Автократ Тиранович

Апрель близился к середине, а в моей жизни за эту неделю не произошло ровным счётом ничего интересного после той встречи с Алексеем Романовичем с подачи Жени. Я очень долго думала о том, что увидела в злополучном Старбаксе, но так и не решилась это с кем-то обсудить. Ни с Ларисой, ни с мамой, ни — тем более — с самим Гориным. Хотя, надо признаться, я практически каждый день набирала его номер и подолгу смотрела на экран, не решаясь ему позвонить. В конце концов, если бы он вдруг захотел мне о чём-то сказать — наверняка связался бы со мной первым. Ради этого я даже на уроки перестала выключать звук на мобильном. Но, как известно, затишье нередко становится верным предвестником бури. Или — в моём случае — новой встречи с непредсказуемым окончанием. Тем утром я всего лишь ехала на велосипеде в школу, очень надеясь не опоздать на первый урок физики. И, как оказалось, не зря я решила заняться собственным телом и пересесть с метро на велосипед: когда я ехала на метро, я всегда подходила к школе с другой стороны. Мой же новый маршрут проходил мимо парковки, где оставляли машины не только жители близлежащих домов, но и наши учителя в рабочее время. Честно говоря, меня никогда эти машины не интересовали, не заинтересовали бы и сегодня — если бы одну из них я не узнала. Я точно не помнила номер автомобиля Алексея Романовича, но у меня не осталось сомнений в том, что именно на этой машине меня когда-то сбил Дима. Её не перепутаешь ни с какой другой, слишком яркими у меня в памяти остались последние мгновения перед тем столкновением. Значит, одно из двух. Либо у Алексея Романовича появилось какое-то важное дело в этом районе, либо он по какой-то причине приехал в школу. И интуитивно я ставила на второе, а после и подтвердила свои догадки. Нет, я не столкнулась с ним в коридоре, и он даже не заявился на нашу физику. Можно было бы что-нибудь придумать о моей великой интуиции, но на самом деле всё было куда проще. Мы с Ларисой просто шли из кабинета физики в кабинет литературы, когда услышали обрывки разговора каких-то детей. Класс седьмой-восьмой, не старше, должно быть… — … он диктовал даты вразнобой, по первой половине восемнадцатого века, а мы должны были их быстро написать. На пять минут буквально. Но жёстко. А, ещё скатать не пытайтесь — у нас это даже Владу не удалось… Капец вам, в общем! Я бы и не обратила никакого внимания на этот разговор замученных детей, но я не успела забыть о припаркованной у школы машине Алексея Романовича. Конечно, я понимала, что вряд ли Горин вернётся к нам в школу, но… ведь всегда есть место для всяких «вдруг». Тем более, что после той ночи в Петербурге прошло уже более полутора месяцев! Да и потом — разве есть у нас ещё в школе мужчина, дающий контрольные по истории? Сколько я помнила наш педагогический состав, исторички у нас все — женщины. Кроме Горина, разумеется. — Я сейчас, — бросила я Ларисе и побежала за ушедшими детьми. — Что такое, Саш? — лишь крикнула она вдогонку. — Пять секунд, Лар!.. Э-эй, милый ребёнок! Милый ребёно-чек! — быстро произнесла я, нагнав говорившего. — Это вы мне? — я кивнула. — И вообще, я не ребёнок уже. — Хорошо-хорошо, — примирительно закивала я головой. — Помоги старушке из одиннадцатого. Ты ведь что-то про контрольную по истории говорил, как учителя зовут? — Вряд ли старикам из одиннадцатого нашу контрольную дадут, — усмехнулся он. — Да я знаю. Как зовут-то? — Да… забыл. — Андрей Романович, кажется. — Алексей, — подсказал другой. — Спасибо! — кивнула я. В принципе, ещё до уточнения «Алексей» всё было понятно. Горин по каким-то ведомым лишь ему причинам вернулся — и сразу же принялся терроризировать седьмые-восьмые классы. Потом, вероятно, и за нас возьмётся… У нас как раз обществознание стояло сразу после литературы — а значит, встреча была неминуема. И я уже даже не знала, хотела ли я его встретить. За эту неделю я решила, что всё-таки прощать то, что творил Алексей Романович, нельзя. А ещё решила, что запреты созданы лишь для того, чтобы их нарушать. И, если бы он только дал малейший повод, чтобы я сказала, что меня не интересует, с кем он развлекался в этой кофейне! Но я ведь торопила события… Он ведь сам сказал и всё, что думает об отношениях со мной — так что, несмотря на его возвращение в школу, повода откровенно всё обсудить с ним не предвиделось. Зато перспектива вновь начать тратить всё свободное время на его домашние задания вновь забрезжила на горизонте. И всё-таки… пожалуй, так лучше, чем когда он в Петербурге или в Москве, но чёрт знает где! — Что у тебя случилось, Саш? — спросила Лариса, когда я наконец (даже без опоздания!) вошла в кабинет литературы. — Не у меня, Лариска, а у всех нас. Алексей Романович, судя по всему, вернулся. Она недоверчиво посмотрела на меня, привстала, а потом улыбнулась во все тридцать два. Правда, улыбка столь же быстро покинула её лицо, но я практически не сомневалась: Лариса это уже специально попыталась не подать вида, что рада возвращению Горина. Знает ведь о том, как я ревную человека, который и вовсе мне не принадлежит! — А я уж думала, с пятёркой за семестр и год всё решено! — после пары десятков секунд раздумий заявила она. — Значит, надо срочно повторить общагу! — Ты-то её и без того на десять знаешь, — усмехнулась я. Да, всё-таки спасибо Лариске за то, что она хотя бы попыталась скрыть собственный восторг от этой новости! — Для Захарьиной её на десять любой дурак знает. А вот на пять у Горина — совсем другой разговор! — заявила Воронцова и уткнулась в учебник. — Тебе тоже советую повторить. — Разберусь уж как-нибудь, — фыркнула я. Очевидно, что думала я всю литературу вовсе не об обществознании. И даже не о поэзии Серебряного века, которую мы разбирали. Вот как себя вести на следующем уроке? Делать вид, будто ничего меня и Алексея Романовича не связывает? Очевидно, что при одноклассниках и он не позволит мне выбрать другую стратегию, но вот после урока… Можно выбежать со звонком в числе первых, можно — задержаться, подождать, пока уйдут все. Но что тогда сказать? Извиниться за «Алексея» без отчества, как я его назвала в Старбаксе? Обойдётся! Потребовать объяснений от него? Господи, это даже звучит невероятно глупо! Значит, нужен третий вариант… и он мне в голову всё-таки пришёл! Звонок с литературы возвещал о начале большой перемены. Двадцать минут на завтрак — невиданная щедрость! Я, впрочем, всегда завтракала дома — и в последнее время даже не спускалась в столовую во втором перерыве. Хотя до того, как мы поссорились с Прохоровым, я регулярно перед третьим уроком съедала по шоколадному батончику или сосиске в тесте из буфета. Саша всегда завтракал именно в школе — и всегда покупал что-нибудь вкусненькое мне, а потом мы вместе садились за один из столов и о чём-нибудь говорили, вместе ругаясь на чересчур шумных младшеклассников. Теперь я, подобно самым юным школьникам, стремглав понеслась к буфету. Нужно было занять очередь, только в правильном месте… Я пришла в столовую одной из первых, но не торопилась подходить к буфетчице. Нет, нужно было немного подождать… Наконец, когда я заметила входящего Прохорова, я будто бы случайно встала в уже прилично набежавшую очередь. Ему досталось место за мной. Честно говоря, я очень надеялась на то, что он заговорит первым. Я не хотела с ним разговаривать, я всё ещё не простила его — и едва ли когда-нибудь смогу это сделать, но сейчас помочь мог только он. В конце концов, если он хоть раз за всю историю сделает что-нибудь полезное для моей личной жизни, нимб у него над головой не вырастет. Но какой-нибудь грешок будет прощён. Но он молчал — хотя не заметить меня не мог. Молчал, пока очередь медленно продвигалась. Значит, предстояло перейти к плану «Б». Когда передо мной осталось не больше пяти человек, я принялась лихорадочно рыться в сумке, доставая из неё поочерёдно тетради и учебники по разным предметам. Оставалось надеяться, что выглядело это не слишком комично. И — что важнее — убедительно. — Да где же ты, чёрт тебя? — приговаривала я, стараясь вложить в собственный голос раздражение и даже нервозность. — Нет, я не могла тебя потерять! — за этим последовала пауза, и я театрально хлопнула себя по лбу. — Чё-ё-ёрт! Ты же в комнате так и валяешься, блинский блин! И главное — хоть бы какую мелочь в эту сумку!.. — после этих слов я вышла из очереди, но ощутила прикосновение к своему плечу. — Сань… — это был Прохоров, и я мимолётом даже позволила себе улыбнуться. Незаметно для него, разумеется. — У тебя всё хорошо? — Кошелёк забыла, — буркнула я. — Тогда, может, позволишь мне ещё раз побыть джентльменом? — как-то слишком робко, очевидно, боясь, что я его оттолкну, предложил он. О, в любой другой момент я бы его и послала, но — только не сегодня! — Сорок пять рублей, — я указала на лежащий за спиной буфетчицы «Натс». — Фигня вопрос… Сань, посидишь со мной, может? Я кивнула, Прохоров купил себе завтрак и мне шоколадный батончик — и повёл меня к одному из столов, тому самому, что мы любили с ним занимать и раньше. Я долго смотрела на него, механически разворачивая шоколадку, он тоже долго ковырялся вилкой в своём омлете, глядя исключительно на меня. Будь то не Саша — я сочла бы ситуацию романтичной, но теперь… око за око. Он пытался сдать меня с Алексеем Романовичем отцу — теперь сам послужит своеобразной приманкой для Горина. Во всяком случае, я очень на это надеялась. А для этого было нужно, чтобы он хотя бы первым со мной заговорил. Спустя пять минут чудо наконец-то свершилось! — Санька… — Чего тебе? — протянула я и откусила, наконец, свой батончик. — Прости… я дурак был. «Мог бы придумать извинение и пооригинальнее», — протянул ехидный голосок в моей голове, но я — после ещё одной долгой паузы — кивнула. — Допустим. И что? — Ты мне нравишься, Санька… хочу… как раньше. Будь мы в кино — я бы его в этот момент поцеловала. Впрочем, будь мы где угодно, кроме школьных стен, — я бы это сделала. Но не здесь, на глазах у кучи детей и учителей. Тем более, что Горина в столовой не было. Так что я лишь положила собственную руку на его спину и подвинула стул поближе к нему. — Тогда сбегай и возьми мне пакетик яблочного сока, рыцарь! — выдавила из себя улыбку я. Не то чтобы хотелось сока — скорее, куда-нибудь сплавить Прохорова. Хотя бы на минутку. — Как же хорошо, что ты кошелёк забыла! — усмехнулся Саша и ушёл. А я осталась думать: мне стало интересно, все ли парни настолько дураки? Впрочем, Алексей Романович наверняка разоблачил бы мой наскоро придуманный на уроке литературы план. А, если бы хватило наглости, даже достал бы мой лежащий на дне сумки бумажник… В класс мы вошли с Прохоровым вместе, даже держась за руки. Удивление Ларисы красноречиво читалось на её лице — она ведь лучше всех помнила, как много всего нелицеприятного я сказала о Саше. Впрочем, она тактично промолчала, решив отложить все вопросы до того времени, когда мы с ней останемся наедине. Ещё более удивлённое лицо она сотворила, когда я прошла мимо нашей с ней парты и села — вместе с Прохоровым — за другую. Оставалось надеяться, что Воронцова за это на меня не обидится. Впрочем, не должна… Алексей Романович традиционно явился со звонком. На нём был тот же тёмно-синий костюм, что и в день нашего первого с ним урока зимой. Он точно так же, как и тогда, строго посмотрел на нас всех и — столь же традиционно — медленно опустил руку, призывая нас к тишине. Да, если бы меня попросили найти пять отличий между Гориным сейчас и тем Гориным, которого я увидела в январе, я бы назвала лишь одно: сейчас я знаю кое-что о нём. Во всём остальном — у меня возникло крепкое дежа-вю. — Добрый день, — строгим и каким-то даже отстранённым голосом произнёс он. Ещё более равнодушно, чем раньше. — Если вдруг у кого-то из вас короткая память, меня всё ещё зовут Горин Алексей Романович, — он выделил голосом отчество, пристально в это время глядя на меня. Да уж, значит, «Алексея без отчества» он не забыл. — И я всё ещё читаю курсы истории и обществознания… так, что вам задавалось? — Извините, можно вопрос? — поднял руку Серёжа Андреев. — По теме урока, я надеюсь, — кивнул Горин. — Почти. Вы теперь у нас вести до конца будете? — что же, за этот вопрос я Серёже была очень благодарна, ведь так хотела задать его сама! Но я ведь решила, что постараюсь обращать как можно меньше внимания на моего учителя и вообще — на его глазах больше взаимодействовать с Прохоровым — так что и вопрос из моих уст прозвучал бы не слишком уместно. — Посмотрим, Андреев. Вообще, ваш преподаватель теперь — Елена Викторовна. Но она взяла больничный, и ваш директор, Дмитрий Георгиевич, попросил меня её заменить. Не знаю, скоро ли она выйдет. Возможно, получится так, что и до конца. — А что с Еленой Викторовной? — спросила Вика Дементьева. — И почему вы от нас ушли? — Что с вашим педагогом — я точно не знаю. Дмитрий Георгиевич сказал только, что там что-то посерьёзнее обычной простуды — и вряд ли больничный будет длиться неделю-две. Что же касается вашего второго вопроса… скажем так, я ушёл по личным причинам, — я очень испугалась, что он вновь начнёт буравить меня взглядом, но он всё так же равнодушно смотрел на весь класс. — Ещё вопросы? Мы молчали, коллективно вспомнив, что задавать вопросы Алексею Романовичу — значит привлекать его внимание, что равносильно, как минимум, ответу у доски. Впрочем, сегодня я решила, что чёрт с ней, с оценкой. Может, папа и будет ругаться, но оценки, да и даже аттестат — дело наживное. А вот чувства — это куда более настоящее… Так что мистера невозмутимость нужно было обязательно заставить обратить на меня внимание. К сожалению, на литературе мой план закончился тем, что я сяду за одну парту с Прохоровым — дальше я ничего придумать не успела. Значит, придётся импровизировать… — Саш, — шепнула я, — учебником не поделишься? Прохоров молча кивнул и положил учебник на середину парты. Мой же остался лежать на дне сумки, где-то рядом с кошельком. Вообще, на занятия Елены Викторовны у нас многие приходили только с тоненькой тетрадкой, поэтому сегодня многим пришлось делить учебник с соседом. Ничего удивительного… Саша, должно быть, увлечённо повторял или учил параграф. Хотя… зная его, наверняка повторял! Я же безо всякого интереса заглянула в книгу, делая вид, что и я очень сосредоточена на нашем домашнем задании. Ага, как же! Про себя улыбнувшись, я немного пододвинула стул к Саше. Потом — ещё немного. И ещё. У нас ведь один учебник на двоих, мне так удобнее читать. И совершенно ничего противозаконного (а вы что подумали, Алексей Романович?) Наконец, моя наклонённая голова практически легла на его плечо, а наши руки до локтя полностью соприкасались. Прохоров, очевидно, не был против такого расклада. Я же подняла глаза на Алексея Романовича, который в своём любимом ноутбуке с серебристой крышкой что-то искал — вероятно, наш электронный журнал. А в нём — фамилию жертвы для допроса у доски. Нетушки… так не пойдёт. Если он будет выбирать просто из ряда фамилий и спросит кого-то, кого давно не спрашивал… так не интересно! Я тихо кашлянула — и вовсе не из-за того, что у меня заболело горло. Нет, я просто хотела, чтобы Горин хотя бы на секунду отвлёкся от своего ноутбука. Да, секунды мне хватит… Боковым зрением я заметила, как историк действительно перевёл взгляд на класс. Я же повернулась к Саше. Благо, мы сидели в ряду напротив учительского стола, и я не сомневалась, что Алексей Романович не упустит из вида моё поведение. Постаравшись вновь забыть о том, кто такой Прохоров и что он натворил, я игриво и — в то же время — со всей возможной нежностью посмотрела на Сашу. Тот, конечно, всё ещё смотрел в учебник и вовсе не замечал моего демонстративного поведения. Что же, тем лучше… Я продолжила — и страстно облизнула губы, очень надеясь, что Александр меня не видел. И что на весь этот спектакль внимательно смотрел другой мужчина… Наконец, я осторожно и мягко провела ладонью по его волосам, а после — делая вид, будто бы ничего и не произошло, — принялась разглядывать строки учебника, вещавшие что-то… кажется, о политике — но я и этого точно не помнила. К урокам Елены Викторовны-то практически никто не готовился заранее… Разумеется, думала я совсем не об этом. Заметил ли весь этот фарс Алексей Романович? Увидел ли кто из одноклассников? Впрочем, с нашими ребятами всегда можно разобраться — да и наши с Сашей отношения никогда не были тайными. Другое дело — Горин… Я больше не поднимала на него взгляд с того момента, как кашлянула, дабы привлечь внимание: было бы слишком заметно. А так… нет, может, он и почувствовал игру в моих жестах, но… какая уже разница? Как говорится, я сделала всё, что могла; кто может — сделайте лучше. — Прохоров, что вам задавалось? — наконец, рассёк тишину вопрос Алексея Романовича. Саша впервые с начала урока оторвался от книги — до этого он не посмотрел на меня даже когда я гладила его по голове. Впрочем, я на что угодно готова поспорить: всё-таки, я видела торжествующую улыбку на его лице в тот момент. И это он ещё игру глаз и губ не заметил! Эх, наивный мальчик… почему все парни такие предсказуемые? Вот и Горин предсказуемым оказался. Я с одной стороны надеялась, что он сразу же начнёт нас с Сашей мучить — и тем самым выкажет своё неравнодушие, но с другой… с другой стороны, мне хотелось верить и в то, что остались ещё мужчины, действия которых ты не сможешь рассказать наперёд. И кто же к этим мужчинам может относиться, если не Алексей Романович? — Пятьдесят седьмой и пятьдесят восьмой параграфы, — тем временем, встав, протараторил Саша. — Про политическую систему общества и её структуру. — Замечательно. Отвечайте. Я и без того была довольна тем, что историк спросил именно Сашу, но ещё сильнее меня порадовала рука Оли Лаврентьевой. Та, видать, за полтора месяца забыла, как строго спрашивает Горин, и заявила, что Елена Викторовна обещала на этом уроке спросить её, чтобы она могла исправить тройку. Да, помнится, было такое дело… Впрочем, Алексей Романович предложил считать болезнь Елены Викторовны обстоятельством непреодолимой силы, которое отменяет обязательность договора для исполнения. Не помог Оле-камикадзе даже довод о том, что Прохорова спрашивали до этого два урока подряд (и откуда она это только помнила?) Впрочем, меня интересовала не память Лаврентьевой. И не её неисправленная тройка. Дело в том, что до этого диалога элемент случайности ещё мог оставаться. Мало ли, вдруг Горин не заметил мои выходки, а спросил именно Сашу лишь потому, что его фамилии не посчастливилось попасться на его глаза? Теперь же всё подтвердилось окончательно: Алексей Романович ревновал. Иначе он бы не стал игнорировать обещания Елены Викторовны, не такой он человек… — Политическая система состоит из четырёх подсистем: институциональной, нормативной, культурной и идеологической… — начал Саша. Не слишком уверенно, кстати говоря, начал: обычно он отвечал куда бодрее. — Культурно-идеологическая — это одна подсистема. А четвёртая, о которой вы забыли, — коммуникативная, — исправил Горин. Я даже усмехнулась: раньше он особо не любил делать замечания по ходу ответа. Лишь в конце выносил свой вердикт в виде оценки. И слишком уж грубые ошибки мог прокомментировать… А Сашу, видимо, по всем фронтам решил разнести… Что же, честно говоря, не так и жалко. — Да, точно… в институциональную входит государство, политические партии, политические движения, — продолжил он. — Отличия партии от движения перечислите, — перебил Алексей Романович. Да, перебивать он точно раньше себе не позволял. — Я могу навскидку попробовать вспомнить, но это не из этих параграфов, я так конкретно всё вряд ли назову… — начал сдавать Прохоров. И от него я тоже ожидала явно не этого. Впрочем, какая уже разница? — Что же, попробуйте, — кивнул Алексей Романович — и из голоса его веяло таким холодом, что на это обратила внимание уже не только я. По меньшей мере, улыбку Ларисы я заметила. Весь этот допрос продолжался ещё, по меньшей мере, минут десять — и мне даже начало становиться жаль Сашу. Совсем немного, конечно. Я напоминала себе, что он сделал. Да и люблю-то я не его! И всё-таки… с одной стороны, чертовски приятно наблюдать за тем, как мужчина, который тебе нравится, вымещает свою ревность на человеке, который пытался тебе помешать. А с другой… всего бывает слишком много! — Садитесь, Прохоров, — наконец, заключил Алексей Романович. — Пять с минусом. Что, простите?! Мысленно я делала ставки, поставит ли Горин Саше тройку — или же заслуженную пару. В конце концов, Прохоров отвечал объективно слабо — даже если забыть о строгости Алексея Романовича. И не удивительно: все ведь готовились к Елене Викторовне. Да и потом, по заданным параграфам Саша даже отвечал неплохо, но когда Горин начал спрашивать его по всей политологии, результаты, само собой, ухудшились. — Алексей Романович, извините, я не расслышал, — очевидно, не поверив собственным ушам, переспросил Саша. — Пять с минусом, Прохоров. В домашнем задании вы допустили одну ошибку: в самом начале, когда перечисляли подсистемы политической системы. Все остальные вопросы я не учитываю, потому что знаю, что по ним вы не готовились. Это — чтобы я знал, как с вами дальше работать. Вот это поворот! Нет, Горин ведь не говорил правду!.. Наверняка этот эксперимент он ставил не просто так! Но… раньше ведь, когда он спрашивал чуть ли не по всему курсу десятого и одиннадцатого классов, он всегда учитывал все ответы и говорил, что всё, что мы прошли, мы должны знать. Так что же случилось теперь? С чего такое милосердие? Он ведь по плану ревновать должен!.. Да уж, вот и та самая непредсказуемость, о которой я совсем недавно думала… — Параграф пятьдесят девять… — тем временем прервал возникшую тишину Алексей Романович. — Я кратко объясняю, вы записываете. Когда политику закончим до конца — то есть, вероятно, на следующем занятии, дам работу по всему блоку. Что-то я даже пыталась записывать, но, конечно, далеко не всё. Конспектировать вообще непросто, если отвлекаться каждую минуту на совершенно, наверное, ненужные уже мысли о моём учителе. Вот что делать дальше? Сделать вид, что ничего между нами с Алексеем Романовичем и не было? Может, даже попытаться искренне простить Сашу? Он ведь и в самом деле очень хочет оставить прошлое в прошлом и, должно быть, сожалеет о той фотографии… Наверное, это было бы единственным правильным решением — особенно с учётом того, что Алексей Романович мне говорил по телефону о причинах его отъезда в Петербург. Но… он ведь вернулся всё-таки! И явно не по звонку Дмитрия Георгиевича — я ведь видела его раньше в Москве! Однако, может, он вернулся ради Лены с сыном, или ради той девушки, или ради кого угодно — но только не ради меня! Значит, решено. Разве можно построить чувства на принуждении? Даже если я ему и небезразлична — это ведь какое-то странное небезразличие. К примеру, сравнить его с Сашей!.. Прохоров, может, и придурок, но по нему ведь видно, что я ему нравлюсь. А Горин? «Извините-вам-нет-восемнадцати-я-не-должен-был-и-пошёл-ка-я-с-той-девушкой!..» — Неверина! — вдруг услышала я и увидела Горина прямо перед собой. — Что? — подняла я глаза и схватила в руку давно брошенную ручку. — Алексей Романович, извините, я вопрос не расслышала. — Я не потерплю витание в облаках на моих уроках, и вам всем это известно. Неверина, останетесь после этого урока. Я, само собой, кивнула. Вот и единственно верное решение подоспело: разговору с Гориным — быть! Раз уж суждено нам остаться в классе наедине, то и всему остальному — тоже суждено. Вопрос лишь в том, начнёт ли этот разговор он — или же мне придётся искать какой-нибудь повод. Хотя… повод отыскать довольно просто — пятёрка Прохорова. Просто спросить, почему он поставил Саше пять. А дальше… само что-нибудь в голову придёт! — Саш, кстати, о чём он меня спрашивал? — шепнула я Прохорову, когда Горин продолжил диктовать. — Он же обычно не задаёт вопросы по ходу его лекции… Прохоров молчал (неужели не слышал?) — и я мягко потрясла его за плечо. Видимо, сильнее, чем нужно было: ручка в его руке резко отъехала влево, оставив след на полстраницы. Саша посмотрел на меня с какой-то еле скрываемой злостью — таким его я раньше не видела никогда. Неужели из-за этой небольшой грязи в его конспекте? Так он аккуратностью никогда и не славился! — Извини… — кивнула я. — Так о чём Горин спрашивал? — Алексей Романович, извините! — вдруг поднял руку Саша. — Можно пересесть за другую парту? Мне соседка мешает. Горин ему разрешил — и Прохоров отсел от меня куда-то на задние парты, а я осталась сидеть и смотреть куда-то в пустоту, будучи не в силах, казалось, даже пошевелиться от удивления. Что? Что я сделала не так? В конце концов, о чём Алексей Романович мог меня спросить, чтобы Саша добровольно от меня отсел? В самом деле, это ведь не из-за случайной мазни в его конспекте! А ещё я услышала усмешку Ларисы сзади. Да, моя попытка сделать вид, что у нас с Прохоровым всё давно хорошо, провалилась на глазах. Но Воронцовой-то отчего смешно? Чёрт, вот что такого спросил тогда Горин? Он не мог сказать что-то личное, свидетели ведь — весь класс! Но что я прослушала важного?! Эта мысль мучила меня до конца урока, а после — я даже подумывала попытаться уйти вместе со всеми остальными. Но Алексей Романович смотрел на меня в упор, да и я всё-таки решила, что это глупо — избегать разговора. — Ларис! — лишь подошла я к Воронцовой, очень надеясь, что она не станет вести себя как Прохоров. — Перед карою неизвестной просвети меня: что же он всё-таки сказал тогда? — Попросил его не перебивать… — усмехнулась Лариса и, заметив мой непонимающий взгляд, прибавила: — Ты что-то лепетать начала — про то, что тебе нет восемнадцати и что он с другой девушкой ушёл. — Господи… — побледнела я, осознавая, насколько же я подставила и себя, и Алексея Романовича. — И что, все слышали? — ФИО ты всё-таки не назвала, только «он». Так что кроме нас с тобой понял, о ком шла речь, по-видимому, только твой Саша. И Горин, само собой. Удачи, подруга! Кстати, о другой девушке — расскажешь потом! — прибавила Воронцова и вышла из класса: она и так оставалось одной из последних. Наконец, последний из моих одноклассников вышел — и нас в классе осталось двое. Я лихорадочно соображала, что же теперь делать. Конечно, любые вопросы про пятёрку Прохорова теперь не передавали ровным счётом ничего. Значит, мне ему сказать было-то толком нечего. А в таком случае… нужно ждать. Может, нападение — это и лучшая оборона, но порой и выжидание может оказаться правильной тактикой. Алексей Романович тем временем замкнул кабинет изнутри и, вернувшись за учительский стол, в упор посмотрел на меня. Не так холодно, как на нас всех во время урока. Скорее, с лёгким укором: так, к примеру, любящий родитель может смотреть на провинившегося ребёнка. Впрочем, легче от этого не становилось, а недовольства в его взгляде было всяко больше, чем любви. А может, любви и вовсе не было… Вероятно, он ждал того, что начну я. По меньшей мере, эта игра в гляделки, в которой он смотрел уверенно, а я изо всех сил старалась не прятать взгляд, продолжалась довольно долго. И всё-таки первым не выдержал Алексей Романович. Он встал из-за стола и принялся медленно ходить по классу. И, наконец, заговорил: — У меня нет романа с той девушкой, с которой вы меня тогда увидели, Неверина… — Вы задержали меня для того, чтобы сказать это? — стараясь заставить свой голос звучать более равнодушно, ответила я. Алексей Романович, поразмыслив, достал из кармана ключ от кабинета и положил его на парту рядом со мной. — Я вообще вас не задерживаю. Если хотите, вы свободны. — Отчего же тогда она сказала вам о муже? — разумеется, встать и уйти я не могла. Только не сейчас… — Скорее в моих интересах, чем в её. Мы с её супругом знакомы довольно давно — и отношения у нас достаточно напряжённые. Был один конфликт… с любовными отношениями никак не связанный — с тех пор мы с её мужем стараемся друг друга избегать. Я смотрела на Горина и пыталась понять: врёт или говорит правду? Впрочем, зачем ему врать? Он мог бы просто не начинать этот разговор. Да и голос его был совершенно спокойным… Хотя, наверное, только ложь ребёнка можно вычислить по бегающим глазкам, а уж Алексей Романович всегда умел управляться с эмоциями. — Раз так, то и у меня нет романа с Прохоровым, — улыбнулась я, решив, что Горин всё-таки не стал бы врать. — Это было заметно с первых же минут урока, Неверина. А особенно ярко заметно — по вашей реакции на его пятёрку. Или вы думаете, что я просто так благотворительностью в виде отличных оценок за ужасные ответы занялся? — усмехнулся он. — Значит, проверяли меня?.. — улыбнулась я. — Вы все, девушки, довольно предсказуемые… — задумчиво протянул он, а я рассмеялась. — Знали бы вы, о чём думала я, когда придумывала всю эту историю с Сашей! — Догадываюсь… — кивнул Алексей Романович. — И всё же, небольшой вам совет: в следующий раз думайте молча. — Извините… это непроизвольно вырвалось тогда. Я просто думала про вас, вы так неожиданно вернулись… — Понимаю. Молчание воцарилось вновь. Наверное, была моя очередь что-то говорить, но что ещё я могла сказать? Счастья для одного дня было достаточно: Горин вернулся в нашу школу, а история со Старбаксом разрешилась благополучно. Наверное, нужно было уже идти, но я всё сидела и словно чего-то ожидала. Как оказалось, не напрасно. Алексей Романович, глубоко вдохнув, произнёс: — Когда-то ты говорила звать тебя Сашей… предложение в силе? — Что? Конечно! — просияла я. — Чудно… так вот, Саша, знаешь, я много размышлял обо всём, что произошло. Тем вечером, в Петербурге, когда я принял решение остаться там… тогда я был уверен в том, что принял единственное верное решение. Я бы там и остался, если бы не некоторые обстоятельства, из-за которых я вновь в Москве. Так уж сложилось… я думал, что, переждав некоторое время в Питере, я смогу как-нибудь отвлечься, вспомнить, в конце концов, о Лене или о ком-то ещё. Не вышло. Тем более, не вышло в Москве — особенно когда я встретил тебя вновь. Тогда ты начала обвинять меня во всех смертных грехах, а я всё сидел и думал, что всё ужасно неправильно. Я хотел рассказать тебе правду в том кафе, но потом решил, что, может, так будет лучше. Если ты посчитаешь, что я разбиваю чужие семьи, может, ты забудешь обо мне? Найдёшь любовь по возрасту, будешь счастлива… А потом — когда вчера мне позвонил Дима… Дмитрий Георгиевич, то есть, и сказал, что Елена Викторовна взяла больничный, я решил, что судьба вновь и вновь сводит нас. Значит, воля судьбы такова — и, вероятно, стоит забыть о том, что правильно, а что — нет. Я ведь нравлюсь тебе, я давно это понял. Давно я понял и обратное чувство — моё к тебе. Ты меня извини, Саша, я чуть ли не впервые в жизни не знаю, как правильно сформулировать мысли. Ты очень мне нравишься, ещё с того момента, как я застал тебя с Димкой дома. Пожалуйста, прости мне всё, что происходило из-за моих представлений о правильном и неправильном. Они только всё портят — и чуть не испортили мою любовь… Мне не верилось в то, что это происходило со мной, что всё это говорил мне сам Алексей Романович. С каждым его словом улыбка на моём лице становилась всё шире, а в груди, нет, по всему телу разливалось очень яркое и тёплое, пока ещё не совсем понятное чувство. Я даже ущипнула себя, дабы проверить, что не спала, но нет: мне это говорил совершенно реальный Горин. Он любит меня! — О, Алексей Романович!.. — только и сумела восторженно прошептать я, лишаясь дара речи. Как же всё это было романтично! Какие же волшебные мгновения! — Алексей. Или Лёша, — покачал он головой. Без отчества?! Да ладно!.. — А-лек-сей, — словно пробуя имя, которое прозвучало для меня будто бы в первый раз в жизни, на вкус, смаковала я его звучание. — А-лек-сей… так звучит красивее и благороднее, чем Лёша. Алексей… Он подошёл ко мне и мягко поцеловал. Сперва просто прикоснулся к моим губам — и перевёл взгляд на меня, видимо, ища в моих глазах желание. Я утвердительно закивала, и Алексей поцеловал меня вновь, уже более настойчиво. Совсем не так, как когда-то Прохоров. И даже не так, как тогда в его питерской квартире. Поцелуй Прохорова был хорошим только на пьяную голову, а питерский поцелуй с Гориным — слишком робким. Теперь же он целовал меня уверенно и страстно, вкладывая в этот поцелуй все долгие месяцы ожидания этого момента. Я сперва попыталась не уступать ему, но после поняла, что это — бесполезно, и лишь поддавалась движениям его языка и губ, наслаждаясь процессом. — Я… тебя… люблю… — сбивчиво шептал он, не передавая инициативы в мои руки. Он говорил и целовал меня, а я слушала его и тонула в глубине его обворожительного взгляда. О, жалела я лишь об одном: о том, что и этим минутам пришёл конец. Всё хорошее когда-нибудь заканчивается, к сожалению. — Я тоже люблю тебя! — призналась я уже после окончания, хотя наверняка этот комментарий был излишним. Он знал об этом и без моих слов. — Тебе понравилось? — с некоторым волнением спросил он. — Лучший день в моей жизни! — заверила Алексея я. — Не лучший… у нас будет ещё много лучших дней! — Это же неправильно! — рассмеялась я. — Плевать… уже плевать, думать надо было раньше. Но неправильно — наверное, всё-таки то, что два влюблённых человека не должны быть вместе из-за цифры в паспорте. — А вот в этом ты совершенно прав! — Саша… я уже забыл, как это должно делаться, но… сходим куда-нибудь вместе? — Сейчас? — Этим вечером я занят. Скажем, завтра? После уроков? — С тобой — всегда! Из его класса я вышла с сияющей улыбкой. О да, никогда ещё в жизни мне не было настолько хорошо! Он — любит меня! Любит! Он поцеловал меня, пригласил на свидание и разрешил называть его Алексеем! Что ещё нужно для счастья? И что может это счастье испортить?.. На четвёртый урок я безнадёжно опоздала, да и могла ли я в такой день думать о дальнейшей учёбе? Отец всё равно был в это время на работе, так что я решила поехать домой и весь остаток дня наслаждаться сборами на завтрашнее свидание. Оставалось лишь по-тихому улизнуть из школы… впрочем, разве это сложно? Записки от родителей мы подделывали класса с седьмого. Так что, вручив охраннику стандартную формулировку «ответственность за жизнь и здоровье беру на себя» с фальшивой подписью отца, я выпорхнула на свободу и пошла за велосипедом. Я уже отъехала от школы, когда увидела выходящего из здания Алексея. Он шёл к парковке — и я решила встретить его там, устроить сюрприз. Впрочем, как только я подъехала к его машине, я с ужасом поняла, что встретить его собралась не одна я. Рядом с машиной стояла та самая девушка из Старбакса. Я же резко свернула в кусты, надеясь послушать, о чём они будут говорить. Конечно, теперь, после поцелуя и такой трогательной речи я верила Алексею безоговорочно, но… зачем тогда здесь она? — Извини, что задержался, родная! — услышала я голос Алексея, а после — из-за веток увидела, как он её чмокнул. Конечно, это не было похоже на мой поцелуй — так, лишь лёгкий поцелуй, приветственный, в щёчку. И, тем не менее… — Да брось. Ты мне лучше вот что скажи, Горин: сначала ты не хочешь, чтобы твой брат знал о наших встречах, а потом предлагаешь встретиться рядом со школой твоего брата? — Если он и будет прогуливать, то не пойдёт мимо моей машины, — усмехнулся Алексей. — Так, куда поедем? Голодная? — Если только глотнуть кофе… — с этими словами она уселась в машину, да и последующие слова Алексея я уже не слышала. Вот и как это, скажите на милость, понимать? На глаза медленно наворачивались слёзы. Машина Алексея уехала, а я села на велосипед и тоже начала крутить педали в сторону дома. А заодно — и пытаться соображать. Неужели он всё-таки обманул меня? Нет, не после того, как он был таким искренним! Но — почему тогда он не хочет, чтобы об этой девушке знал Дима? Почему так нежно на неё смотрит? Называет родной?.. Похоже, лучший день в жизни переставал быть таковым. Знала бы я, что это — только начало! В расстроенных чувствах, в собственных размышлениях, я неслась по практически безлюдному тротуару в сторону дома. Обе руки сжимали руль велосипеда, поэтому слёзы вытереть было нечем, и они затуманивали глаза. Но я ведь знала дорогу как свои пять пальцев! Не знала я лишь того, что на длительном спуске с горки, на котором велосипед набрал максимальную скорость, лежал камень… Я толком и не поняла, из-за чего велосипед вдруг резко остановился и повалился набок. Вместе с ним же упала и я, не успев ни сгруппироваться для падения, ни даже защитить голову руками. Болезненное столкновение с асфальтом я ещё помню. Мысль о том, отчего же мне так не везёт, — тоже помню. А вот всё остальное… нет, перед тем, как я потеряла сознание, больше я ничего почувствовать не успела.