потом? — спросила я, поскольку Алёна почему-то резко замолчала. — А потом — рано тебе ещё знать, — рассмеялась она. — Ну Алё-ёна! — возмутилась я. С ней это всегда работало. — Ладно, в общем, дело почти дошло до свадьбы, но… вот ты, может, знаешь, как это бывает — когда встречаются… как бы сказать?.. неродственные души. В какой-то момент мы просто поняли, что мы — не те, кто нужны друг другу. — И из-за чего вы так поссорились, что расстались? — Нет, Саш, мы не ссорились. Всё было куда проще и куда сложнее одновременно. Мы начали отдаляться друг от друга, меньше общаться. А потом, когда он честно сказал, что полюбил другую, мне даже больно не было. Напротив, я была рада, потому что он нашёл ту, которую искал. Это странно объяснять, особенно тебе в твоём возрасте, Саша, понимаешь? — Удивительно… — только и смогла сказать я. Мы ведь с Алексеем Романовичем никогда не встречались и не были парой, но мне, несмотря на это, было больно видеть его с Леной и с сыном. А тут — Алёна ведь провела с ним целый год… — А ещё через год у них появился Дима, — улыбнулась мамина подруга. — Вот и вся история. Некоторое время я лишь поигрывала фантиком от конфеты, не зная, чем себя занять, ибо не могла ничего ответить. Да, я узнала о семье Алексея Романовича чуть больше — но я думала, что это сразу даст мне какую-то разгадку, ответ на вопрос о том, что делать дальше. Увы, никаких таких мыслей теперь у меня не возникло. Или… возникло? — А сейчас вы с ним общаетесь? — вдруг спросила я, ещё не до конца понимая, что буду делать дальше. — В последнее время мало. То есть, мы друзья и всё такое, но… кажется, последний раз мы поздравили друг друга с Новым годом, спросили, как дела, — и всё. — Алён, а у тебя же есть его номер телефона? — Ну да. А зачем тебе? — Надо. Очень-очень надо, пожалуйста! Обещаю не делать глупостей! Алёна пожала плечами и написала ряд цифр на листочке, после чего протянула его мне. Я постаралась запомнить номер Владимира Дмитриевича на всякий случай и положила драгоценные цифры в карман джинсов. Если история о влюблённости Алёны была лишь историей, то с телефоном уже можно было что-нибудь сделать. Я поблагодарила её и выскочила из её кабинета. Что делать дальше — я не знала, но вечно здесь оставаться было нельзя. Может, в самом деле к бабушке поехать? Переждать папин гнев по поводу того, что он получает фотографии меня с незнакомым мужчиной? Чёрт! Только теперь я поняла, что Алексей Романович — мужчина не незнакомый. Он ведь вызывал отца в школу в первый учебный день этого года! А что, если папа узнал его? У него ведь всегда была неплохая память на лица. Конечно, то, что он не рассказал об этом маме, — наталкивало на мысль о том, что Горина он не узнал — и всё же, в этом уверенной быть нельзя. А если он спросит меня, что я делала в обществе моего учителя поздно ночью… да, в этом случае скандала не избежать! Решив не откладывать объяснения с отцом — теперь-то я поняла, что всё равно перед смертью не надышишься — я включила телефон и принялась ждать его звонка. Однако, как только экран загрузился, вместо всех пропущенных, которые, как я думала, должны были уже отобразиться, я увидела лишь уведомление о новом сообщении на электронную почту. Пожав плечами, я хотела равнодушно стереть его, но увидела отправителя: Горин А.Р. Разумеется, письмо от него не прочитать я не могла. «Добрый день, Неверина. Звонил Ваш отец. Спрашивал о какой-то фотографии — о какой, я так и не понял; возможно, потом Вы мне её покажете? Судя по его описанию, на ней запечатлены мы с Вами на пути к моему дому. Мне пришлось сказать ему, что Вы приходили ко мне переписать работу по II мировой войне, после чего я проводил Вас до метро, потому что было уже поздно. Подойдите ко мне после уроков для обсуждения возможности настоящего переписывания данной работы. Кроме того, в случае Вашего отсутствия на пятом уроке я буду вынужден поставить Вам неудовлетворительную оценку по обществознанию, поскольку я уверен в том, что причина Вашего отсутствия неуважительна. С уважением, Горин А.Р.» Да уж… Горин был в своём репертуаре! Я тихо выругалась о том, что нельзя же так ревностно заставлять меня учиться. Я вообще не собиралась в школу идти и — уж тем более — на его урок, однако, судя по всему, выбора у меня не оставалось. За очередную пару по обществознанию разговор с отцом также будет весьма серьёзным и печальным. Зато он решил проблему с папой! И это, конечно, не могло не радовать: я бы, наверное, и не додумалась до этого. Да и не стала бы рисковать, поскольку решила бы, что Алексей Романович не станет поддерживать мою легенду. Хотя… чем больше я об этом думала, тем больше понимала, что ему и самому невыгодно, чтобы отец думал о том, что между нами что-то было. Интересно, есть такая статья в Уголовном кодексе? Впрочем, это он юрист — и он, вероятно, знает, если таковая существует. В любом случае, за скандал по поводу отношений с одиннадцатиклассницей его могли бы уволить. Так что в нашем случае для обеих сторон это, очевидно, ложь во благо. Я лениво направилась к метро. Часы говорили, что до начала пятого урока у меня было ещё, по меньшей мере, два часа — а к другим учителям на занятия идти я точно не собиралась. В конце концов, открыв электронный журнал, я убедилась, что энки по уже прошедшим предметам у меня не стояли — Горин, очевидно, договорился. Эх, был бы он ещё и менее принципиальным в отношении своего любимого обществознания! Впрочем, мысли мои быстро сбились с Горина на Владимира Критского, о котором говорила Алёна. Нужно было связаться с ним, но сперва — замести следы, а потому я зашла в торговый центр у метро и приобрела новую SIM-карту: благо, мой телефон был рассчитан на две. Оставив триста рублей в том магазине, я вышла на свежий воздух, нашла скамейку, села на неё и подумала, что делать дальше. Решив в конце концов импровизировать, я открыла вотсап, нашла там Владимира и написала: «Привет, Влад». «Здравствуйте. А кто это?» — ответ не заставил себя ждать и пришёл практически мгновенно. Про себя я отметила, что, наверное, он, как и Алексей Романович, слишком по-ледяному вежлив. Написали ведь ему на «ты» — смысл отвечать «здравствуйте»? Впрочем, люди вроде Горина никогда не поймут причину такого моего возмущения. «Алёна. Я сменила номер», — решилась ответить я, надеясь, что нигде не выдам себя. В конце концов, если они последний раз переписывались полтора месяца назад, вряд ли ему приспичит написать Алёне на её настоящий номер именно сейчас. «Запомню. Что-то случилось?» «Хотела поздравить тебя с прошедшим Валентиновым днём». «Спасибо. Взаимно поздравлять не стану. Или, наконец, появился повод?» «Нет, я всё ещё одна». «Жаль». «Влад, нужна твоя помощь», — наконец, перешла к сути проблемы я. «В чём?» «Нужно всего лишь ответить на несколько вопросов. Можешь рассказать об отношениях Лёши с Леной? Они ведь разведены?» «Не понял. Зачем тебе это?» — чёрт! Я буркнула что-то нецензурное о том, что всё-таки всё пошло наперекосяк, но, вспомнив, что Алёна — психолог, решила объяснить эти вопросы её профессией. «У меня клиентка одна буквально заболела твоим Лёшей. А я очень хочу ей помочь. Вот мне и надо знать, что у них с Леной творится». «Ясно. И что же за клиентка такая?» «Она — дорогой мне человек, понимаешь?» «Прекрасно понимаю. А имя?» На секунду я задумалась, но ответ пришёл сам собой: «Врачебная тайна». «А про Лёшу с Леной — семейная тайна». «Ладно. Воронцова Лариса Сергеевна», — даже если Владимир и расскажет об этом Алексею Романовичу, пусть это будет своеобразной местью Ларисе. Тем, что она отправила отцу мой снимок с Гориным, она заслужила и не такое. Владимир довольно долго не отвечал, а потом даже на какое-то время исчез из сети. Я испугалась, что он догадался, что я не Алёна, что он больше не ответит, однако минут через пятнадцать я, наконец, увидела долгожданное «Отец Алексея Романовича печатает сообщение». Правда, содержание его меня вовсе не порадовало: «Могу дать Вам лишь один совет, Лариса. Закончите сперва школу. Дождитесь совершеннолетия. Или оглянитесь вокруг: уверен, в Вашем окружении есть много хороших юношей Вашего возраста. До свидания, хорошего дня!» Я долго пустым взглядом перечитывала последние строки. Такой хороший план на моих глазах разрушился окончательно! А заодно он решил и поиздеваться надо мной! Хорошие юноши моего возраста? Это всякие отморозки вроде Прохорова, что ли?! Впрочем, решив, что во всём надо искать какие-то положительные моменты, я отметила, что хотя бы не представилась собственным именем. Это ведь уже неплохо, не так ли? А через полтора часа я всё же пришла в школу и села за свою парту в кабинете обществознания. Алексея Романовича в классе ещё не было, зато и Прохоров, и Лариса явно заметили моё присутствие. Ничего им не сказав, я лишь надела наушники, чтобы было проще не обращать ни на кого внимание. Со звонком я попросила у сидевшей за мной Вики Дементьевой ручку и листок бумаги, ведь у меня с собой в сумке школьных принадлежностей не было никаких. В тот же миг в кабинет вошёл Горин. Он явно заметил меня, кивнул мне и после этого прошёл к учительскому столу. А по пути, увидев у меня Викину ручку и листик, даже тихо произнёс: — Сегодня это не понадобится, Неверина. Я пожала плечами. Значит, лекции сегодня не будет. Как правило, уроки Алексея Романовича делились на три типа: либо он долго диктует нам какой-то материал под запись, либо так же долго и мучительно спрашивает нас по этой теме, либо даёт какую-нибудь самостоятельную работу. Сегодня, очевидно, предстоял опрос, раз письменные принадлежности были не нужны. Замечательно! Стоило ли говорить, что у меня с собой даже учебника не было, чтобы хотя бы попытаться выучить тему, которую я до этого не видела в глаза. Оставалось надеяться на то, что он меня не спросит — иначе пары всё равно не избежать. — Добрый день, — спокойно произнёс мой учитель. — На прошлом занятии мы с вами, как вы должны помнить, закончили блок «право». На следующем уроке планируется большая контрольная работа по всем темам, что мы с вами проходили начиная с января, — в этот миг по классу пронёсся разочарованный вздох, но Горин быстро поднял руку, заставив всех замолчать. На его уроках никогда не было проблем с дисциплиной. — Готовьтесь, — продолжил он. — Сегодня же мы с вами в формате устного опроса повторим наиболее сложные темы, которые встретятся на контрольной. И для начала к доске пойдёт… кто же у нас давно не отвечал? — он уставился в свой ноутбук, где наверняка был открыт наш список. — Воронцова, прошу. — Алексей Романович… — Женя Фокин тут же поднял руку и после кивка учителя продолжил: — Лариса на прошлом уроке домашнее задание отвечала. — Славно. Тогда пойдёт тот, кто отвечал недавно. Воронцова, прошу, — отрезал он. Лариса вышла к доске, а я уставилась в собственный пустой лист, дабы не смотреть на неё. У меня даже в голове заиграла шальная мысль порисовать что-нибудь, пока он мучает Воронцову, но я решила не привлекать к себе внимание. Ведь моя бывшая подруга наверняка ответит быстро и правильно — и, стало быть, — Горин выберет себе следующую жертву. — Давайте быстро пробежимся по всем основным отраслям права. Начнём с конституционного, пожалуй, — спокойно кивнул ей Алексей Романович. — Перечислите конституционные полномочия Президента. Лариса принялась перечислять те, что помнила — и я не могла не признать, что отвечала она, как и обычно, совершенно правильно. Равно как я не сомневалась и в том, что для следующего вопроса Алексей Романович выберет себе новую жертву. Однако, на всеобщее удивление, после того, как Лариса закончила, он лишь покачал головой: — Воронцова, скажите, вы вообще читали четвёртую главу Конституции? — Конечно. — А ответ ваш весьма слабый, к сожалению. Вы многое не назвали. — Алексей Романович, она ведь перечислила всё, что на эту тему было в учебнике! — вновь возмутился Женя. — Вот, можете сами посмотреть. — Фокин, как я помню, я задавал учить Конституцию, а не только вырезки из учебника, в котором далеко не всё, — отрезал Горин. — К сожалению, Воронцова, за такой ответ я могу поставить не больше трёх баллов. — Но… можно другой вопрос? — всё же, осмелилась поспорить с ним Лариса. Я прекрасно понимала, что в этой ситуации правы были они с Женей, но — кажется, впервые, надеялась, что в этой словесной баталии победит Алексей Романович, а не она. — Можно. Расскажите — только подробно и со всеми деталями — о процедуре отрешения Президента от должности. — Этого в учебнике не было точно… — вступился за Ларису Андреев Серёжа. Вероятно, испугался, что и его ответ он будет оценивать так же строго — ибо яростным борцом за справедливость он не был никогда. — Ну, там инициатива Думы, потом Конституционный суд… — принялась лепетать совсем уже бледная Лариса. Да, если бы я не злилась на неё из-за фотографии, мне бы даже стало её жаль. — Боюсь, вы не готовы к уроку. Садитесь, два, — отрезал Алексей Романович. — Так-так, что шумим? Тише. Или вы сейчас хотите работу писать? Молчите? Вот и славно. Комиссаров, прошу вас теперь. Расскажите мне о том, что такое состав преступления. И о его элементах. Вася, на удивление, за не очень уверенный ответ получил твёрдую четвёрку. Да и вопрос у него явно был проще, равно как и у всех остальных, кого он вызывал после Ларисы. По меньшей мере, всё это было прописано в учебнике — и оставалось только выучить. Благо, Алексей Романович всё же не стал мучить меня — за что я была ему весьма благодарна. А сразу же после урока я решила как можно незаметнее ускользнуть из школы, но меня поймал Фокин. — Саш, — начал он, — ты не знаешь, что у Ларисы с историком произошло? — Вообще не в курсе, — честно пожала плечами я. — Мы с ней подошли к нему спросить, за что он так с ней — он ответил, что она знает. Мол, раз у неё есть время писать какие-то глупые сообщения в вотсапе — то предмет она наверняка уже прекрасно выучила. Только вот Лара говорит, что она ничего не писала. Может, ты знаешь? — Не знаю я ничего, — буркнула я и ушла перед тем, как Женя успел спросить что-то ещё. А по пути домой я думала о том, что, в принципе, мою совершенно неожиданную месть можно даже считать неплохой.