***
Рома буквально распластался по рабочему столу, с тоской разглядывая мигающий курсор в открытом документе дневника практики. Он улизнул из дома пораньше, чтобы не столкнуться в подъезде с Ильёй. Прошлым днём музыкант буквально завалил его звонками и сообщениями, даже пару раз спускался на его этаж, по несколько минут барабаня в двери. С одной стороны. хотелось уже открыть дверь, ответить на звонок и сообщение, попробовать довериться. Но с другой стороны — ему было страшно снова встать на те же грабли. Поэтому он продолжал игнорировать настойчивые попытки Ильи связаться с ним, надев наушники и погрузившись с головой в работу. Сегодня же телефон молчал всё утро. И это значило либо то, что Илья по уши в работе, либо он решил отступить. Рома только теперь понимал, что предпочёл бы первый вариант. Вернувшийся в кабинет Далер положил на рабочий стол очередную партию наиболее удачных фотографий на утверждение Денису. Рома покосился на внушительную стопку листов прочих проектов Кузяева, уже давно завершённых, но всё никак не занимающих должное место на стеллаже в установленной форме. — Далер, может, я могу помочь тебе с подшивкой старых работ? Кузяев бросил быстрый взгляд на бумаги, тяжело вздохнув: — Ты меня здорово выручишь. Насколько я люблю свою работу, настолько же я ненавижу эту бюрократическую волокиту. Гончаренко уже грозился оштрафовать меня за задержку сдачи отчётности по готовым заказам. А мне просто лень это всё печатать и визировать. Рома улыбнулся, с пониманием кивнув: он и сам ужасно не любил всю эту волокиту на прошлой практике. Но сегодня у них была передышка между съёмками, и делать было совершенно нечего. Но не писать же в дневнике практики: «Весь день пялился в потолок»! Да и посмотреть на прошлые работы Далера было ужасно интересно. — Хоть чем-то заняться. Не вдвоём же нам стоять у печатного станка. Далер кивнул, кивая на уже готовые отчёты, которые он должен был сдать ещё в прошлом месяце: — На столе шесть уже распечатанных отчётов, их просто нужно подшить и отдать секретарю. А на компьютере два уже готовых, но ещё не распечатанных. Оформишь? Рома с готовностью кивнул, принимаясь за дело. Работа хоть и была монотонной, но здорово занимала время и мысли, отвлекая от тревожных раздумий. Поэтому, когда Далер вернулся с последней на сегодня партией фотографий, Рома уже совершенно увлечённо рассматривал акварельный эскиз одного из крайних заказов. Остановившись позади студента, Далер критично посмотрел на собственную работу, припоминая вслух: — О, я помню её. Одна скрипачка из Канады попросила меня оформить обложку её студийного альбома. Вполне себе ничего играет. Лицо Романа вытянулось от удивления: — Из Канады? Вы и с зарубежными музыкантами работаете? Далер убрал получившиеся фотографии в конверт, кивнув: — Музыканты, писатели, фирмы. Зарубежные художники иногда серьёзно завышают цены на свои работы, в то время как мы нацелены на количество и постоянство клиентов. Постоянные клиенты, вроде этой вот скрипачки, получают от фирмы бонусы за заказы, и потом возвращаются к нам ещё. Все в плюсе, никто не в обиде. Рома перевёл взгляд обратно на эскиз. Девушка застыла на бумаге, играя явно что-то очень нежное. Мягкие черты лица не исказились в строгости и сосредоточенности, как это часто бывает с музыкантами. Сизый и бледно-васильковый перетекали в пурпур и сирень, путаясь в меди длинных волос. Рома подшил эскиз в отчёт, задумчиво размышляя о своих работах. Он не был наделён особым даром рисования, впрочем, тушевые шаржи у него выходили вполне сносно. Но даже лучшие его снимки близко не были настолько живыми, как эта скрипачка из-под кисти Кузяева. — Я поеду к Денису, договорюсь, какие именно работы мы выставим позже в галерее. Завтра у нас будет долгий день, скорее всего, будем работать до поздней ночи на выезде. Две группы могут собираться только по вечерам из-за основных мест работы. Так что стоит лечь сегодня пораньше. Рома кивнул, откладывая в сторону последний оформленный отчёт. Оставалось только отнести бумаги в приёмную. Накинув куртку и закрыв ноутбук, Рома подхватил документы: — Тогда завтра я подъеду сразу на объект, чтобы тебе не мотаться по городу. А оттуда уже вместе. Пожав на прощание руку, Рома вышел из кабинета, тихо бредя по длинному коридору. Голова слегка кружилась от недосыпа и мешанины резких запахов. Оставив отчёты секретарю, Зобнин спустился вниз, выбираясь из душного помещения в прохладу улицы. Обведя видимую часть улицы чуть осоловелым взглядом, он зацепился за знакомую фигуру у байка. Подавив в себе трусливое желание сбежать обратно в офис и закрыться там навсегда, Рома шагнул вперёд, неуверенно пряча ладони в карманы. Ему становится невероятно стыдно за тот поцелуй и за то, что всё это время избегал Илью. И если бы это был единственный их поцелуй. Рома отчётливо помнит волну жара, ударившую по нему в их самый первый поцелуй на эмоциях. Он не может скрывать сам от себя, что всё время вспоминает эти руки, покоящиеся сейчас в карманах узких джинсов, что так жарко ласкали его тело под футболкой, и губы, ласкавшие теперь фильтр почти дотлевшей сигареты, а тогда страстно сминавшие его собственные в порыве страсти. Рома сгорает от стыда и желания повторить всё это снова. А ещё его затапливает облегчение: Илья не отступился. Илья курил, облокотившись на свой байк и наблюдая за выходом из здания, где его студент проходит практику. Зобнин вышел на улицу спустя две сигареты, кутаясь в свою ветровку, явно недовольный сменой погоды. Илья любовался его недовольством, в такие моменты Рома был особенно мил. Он стоит на месте, ждёт, когда его студент примет для себя решение. И Рома делает неуверенный шаг к нему, пряча горящий от накатившего возбуждения взгляд. — П-привет. Илья убирает сигарету от губ, выдыхая дым в сторону, другой рукой приподнимая алое лицо Зобнина, тут же накрывая его губы быстрым поцелуем. — Мы не закончили разговор. Рома краснеет и бледнеет быстрее, чем сменяется цвет на светофоре. Он робко пожимает плечами, и не может выдавить ни слова. Илья выбрасывает окурок в лужу под колёсами байка, садясь верхом на мотоцикл, протягивая второй шлем Роме. — Садись. И держись крепче, студент. Рома не смеет ослушаться, понимая, что говорить всё равно придётся, не бегать же ему вечно. Он надевает шлем и немного неуклюже садится позади Ильи, крепко обнимая его за талию. Кутепов тихо смеётся: — Только не души меня, Ромка… Это весёлое нежное «Ромка» заставляет Зобнина буквально терять голову, как и скорость, с которой они несутся по переполненным дорогам Петербурга, ловко маневрируя в пробках. Они доезжают до дома быстро, слишком быстро по мнению Ромы, который так и не успел подготовиться к разговору. Они поднимаются к квартире Романа, у которого ключи от волнения едва не выпадывают из рук. Илья накрывает его ладонь своей, направляя ключ и проворачивая его в замке. Он заходит в квартиру Зобнина, запирая за собой дверь, тут же сжимая своего студента в объятиях, глубоко вдыхая почти выветрившийся запах парфюма, кофе, красок и растворителей. — Ромка… Тихое, похожее на урчание имя, вышибает воздух из лёгких подобно удару в солнечное сплетение. Рома сгорает от смущения, когда длинные пальцы стаскивают с его плеч ветровку. Сходит с ума, слыша громкий шёпот: — Какой же ты всё же милый, когда смущаешься. Такой милый, Ромка. Илья поворачивает парня к себе лицом, целуя глубоко, вырывая наконец громкий блаженный стон. — Илья… Кутепов едва не урчит от того, как сладко звучит собственное имя с губ его студента. И Рома сам тянет его за собой, сам усаживает на разобранный диван, садится верхом на его колени. Сам целует, забив на стеснение, зарывается ладонями в волосы, гладит плечи и спину, дрожа от возбуждения. Илья смотрит пьяно, ошалело, так влюблённо, будто в трансе. И Рома тянется за камерой, шепча: — Замри. Перед глазами вспыхивает, и ослеплённый, он не видит этот лихорадочный блеск в глазах Ромы. Парень откладывает фотоаппарат в сторону, возвращаясь на колени Ильи, осторожно толкая его спиной на диван, нависая над ним, бормоча сквозь поцелуи: — Вот бы всегда видеть тебя таким, как сейчас. Кутепов стонет, зажмурившись, выдыхая в припухшие от поцелуев-укусов губы: — Что ты творишь, Ромка… Я ведь не железный. А парень продолжает дразнить, нарывается на то, от чего несколько недель бегал. Бросается в омут с головой, чтобы больше не было, куда отступать, чтобы больше не бояться. Он стонет, буквально задыхается, когда его роняют на постель и стягивают джинсы вместе с бельём. Он вновь заливается краской смущения, глядя на Илью из-под полуопущенных пушистых ресниц: приглушённый шторами свет достаточен, чтобы разглядеть рельефный торс музыканта и всё, что ниже. Он сжимает зубы и со свистом резко выдыхает, когда губы Ильи касаются члена, старательно лаская, заставляя крепче сжимать ладони в тёмных волосах. Илье кажется, что он спит, и его несёт по просторам ночных фантазий. Но Рома здесь, рядом, притягивает его к себе, перекатываясь, накрывая собой, целуя солёные губы, слизывая свой вкус с его языка, рвано сжимает их члены в одном своём кулаке, двигая ладонью быстро, заходясь задушенным в поцелуе стоном. Илья перекатывается на бок, одной рукой накрывая ладонь Ромы, другой удерживая за плечи, прижимаясь ближе, заглядывая в его глаза. И весь мир сужается до оной точки, до скрипучего дивана под ними и сорванного дыхания, до короткого всхлипа и протяжного стона. И в глазах на мгновение темнеет, в ушах шум крови и звон собственного вскрика. Они лежат, переплетаясь руками и ногами, глядя друг другу в глаза, приводя в норму дыхание и возвращая на место разум. И как же счастлив Илья в тот момент, когда не видит сожаления на лице Ромы. Только счастливую улыбку и немного сонный взгляд. Илья ласково треплет его по волосам, шепча: — Пожалуйста, не спи. Он коротко целует малиновые пухлые губы, после чего встаёт и натягивает на себя джинсы. Рома опирается на локоть, со скрытой в голосе тревогой спрашивая: — Ты куда? Илья оборачивается, неловко улыбаясь, показывая пачку сигарет в своей руке: — Курить хочется. Пойду на балкон. Рома ловит его за руку, тянет на себя, прижимаясь губами к сухопарой груди: — Кури здесь. Всё равно дым в комнату идёт. Только окно открой. Илья мажет губами по Роминой макушке, после чего дёргает штору в сторону, распахивая окно. На улице накрапывает мелкий дождь, в квартиру врывается свежий прохладный ветер. Илья садится на пол возле дивана, упирается головой в колени Романа, выпуская в окно сигаретный дым, иногда поднося сигарету к губам, выдыхая дым в потолок. — Ромка… Ты всё, что мне нужно в этом мире. Веришь? Зобнин закрывает глаза, слепо ероша длинные волосы Ильи губами: — Верю.***
Далер припарковался возле галереи, глуша мотор арендованного автомобиля. Сказать по правде, он не знал, почему до сих пор не обзавёлся собственным автомобилем. Может из-за того, что от дома до работы ему было буквально рукой подать. А может быть из-за того, что больше любил метро. Далер очень любил наблюдать за людьми, за их эмоциями. Хотя, с некоторых пор, он ловил нужные ему эмоции на лице своего музыканта. Губы художника тронула улыбка: они договорились вечером поужинать вместе где-нибудь в городе, а потом немного погулять. И Далер сомневался, что дождь остановит Андрея, и они останутся дома. Подхватив конверт с фотографиями, Кузяев запер машину, поднимаясь на нужный ему этаж. Телефон оповестил о сообщении, и Далер притормозил, разглядывая фотографию дурачащихся Андрея, Артёма и Феди. Быстро отбив на сенсорной клавиатуре, что скоро освободится, Далер коротко постучался в кабинет Дениса, толкнув дверь. Отпрянувшие друг от друга растрёпанные Денис и Марио были красноречивее любых слов. Покраснев, Далер замер, растерянно бормоча: — Я п-прошу прощения… Денис, быстро поправив рубашку, улыбнулся: — Всё в порядке. Извини, я забыл, что мы собирались встретиться сегодня. Далер улыбнулся, протянув руку сначала Черышеву, а потом и Марио, после чего передал Денису фотографии: — Вот работы, которые мы хотим выставить во время феста. Каждая подписана. Напиши потом, какие тебе понравились, чтобы мы сделали полноценные варианты для оформления стендов. Денис принял конверт, кивнув: — Конечно. Как в общем продвигается работа? Пока Денис и Далер обсуждали подготовку к фестивалю, Марио нервно сжимал ладони, разглядывая в окно серый Петербург. После его предложения Денису, они будто снова вернулись в то время, когда только познакомились. Они целовались урывками, не могли надышаться друг другом, насмотреться друг на друга. И опрометчиво не заперли дверь, увлекшись поцелуем. И хорошо, что зашёл именно Далер, а не кто-то другой. Страшно было подумать, если бы это был кто-то из персонала галереи. Когда за Далером закрылась дверь, Марио обернулся, разглядывая сосредоточенного на фотографиях Дениса. Выглянувшее из-за туч послеполуденное солнце осветило невысокую фигуру Черышева. Марио тепло улыбнулся, заглядывая за плечо своего теперь уже жениха. Перед ним оказался целый ворох фотографий различных групп, но внимание Дениса привлекла одна. Взяв в руки общую фотографию с репетиции «Догмы», искусствовед улыбнулся, откинувшись на грудь Марио: — Вот эта. Я хочу, чтобы именно эта фотография вашей группы была на фесте. Марио улыбнулся, целуя Дениса в плечо: — Почему? Та, где Федя на первом плане тоже хороша. Денис покачал головой, невесомо огладив глянцевую поверхность подушечками пальцев: — Они все прекрасны. Но здесь ты на первом плане. Музыкант тихо рассмеялся, забирая фотографию из рук Дениса: — Личные мотивы, как нехорошо… Денис лукаво улыбнулся, пожав плечами: — Тогда попрошу, чтобы Далер её лично для меня распечатал в большом формате. Дома повесим, в гостиной. А на стенды возьмём общий план. Марио кивнул, стискивая Дениса в объятиях: — Как пожелаешь, mi amore.