Автократ Тиранович

Всё оказалось куда лучше, чем могло бы быть. По меньшей мере, с моим здоровьем: пришла в себя я тогда, наверное почти сразу же. Конечно, у меня всё ещё болели рука и нога, на которые я упала, да и видела я в первые мгновения словно сквозь какую-то пелену, застилавшую глаза. Ещё голова побаливала. Словом, на велосипед я бы в таком состоянии не забралась, но уж как-нибудь дохромала бы до дома, оставив велик в каком-нибудь близлежащем дворе, чтобы вернуться за ним когда-нибудь потом. И, конечно, я бы с удовольствием не стала никому об этом происшествии рассказывать. Но сбыться этому было не суждено. К счастью или к сожалению, сознание я потеряла на людной Профсоюзной улице, а не где-нибудь в богом забытых дворах. Так что то, что я отключилась, заметила не одна я. Вокруг меня стояло несколько неравнодушных людей. Я только успела обрадоваться тому, что среди них не было знакомых лиц, как услышала голос: «Пропустите! Скорая!». В этот момент я и поняла, насколько я влипла. Честно, я бы с куда большим удовольствием доковыляла домой, но кто-то всё же решил, что мне нужен врач. Немудрено, впрочем: наверное, я и вызвала бы скорую, если бы увидела упавшего человека без сознания. И тот, кто это сделал для меня, очевидно, хотел совершить доброе дело. Но я в тот миг подумала совершенно о другом: если меня заберут в больницу, значит, все об этом недоразумении узнают. По меньшей мере, отец, а может — ещё и Алексей… Но даже первое сулило большие неприятности. Я попыталась ещё поспорить с врачами, но избежать больницы не удалось. Подозрение на сотрясение мозга — это не разбитые в кровь колено и локоть. В конце концов, настолько здоровьем шутить нельзя — это даже я понимала. Да и если бы я отказалась от госпитализации, скорее всего, они бы стали искать отца: я успела сдуру ляпнуть, что мне ещё семнадцать… … Отцу позвонить всё же пришлось, как только меня привезли в больницу. Я предпочла бы говорить об этом с мамой, но она, как назло, не отвечала: вероятно, была занята с очередным клиентом. Так что, скрепя сердце, я набрала папин номер — а уже спустя полчаса он примчался ко мне. Всё это время я думала лишь о том, что бы ему наврать. Он ведь профессионал — пусть и занимается переломами конечностей, но наверняка что-то понимает и про все эти мозговые сотрясения или ушибы. Наконец, я приняла решение практически ничего от него не скрывать. Да, навернулась с велосипеда. Там был камень, который я не заметила. А почему не заметила? Да музыку в наушниках слушала — вот и отвлеклась! Конечно, такая отмазка вызовет папин гнев — он ведь давно ругался против наушников, утверждая, что они вредят слуху. Но… лучше ведь послушать очередную лекцию о вреде наушников, чем впутывать в историю Алексея! Я вообще продолжала надеяться на то, что он ни о чём не узнает. Как оказалось, зря. Когда папа вошёл в палату, он разговаривал по телефону, притом на повышенных и явно нервных тонах. Я прислушалась, ещё не думая о том, что это как-то связано со мной. Впрочем, через несколько его реплик я с ужасом поняла, что он выяснял отношения со школой: почему я в это время не была на занятиях? Потом — поняла и то, что претензии выражались не абстрактной секретарше директора или охраннику, а Алексею лично. Эх, только этого не хватало! Но теперь уж ничего не поделаешь… Буря в папином исполнении, которой я так боялась, всё же произошла. Он, очевидно, и не успел подумать о том, что мне становилось хуже от его криков — в прямом, физическом смысле слова: голова вновь давала о себе знать. Когда врач попросил его ругаться потише, жертвой папиного гнева стали несчастные наушники: он достал их из моего кармана и разорвал на две части. Впрочем, рано или поздно он всегда успокаивался. Я и сама знала, что вспышки гнева отца нужно просто переждать: не пытаться ему в это время перечить и не перебивать его. Тогда со временем он вновь станет заботливым и, несомненно, любящим папой. Так и сейчас: сперва я игнорировала все его выпады (впрочем, наушники всё равно придётся покупать новые), а потом он сел рядом со мной и с нескрываемой тревогой на взгляде посмотрел сперва на мои разбитые конечности, а потом и на меня. — Да уж, Сашка… и как бы нам об этом маме сказать? — наконец, озадаченно протянул он — и я совершенно точно знала: продолжения скандала не будет. А если и будет, то точно не сейчас. — А ей обязательно говорить? — пугать ещё и её не хотелось. — Джинсы и длинные свитера отлично скрывают эти недоразумения! — Посмотрим, что анализы скажут! — строго заметил отец. — Если это сотрясение, то сказать маме придётся. Равно как и тебе — лежать, по меньшей мере, пару недель. И это не обсуждается. Я недовольно вздохнула. Конечно, он был прав, но разве стоила его правота маминых нервов? Да и перспектива пролежать две недели без движения меня не сильно привлекала. Хотя… так ли это ужасно? В школе — если Алексей на самом деле любит ту девушку, а не меня, — скучно. А Лариса может приходить и ко мне. Больше ходить на уроки было явно не для кого: Прохоров — явно не та потеря, о которой можно беспокоиться. Когда результаты анализов оказались готовы, я даже не слишком переживала от того, что все папины мысли подтвердились. Сотрясение: лёгкое, но — сотрясение, а значит — постельный режим. Слава богу, дома, а не в больнице! Пока мы шли к машине, папа пытался утешить меня мыслью о дополнительных неожиданных каникулах, в то время, как я думала, что это вовсе не то, о чём следует говорить человеку, у которого через два месяца экзамены! Впрочем, всё ведь равно я не буду все дни напролёт лежать с телефоном и смотреть глупые видео на Youtube! Лариске я написала обо всём сразу же — ещё в машине, попросив сильно за меня не волноваться. Маме со Славкой я всё-таки уговорила папу не рассказывать: сделаю вид, будто я простудилась. Папа всё равно никогда не вызывал врача на дом, зная сам, как и что нужно лечить. Так что придётся лишь периодически греть градусник и выплёвывать микстуры и таблетки, которые заботливая мама по-любому будет приносить… Не слишком большая цена для её нервов! Несколько раз мне звонил Алексей; я сбрасывала. В самом деле, не могла ведь я разговаривать с ним при папе — хотя, признаться, очень хотела услышать голос Горина! Разумеется, он уже обо всём знал — кроме, разве что, диагноза: я прекрасно помнила, как папа орал на него в трубку, точно знал, что во всём виноват именно он! Так или иначе, поговорить с Алексеем я смогла уже после того, как осталась одна в своей комнате. Отец велел лежать, поменьше двигаться и смотреть в телефон, но я сразу же потянулась за сумкой, в которой лежал мобильный, и набрала Горина. Он ответил сразу — после первого же гудка, а значит — звонка этого он ждал. Подсознание подбросило мне мерзкую мысль о том, что он мог ждать не моего звонка, а звонка той самой девушки, но я решила об этом не думать. Он ведь сам несколько раз пытался со мной связаться — и должен был догадаться, что в тот момент говорить я не могла! — Саша? — я никогда не слышала такую тревогу в его голосе, он даже трясся — и уж точно в этом Алексее нельзя было узнать вечно уверенного в себе и знающего, что сказать, Горина. — Как ты, Саша?! — В порядке! — поспешила заверить его я и, прекрасно понимая, что на этом расспросы не закончатся, призналась: — Лёгкое сотрясение мозга, но это не серьёзно, просто надо полежать пару недель. А, и колено с локтем до крови — но это ведь совсем детские ранки! А так — жива-здорова. — Я рад, — сказал он после длительной паузы, точно всё это время обдумывал информацию, хотя обыкновенно за словом он в карман не лез. — И когда я тебя теперь увижу? Мне очень захотелось ответить что-то вроде: «Это ведь тебе неважно, главное — когда ты увидишь ту самую?», но я сдержалась. В конце концов, устроить скандал — всегда успеется! Я уже не была уверена, что хотела его видеть, но всё же сказала: — Плюс-минус две недели. Как папа скажет. В трубке — вновь молчание, мне даже показалось, что звонок случайно сбросился, но я посмотрела на экран телефона и убедилась: звонок всё ещё шёл. А если прислушаться, то можно было услышать и тихое дыхание Алексея. Мне было неловко прерывать эту тишину, равно как неловко и прощаться, а он, как назло, долго просто молчал. А потом — гораздо тише, чем раньше, — спросил: — Саша… после занятий в вашей школе в мою машину сел один человек, и он утверждает, что видел тебя. Это правда? Я даже немного опешила от такого вопроса, но довольно вскоре чувство возмущения во мне оказалось сильнее удивления: — Не один человек, а одна девушка! Та самая, которая с тобой мужу не изменяет! — Да, речь о ней… — уже практически шёпотом отозвался Алексей. — Значит, ты нас видела. — Представь себе! Она, между прочим, правильно говорила: если не хочешь, чтобы Димка узнал о ваших встречах, встречаться надо подальше от школы! Только это не только к Критскому, но и ко мне относится! — Саша, нам нужно встретиться! — вдруг заявил Горин. — Это ещё зачем? — Я не думаю, что весь этот разговор — для телефона. Мы встретимся — и ты, если захочешь, даже обматерить меня в лицо сможешь, только сперва — выслушаешь. Просто… это не может долго так продолжаться, я ведь прекрасно понимаю, что с велика ты упала именно из-за глупых мыслей в твоей голове. — Это ещё и мои мысли — глупые?! — справедливо возмутилась я. — Единственная глупая мысль — это о том, что измена может довести до добра! — Мы встретимся и всё обсудим, договорились? — примирительным тоном спросил Алексей. — Когда и где мы сможем увидеться? — Даже не знаю… — на самом деле, единственное, чего я не знала, — так это почему вообще думала об организации этой встречи, а не послала его! — У тебя завтра днём ведь не должно быть уроков, правда? Вот и приезжай ко мне часам к двенадцати, если так настаиваешь. — Не думаю, что Анатолий Михайлович будет очень рад меня видеть… — Я ж не дура! — возмутилась я. — Папа на работе будет, мама — тоже, Славка — в садике. Всё продумано! — До встречи, в таком случае, — согласился Алексей. Я сама не знала, зачем я согласилась. Неужели в глубине души мне так уж хотелось послушать его очередные глупые оправдания? Но… ведь тогда, в запертом классе обществознания, он вовсе не казался лжецом! И изменником не казался, и соблазнителем! Будто бы и правда его с той девушкой связывали сугубо деловые отношения, а её муж — в самом деле — просто по какой-то причине невзлюбил белого-пушистого Горина! Мне очень хотелось верить в эту невероятную версию событий, но разве я хотела услышать продолжение этих легенд? Или… неужели я надеялась на то, что завтра он всё-таки скажет мне правду? А что, если правда эта — окончательно разобьёт моё сердце? Я и вовсе не знала, что подумать. Наверное, стоило всё-таки признать очевидное. Но я решила поступить немного по-другому: признаю очевидное завтра, если только Горин не придумает новую, более складную сказку, которую я с удовольствием обзову правдой!.. Делать было совершенно нечего: необходимость заниматься уроками пропала, а готовиться к экзаменам в таком состоянии я не могла. Оставалось одно: виртуальный мир, и я с удовольствием открыла любимую Вконтакте. Мы обменялись парочкой сообщений с Ларисой, после чего я открыла вторую страницу, где — по доброй многолетней традиции — меня ждало сообщение от Лорда. Я успела подумать о том, что, если Алексей завтра признается в романе с той девушкой, надо будет и эту бессмысленную переписку прекратить. Но это будет завтра; сегодня я имела полное право ответить на вопрос о том, как прошёл мой день. От Лорда я решила ничего не скрывать о сотрясении мозга: всё равно Алексей уже всё знает. И, по большому счёту, он мог бы и вовсе не задавать этого вопроса! Но — это было похоже на какую-то затянувшуюся игру: даже после того, как мы оба догадались о личностях друг друга, мы всегда общались в Интернете так, словно за этими страничками скрываются совершенно незнакомые люди. Это было весело и, наверное, помогало психологически: у меня всегда был человек, которому я могла выговориться. И я точно знала, что настоящий Алексей никогда не спросит меня ни о чём из того, что узнал из Интернета. Более того, периодически я писала ему и о нём: так, Лорд знал о том, что мне небезразличен некий учитель… Сам он, правда, предпочитал не рассказывать о себе, что порой напрягало меня, но не слишком: я ведь была из тех людей, что предпочитают говорить о себе, а не слушать о других. Вот и теперь: я старательно описывала ему всё, что произошло за день, включая все подробности моей травмы. Не забыла я упомянуть и про подделанную записку, и про скорую, и про папин звонок учителю, и про мою ложь, закончившуюся сломанными наушниками. Наконец, закончила я тем, что учитель обещал зайти ко мне завтра и рассказать что-то важное, но я к этому «важному» отношусь весьма скептически. Вот! Пусть знает, что я не поверю первому же его слову! Лорд за меня беспокоился, но… честно говоря, мне его ответы казались какими-то чересчур равнодушными. Наверное, я просто была разочарована ситуацией с Алексеем в реальной жизни, а потому и его сообщения внезапно стали казаться мне пресными и бесчувственными. А может, взволнованный Алексей не дотягивал до своей обычной роли в этой игре и не мог выдать того беспокойства, что звучало по телефону. В любом случае, он как-то дежурно поинтересовался тем, как я себя чувствовала, а после — задал ещё пару вопросов про историю с девушкой. В этот момент я подумала о том, что Алексей всё же решил получше подготовиться к завтрашней встрече — и разочарованно отложила телефон в сторону. Лучше сделать вид, что я уснула. А ответить про девушку можно и завтра — разумеется, после встречи с Гориным! Как и планировалось, на следующий день эта встреча состоялась. Папа увёл Славку в садик ранним утром, после чего сразу же отправился на работу; мама довольно долго беспокоилась о моём самочувствии и говорила, что постарается прийти домой пораньше, но всё-таки вскоре ушла и она. К слову, я совершенно не беспокоилась по поводу её раннего возвращения: не первый раз ведь болела, всё-таки. И мама действительно всегда старалась вернуться раньше: к примеру, не в семь, а в шесть. Время на разговор с никогда не опаздывавшим Алексеем у меня, в любом случае, было. Не опоздал он и в этот раз: звонок в дверь раздался за пару минут до полудня. Я демонстративно вышла открывать в пижаме, всем своим видом показывая, что чувствую себя не лучшим образом, а значит — и разговор должен быть максимально коротким. На самом деле, я просто боялась, что, если он будет говорить со мной долго, я успею запутаться в его сладких речах. Кроме того, мне и в самом деле было тяжело подолгу концентрировать внимание на чём-то сложном (утром я убедилась в этом на примере сборника ЕГЭ по математике). Общение с Гориным — это, конечно, совершенно другая деятельность, но… по существу — та же головоломка! — Я тебя не разбудил, Саша? — спросил он, посмотрев на мою пижаму и растрепавшиеся волосы. Сам он, к слову, выглядел гораздо лучше — впрочем, как и всегда. Его неизменный тёмно-синий костюм всегда меня очаровывал, а сейчас его образ завершало то, что и вовсе любого мужчину способно было сделать шикарным: большой букет белых роз. — Лень переодеваться, — небрежно бросила я. — Проснулась-то я ещё когда Славку в садик собирали! — Рад, что не разбудил. Саш, цветы — тебе! — сказал он как-то то ли менее уверенно, то ли попросту смущённо. Я мысленно закатила глаза: чёрт побери, взрослый мужик в двадцать пять лет, который, к тому же, был женат и имеет сына, не мог нормально подарить букет! Вернее, не нормально, а… покрасивее! С какими-нибудь романтичными фразами, как в кино… — Спасибо! — сперва всё же взяла я эти розы, а после — протянула их назад. — Спасибо, но… оставь себе! Как я родителям объясню, откуда они взялись? — Скажешь, что какой-нибудь Прохоров приходил, — пожал плечами Горин. — Мама не поверит. Алексей, цветы очень красивые, и мне приятно, правда, но… — Без них — так без них! — понимающе кивнул он, а я надеялась прочитать на его лице хотя бы небольшую долю расстройства. Но, судя по всему, приступ растерянности у него прошёл, а привычное самообладание вернулось. Алексей, вновь держа букет в руке, пошёл следом за мной на кухню. Я указала ему на один из стульев и принялась делать чай, а после — гробить его множеством кубиков сахара (и как он это пьёт?!) Алексей всё это время молчал и лишь наблюдал за мной, а потом — когда две чашки и пачка печенья стояли на столе, а цветы — лежали рядом, он начал: — Ты ревнуешь. Ты беспокоишься не за её мужа, ты ревнуешь меня к ней, — после этого предложения я ожидала хотя бы какого-нибудь вопроса, но Алексей говорил с уверенностью в собственных словах, точно он не анализировал мои чувства, а рассказывал какую-нибудь тему по истории у доски. Впрочем, он ведь был совершенно прав — и теперь вовсе не был похож на растерянного подростка, как совсем недавно, когда пытался подарить букет. — Допустим… — кивнула я. — Ревность — это недоверие. Мерзкое чувство… Если один человек любит другого, то он должен ему верить, разве нет, Саша? — то ли рассуждал, то ли рассказывал Алексей, но он всё больше напоминал мне именно учителя. А я словно должна была ответить ему домашнее задание. Ведь это такой простой вопрос — можно ли не доверять возлюбленному? — Разве ты никогда никого не ревновал? — вместо этого спросила я, решив не играть по его правилам. Алексей, впрочем, нисколько не смутился. Я думала, что он продолжит гнуть свою линию, но вместо этого он усмехнулся и произнёс: — Ревновал, было дело. — И при этом возмущаешься, что ревную я? — Нет, Саша, просто… не хочу, чтобы ты позволяла ревности управлять тобой. Ведь, если бы не это чувство, затуманившее твоё сознание, ты справилась бы с управлением и не упала бы с велосипеда. Я полностью перестала понимать, чего он от меня хотел. Сперва я думала, что он или признается, что любит ту девушку, или попытается доказать, что между ними ничего нет — одно из двух. Судя по тому, что он пришёл с букетом, вероятнее второй вариант. Но… неужели Горин избрал третий — доказать, что ревность — мерзкое чувство, поэтому в их романе с той девушкой нет ничего дурного? Мне в этот момент вспомнилась какая-то очень старая шутка о том, что один очень хороший адвокат в суде доказал, что убивать — это не так-то и плохо. Да уж, Алексей ведь, по иронии судьбы, юрист… — Алексей Романович, ваш урок какой-то непоследовательный, — улыбнулась я. — Вы, как учитель, должны понимать, что говорить о том, что вы нарушали какое-то правило, вроде запрета на ревность, не способствует усваиванию этого материала! — лучше уж так отшутиться, может, это собьёт его с толку. Впрочем, он — совершенно невозмутимо — ответил: — Неверина, к сожалению, мы не на уроке истории или обществознания. Жизнь — куда более сложная штука, и моего юридического образования недостаточно, чтобы её преподавать. — Тогда… расскажи мне о том, когда ревновал ты. Это ведь закончилось чем-то плохим, поэтому ты не хочешь, чтобы это плохое произошло и со мной? Горин на миг задумался, а потом согласился: — Не думаю, что тут можно много рассказывать. Ты же знаешь, что мы развелись с Леной. А развелись мы из-за того, что она мне изменила. Этот Денис — её непосредственный начальник в юридической фирме. Она не признаётся, но мне кажется, что я долго не замечал их отношений. В любом случае, однажды я застукал их в постели, по классике жанра. Но года два до этого мы ссорились из-за моей ревности. К тому Денису я её и ревновал… Сложно сказать, была ли моя ревность оправданной, или это была её месть за мои подозрения — в разводе всегда виноваты обе стороны. Сложно сказать и то, закончилось ли это чем-то плохим: если бы я ничего не знал, было бы, наверное, хуже. А может, и нет… И всё же, Саша, ревность — это противно. — Но у тебя с той девушкой что-то есть? — несмело спросила я, боясь услышать «да». — Знаешь, как её зовут? — ответил Алексей. — Откуда мне знать? — Если брать имя до замужества — Горина София Романовна… — после этого была длинная пауза, а потом он прибавил: — И поклонником инцеста я не являюсь. Я долго молчала, пытаясь осмыслить эту простую, казалось бы, информацию. Сперва мне даже подумалось, что она — его жена, бывшая или нынешняя, — а потому и Горина. На не самое частое отчество я, к слову, внимания не обратила, равно как и на то, что я ведь видела паспорт Алексея — и особое внимание уделила разделу «семейное положение», когда хотела убедиться, что он разведён с Леной. Про то, что она — сестра, я поняла только после того, как до меня дошёл смысл его слов про инцест. До этого же я сочла эту фразу какой-то глупой и неуместной шуткой. Да, действительно, Алексей ведь когда-то давно говорил о том, что у него, помимо брата Димы, есть ещё и сестра Соня. Тогда я пробралась в его кабинет, чтобы подменить контрольную Ларису, но обратила внимание на детские фотографии. Потом Дима ещё говорил мне, что эта сестра Соня — запретная тема в доме Алексея. Сперва я хотела узнать о ней побольше, а потом — подзабыла об этом, но всё время мне казалось, что она совершила нечто ужасное. Иначе почему единственная фотография с Соней — из раннего детства Алексея, а он сам запрещает брату говорить об этой сестре? После я подумала о том, что Алексей даже внешне чем-то похож на эту Соню. Вернее, Соня похоже на него — она ведь младше. И всё же… мне не нравилось одно. Я могла поверить в то, что муж Сони недолюбливает Алексея — подобные семейные разборки едва ли могли удивить. Меня беспокоило другое: почему Горин не хочет, чтобы об этих встречах знал Дима? Да и вообще — почему эта Соня смотрит на Алексея так, точно не видела тысячу лет, точно и не ожидала встретиться? По меньшей мере, именно это я видела в Старбаксе. А ещё… словно удивление! Да, точно, она как будто была удивлена тому, что Горин был добр с ней! Это может быть естественно для новой девушки, но уж точно — не для знакомой практически всю жизнь сестры! — Ты не хотел о ней рассказывать когда-то. Мы можем поговорить об этом сейчас, или ты всё равно не ответишь? — осторожно спросила я, вспомнив, как когда-то раньше Горин даже впервые накричал на меня из-за того, что я спросила о фотографии Сони. — Отвечу, — совершенно не изменившимся тоном сказал он. — Или, может, лучше расскажу я? Так будет понятнее. Правда… это больше про наши семейные конфликты — если тебе будет интересно… — Если только ты мне доверяешь, — улыбнулась я. — Мне-то всегда интересно. — В продолжение разговора о ревности, доверяю, — заверил меня Алексей. — Так, с чего бы начать? Ты ведь знаешь, что мои родители разведены, притом мама потом вышла замуж за другого… — За Владимира Критского? — Именно. Так вот, не хочу вдаваться в подробности развода родителей — тем более, что мне тогда было семь лет, а Соньке — три года, то есть я знаю эту историю в основном по маминым рассказам. Но всё в принципе стандартно: ссоры, крики, даже полиция… Наконец, развод — а это — раздел имущества и детей. По обоим вопросам были суды. По детям решение приняли довольно быстро: я оставался с мамой, а Сонька — с отцом. По имуществу — процедура гораздо сложнее. У папы был и есть бизнес — конечно, не банковская сеть с миллиардными оборотами, но компания неплохая. И доход приносит регулярно. Мама хотела отсудить часть прибыли, но у отца были хорошие адвокаты — и он не отдал маме не только его доходы, но и забрал себе практически всё, на что она рассчитывала. Мама, уже беременная Димой, осталась со мной — и почти без средств к существованию, тогда нас обеспечивал только Владимир. Неудивительно, что вся эта история закончилась её сильной ненавистью к отцу. Неудивительно, что отца не любил и Владимир — не только, как её бывшего мужа, но и просто как человека, способного на такие низкие поступки. Тогда мне было семь-восемь — это тот возраст, когда взгляды на мир ещё плохо сформированы, и я практически каждый день то от мамы, то от нового отца слышал о том, какой Роман Горин ужасный. Разумеется, и Димка знает всю эту историю с разводом моих родителей, а потому не любит моего отца. Но ладно — если бы дело ограничилось им. В какой-то момент — когда я был уже подростком, возникла сентенция о том, что во всём виновна и Сонька. Не в том, что маму без денег оставили, конечно, но в том, что она до сих пор так и не изъявила желание понять правду, вернуться к маме, в конце концов. Я никогда не мог ненавидеть Соню, очень хорошо помнил её и понимал, что она, скорее всего, ни о чём и не знает. Я пытался с ней связываться, но, как мы знаем теперь, отцовское воспитание для неё сводилось к рассказам о том, какая на самом деле плохая мама, Критские и я. Она не хотела увидеть всю картинку, не хотела ничего слушать… так мы и существовали параллельно. Её мужа я видел один раз — на её свадьбе — и общение это было весьма напряжённым. Дима с ней лично и вовсе не знаком, но по рассказам родителей все Горины, кроме меня, — те ещё мерзавцы, поэтому он не любит её заочно. Именно поэтому сейчас мы с ней и не хотим, чтобы семьи знали о нашем общении. А вообще, всё бы, наверное, так и продолжалось — параллельно, если бы не её звонок, когда я был в Петербурге. Ей нужна была моя помощь, вернее, отцу, но звонила — она, а я всегда любил мою маленькую Соньку. За почти двадцать лет папины дела сильно ухудшились, а вот теперь — дошло до того, что его обвинили в мошенничестве, которое он, судя по всему, всё-таки не совершал. С компанией всё гораздо хуже даже если забыть о том, что её счета сейчас арестованы — и на нормального адвоката денег точно нет. Тогда Сонька вспомнила, что я, вроде как, юрист. Знаешь, Саша, отцу я бы отказал, но ей — не смог. Так я вернулся в Москву. Тогда, когда ты встретила нас в Старбаксе, это была наша первая с ней встреча… Вот теперь — если вопросы остались — дерзай! …Поражённая, я слушала всю историю внимательно, не перебивая, пытаясь вникнуть. Правда, у меня это не слишком хорошо получилось, но общую суть я всё-таки уловила. Вопросов оставалось ещё много, но по выражению лица Алексея я понимала, что ему эта история не слишком приятна. Вдвойне — неприятно рассказывать обо всём этом мне, как-никак, человеку практически постороннему. Очевидно, что ему было проще сказать то, что он сказал тогда, в классе. Но мне ведь того было мало! Теперь мне, напротив, стало совестно за то, что я вынудила его говорить о его семейных конфликтах. Пожалуй, он прав: ревность — дурное чувство. Вопросов я задавать, разумеется, не стала. Более того, я решила, что не буду подробности выпытывать и после — не из него, не из Димки. Значит, нужно было как-то перевести тему, и я прекрасно знала, как это можно сделать. Облизнувшись, я игриво посмотрела на Алексея и нежно его обняла, а через секунду — поцеловала. Наши губы переплелись, мы часто-часто дышали и смотрели друг другу в глаза… о, какие же у него глаза красивые, особенно — если смотреть так, вблизи! — такие глубокие, полные страсти и желания!.. Но поцелуй выдался слишком кратким: казалось, я только начала — как Алексей тут же отстранился. Я непонимающе и даже с некоторой обидой посмотрела на него, а он невозмутимо кивнул в сторону входной двери. Та как раз открылась (хотя я была уверена, что замыкала изнутри после прихода Горина!), и теперь из коридора отчётливо доносился звук шагов. Чёрт, неужели мама исполнила своё обещание и вернулась-таки пораньше?! Но нет ведь, исключено!.. Алексей сориентировался раньше, чем я. Он и поцелуй прервал первым, и успел за пару секунд привести себя в приличное состояние. Я, впрочем, конечно, всё ещё была растрёпана и в пижаме, но зато по мне не было видно, что я только что целовалась. Да и потом — маме можно будет сказать и правду: она ведь большую часть истории про меня и Алексея знает и так. Но это — к моему ужасу — была не мама. — Добрый день, Анатолий Михайлович! — совершенно спокойно произнёс Горин. — Привет, папа… — нерешительно протянула я, глядя на учителя и очень надеясь, что он нас обоих спасёт. — Что вы оба тут делаете?! — практически прокричал отец, что свидетельствовало лишь об одном: он был в ярости. — Я пришёл дать Александре задания от учителей на неделю, — невозмутимо ответил Алексей. — Какие ещё задания?! — вскричал папа. — От преподавателей-предметников. Не так давно вышло новое распоряжение Дмитрия Георгиевича о дополнительной нагрузке классным руководителям: если в классе есть временно неспособные посещать уроки — а о ситуации с Александрой я знаю — классный руководитель обязан раз в неделю приносить учащемуся на дом задание от учителей и контролировать их выполнение. Я смотрела на отца и очень надеялась на то, что он поверит. Или хотя бы на то, что станет проверять. Если он поедет в школу и спросит у нашего директора, было ли такое распоряжение, тот наверняка подтвердит: Дмитрий Георгиевич ведь — друг семейства Критских. Только вот папино настроение мне подсказывало, что до этого не дойдёт. — Бред! — подтверждая мои догадки, ответил он, а после посмотрел на розы, что так и лежали на столе. — А ещё директор распорядился, чтобы классный руководитель приходил к учащимся с цветами?! — Мне кажется, что то, как я провожу личное время, не касается родителей моего класса, — несколько раздражённо, точно отец его оскорблял, ответил Алексей. — К Александре я забежал минут на десять, после чего у меня будет встреча личного характера… я не думаю, что об этом следует говорить с вами, а тем более — в присутствии ученицы, Анатолий Михайлович! — А мне кажется, что ты будешь говорить со мной о том, что совращаешь мою дочь, мерзавец! — ещё сильнее взревел папа. — И о том, что она у тебя не единственная, что ты со всякими другими по кафешкам гуляешь! И ещё много о чём! Я побледнела. Откуда отец мог знать о другой девушке, с которой Алексей был в кафе, то есть, — о Соне? Об этом рассказала явно не я и не Горин, но кто ещё знал? Я даже Ларисе не рассказывала! Нет, был ещё Фокин, который видел Алексея с Соней, но — он-то зачем будет об этом говорить с папой? Он точно не стал бы! Но… кто ещё?! — Я бы попросил не дискредитировать меня ложными обвинениями, тем более, в присутствии ученицы, — невозмутимо повторил Алексей. — Да то, что ты делаешь… да это статья — за несовершеннолетних! — негодовал отец, выталкивая Алексея из квартиры. Тот особо не сопротивлялся. — Папа! — попыталась влезть я. — Что ты себе надумал?! Не трогай Алексея Романовича! — Молчать! — рявкнул он так, что, казалось, содрогнулись стены. — Тобой я позже займусь! Я не знала, чем закончилась эта их встреча. Папа вытолкал Алексея из квартиры и — следом за ним — ушёл сам, а я вновь осталась одна. Только теперь у меня жутко раскалывалась голова: я глотнула таблетку Анальгина, но крайне сомневалась в том, что это поможет. Это ведь не только нервы, это — ещё и страх: я невероятно боялась минуты папиного возвращения. Я беспомощно присела на пол, держась за голову. Я вообще не знала, не потеряю ли я сознание после всего этого. Но всё же на губах моих сияла улыбка: ведь прямо передо мной лежал шикарный букет белых роз, которые Алексей принёс для меня, а папа небрежно спихнул на пол. И ради этих роз, ради внимания со стороны такого мужчины можно и нужно было вытерпеть всё то, что обрушится на меня с возвращением отца.