Автократ Тиранович

Тем утром я не пошла на завтрак, хотя есть очень хотелось. Наверное, это было иррационально: я ведь понимала, что мне всё равно рано или поздно придётся выйти из номера и встретить Алексея Романовича. Однако в тот момент мне казалось, будто эти злополучные полчаса могли как-то исправить ситуацию — и я осталась в комнате ждать того самого ужасного момента, когда Осипова пройдёт по нашим номерам и велит выходить. А в холле, у ресепшена, нас наверняка будет ждать никогда не опаздывающий историк… Я отыскала серую толстовку с капюшоном и надела её, надеясь, что стану в ней более незаметной — в первую очередь, конечно, для Горина. Я ведь даже примерно не представляла, что смогу сказать ему при встрече, а изнутри меня сжигало чувство стыда. Глас совести всё утро терзал меня лишь одним вопросом: почему я осмелилась на столь решительный шаг, на полное нарушение всех человеческих границ? Но, в то же время, душа возражала ему и говорила, что поцелуй с Алексеем Романовичем был желанием обоюдным. Да и удовольствие от сего действа я получила огромное… и Горин, скорее всего, тоже. Так или иначе, вечно прятаться я не могла: с завтрака вернулась Лариса, захватившая и для меня бутербродик, и объявила, что мы должны с чемоданами выходить из номеров. Конечно, подруге я не рассказала обо всём, что произошло последней ночью, а соврала, что всего лишь гуляла по ночному Петербургу. Лариса, вроде бы, даже поверила. Впрочем, теперь предстоял куда более сложный разговор — с Алексеем Романовичем — и я покорно вышла вслед за Воронцовой. Горина, на всеобщее удивление, не было. Сперва мы все принялись оглядываться по сторонам и задавать друг другу немые вопросы, пока математичка нас пересчитывала. Потом, наконец, Дементьева Вика решила озвучить этот вопрос и, когда мы уже выдвинулись к автобусам, громко произнесла: — Екатерина Егоровна, а где Алексей Романович? — В Москву вас повезу я, — лишь отмахнулась Осипова. — Давайте, ребят, в автобус, а то опоздаем! Мы вновь переглянулись с одноклассниками и покорно принялись рассаживаться по местам, хотя, конечно, всю дорогу до вокзала все обсуждали только Алексея Романовича. Лариса, к примеру, предположила, что Горин, должно быть, задержится в Петербурге по своим делам и приедет за оставшиеся два дня каникул. Впрочем, другие не были столь оптимистичны и заявляли, что историк, скорее всего, уволился. Я же лишь тихо молчала и надеялась на то, что эта дискуссия скоро закончится. Как-никак, я единственная в автобусе знала истинные причины его отсутствия, но рассказать о них никому не могла. Да ведь и я не знала, останется ли он с нами работать. — Что приуныла, Сашка? — спросила меня Лариса, заметившая мою печальную физиономию. — Да так, думаю. Что, если он правда решил уйти от нас? В конце концов, у него ведь семья в Петербурге… — А в Москве — Критский, тот ещё придурок, — пожала плечами Воронцова. — Да и вообще, если он уволился… ты про четырнадцать дней что-нибудь слышала? Так что в понедельник он будет как миленький! — Ага. Или вообще сейчас нас на вокзале встретит, — вставил Женя Фокин. — Может, ему просто к отелю было лень идти — чёрт ведь знает, где он живёт. — Да живёт он недалеко здесь… — зачем-то сказала я. — А ты-то откуда знаешь? — удивился Женя. Впрочем, что он там говорил — меня особо не волновало. Гораздо больше меня беспокоила реакция Ларисы. Но она, к её чести, не стала задавать лишних вопросов. — Долгая история. Расскажу как-нибудь, — лишь пообещала она Фокину. Я уже догадывалась, что на вокзале он ждать нас точно не будет. Тем более, что и Екатерина Егоровна сказала об этом вполне однозначно. Но, тем не менее, надежда умирала последней — и я всё ждала, что он, никогда не опаздывающий, вбежит в поезд за секунду до его отправления. Конечно же, этого не произошло — и, когда сапсан, наконец, тронулся, мне очень хотелось лишь одного: лечь на кровать у себя дома и заплакать. Во всём ведь была виновна лишь я одна! — У него наверняка просто какие-то дела в городе, — всё ещё пыталась успокоить меня Лариса, к которой я пересела — на то самое место, где и должен был ехать Алексей Романович. — В понедельник на работе будет, вот увидишь… — Да не будет он ничего! Ты так ничего и не понимаешь? Да он же боится всего! — не выдержала я. — Что, прости? — Да ничего, забудь. Всё, спать хочу! — буркнула я и отвернулась к окну. В конце концов, я ведь этой ночью почти не спала, размышляя о том, что делать с Алексеем Романовичем дальше. А теперь — мои ночные мысли начали казаться мне невероятно смешными и нелепыми. Если бы я хоть увидела Алексея — наверняка я бы нашла, что ему сказать. Или он сам начал бы разговор. Но он решил не оставить мне и шанса объясниться. Значит, он ведь на самом деле всего боится! Ему ведь тот поцелуй понравился — и, раз теперь он даже не решился на меня посмотреть, значит, просто испугался! Вопрос лишь в том — чего именно: своих чувств или того, что я кому-нибудь об этой ночи расскажу. Во время этих мысленных философствований я всё-таки умудрилась заснуть, хотя и думала, что это невозможно. Разбудила меня Лариса уже на подъезде к вокзалу, за пятнадцать минут до прибытия: за окнами уже мелькали пейзажи то ли ближнего Подмосковья, то ли и вовсе московских окраин. Так или иначе, Осипова уже велела нам готовиться к скорому прибытию. Что же, один плюс в этом прибытии всё-таки был: как-никак, по дому я скучала. На вокзале меня должен был встретить отец — и даже его я была бы рада видеть. Что уж говорить о маме и Славке, которых я обожала! Всё же, я была из тех людей, кто не может долго находиться вдали от дома. Может, и Алексей — из таких? Может, поэтому он и не поехал с нами назад? В голову вновь стали лезть всяческие глупые мысли, и я пыталась их сдерживать лишь предвкушением скорой встречи. Но встреча эта не состоялась. Когда мы вышли из вагона, и все начали озираться по сторонам в поисках родителей, мне долго искать не пришлось. Ко мне практически сразу же подбежал Прохоров и торжественно показал мне сложенный пополам клетчатый листок, а после, не дожидаясь моего ответа, сгрёб меня в свои объятия. Я даже не успела понять, что происходило, а через пару секунд осознала лишь одно: хорошо, что за этой картиной не наблюдал Алексей. — Саша! — наконец, осознав всё происходящее со мной, буркнула я и тут же вырвалась из его рук. — Что ты творишь? — Это — от твоего отца! — торжествующе заметил Прохоров и показал листочек. — Сейчас, секунду… Екатерина Егоровна! — крикнул он, когда математичка проходила мимо нас. — Это отец Саши просил передать вам, что он отпускает её с вокзала одну! — В смысле одну? — не поняла я. — Он же обещал приехать за мной! — Ну, обещал, — махнул рукой Саша. — Я потом попросил его, чтобы он разрешил встретить тебя мне. Ну, мы ведь с тобой давно не виделись, и теперь у нас, наконец, есть время обо всём поговорить… — Знаешь что, Саша! Думаешь, я могу говорить о чём-то с тобой? После того, что ты сделал?! — не выдержав, повысила голос я настолько, что на меня обернулся даже один из проходивших мимо одноклассников. Впрочем, что я ещё должна была ему сказать? Меня трясло от злости на него: я не понимала, как же он посмел говорить со мной и вести себя так, словно ничего и не произошло. Можно подумать, это не он чуть не разрушил нашу дружбу с Ларисой, когда отправил ту злополучную фотографию отцу! Ах да, ещё и чуть не разрушил карьеру Алексея Романовича между делом — если бы Горин не смог вовремя придумать оправдание, наверняка начались бы разборки по поводу того, что он делал со мной вечером у его дома. — А что я сделал, Сань? — Хватит, договорились? — буркнула я. — Я бы и не подумала, что ты такая мразь, если бы не узнала про историю с фотографией. — Так ты об этом? — неожиданно усмехнулся Прохоров. — Да это ведь ерунда! Ну да, отправил — и что, это такая проблема? — Да, проблема! — окончательно взорвалась я. — Большая проблема, Прохоров! Не став слушать его ответ, я направилась к метро, стараясь идти как можно скорее, дабы он не догнал. Хотя с тяжёлым чемоданом слишком быстро бежать было сложно, я изо всех проталкивалась сквозь толпу и не оглядывалась назад. Впрочем, Прохоров, судя по всему, не следовал за мной: я лишь услышала его оклик вслед: «Да что ж ты такая истеричка?!» Что же, может, и истеричка, но я была совершенно уверена в своей правоте. А отвечать Прохорову было вовсе не обязательно. Оказавшись дома, я изо всех сил старалась ничего не высказать отцу по поводу Прохорова. Конечно, я всё ещё злилась, в том числе, и на папу: он ведь обещал, что приедет сам! Но понимала я и то, что он разрешил Саше встретить меня из лучших побуждений: он ведь ничего не знал о том, как я теперь к Прохорову отношусь. Да и не должен был знать: ведь если он узнает про то, из-за чего я на Сашу злюсь, лучше ни мне, ни Алексею Романовичу точно не станет. Последние два дня каникул прошли невероятно скучно. Я даже ни разу не выбралась погулять, хотя Лариса и звала вместе с ней и Женей и в кино сходить, и на коньках покататься. Вместо этого я подолгу сидела в своей комнате, смотрела в потолок и думала о том, что же будет в понедельник. Я понимала, что вряд ли увижу Горина в классе, но в это хотелось верить — вот я и вела постоянные споры с самой собой о том, уволился ли Алексей Романович. И, конечно, из-за этих мыслей становилось ужасно тоскливо, так что ни о каких развлечениях я и думать не могла. Последние ростки увядающей надежды ещё теплились в моей душе до понедельника, хотя я и прекрасно понимала, что ожидать Алексея Романовича было глупо. Но окончательно я поняла, что все надежды тщетны, как только зазвонил звонок: начинался очередной урок истории. Преподаватель ещё даже не вошёл в класс, а я уже понимала, что это будет кто угодно, но только не Горин: Алексей Романович ведь никогда не опаздывал. Действительно, через пару минут в наш класс вошла давно знакомая нам Елена Викторовна. Она вела обществознание в младших классах: когда-то, классе в шестом, она вела и у нас. А потом нас у неё забрала Анна Андреевна, бывшая нашей классной руководительницей и историчкой почти до выпуска. Потом — после того, как она ушла в декрет — появился Алексей Романович. Теперь же круг, очевидно, замкнулся — и к нам вернулась Елена Викторовна. Признаться, появление её вызвало в нашем классе самые разнообразные чувства: мы с Ларисой, к примеру, были разочарованы оттого, что больше не увидим Горина; другие интересующиеся предметом вздыхали о том, что Елена Викторовна своими скучными лекциями была способна подавить даже самую сильную любовь к предмету. Впрочем, были и довольные: может, она никогда не рассказывала интересно, но и спрашивала она нестрого, поэтому шансы исправить семестровую оценку сильно повышались. — Добрый день, — представилась она. — Для тех, кто меня забыл, меня всё ещё зовут Елена Викторовна Захарьина и, по-видимому, курс российской истории, равно как и курс обществознания, вам дочитывать буду я. — Елена Викторовна, а что с Алексеем Романовичем? — спросила я. Конечно, настоящую причину его увольнения наша новая учительница знать не могла (по меньшей мере, я очень на это надеялась), но мне хотелось послушать хотя бы официальную версию. — Заявление написал, по собственному, — дала она крайне малоинформативный ответ. — А классная у нас теперь тоже вы? — задал вопрос кто-то с задней парты. — Получается, что так. Ну, на выпускной, думаю, и Анна Андреевна, и Алексей Романович придут. А пока что я. Ещё вопросы, дорогой одиннадцатый «А»? По-видимому, вопросов больше ни у кого не было. Да у нас и раньше, в шестом классе, не было принято задавать вопросы Елене Викторовне, потому что иногда она начинала занудствовать и отвечать очень долго, задерживая нас после уроков. Мы, тогда ещё совсем дети, прекрасно прочувствовали, что с этой учительницей лучше не связываться. — Молчите… хорошо, одиннадцатый «А». Тогда перейдём к истории. Так, друзья мои, достаём двойные листочки… Весь класс коллективно переглянулся: раньше любви к репрессивным мерам у Елены Викторовны особо не наблюдалось. Обычно она просто рассказывала о чём-то бесконечно скучно, а все остальные в это время занимались своими делами, а потом просто прочитывали соответствующий параграф в учебнике — и все были довольны. Может, конечно, теперь она решила, что мы слишком взрослые для такого режима работы, но никому не верилось, что эта, в принципе, добросердечная женщина даст нам контрольную сразу после каникул. — Достаём-достаём, — повторила она, уловив наши взгляды и вздохи. — Сразу скажу, инициатива не моя, но Алексей Романович очень просил меня провести эту работу именно в вашем классе и именно сегодня. И, скажу честно, спорить с ним было совершенно невозможно, я попыталась. А, чуть не забыла: перед контрольной он просил вам сказать, что это… сейчас, я записала, — Елена Викторовна достала какую-то бумажку и с выражением зачитала: — «мера коллективной ответственности за совершенно недопустимую модель поведения, избранную конкретным индивидуумом в Петербурге». Ещё он говорил, что этот индивидуум всё поймёт. Так что, ребят, спорить с Алексеем Романовичем себе дороже, поэтому записывайте вопросы. Радовало одно: о ком шла речь — поняла только я. А, ещё Лариса бросила на меня вопросительный взгляд — но тут же отвела его: как-никак, о поцелуе я не рассказывала даже лучшей подруге. Но от себя этого было не скрыть — и я словно увидела Алексея Романовича, лично озвучивающего эти слова. Получается, он решил подставить весь класс, чтобы показать мне, что я была неправа. Да уж, всё в его стиле… Только вот… разве он сам был прав? Он ничего мне не сказал по пути к отелю после того поцелуя, а потом и вовсе решил в Москву не возвращаться, чтобы меня не видеть! Разве это — достойные поступки? И как он может после этого наказывать даже не одну меня, а весь наш ни в чём не виновный класс? Но работу, так или иначе, написать пришлось. И радовало лишь одно: Елена Викторовна не замечала списывание так, как это делал Алексей Романович, а потому весь наш класс коллективно списал работу с телефонов. Вероятно, мы даже написали её неплохо — но всё равно весь оставшийся день наш дружный класс коллективно возмущался прощальным подарком от Горина. И пытался выявить того самого индивидуума, из-за которого страдать пришлось всем. Благо, обо мне особенно никто и не думал: в основном все грешили на Устинова Борю, которого Алексей Романович в последний перед отъездом день поймал за покупкой нескольких банок пива. — А ты точно ничего не знаешь о том, из-за кого это произошло? — этот вопрос мне задали лишь раз. Это была даже не Лариса, а Женя. Вряд ли она попросила: в последние дни, когда отношения с Воронцовой у нас наладились, мы вновь могли говорить обо всём на свете. Хотя о поцелуе я ей по понятным причинам рассказывать не стала… — Без понятия, — пожала я тогда плечами. — Версия с Борей, по мне, похожа на правду. Ссориться со всем классом из-за своих чувств к Алексею Романовичу я точно не собиралась. А за Борю — даже не особо обидно: в конце концов, он редко общался с кем-то кроме одного своего друга, а тот и сам понимал, что пиво, которое покупал Боря, было и для него тоже. А потому и не злился. Остальные уроки пролетели практически незаметно. А потом я вернулась домой, как обычно, сделала домашние задания по нескольким предметам и поняла, что у меня ещё оставалось довольно много свободного времени. Алексей Романович всегда задавал нам довольно много; мы всегда на это злились, но уже успели привыкнуть к таким объёмам. Теперь, когда для Елены Викторовны я лишь прочитала пять страниц параграфа в учебнике, мне стало даже скучно. Это образовавшееся свободное время нужно было чем-то заполнить — и сперва я думала порисовать или посмотреть какой-нибудь очередной глупый фильм, но это мне не удалось. Руки машинально потянулись к телефону. Ещё в поезде я решила, что не стану ни писать, ни звонить Алексею Романовичу, если он действительно не объявится. В конце концов, нужно ведь уважать его решение — даже если он решил остаться в Петербурге и прекратить всякое со мной общение. Единственная нить, которая связывала нас в прошедшие несколько дней, — переписка с Лордом. Я думала не писать ему и туда, но он написал сам — и я ответила. Но эта переписка — это всё равно было чем-то другим: я ведь продолжала притворяться, что не знаю его. Этот негласный договор не нарушал и он — а поэтому получалось, что с Алексеем Романовичем мы будто и не общались. Теперь я не выдержала и стала набирать его номер. Я не знала, чего я хотела, но прекрасно понимала, что трубку он, скорее всего, не возьмёт. В поезде я решила, что не буду так унижаться, но теперь… теперь мне нужно было ему позвонить. Я не знала, что я могла сказать, потому что была уверена, что он не ответит. Но — после нескольких гудков — я внезапно услышала такой знакомый бархатный голос: — Добрый вечер, Неверина. У вас что-то случилось? — Алексей Романович?.. — лишь пролепетала я, не веря в то, что слышала именно его. — Да, Неверина, это я. Так у вас что-то случилось? — Нет… то есть да… то есть… Алексей Романович!.. — Что? Неверина, будьте любезны, формулируйте свои мысли быстрее: у меня не слишком много времени… Может, мне только показалось, а может, в голосе его действительно звучало какое-то волнение. Хотя вряд ли… ему-то зачем волноваться? Это я была готова провалиться сквозь землю — только бы прекратить это неловкое молчание. Алексей Романович же, если и мог волноваться, то, вероятно, лишь тому, что в самом деле куда-то опаздывал — а я его задерживала. — Я просто… извиниться хотела, — выпалила я первое, что пришло в голову. — За что? — удивился Горин. — Ну, за тот вечер в Петербурге. А ещё я хочу сказать, что этого больше не повторится, если мы ещё раз увидимся. То есть… повторится, если только вы этого захотите. Я не знаю, что на меня нашло. А ещё… может, вы вернётесь? Я очень по вам скучаю! И мы все вообще тоже. Ну, почти все, — тараторила я, боясь, что он бросит трубку, не захочет меня слушать. Но Алексей Романович, конечно же, слушал — или просто тактично молчал. — По вас, — вдруг сказал он. — Что? — Нужно говорить «по вас скучаю», — господи, до чего же он дотошный! Я не понимала, как посреди этого моего монолога можно было думать именно о литературных нормах, но… ему, наверное, было проще, чем мне. В конце концов, это я пыталась извиняться, а он в основном молчал. — Вы историю и обществознание у нас вели. «По вас» я буду говорить учительнице русского! — заявила я. — Так вы и по ней скучаете? — Алексей Романович, ну не придирайтесь вы уже к словам, пожалуйста! — Хорошо, давайте серьёзно, — строгим, как и обычно, голосом ответил он. — Я ни в коем случае на вас не злюсь, это во-первых. А просить прощения у вас нужно мне, а не вам у меня — это во-вторых. И, наконец, в-третьих, Неверина, я действительно хочу принести вам извинения. В конце концов, вам ведь всего лишь семнадцать лет! Очевидно, что вы ещё не в полной мере можете отдавать отчёт вашим действиям, не всегда осознавать, какие эти действия могут нести последствия. Но вы ещё ребёнок, вам простительно. В отличие от меня, взрослого человека. Неверина, я долго размышлял над тем, что произошло — и действительно очень хочу извиниться. Я не должен был давать вам никаких ложных надежд, не должен был тешить вас иллюзиями. Тем вечером я сразу должен был сказать вам, что любые отношения между нами совершенно невозможны. И, тем более, когда вы попытались поцеловать меня — я сразу должен был показать своё к этому отношение. Так что извините меня, пожалуйста, если сможете. Этот монолог я слушала с открытым ртом. Могла ли я подумать, когда звонила Алексею Романовичу, что разговор наш выйдет именно таким? Да и что мне прикажете на это отвечать? Ведь единственное, что мне не нравилось в его поведении, — это как раз то, что он остался в Петербурге. А он, похоже, только об этом своём поступке и не жалел. — Алексей Романович… — выдохнула я. — Давайте играть по вашим правилам. Сделаем вид, что я всё поняла. Я больше не буду приближаться к вам, если вы того хотите… в ту ночь — это действительно случайно вышло. Но… почему бы вам не вернуться? У вас ведь в Москве… ну, работы уже нет, наверное, хотя Елена Викторовна была бы не прочь вернуть наш класс вам. Но здесь ведь… ваша семья: Дима, Володя… Лена… — последнее имя я произнесла с отвращением, скрыть которое у меня не получилось. Но Лена с сыном ведь действительно были семьёй Алексея — даже несмотря на формальный развод. — А в Петербурге — родители. Они — тоже семья. И с работой здесь… относительно неплохо. Уже кое-какие мысли есть. Нет, Неверина, прошу вас: не пытайтесь меня разубедить в единственном верном решении. — Хорошо… — вздохнула я, прекрасно понимая, что спорить на эту тему с ним бесполезно. — Алексей Романович, можно ещё один вопрос — и всё? — Всё ещё слушаю вас, особенно если он не связан с возвратом в Москву. — Вам не кажется, что из-за моего поведения наказывать весь класс — это как-то чересчур? — Неверина, — усмехнулся он, — а не многовато ли вы себе чести приписываете? Ваш класс я наказал исключительно за покупку алкоголя — и жестоким это решение не считаю. К тому же, работа была простой. Спорить о простоте работы с ним, конечно, смысла не была. Да и желания тоже. Мы попрощались, я повесила трубку — и легла на кровать, размышляя над всем, что узнала. Положительных моментов было ровно два: во-первых, класс пострадал не из-за меня. Во-вторых, Алексей Романович хотя бы разговаривать со мной не отказывался. Впрочем, о первом класс всё равно скоро забудет, а от второго нет особого толка, когда Горин находится где-то на расстоянии семисот километров от меня. Минус был один — зато большой: Алексей Романович всё же поставил точку в любых моих мечтах о взаимности. Видимо, это он хотел сказать и тогда, когда пригласил меня в его питерскую квартиру. Тогда ему это не удалось, но, вместо того, чтобы благодарить судьбу за то, что девушка, которая ему, по меньшей мере, симпатична (иначе почему он не мог сказать, что между нами ничего не может быть?), обратила на него внимание, он извинялся передо мной за то, что допустил намёки на наши отношения. Теперь он окончательно принял своё решение — и оно вовсе не в мою пользу. А способа вернуть его в Москву и вовсе не существовало. Говорят, человек ко всему привыкает. Но за целый месяц я так и не привыкла к тому, что не могла больше видеть Алексея Романовича практически каждый день. Я скучала по нему, пыталась звонить и писать, но трубку он больше не брал, равно как и сообщения оставались без ответа. Единственное, что оставалось неизменным, — наши переписки с Лордом. Весь месяц я провела за ними, отвечая Лорду гораздо чаще, чем раньше; он и сам стал писать мне больше. И всё же такие переписки… это что-то не то. Временами мне даже хотелось перестать общаться с Лордом — и только мысль о том, что за безликой страницей социальной сети скрывается Алексей Романович, грела мне душу и заставляла вновь и вновь печатать ответы на сообщения, что становились всё более и более бестолковыми. За этот месяц я стала больше учиться, ибо учёба помогала реже думать о Горине. Лариса, которая, конечно, была в курсе моих переживаний — за исключением истории с поцелуем — шутила, что Алексей Романович даже заочно эффективно готовит к ЕГЭ. Действительно, за месяц я для моей подготовки к экзамену сделала, казалось, больше, чем за весь предыдущий учебный год. Правда, из-за этого я практически не бывала на улице — если не считать прогулкой дорогу до школы и обратно. Лариса больше времени стала проводить с Женей, а мы с ней встречались лишь на уроках. Она понимала, что мне нужно было отвлечься, — и терпела, но мы обе понимали и то, что так не должно продолжаться вечно. Вытащить меня повеселиться ребятам удалось лишь раз — на день рождения Фокина. Да, парню лучшей подруги не каждый день исполняется восемнадцать — и Лариса настояла на моём приходе на празднование. Но, несмотря на то, что я пришла, день этот я практически и не помнила. Вроде бы, и выпила я тогда немного, но единственное яркое воспоминание того дня заключалось в том, как я, вернувшись домой, лежала и смотрела фотографии Алексея Романовича из его Инстаграма, который я нашла на днях. Фотографий там было не больше пары десятков, и я в первый же день внимательно рассмотрела каждую из них, но всё равно каждый день перед сном перелистывала их. Это стало ещё одной своеобразной традицией. Так и тянулась моя жизнь вплоть до начала апреля — когда судьба преподнесла мне тот сюрприз, которого я давно уже перестала ждать. Вернее, я ждала, но не верила в то, что это случится. Нет, Алексей Романович не пришёл в наш класс в один прекрасный день вместо Елены Викторовны — хотя мне и снились такие сны. Всё было куда проще: поднимаясь на четвёртый этаж в нашей школе, чтобы попасть в кабинет информатики, я столкнулась с Критским, тоже куда-то спешившим. Выражение его лица было настолько мрачным, что я не могла не спросить его: — Что-то случилось, Дим? Мы давно уже не общались: притворяться влюблёнными перед Алексеем Романовичем необходимости больше не было, а общих интересов у нас так и не нашлось. Равно как я и сказала ему, что больше не намерена давать советы по завоеванию Ларисы ни абстрактному Соколову, ни конкретному Критскому. Тогда мы даже поругались — и стали сторониться друг друга. Но вот в коридорах встречались — и, судя по моим наблюдениям, Диму редко что-то тревожило. Сейчас же я не могла не остановиться: судя по выражению его лица, произошла трагедия мирового масштаба, не меньше. И, пусть мы и поссорились, мне ведь нужно было знать, что случилось у брата человека, которого я всё ещё любила. — Ничего, — буркнул он. — А если серьёзно? Опять какая-нибудь девчонка бросила? Или уровень в твоей стрелялке не прошёл? — Я тебе уже говорил, что мне теперь только Воронцова нравится, — отмахнулся он. Когда я рассказала ему, что предполагаю, что Соколова он просто выдумал, чтобы не признаваться мне в чувствах к Ларисе, он махнул рукой и согласился с моими предположениями. Я, конечно, обещала не говорить Ларисе, но сама-то я знала, кому посвящены все его мысли. — Нет, не в ней дело. К тому, что рядом с ней Фокин вечно трётся, я уже привык. — А в чём тогда дело? — Сказал ведь — ни в чём! — Нет, раз дело не в Ларисе, то в чём-то ещё… — Чёрт с тобой. Ладно, скажу: Лёша припёрся… Критский продолжил что-то говорить про то, как ему нравилось жить без постоянного контроля со стороны брата, а потом — про то, что Горин велел никому о своём приезде не рассказывать, а особенно — мне. Но всё это я слушала уже в пол уха. В сознании же вновь и вновь пульсировали лишь два слова: «Лёша припёрся». Может, это и можно было выразить как-нибудь покрасивее, но теперь это было неважно. А важно одно: Алексей Романович — в Москве. Да, он всё ещё не хотел меня видеть, но я уже начала придумывать план о том, как подкараулю его у подъезда. Но… нужно ли это? Одна мысль всё же омрачала все мои планы: я могла его увидеть, но — что дальше? Он ведь ясно дал понять, что между нами ничего не может быть — так что теперь я могу сделать? Да, он вежливый, он поздоровается со мной, возможно, даже о чём-нибудь поговорит, но — что потом? Единственное, что я смогу сделать — так это его увидеть. Но не станет ли потом хуже? Не стану ли я скучать ещё сильнее? В конце концов, может, Алексей Романович скоро вновь уедет из города — и что тогда? На уроках я сконцентрироваться в тот день уже не могла и даже умудрилась схлопотать пару по английскому за то, что отвлеклась и не смогла выполнить упражнение по аудированию. Думала я лишь о том, что делать, — и не станет ли от встречи с Алексеем Романовичем хуже нам обоим. Наконец, уже после учебного дня, я рассудила, что нужно мыслить оптимистично — и поехала на Профсоюзную, где и жил Горин. Караулить у подъезда — значит, караулить. Можно было ещё позвонить прямо в дверь, но я решила, что это было бы слишком грубо. А так — можно разыграть почти случайную встречу. Я только вышла из метро, когда телефон в кармане завибрировал. Я лениво потянулась к нему — и удивлённо посмотрела на имя звонившего. Женя. С ним мы вообще общались немного, особенно в последнее время, а звонить он не любил в принципе. Так что же у него могло случиться, что я ему понадобилась так срочно? — Что тебе, Фокин? — спросила я в трубку. — Да не мне, а тебе, Саш, — усмехнулся он. — Ты знаешь, что твой ненаглядный кутит? — То есть? — Я сейчас в Капитолии на Беляево, там Старбакс есть. А в нём — твой ненаглядный Лёшенька Романыч с какой-то девушкой. Случайно увидел их, мимо проходил. — С какой ещё девушкой? Это с Леной, что ли? — Да чёрт её знает, я же твою Лену в глаза не видел. Могу описать только: ну, она такая, с тёмными волосами, красивой фигурой… издали больше и не видно, я подходить к ним не хочу. — Ладно, спасибо, Жень. Ты настоящий друг. — Обращайся, — ответил он и повесил трубку. Будь он с Леной, я бы, наверное, решила, что это — знак судьбы — и что их трогать не нужно. Вот только Лена всегда была блондинкой. Либо она перекрасилась, либо, что вероятнее, с Алексеем Романовичем была не она. А значит — теперь мне было важно узнать, с кем он там встречался. Конечно, слова Жени о том, что он именно кутил, я всерьёз не приняла, но проверить стоило. Подсмотреть хотя бы краешком глаза… Про себя я тихо выругалась, что только что вышла из метро — и теперь придётся оплачивать проезд заново, но покорно приложила Тройку к турникету — и поехала в Беляево, надеясь, что Алексей Романович ещё не уедет. Что же, они и вправду были в том Старбаксе — Алексей Романович и какая-то девушка. Не Лена, другая. Издали было видно лишь то, что они о чём-то довольно оживлённо говорили, Алексей Романович даже периодически улыбался или смеялся. Самих слов мне слышно не было — и я решила, что так дело не пойдёт. Ведь они действительно выглядели счастливой парой — и, будь я Женей Фокиным, я вполне могла бы подумать, что Горин нашёл себе новую девушку. И, может, так оно и было — но я не хотела в это верить: ведь ещё какой-то месяц назад он испытывал ко мне хоть какие-то чувства… Но нужно было в этом убедиться — а для этого — услышать, о чём они говорили. Я натянула капюшон, купила себе стакан фраппучино и устроилась за соседним с ними столиком. Прикрытие, конечно, не лучшее — но зато оттуда было всё слышно. А Алексей Романович… он мог бы не заметить меня, если бы по сторонам особо не оглядывался. А если и заметит — пускай. Нам ведь было о чём поговорить!.. Очевидно, они уже заканчивали разговор: на столе стояли пустые тарелки из-под десертов и такой же пустой пластиковый стакан напротив девушки. Стакан Алексея Романовича был непрозрачным, но он тоже к нему не прикасался. Да и практически сразу после того, как я села рядом с ними, девушка встала и произнесла: — Лёш, я поеду тогда. Спасибо тебе за эту встречу, да и вообще за всё. Ты замечательный, правда… — И куда ты собралась ехать? — он говорил своей обычной интонацией, но даже голос стал каким-то более нежным. — Домой, — растерянно пробормотала девушка. — Моя дорогая, ты в окно смотрела? — небо действительно было мрачным, а синоптики обещали в скором времени ливень. — Тут до метро недалеко. Успею. — Так, моя любимая малышка на метро не поедет, — категорично заявил Алексей Романович. — Ливанёт через полчаса, не позже. Пока ты до своего Тушина доберёшься — как раз в самый ливень и попадёшь. — Да ладно, Лёш. Через час — самый час-пик будет. — Как раз до пробок успею довезти тебя до Тушина. Так, милая, возражения я не приму: в такой ливень моя девочка не будет тащиться двадцать пять минут от метро до дома пешком. — А потом возвращаться через всю Москву? Это пробки часа на три. — Плевать, пошли в машину, поехали. Она, очевидно, размышляла: сперва растерянно оглянулась по сторонам, а потом подняла виноватый взгляд на Алексея Романовича и едва слышно пролепетала: — Горин, у меня муж дома. В этот миг я, наверное, не смогла бы не только ничего сказать, но и просто пошевелиться. Точно весь мой организм перестал подчиняться мне: настолько я не верила в то, что видела. Всё, что происходило раньше, ещё можно было оправдать: у него ведь была сестра, или это могла быть какая-то близкая подруга, или коллега… да кто угодно, мало ли, почему он о ней так заботится. Но фраза «муж дома» означала лишь одно: девушка эта была его любовницей, притом замужней. Да уж, а я никогда и не подумала бы, что Алексей Романович может так бессовестно поступать. Знает ведь — что девушка уже занята — и всё равно, приехав в Москву, встречается с ней!.. — Тогда я не стану напрашиваться на чай и высажу тебя у подъезда, — спокойно пожал он плечами, точно говорил не какие-то ужасные вещи. — У тебя же окна не во двор выходят, муж по-любому не увидит. — Ладно, Лёш… спасибо тебе, правда. — Иди на парковку и заводи машину, — он протянул ей ключ. — Прогреется пока пару минут, можешь ещё в навигатор вбить адрес. У меня тут дельце одно есть, буквально минут на пять, дорогая… Девушка кивнула и ушла, а Алексей Романович подошёл ко мне. Значит, всё-таки заметил… Хотя не заметить меня было, наверное, сложно. Я подняла на него взгляд, но теперь не видела в нём того человека, который мне когда-то понравился практически с первого взгляда. Да, я ведь почти ничего о нём не знала. Но сын у него появился в восемнадцать — что, очевидно, рано. Потом он развёлся с женой — и неизвестно, что стало причиной развода. Я всегда считала Лену истеричкой, а Алексея Романовича — её жертвой, но что, если виноват Алексей? Может, у него каждую неделю новая девушка, а я не сгодилась ему лишь потому, что он побоялся сесть за совращение несовершеннолетних? У него ведь единственный аргумент заключался в том, что мне ещё не было восемнадцати… — Что вы здесь делаете, Неверина? — спросил он, пока я размышляла о том, каким Горин может оказаться на самом деле. — Не видите, что ли? Фраппучино пью. Карамельный, вкусный, — как можно более равнодушно попыталась протянуть я. Впрочем, теперь говорить с ним равнодушно было намного проще, чем раньше. Важно было только не показать собственную злость и разочарование. — Значит, вы здесь оказались случайно? — Нет, следила за вами. Законом ведь не запрещено? — буркнула я. — А вам что от меня надо? Вновь хотите извиниться? — За что? — удивился Горин. — Да не предо мной, а перед этой вашей пассией. За то, что разрушаете её отношения с мужем, например, — всё-таки не выдержала я. Ну и чёрт с ним. Всё равно мне Горин уже ничего не сделает. Он довольно долго не отвечал — я даже удивилась. Обычно он за словом в карман не лез, но теперь, видимо, и правда не знал, что сказать. Видать, не ожидал, что я буду говорить с ним именно в такой манере — но разве он заслуживал какое-то другое к себе отношение? — А я не вижу своей вины перед ней, Неверина, — наконец, выдал Алексей Романович. Да, за такое время мог бы придумать и что-нибудь более интеллектуальное. — Тогда зачем вы говорите со мной? Я вам мешаю? Сижу себе спокойно, напиток пью, между прочим, безалкогольный! — Я просто подумал, что вы хотели о чём-то со мной поговорить. — Я — с вами? Ещё чего! Не мешайте мне наслаждаться жизнью, Алексей! — Алексей Романович, — мягко напомнил он. — А вы у меня больше не преподаёте. И вы ненамного меня старше, А-лек-сей! — заявила я. По правде говоря, в первый раз я просто забыла об отчестве, но, если это выводило его из себя, я была готова повторить это уже специально. — Не преподаю, — согласился он. — Ладно, как называть меня — любой ваш каприз. Тогда прощайте, Александра… Анатольевна, — холодно заявил он. — Саша! — выкрикнула я прежде, чем успела сообразить хоть что-то. Чёрт, зачем я это только ляпнула? Я ведь вполне искренне решила, что больше не хочу иметь с ним никаких дел — так отчего же из меня вырвалось это проклятое «называйте меня по имени»? Совсем как в ту ночь — когда я сказала, что Сашей меня зовут все родные. — Вы ненамного меня младше, Александра Анатольевна, — холодно улыбнулся он и ушёл, прежде чем я успела вставить хоть что-то. Он ушёл — а я осталась сидеть с этим злополучным стаканом приторной жидкости. Я понимала одно: себя я не понимала совершенно. Я ведь всё для себя уже решила, но… может, объяснение можно найти всему? Может, он всё-таки не виноват? Может, я всё-таки… хотела быть для него Сашей?