Игорь Акинфеев большую часть своей жизни жил привычками. Вставал рано утром, бегал в парке недалеко от дома, пил кофе без сахара, обходил стороной соцсети и внимательно читал всё, что казалось ему важным о музыкальной индустрии. С тех пор как развалилась группа, которую они с Сергеем по крупицам собрали в своё время, он упорно искал себе новую привычку. Руки немели от необходимости играть, но соседи, как это чаще всего бывает, рады даже такой хорошей игре не были. Прибиваться к чужим группам не хотелось, создавать ещё раз своё было боязно. Поэтому, когда Сергей позвонил ему с предложением стать звукорежиссёром его подопечной группы, Игорь собрал свои пожитки, снял квартиру в Петербурге и уже на следующий день был в студии, рассматривая сквозь собственную призму опыта по большей части вчерашних мальчишек.
Разумеется, он знал каждого из них со слов Семака или из прочитанных статей. Игорь знал, что Сергей буквально отыскивал каждый свой самородок в песке ничего из себя не представляющих мальчишек, охочих лишь до славы и денег. Первый, кто ему бросился в глаза, был Федя Смолов. Сергей увидел талант в парне, когда тот пел в одном из третьесортных заведений с претензией на джазовый стиль. Глубокий хрипловатый голос подходил задумке Семака, и сразу после выступления тот предложил Фёдору сотрудничество. Как оказалось, парень ещё и писал весьма недурные стихи, так что они очень быстро нашли общий язык. Артёма привёл тот же Федя, когда Семак спросил его о знакомых музыкантах. Дзюба настолько виртуозно исполнил одну из песен Queen на бас-гитаре, что Сергей даже не задумываясь согласился на участие Артёма в проекте. Третьим был Илья Кутепов, прошедший прослушивание вместе с уже имеющимися участниками группы. Тогда ещё студент второго курса, Илья долгое время исполнял роль соло-гитариста в гордом одиночестве. Артём помогал ему своей виртуозной игрой на бас-гитаре, поэтому звучало всё довольно гармонично. Андрея Семак встретил совершенно случайно, когда они с Виктором гуляли по вечернему Питеру. Лунёв весьма душевно исполнял песни на стихи поэтов серебряного века, и Сергей предложил ему пройти прослушивание на место ритм-гитариста. Однако, как уже на прослушивании выяснилось, к барабанной установке Андрей питал куда более тёплые чувства. Марио же присоединился к группе только спустя почти три года. Виктор тогда буквально упросил Сергея послушать, на что способен парень, только это практически и не потребовалось. Марио как-то сразу влился в коллектив, подхватывая налету всё то, что уже было сыграно, и уже спустя полгода вышло переиздание лучших песен группы совместно с новым гитаристом.
В общем и целом, Игорь увидел перед собой уже сыгранный, крепкий коллектив, и это не могло его не радовать. Гораздо проще работать с теми, кто понимает и чувствует друг друга без слов, эмоционально, подхватывая друг за другом мелодию, превращая её в застывший во времени образ. И вроде бы, вот она — новая привычка. Вставать рано утром, пить кофе и бежать на новую репетицию, слушать, подсказывать, помогать. Вот только ночи по большей части по-прежнему бессонные, наполненные пустотой и звёздами. Он всё ещё только гость на этом празднике жизни, и хотя группа его не отталкивает, напротив, даже пытается помочь поскорее влиться в их размеренную жизнь, он всё ещё чувствует себя где-то за этим куполом тепла и спокойствия. Купол, сквозь который на него смотрит взрослый ребёнок с удивительно ясными голубыми глазами.
Артём шумный, непоседливый, громкий. Он душа, центр этой команды. И он отчаянно пытается протянуть руку, разбить этот купол изнутри, затащить в него его, Игоря, заставить вновь жить, вновь дышать, а не существовать системе привычек, будто отдельная нота в нотном стане, ещё один среди прочих. А Игорю страшно. Он боится, что его зацепит осколками, ранит, и он, вновь искалеченный, снова будет не нужен. Вот только не учитывает, что Артём упрям, словно осёл. Что Артём возьмётся вдруг провожать его каждый вечер до дома, болтая обо всём на свете, скрашивая, пусть сам того не понимает, долгий вечер. Игорь даже зовёт его пить чай в один из таких вечеров, и даже зачем-то берёт руки гитару, играя что-то из своего, старого репертуара. Артём смотрит глазами ребёнка, которому подарили то, о чём он мечтал, но не смел признаться в своём желании.
Поэтому, совсем не удивительно, что Дзюба вытаскивает его в их заслуженный выходной шататься по Петербургу. Они снова болтают обо всём на свете, начиная от прошедшей репетиции, заканчивая обсуждением последних новинок кино в одном из кинотеатров, выбирая, на какой бы сходить. Как они здесь оказались, Игорь никогда и ни за что не ответит, просто потому что не вспомнит. В конце концов, они останавливают выбор на очередном Марвеловском блокбастере, и Игорь в этот момент понимает, что Артём способен уболтать покойника, если это ему нужно. Они проходят в зал, куда-то в середину, где лучше всего видно и почему-то меньше всего народу. Сначала Игорь видит Федю с двумя смутно знакомыми парнями, но откуда он их знает, Акинфеев решительно не может вспомнить. Они садятся чуть выше, явно не замечая никого вокруг. И когда Игорь уже готов сесть на своё место, он видит Сергея. Семак что-то шепчет на ухо так же смутно знакомому мужчине, вызывая совершенно смущённую улыбку последнего. Игорь замечает довольную улыбку приятеля, его руку на плечах мужчины и совершенно расслабленную позу. Он садится наконец в кресло, делая глоток ледяной колы, пытаясь скрыть от Артёма какое-то сумбурное волнение. С одной стороны, он невероятно рад за друга. Но с другой — дикий, пронзительный, ужасающий холод начинает скручиваться в районе солнечного сплетения.
Фильм проходит перед глазами разноцветной кляксой, и когда Артём пытается узнать, понравился ли сюжет Игорю, тот лишь невпопад что-то мычит, а потом снова уходит в себя. Артём воспринимает это по-своему, и поэтому с каким-то печальным вздохом сообщает:
— Прости, наверное, стоило пойти на другой фильм. Просто я фанат комиксов, и мне не терпелось увидеть этот фильм. В третий раз. Игорь?
Акинфеев зависает, как поломанный компьютер, и не желает выходить на связь. Тогда Артём рискует, приобнимая его за плечи, слегка встряхивая:
— Игорь, ты здесь?
Мужчина поднимает пустой, какой-то безжизненный взгляд на Артёма, и тому становится действительно не по себе. Он хмурится, теряясь в догадках, что успело произойти за те почти два часа, что они сидели в кино. Нарушает момент Семак, заметивший Артёма и Игоря между этажами развлекательного центра.
— Игорь? Артём? Вот так встреча!
Игорь будто стряхивает с себя наваждение, машинально цепляясь за спину Артёма, выдавливая спокойную, равнодушную улыбку:
— Артём решил показать мне город и приобщить к миру комиксов. Либо я слишком стар для этого, либо просто ничего не понял.
Сергей смеётся, по-прежнему приобнимая за плечи Виктора, который трёт сонные глаза: он уснул на середине фильма, убаюканый теплом родного человека рядом. И теперь решительно не понимал, что происходит вокруг.
— Ну, раз уж ты себя в тридцать лет называешь стариком, то куда уж нам, сорокалетним музейным древностям.
Виктор смеётся с такого сравнения, утыкаясь на мгновение лбом в плечо Сергея.
— Это ты-то музейный экспонат?
Семак смотрит на Виктора тепло, на мгновение прижимая к себе ближе, отвечая:
— Особенно по утрам, пока не выпью кофе. Ну, чистая мумия!
Виктор вновь смеётся, они быстро прощаются с парнями, скрываясь за поворотом, что-то бурно обсуждая. И Игоря осеняет. Холод, ужас, давящий на внутренности — чувство одиночества. Даже в огромной толпе, даже в компании добродушного, весёлого Артёма он чувствует это грёбаное одиночество. И к искренней радости за давнего друга примешивается горечь пустоты в собственной жизни. И купол, выстроенный вокруг группы, оказывается на самом деле собственным саркофагом. И Артём ломится сквозь него, пока что только сбивая кулаки в кровь. Потому что из этого болота ему так просто не выбраться.
Артём наблюдает за каменной маской вместо обычно оживлённого лица, и скулы сводит от холода, источаемого сейчас Игорем. Рука на его спине сжимается в кулак, и Артём начинает не на шутку переживать за их нового звукорежиссёра. За его нового товарища. За человека, которым он так восхищается. Ему больно видеть руины в тёмных глазах, пепелище вместо задорного огня. Но он не знает, что ему делать, как подступиться, с чего начать отстраивать этого человека заново.
Решив подумать об этом хорошенько, Артём вновь встряхивает Акинфеева за плечи, буквально таща за собой:
— Так, кино мы посмотрели, а теперь идём в кафе! Попкорн конечно вкусно, но нифига не сытно.
Игорь лишь кивает головой, соглашаясь на всё, что предложит Артём, мысленно ужасаясь, в какую глубокую яму он сам себя загнал, уйдя с головой в свои привычки. И уже сидя в кафе, он впервые за последний час отмирает, пронзительно глядя в голубые глаза напротив:
— Честно говоря, я совершенно ничего не понял из этого фильма. Может, объяснишь с самого начала всю… как это? Вселенную?
Артём улыбается широко, с готовностью кивая, уходя с головой в объяснения, наблюдая за тем, как холод в глазах постепенно растворяется в спокойствии.
***
Федя сидит на один ряд выше близнецов, наблюдая весь фильм то ли за сюжетом, то ли за их затылками. Кажется, протяни руку, пригнись — и можно коснуться двух вихрастых макушек, почувствовать щекой тепло одного из братьев, может быть даже подслушать, о чём именно они шепчутся между собой. Но Смолов стоически держит руки при себе, только наблюдая, как Алексей кладёт голову на плечо брата, устраиваясь поудобнее, как Антон обхватывает его за плечи рукой, чуть сползая в кресле, чтобы близнецу было удобнее полулежать на нём. А Федя смотрит и думает. Думает, что готов выучить всю библиотеку, посвящённую искусству; готов научиться различать их по голосу, по прикосновению; готов даже слушать их диспуты на тему того, кто лучше: Пабло Пикассо или же Роберт Матт, который они развели, пока они все вместе шли до кинотеатра. И хотя он ни слова не понял из сказанного близнецами, он готов был слушать это вечно.
Когда фильм закончился, Антон как-то осторожно, очень бережно потряс брата, заставляя его открыть глаза. Хриплый после дрёмы голос старшего близнеца ударил по ушам перебором бас-гитары:
— Я снова уснул, да?
Антон лишь усмехнулся, потягиваясь, разминая затёкшее плечо, на котором почти час спал Лёша. Младший Миранчук знал, что брат больше любит лёгкие комедии или же наоборот, какие-нибудь ужасы, а фильмы по комиксам вгоняют его в тоску и сон. Единственный фильм, засмотренный до дыр и внесённый в коллекцию избранного из мира комиксов, был «Ворон». По крайней мере, первые две части Лёша пересматривал с завидным постоянством, и Антону приходилось смотреть кино вместе с братом.
Федя всё же наклонился к ним, опираясь на спинки кресел, ухмыляясь:
— Ну, что? Сначала обед или поедим уже после выставки?
Миранчуки переглянулись, одновременно оборачиваясь к Фёдору:
— Если ты готов провести ещё часов пять без еды…
— То, несомненно, мы сначала идём на выставку.
— Если ты, разумеется, ещё не передумал…
— Потому что наши диспуты могут отпугнуть даже самых ярых фанатов искусства.
Федя с лёгкой улыбкой переводил взгляд с одного брата на другого, подмечая и это азарт в глазах, и лукавые огни, заводящие заплутавшего путника в самые топи коварного болота. И Федя был этим наивным путником, и видел не болотные огни, а светлячков, ведущих безопасной тропой.
— Тогда сначала пообедаем. Всё же, не хочется остаться в музее в качестве мумии какого-нибудь древнеегипетского фараона.
Антон почесал нос, хмурясь, что-то вспоминая. Лёша же с полной уверенностью произнёс:
— Египетский зал скорее всего будет довольно далеко от основной выставки. А заблудиться мы тебе не дадим.
Антон кивнул на слова брата, вздохнув:
— Но поесть перед выставкой и правда хорошая идея. Так что, можем доехать на автобусе пару остановок или прогуляться. Тут не так далеко.
Федя прикинул расстояние, которое им придётся пройти и кивнул:
— Передохнём в кафе, там же и пообедаем. А потом вы постараетесь не потерять меня в галереях Эрмитажа, пока будете снова спорить, кто из сюрреалистов лучше.
***
Федя честно пытался слушать и запоминать всё, что Миранчуки наперебой рассказывали о сюрреализме, описывая ту или иную выставочную картину. А когда просили описать, что он видит сам, вздыхал, начиная придумывать что угодно, глядя на полёт фантазии одного из известнейших сюрреалистов. Было видно, что братья ему не верили, но упорно продолжали пытаться донести тонкость искусства, будто пытая Федю, проверяя на прочность его нервы и выдержку.
Когда они в конце концов вышли из Эрмитажа, был уже вечер. Ноги гудели, хотелось растянуться на постели, давая позвоночнику и ногам заслуженный отдых. И пока истратившие всё своё красноречие Миранчуки молчали, Федя внезапно сам для себя выдал:
— В целом, мне понравилось. Чем-то напоминает Бродского или Маяковского. Иной раз и не разберёшь с первого раза, что автор хочет сказать, но обратив внимание на произведение ещё пару раз, начинаешь улавливать смысл.
Братья переглянулись, будто бы даже удивляясь:
— А ты любишь их стихи?
Федя с лёгкой усмешкой на губах развернулся лицом к парням, идя задом наперёд:
— Превращусь не в Толстого, так в толстого, —
ем, пишу, от жары балда.
Кто над морем не философствовал?
Вода.
Вчера океан был злой, как черт,
сегодня смиренней голубицы на яйцах.
Какая разница!
Все течет… Все меняется…
Антон с Лёшей смотрели на Смолова как на восьмое чудо Света. Федя же усмехнулся вновь, спрашивая с каким-то даже интересом:
— Я так понимаю, вы не слушали песни, которые мы пишем и поём?
Братья синхронно отрицательно мотнули головами, невольно потупив взгляды в стороны: они и правда даже не попытались узнать и послушать творчество своих постоянных клиентов. Федя задумчиво провёл пальцами по губам, после чего предложил:
— Если хотите, можете придти на репетицию. Послушать в живую.
Антон пожал плечами, Лёша смутился ещё больше, но ответил:
— Да нет, спасибо, Федь. Мы лучше в дороге послушаем, пока в поезде будем трястись.
Смолова будто ударили обухом по голове. Он даже остановился, растерянно глядя на близнецов:
— В поезде? Вы… уезжаете?
Антон вновь пожал плечами, облокачиваясь на перила набережной, разглядывая летнее марево заката:
— У нас отпуск. Едем на малую Родину, отдохнуть от шумного Питера.
Федя перевёл взгляд на Алексея, всё так же потерянно спрашивая:
— Надолго?
Лёша присоединился к брату, накрывая его ладонь своей:
— На две недели. Вернёмся где-то в конце месяца.
Федя спиной прислонился к прохладной стали перил, провожая антрацитовые облака рассеянным взглядом. Две недели. Он терял возможность видеть и слышать близнецов на целых две недели. Только сейчас до него кажется начало доходить, что болотные фонарики таки завели его в самую глубокую топь, и он в ней погряз уже по самое горло.
